Многим отечественным поклонникам Кафки или Борхеса даже невдомек, что у нас есть собственный Кафка и Борхес в одном лице. И даже более совершенный писатель, чем они, - потому что при той же оригинальности и плотности художественной мысли он не был унижен переводом, а писал на полнозвучном, естественно льющемся русском языке. Имя этому писателю - Сигизмунд Кржижановский (1887 - 1950).

Он киевлянин, окончил в Киеве ту же гимназию, что и Михаил Булгаков, только четырьмя годами раньше. Человек феноменальной памяти и соответствующего образованиями по окончании Киевского университета жил, в основном, журналистикой и публичными лекциями на самые разные темы из области гуманитарных наук. В 1922 году переехал в Москву, получил десятиметровую комнату на Арбате (в одном доме с Николаем Глазковым: тоже своеобразный сюжет причудливого рассказа: два "буквоеда" - эксцентрика под одной крышей), в которой и прожил до конца своих дней. Он много, постоянно писал, но его почти не печатали. Трудно себе представить другого автора в тогдашней советской России, который в такой же степени был бы чужд духу времени. "Это был подлинный европеец, горожанин, расколотый бинарными оппозициями, омраченный экзистенциализмом, скепсисом и подменами внешнего порядка", - вспоминала о нем Нелли Семпер, дочь художника Евгения Соколова, дружившего с "Человеком из Небытия", как она назвала свои воспоминания о Кржижановском. Тем не менее, в 1939 году его приняли в Союз писателей - вероятно, были взяты во внимание и оценены его "подмены" на фронте борьбы за "безбожность": ведь он был автором сценария нашумевшего фильма "Праздник святого Иоргена" да еще и пьесы, в том же "обличительном" духе, "Поп и поручик". Впрочем, в этом случае, может быть, Кржижановскому и не пришлось притворяться: его экзистенциализм был сартровского, атеистического толка, а весьма едкое остроумие было одной из превалирующих составляющих его писательского дара.

Любопытно, что свой сатирический дар Кржижановский попытался реализовать (в романе "Возвращение Мюнхгаузена") в духе таких же фантастических допущений и временных стяжений, какие использовал симпатизировавший ему земляк и приятель Булгаков в "Мастере и Маргарите". Мюнхгаузен тоже наведывается в нэпмановскую Москву, сталкиваясь с множеством презабавных ситуаций, обескураживающих даже его ко всему привыкшую логику.

Предельно осторожный и закрытый человек, исповедовавший модус незаметности как свою философию жизни, Кржижановский, вопреки своему тотальному несоответствию эпохе, уцелел, счастливо отыскав благополучную, тихую нишу -

стр. 45

Шекспировский кабинет при Союзе театральных деятелей. Вдова писателя актриса Галина Бовшек (он нередко предварял своими докладами ее выступления с чтением классических произведений мировой литературы) сумела сохранить его рукописи, которые дождались своего часа. С конца восьмидесятых годов книги Кржижановского стали выходить в разных издательствах - сначала стотысячными тиражами, пока его величество Рынок еще не обрушил вкус своей клиентуры. Теперь вот роскошное по своим полиграфическим достоинствам собрание сочинений, выпускаемое питерским "Симпозиумом", вынуждено бороться с финансовыми затруднениями, теряя от тома к тому тираж. Думается все же, что истинное признание к писателю столь масштабного дарования и значения еще придет - после неизбежного триумфа на Западе, где Кржижановского начинают переводить.

Кржижановский напоминает австрийца Кафку конструированием своего фантасмагорического мира, нередко сбивающегося на сюрреалистические видения; Борхеса - своим пристрастием к описаниям "внутренностей" литературы, когда предметом повествования становятся те или иные филологические проблемы. (Например, игра в композиционные перемены, которые предлагаются как варианты развития шахматной партии.) Обоих западных классиков, своих современников, Кржижановский напоминает притчеобразностью рассказов, склонностью к афористическим формулам.

О чрезвычайно своеобразной манере повествователя Кржижановского могут дать представление уже одни только названия его рассказов и циклов: "Сказки для вундеркиндов", "Странствующее "Странно"", "Квадрат Пегаса", "Якоби и "Якобы"", "Жизнеописание одной мысли", "Мухослон", "Голова с поклоном", "Полспасиба", "Страна нетов", "Разговор двух разговоров", "Собиратель щелей", "Неукушенный локоть", "Утренняя прогулка леса", "Взбесившиеся брюки", "Хлеб насушенный", "Клуб убийц букв", "Чем люди мертвы", "Безработное эхо" и прочая, прочая в таком же парадоксалистском духе.

Пожалуй, из этого перечня в качестве эмблемы метода Кржижановского можно взять название "Жизнеописание мысли". Как и в шахматах, о которых он немало писал, в прозе "Зигмунта Первого" (искусствовед Н. Молева о своем современнике и добром знакомце) осуществлено тончайшее, но неразрывное соединение расчета и фантазии, алгебры и гармонии. Рациональное сечение ускользающего в сновидения жизненного предмета. Что-то подобное, прибегая, правда, к сказу, делал в то время и великий умелец словесного чекана Платонов, в поэзии - отчасти Заболоцкий, Хармс и Введенский, в живописи - Филонов.

В самом объемистом четвертом томе собрания сочинений собраны литературоведческие и театроведческие статьи Кржижановского - в основном, о Шекспире и Шоу. Остается надеяться, что издание самого потаенного классика русской литературы будет завершено, что выйдет наконец и пятый том издания, в котором обещаны пьесы и письма писателя.