ЧП, которого не было
Газета «Звезда» 1991 №3 командир С-270 капитан 3 ранга Ж. Свербилов
Это было в июле 1961
года, подводная лодка С-270, участвуя в учениях под
кодовым названием «Полярный круг», находилась в
северной части Атлантического океана. В этом
районе находилось свыше 30 подводных лодок.
Поднявшись для очередного сеанса связи на
глубину девять метров, радисты приняли
радиограмму: «Имею аварию реактора. Личный
состав переоблучен. Нуждаюсь помощи. Широта 66
градусов северная, долгота 4 градуса. Командир
К-19».
Собрав офицеров и
старшин во втором отсеке, я прочитал им шифровку
и высказал свое мнение: наш долг идти на помощь
морякам-подводникам. Офицеры и старшины меня
поддержали.
Сомнение
вызывало только место нахождения аварийной
лодки: долгота в радиограмме была не обозначена.
То ли восточная, то ли западная. Наша С-270 в это
время была на Гринвиче, т.е. на нулевом меридиане.
И тут старпом
Иван Свищ вспомнил, что суток семь назад мы
перехватили радиограмму, в которой командир К-1
доносил до командира этой лодки состояние льда в
Датском проливе. Так мы догадались, что долгота,
на которой находится аварийная лодка, западная.
Мы всплыли в
надводное положение и полным ходом пошли к
предполагаемому месту встречи. Погода была
хорошая. Светило солнце. Океан был спокоен. Шла
только крупная зыбь.
Через четыре часа
обнаружили точку на горизонте. Приближаясь,
опознали в ней подводную лодку в крейсерском
положении. До этого нам, т.е. мне и моим офицерам,
матросам, не доводилось видеть первую советскую
атомную ракетную подводную лодку. Вся ее команда
собралась на носовой надстройке.
По мере
приближения к лодке уровень радиации стал
увеличиваться. Если на расстоянии 1 кабельтова он
был 0.4-0.5 рентген/час, то у борта поднялся до 4-7
рентген/час. Ошвартовались мы к борту в 14 часов.
Командир лодки был на мостике. Я спросил, в какой
они нуждаются помощи. Он попросил принять на борт
11 человек тяжелобольных и обеспечить его
радиосвязью с флагманским командным пунктом, т.е.
с берегом, так как его радиостанция не работала.
На носовой
надстройке К-19 среди возбужденных людей трое
лежали на носилках с опухшими лицами. Сразу же
возникла проблема, как переносить людей на нашу
лодку: подводные лодки, уходя в море, оставляют
сходни на пирсе в базе. Я предложил Затееву
отвалить носовые горизонтальные рули и,
продвигаясь вперед вдоль его борта, подвел под
них форштевень С-270. Теперь по рулям, как по
сходням, можно было перенести трех человек на
носилках. Это были лейтенант Борис Корчилов,
главный старшина Борис Рыжков и старшина 1-й
статьи Юрий Ордочкин. Восемь человек перебежали
сами.
Едва эти 11
человек разместили в первом отсеке, в нем сразу
стало 9 рентген/час. Когда я сообщил Затееву, он
предложил раздеть их и одежду выбросить за борт.
После этой процедуры в нашем отсеке стало 0.5
рентген/час. Но сами эти ребята излучали
значительно больше, особенно когда их рвало. Наш
доктор Юрий Салиенко обработал каждого спиртом и
одел в наше аварийное белье. Я дал «радио» на ФКП
«Стою у борта К-19. Принял на борт 11 человек
тяжелобольных. Обеспечиваю К-19 радиосвязью. Жду
указаний. Командир С-270». Приблизительно через
час в мой адрес пришли телеграммы от Главкома ВМФ
и Командующего Северным флотом почти одного
содержания: «Что вы делаете у борта К-19? Почему
без разрешения покинули завесу? Ответите за
самовольство».
Прошу Затеева
составить шифровку о состоянии его лодки, чтобы
передать ее моей рацией на ФКП. Через полтора
часа после того, как шифровка пошла на берег, ФКП
приказал подводной лодке С-159 следовать к
аварийной подводной лодке и помочь снимать
людей.
А мы продолжали
стоять у борта. Больными в первом отсеке
занимался доктор. Старпом Иван Свищ вместе с
помощником командира К-19 Владимиром Ениным
заводили швартовые концы с нашей кормы на их нос,
чтобы попробовать отбуксировать подводную
лодку. Но как только мы давали ход, обтянувшиеся
концы рвались, как струны. Все попытки были
тщетными – с буксировкой ничего не получалось.
На аварийной
лодке запустили дизель-генератор и
радиоактивный дым с брызгами повалил нам в лицо.
Естественно, я попросил Затеева остановить
машину. Тогда он вызвал меня на нос для
совершенно секретных переговоров. Только тогда я
узнал, что у него колоссальный тепловой режим в
реакторе и он с минуты на минуту ждет… атомного
взрыва. Оставалось радоваться, что мы в
эпицентре и в случае чего не останемся калеками.
Никакие
иностранные самолеты над нами не летали. Но на
всякий случай мы разыграли и такой вариант: если
появится американский военный корабль, то все
перейдут к нам на лодку, а К-19 будем топить. Для
этой цели была отдана команда командиру БЧ-3
нашей лодки Борису Антропову приготовить две
боевые торпеды. К счастью, этот акт применить не
пришлось.
К 3 часам утра
следующих суток подошли еще две подводные лодки.
С ФКП поступила команда всему личному составу
аварийной ПЛ перейти на лодки, отойти на 1 милю от
К-19 и наблюдать за ней до прихода наших надводных
кораблей.
Принимая людей,
мы раздевали их. Они шли по рулям голые, неся в
руках автоматы Калашникова, но старпом,
раскрутив, выбрасывал это оружие за борт. Деньги,
партийные и комсомольские билеты закладывали в
герметичный кранец. На нашу лодку помимо тех
одиннадцати перешло еще 68 человек. Среди них два
дублера командира – Владимир Першин и Василий
Архипов. На нашу лодку также перетащили большие
мешки с секретной документацией.
ФКП приказал мне
и Вассеру полным ходом, кратчайшим путем
следовать на базу. В наш адрес все время шли
радиограммы различного содержания. Начсан флота
рекомендовал кормить облученных фруктами,
свежими овощами, соками и антибиотиками. А у нас к
тому времени уже и картошка кончилась.
Представитель особого ведомства интересовался,
кто из экипажа может толково объяснить причину
аварии. Пришло «радио», где сообщалось, что к
исходу третьих суток пути будем высаживаться на
миноносцы, вышедшие нам навстречу.
Испортилась
погода. Начался шторм с большой волной, дождем и
ветром. На третьи сутки мы обнаружили, что нас
отслеживают локаторы. Поняли, что это миноносцы.
Пошли к ним навстречу и вскоре обнаружили три
эсминца. Шторм разгулялся, и нас с эсминцами по
очереди взметало высоко в небо. Подойти было
невозможно. Об этом я передал командиру отряда
миноносцев по УКВ (он был на одном из них). Он
ответил, что имеет категорическое приказание
комфлота принять у меня людей, предложил пройти
близко от борта эсминца «Бывалый» и вместе с
командиром оценить обстановку. В это время на
мостик вышел доктор и сказал: «Товарищ командир,
они загибаются, я делаю все, что могу». И тогда я
принял решение подходить. По УКВ передал, чтобы
«Бывалый» лег на курс против волны, а другой
миноносец прикрыл бы нас с носа, стоя к волнам
лагом. Так они и стали. Я подошел левым бортом к
правому борту «Бывалого» под прикрытием второго
миноносца этот маневр удался.
На «Бывалом»
верхняя команда была одета в химкомплекты и
противогазы. Командир «Бывалого» был одет тоже в
противогаз. С миноносца нам подали швартовые
концы и на крышу нашего ограждения подали сходню.
Предварительно людей с аварийной лодки мы
собрали в центральном посту и боевой рубке. На
миноносец успело перебежать 30 наиболее здоровых
людей. Когда корабль, прикрывавший нас с носа,
стал наваливаться, миноносец дал ход.
Все
тяжелобольные остались у нас. На мостик вышел наш
механик и доложил, что остойчивости у нас
осталось не более 7 – 8% и для спрямления
подводной лодки необходимо частично заполнить
цистерны главного балласта правого борта и при
постоянной работе компрессоров поддувать
заполняющиеся на качке цистерны левого борта.
Спрямив таким
образом лодку, мы уже не полным ходом, скоростью в
шесть узлов, под острым углом к волне стали
продвигаться в сторону базы. Матросы, старшины и
офицеры нашей лодки делали все возможное, чтобы
облегчить страдания больным. Матросы-торпедисты
в первом отсеке кормили больных с ложечки.
Прошло еще двое
суток. Погода стала улучшаться, вода уменьшаться.
Получили «радио», что в районе Нордкапа будем
высаживать людей на другие миноносцы. Подойдя к
точке встречи, обнаружили два миноносца проекта
30-БИС. К этому моменту нас нагнала лодка Г.
Вассера.
Чтобы не добить и
окончательно не утопить свою поврежденную лодку,
я предложил командиру одного из миноносцев
следовать в ближайший фиорд и там, на спокойной
воде, принять у нас людей. Так мы и сделали. Вошли
в узкий фиорд в районе Нордкина. Глубины большие.
Слева и справа на расстоянии 110 – 120 метров
отвесные скалы, отражающие могучее эхо. Вопреки
нашим разведсводкам, никаких постов наблюдения и
ракетно-артиллерийских точек на побережье этого
фиорда мы не обнаружили. На спокойной воде я
ошвартовался к миноносцу и высадили 49 оставшихся
человек. Вассер высаживал людей на другой
миноносец на шлюпках.
После этого мы
легли на курс к базе. Стали производить
дезактивацию в отсеках. Мыли борта, переборки,
настилы, приборы и т.п. при подходе к Кольскому
заливу все посты без нашего запроса поднимали
сигнал «Командиру «добро» на вход». Мы дали
сигнал на пост Кильдин «Прошу обеспечить
швартовку. Швартовых концов не имею».
Ошвартовались на
базе у третьего пирса. Сойдя на пирс, я не знал,
кому доложить о прибытии, - такое количество
адмиралов и генералов на сравнительно небольшой
площадке я видел впервые. Генералы были в
основном медики.
Вызвали доктора
Салиенко. Он, который так смело, самоотверженно
вел себя в море, увидя большое медицинское
светило, настолько растерялся, что отдал
генералу честь левой рукой. Генерал взял руки
доктора в свои и сказал: «Здравствуйте, коллега».
Доктор наш покраснел и пошел с генералом в торец
пирса беседовать на их профессиональные темы.
С лодки начали
выгрузку мешков с секретной документацией. Я
стоял рядом с начальником штаба Северного флота
А.И. Рассохо и смотрел, как наши матросы
складывают эти мешки на пирсе, а служба
радиационной безопасности флота производит
замеры уровней радиации. К Рассохо подошел
флагманский секретчик флота и спросил, что
делать с документацией. «А много на ней?» –
спросил Рассохо. «Много», - ответил тот. «Жечь
немедленно!!!» – вмешался в разговор начальник
медицинской службы флота генерал-майор
медицинской службы Ципичев.
Затем старпом
построил экипаж нашей лодки на берегу. Я
поблагодарил матросов, старшин и офицеров за
службу. Они не совсем дружно ответили
традиционное «Служим Советскому Союзу», и мы все
пошли в баню на санобработку. Мылись долго и
тщательно. В предбанике стоял стол, за которым
сидела девушка-регистратор, а рядом стоял
старшина-химик с бета-гамма-радиометром и
флагманский химик Северного флота капитан 1
ранга Кувардин.
Первым из мыльной
вышел наш радиометрист – старшина 2-й статьи
Боков. Он подошел к столу, замерили его уровень –
2700 по бета-частицам. «Сколько у него?» – спросил
Кувардин. «2700», - ответила девушка. Кувардин
хлопнул Бокова по мокрому плечу и сказал:
«Повезло тебе, парень! 3000 – норма». Когда у
следующего оказалось 4200, Кувардин и его ободрил,
сказал что норма -–5000. У нас, у офицеров стоявших
на мостике, уровни по бета-частицам в районе
щитовидной железы были от 8000 до 11500. Всю нашу
одежду отобрали и выдали белую матросскую робу –
своей одежды у нас не было. Для наших с Вассером
экипажей подогнали плавбазу «Пинега». На ней
матросов поместили в освобожденные специально
для нас кубрики, а офицеров развели по каютам.
На фоне общей
порядочности и смелости, имел место факт
трусости. Коротко о сути дела. Когда мы
ошвартовались к борту К-19, то первым к нам на
лодку перебежал вполне здоровый человек, а уж
после перенесли трех тяжелобольных. Передавая
мне бланк шифрограммы для передачи на ФКП Затеев
попросил передать ему обратно бланк, как
документ секретной и строгой отчетности. Ну и
когда радиограмма была передана, я обратился к
этому первому покинувшему лодку матросу, чтобы
он передал бланк Затееву. И услышал в ответ, что
он не матрос, а офицер и является представителем
одного из управлений штаба флота и обратно на
аварийную лодку не пойдет. Тогда я приказал ему
отправляться в первый отсек, где находились уже
одиннадцать тяжелобольных. Он мне ответил, что
туда он тоже не пойдет и доложит командованию
флота о монм самоуправстве. Его неподчинение я
расценил как бунт на военном корабле, о чем
сообщил ему и всем присутствующим на мостике.
После чего приказал старпому вынести пистолет на
мостик и расстрелять бунтаря у кормового флага.
Старпом начал спускаться в центральный пост за
пистолетом. Штабист понял, что с ним не шутят, и,
изрыгая угрозы, пошел в первый отсек. В
дальнейшем он первым перебежал на «Бывалый». Я не
стану называть фамилию и имя этого человека
только потому, что, как сказал мой замполит С.
Сафонов, он не струсил, а просто «дал моральную
утечку». И еще я не называю его фамилии,
потому, что за этот поход он был награжден
орденом. А ордена у нас зря не раздаются. Так
нас учили.
Ночью я проснулся
от того, что меня кто-то трясет за плечо. Будил
меня флагманский связист одного из соединений
подводных лодок Ким Батмманов. «Мы, офицеры
флота, - сказал он, - все за тебя, на флот приехал
Бутома – самый главный в советском судостроении.
Все перед ним на цыпочках ходят, ведь он
представитель ЦК. Так вот, он заявил, что
промышленность поставляет флоту превосходную
технику, а флот – дерьмо, не умеет ее
эксплуатировать. Затеев – паникер, а ты, Жан, -
пособник паники. Обвиняешься ты по трем пунктам.
Первый – почему без приказания вышел из завесы.
Второй – почему, подойдя к борту, не дал сигнал об
аварии подводной лодки в соответствующей
радиосети. Третий – почему стоя у борта К-19 и
принимая людей, не обеспечил радиологическую
защиту своему экипажу». «По первому пункту, -
сказал я, - мы вышли из завесы, так как я решил, что
это радио с ФКП, т.е. берег дублирует радио
Затеева. По второму – сигнал об аварии должен был
дать Затеев через мою радиостанцию, так как он
потерпевший аварию. И по третьему – все
резиновые химкомплекты и противогазы имеют
какие-то нормы. Сроки пребывания в них
исчисляются в часах, а не в сутках. Пятисуточное
пребывание в них нам здоровья бы не прибавило».
Батманов остался доволен моим объяснением, все
записал и сказал, что гора свалилась с его плеч,
поручение ему дали пренеприятнейшее, а он не
привык «подставлять» товарищей.
К 14 часам мне
приказали прибыть к Командующему флотом
адмиралу Андрею Трофимовичу Чебаненко. В
назначенное время в белой матросской робе я
доложил комфлота: «Товарищ адмирал, командир С-270
капитан 3 ранга Свербилов по вашему приказанию
прибыл». Он спросил, почему я в таком виде. Я
ответил, что нашу форму отобрали на захоронение.
Он тут же вызвал заместителя комфлота по тылу
контр-адмирала Поликарпова и отдал приказание
сшить нашим офицерам новую форму. Затем я ему
доложил обо всех действиях с момента получения
радио об аварии.
Командующий
очень тепло, дружески разговаривал со мной. Тогда
я не знал, сколько крови ему попортил Бутома,
обвинивший во всем флот и выгораживавший
промышленность.
Нашу лодку надо
было ставить в док для заделки рваного левого
борта. Но представители противорадиационной
службы отказались принимать такой заказ,
поскольку в нашем первом отсеке рабочие могут
находиться только по 20 минут в рабочую смену, во
втором – около часа, в центральном посту – 2 часа
и т.д. При этом представители данной службы
заявили мне, что мыльно-счеточная дезактивация
не поможет. Нужно вырубать экспанзит, снимать
линолеум и вырубать все дерево. Этим наш экипаж и
занимался все последующие шесть дней.
Мы навестили
моряков с аварийной лодки, находившихся в
местном госпитале. Всех очень тяжелых отправили
в Ленинград. Замполит С. Сафонов наблюдал, как
грузили в вертолет 11 человек на носилках.
Вертолет поднялся с матросского стадиона метра
на три, хвостовым винтом задел плакат «Море любит
сильных» и рухнул на колеса.
Первым через
распахнутую дверь с матом выпрыгнул
генерал-медик, а за ним уже вынесли лежачих ребят.
Никто, к счастью, не пострадал. Пришлось
воспользоваться дешевым морским путем, и на
катере Командующего они были доставлены в
Североморск, а затем самолетом в Ленинград. В
госпитале остался Володя Енин. У него мы
спросили, что делать с их партийными,
комсомольскими билетами и деньгами, всем тем, что
мы сохранили в герметичном кранце. Билеты он
предложил сдать в политотдел соединения, деньги
отнести ребятам в госпиталь, потому как они
покупательской способности не утратили.
Когда мы с
Сафоновым положили стопку партийных и
комсомольских билетов на стол начальнику
политотдела соединения капитану 1-го ранга М.
Репину, он посмотрел на них как на
неразорвавшуюся гранату. «Зачем вы их сюда
принесли?» – спросил он. «А куда мы должны их
принести?» – спросили мы. Тогда он вызвал молодую
вольнонаемную секретаршу и приказал запереть их
в сейфе. Дальнейшая судьба этих партбилетов мне
не известна.
Команда
ежедневно работала на лодке по много часов. Нужно
было стать в док. Начальник отдела кадров
соединения подводных лодок Караушев, встретив
меня на пирсе, сказал, что на наш экипаж
подготовлены наградные документы. С его слов
меня представили к званию Героя Советского
Союза. Но пройдет месяц (лодка уже стояла в доке),
и Глеб Караушев скажет, что наше награждение не
состоится, так как Никита Сергеевич Хрущев, не
разобравшись, на чьей лодке была авария, на моем
представлении напишет: «За аварии мы не
награждаем. Н. Хрущев».
В медицинских
книжках моряков наших трех экипажей не оставили
ни единой записи о полученных дозах радиации.
В конце июля 1961
года, находясь в отпуске в Зеленогорске, случайно
встретил похоронную процессию. Как мне сказали
провожающие, хоронили моряка-подводника с
Севера. Я спросил «А от чего умер?» – «Током
убило», - ответили они. «Как фамилия покойного?» –
«Рыжков». Да, это тот самый главный старшина
Борис Рыжков, который в числе первых трех на
носилках был перенесен в наш первый отсек. Когда
нас горький опыт чему-нибудь научит?
А между тем после
аварии аварийная подводная лодка получила
печальную кличку «Хиросима». Впоследствии на
«Хиросиме» была еще одна авария, и также с
гибелью людей.
Только теперь,
по прошествии многих лет, я понял, почему нас так
плохо тогда приняло руководство судостроением –
мы привезли не только больных, мы привезли
вещественные доказательства несовершенства
проекта, неотработанности узлов и отсутствия
четкой методики эксплуатации новой атомной
лодки.
Умерли от лучевой
болезни в июле 1961 года капитан-лейтенант Ю.
Повстьев, лейтенант Б. Корчилов, главный старшина
Б. Рыжиков, старшина 1-й статьи Ю. Ордочкин,
старшина 2-й статьи Кашенков, матросы Пеньков,
Харитонов и Савкин.
В 1970 готу от
последствий облучения умер командир БЧ-5 капитан
1-го ранга А.Козырев.
Вечная им память!
ДАЛЕЕ
>>>