Представление о смерти двояко: с одной стороны, смерть - это непосредственный разовый биологический переход живого существа в иное состояние, с другой же - само это состояние, которое согласно учениям разнообразных религий, длится вечно. В традиционной культуре и учениях церкви, смерть после выполнения соответствующих, определенных раз и навсегда установленных правил становится продолжением земной жизни всего сущего в ином пространстве, это состояние и есть загробная жизнь. (Заметим, жизнь, а не смерть.)

В советской культуре, которая имела ярко выраженный, пропагандировавшийся на всех уровнях атеистический характер, смерть имела только один смысл, одно значение. Это не переход и не граница, и тем более не загробная жизнь, а полное исчезновение или, согласно Толковому словарю русского языка, - прекращение жизни, гибель и распад организма [1. С. 298].

В то же время советская литература не могла обойти тему жизни и смерти, но интерпретировала ее в соответствии со своими основополагающими принципами. Как правило, в произведениях "классического периода" соцреализма (1930 - 1950-е годы) тема смерти или не присутствовала вовсе, или писатели настойчиво разрабатывали мотив героической жертвенной смерти во имя народного блага, сопровождающейся всеобщей людской памятью. (Образцом такого рода может служить, например, предсмертное письмо Н. Кузнецова, разведчика, погибшего в тылу немцев, приведенное в книге Д. Медведева "Сильные духом", произведении очень популярным среди молодежи 1960-х годов. Заканчивалось это письмо вполне в духе того времени: "Пусть я умру, но в памяти моего народа патриоты бессмертны. "Пускай ты умер! Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!"... Это мое любимое произведение Горького. Пусть чаще читает его наша молодежь" [2. С. 473 - 474].)

Думается, что, готовясь к предстоящей войне, власть в начале 1930-х годов и такими методами целенаправленно боролась с данным от природы извечным страхом смерти. (Заметим, что у советской молодежи довоенной поры одним из

Куренная Наталья Михайловна - д-р филол. наук, зам. директора Института славяноведе ния РАН.

Работа подготовлена при финансовой поддержке программы фундаментальных исследований Отделения историко-филологических наук РАН по проекту "Ценностные категории русской культуры в типологическом контексте".

стр. 22

главных занятий была подготовка тела и духа к предстоящей войне с еще не совсем ясно идентифицированным внешним врагом.)

В этой связи нет ничего удивительного в том, что в СССР периодическая печать весьма активно отмечала именно годовщины смерти выдающихся людей. Например, даже в таком, совсем не массовом, специализированном журнале как "Книжные новости", в 1936 г. 12 передовиц посвящались дням смерти того или иного поэта или писателя и только три - годовщинам рождения. Отмечалось 80-летие со дня смерти Г. Гейне, 75-летие со дня смерти Т. Г. Шевченко, 6-летие со дня смерти В. В. Маяковского, 30-летие со дня смерти основателя осетинской литературы К. Хетагурова, 320-летие со дня смерти Сервантеса и т.д. Невиданный размах получили в этом же году и торжества, посвященные 100-летию со дня смерти А. С. Пушкина.

Н. Н. Козлова, исследователь советской повседневности, считает, что "Смерть - важное действующее лицо исторической драмы советской истории" [3. С. 68], поскольку советское общество 1920 - 1950-х годов находилось в состоянии переходности, жизнь его нередко протекала "на грани": жизни/не-жизни, общества/не-общества [3. С. 67].

В этой связи нельзя не вспомнить, что смерть как "последний праздник" выдающихся людей СССР отмечалась под руководством и режиссурой партийных органов на протяжении нескольких десятилетий. (Вспомним только один из анекдотов на эту тему последних лет СССР: "Какой вид спорта популярен сейчас в СССР? Гонки на лафетах".) В сценарий последнего прощания с руководителями страны обязательно входили следующие действа: многочасовое вынужденное стояние в очередях для прощания представителей народа в любое время года, траурная сетка вещания, трансляция похорон по всем программам телевидения, радио и прочее. Тем самым подчеркивался всеобщий, коллективистский характер этого печального события, его объединительное предназначение; индивидуальное горе нескольких людей превращалось в грандиозное мероприятие, демонстрировавшее миру монолитность советского общества.

Вот как вспоминал об этом писатель В. Кабо, свидетель таких процессий еще в первые десятилетия СССР: "Другое врезавшееся в память воспоминание - тот же праздник, но с обратным знаком. Они противоположны, эти праздники, но стоят рядом по принципу дополнительности, по закону, объединяющему белое и черное, день и ночь. Одно немыслимо без другого. Это траурные дни, дни смерти вождей, посвященные их памяти. Те же кроваво-красные флаги, но обшитые с трех сторон черным, портреты в черных рамках. Не радостные звуки уличных оркестров, а звуки траурных маршей по радио. Но чувствуется по всему, что это тоже праздник, большой праздник, праздник смерти. Траур, пышные похороны, торжество смерти занимали важное место в жизни государства" [4. С. 41] .

Многие тексты соцреалистического характера наводят на мысль, что советские люди, в большинстве своем малознакомые с христианскими канонами, неосознанно следовали им. Если для православного человека земная жизнь всегда подготовка к жизни загробной, то для советского человека настоящее - это подготовка к прекрасному, подобному раю будущему, ради которого можно пожертвовать даже жизнью. Вспомним хотя бы лозунг 1960-х годов - "Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме".

Тема жизни и смерти в художественной литературе советской эпохи также имела своеобразную интерпретацию. Например, американская славистка

стр. 23

К. Кларк считает, что "в сталинском романе смерть или увечье имеют преимущественно мифическую функцию... Смерть также имеет очень большое значение в советском понимании истории и национальной идентичности" [5. С. 156] (Употребление Кларк понятия "сталинский роман", на наш взгляд, неправильно, и вводит читателя в заблуждение. Уместнее было бы говорить о соцреалистическом романе.)

К. Кларк разделяет точку зрения тех, кто считает роль Истории в литературе соцреализма главенствующей, а все, относящееся к индивидуальному, включая и физическую суть человека (в том числе и смерть), имеет значение только в случае обретения символического смысла [5. С. 158]. Жизнь индивида в советской литературе, как и в обществе, имела малую цену, обычная человеческая жизнь была не интересна, она приобретала значение только находясь на грани, на пороге смерти. Обычный человек был интересен соцреалистической литературе только тогда, когда он выступал в роли жертвы во имя чего-то значительного, имеющего социальный статус. Много позже, уже в 1970-е годы начнете официальная кампания, призвавшая по-иному оценивать советского человека, одним из курьезов этого периода станет песня со словами "наш непростой советский человек..."

В свете рассматриваемой темы представляет интерес описание кончины Сталина в книге А. Твардовского "За далью - даль" (1960). Это произведение, на наш взгляд, осталось недооцененным, не только как художественно значимое, но и в качестве социально-антропологического и исторического документа. Автор в тяжких раздумьях, с явно ощущаемым усилием, преодолевал сознательные или случайные заблуждения, и свои, и своего поколения, пытался анализировать самые разнообразные события, причины и результаты сталинской эпохи.

Одна из частей поэмы "Так было" (созданная после XX съезда КПСС) посвящена Сталину, созданию его культа и отношению к вождю его народа, который в большинстве своем добровольно "творил себе кумира". "Так было" поэтически эмоциональное, тягостное расставание-расчет с верой, с недавним прошлым: "Когда кремлевскими стенами / Живой от жизни огражден, / Как грозный дух он был над нами, - / Иных не знали мы имен. / Гадали, как еще восславить / Его в столице и селе. / Тут ни убавить, / Ни прибавить, - / Так это было на земле.." (цит. по [6. С. 195]).

А. Твардовский с откровенной горечью подтверждает иногда искреннее, иногда вынужденное под грузом обстоятельств или откровенно льстивое восприятие Сталина как божества, обладавшего божественными качествами - всемогуществом и всезнанием: "Все в мире видел самолично / И всем заведовал как бог..." Поэт чутко улавливает настроение всеобщего страха и неверия в грядущую кончину вождя как простого смертного: "Помыслить даже кто-то смог, / Что и в Кремле никто не вечен / И что всему приходит срок..." ( цит. по [6. С. 191]).

Однако Смерть, которую поэт называет почти ласково, но с почтением - "та Старушка", обойдя все преграды, подобрав все ключи, добралась и до вождя: "Вступила в комнату без стука, / Едва заметный знак дала - / И удалилась прочь наука, / Старушке этой сдав дела..." (цит. по [6. С. 201]). Поэт утверждает нас в мысли о всемогуществе Смерти, но называя ее не Старухой с косой, а по-свойски, по-домашнему - Старушкой, старается призвать читателя к пониманию и традиционному православному смирению. Перед смертью все равны и все

стр. 24

"в урочный час" остаются с ней "один на один", даже всесильный, "грозный отец" и обожествленный Сталин.

Естественно, что каждая историко-культурная эпоха вырабатывала и пропагандировала самыми разнообразными способами в чем-то схожее, в чем-то диаметрально противоположное по сравнению с предшествующими периодами отношение общества к смерти, свидетельством чему служат, в первую очередь художественные тексты.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Толковый словарь русского языка. М., 1940. Т. IV.

2. Медведев Д. Сильные духом. Барнаул, 1960.

3. Козлова Н. Н., Сандомирская И. И. "Я так хочу назвать кино". "Наивное письмо": Опыт лингвосоциологического чтения. М., 1996.

4. Кабо В. Дорога в Австралию. Нью-Йорк, 1995.

5. Кларк К. Советский роман: история как ритуал. Екатеринбург, 2002.

6. Твардовский А. За далью - даль. М., 1960.