Годы существования во Франции режима Июльской монархии (1830 - 1848 гг.) явились сложным периодом в отношениях между Россией и Францией. Связи между двумя странами были весьма ограниченными, что подтверждают донесения российских дипломатов и политических деятелей. В частности, К. В. Нессельроде, министр иностранных дел (в 1816 - 1856 гг.), давая инструкцию графу П. И. Палену (с 1834 по 1841 годы - посол России во Франции), писал: "Ввиду расхождения в принципах, которыми руководствуются Россия и Франция, их отношения не могут быть ни тесными, ни проникнутыми доверием". Аналогичное мнение было сформулировано Нессельроде в отчете МИД за 1838 г.: "Наши отношения с Тюильрийским кабинетом продолжают оставаться в том же состоянии, в котором они пребывают в последние годы. В 1838 г. у нас не было ни одного политического дела, по которому мы вели бы переговоры с Францией"¹ . После дипломатического инцидента 1841 г. Россия и Франция отозвали своих послов и вплоть до 1848 г. их заменяли поверенные в делах.

Российско-французские отношения 1830 - 1840-х годов остаются почти неисследованной темой в исторической науке. В советское время отсутствие интереса к данной проблеме во многом было связано с тем, что сам период Июльской монархии рассматривался как некое промежуточное звено, переходный этап между революциями и империями, когда не было достигнуто значимых позитивных результатов (за исключением экономического роста), а напротив, зрели причины для очередного революционного взрыва. Между тем, в современных условиях активизации интереса к проблемам либерализма, парламентаризма, в условиях конвергенции идеологических концепций, в частности либерализма и консерватизма, в условиях многополюсного мира, осмысление опыта взаимодействия двух стран с различными политическими режимами, - либеральной Франции и самодержавной России, - представляет несомненную научную важность. Исследуя данную проблему, автор вводит в научный оборот в первую очередь документы Архива внешней политики Российской империи.

Июльская революция 1830 г., падение династии Бурбонов и восшествие на трон Луи Филиппа Орлеанского вызвали у императора Николая I, ревностного защитника самодержавия, на все царствование которого оказали вли-

Таньшина Наталия Петровна - кандидат исторических наук, Московский педагогический государственный университет.

стр. 85

яние события 14 декабря 1825 г., чрезвычайную озабоченность. На малейшее проявление свободы мысли Николай I смотрел как на преступление, грозившее подорвать авторитет власти. На внешнеполитической арене он считал своим долгом сохранять договоры 1815 г. и протестовать против их нарушения если не делом, то своим авторитетным словом.

По мнению Николая I французы, совершив революцию, нарушили спокойствие в Европе и выступили против законного порядка, основанного на решениях Венского конгресса 1815 года. Он осуждал Луи Филиппа, принявшего корону из рук революционеров, врагов европейского спокойствия, считая, что Франция продолжала оставаться очагом всех движений, отвергавших монархию милостью Божьей.

Кроме того, помимо личной неприязни Николая I к "королю баррикад" Луи Филиппу и его нежелания примириться с существованием режима, имеющего революционное происхождение, следует учитывать и такой не менее важный фактор, как опасение российского правительства по поводу возможного изменения расстановки сил в Европе, неблагоприятной для России вследствие наметившегося сближения орлеанистской Франции с Великобританией. В лице Карла X Николай I терял союзника, в Луи Филиппе, друге Англии, он мог видеть для себя только врага.

Однако после того как Луи Филиппа официально признала Великобритания, а затем Австрия и Пруссия, Николай I, отказавшись от идеи организации вооруженной интервенции во Францию, также объявил, что признает короля французов. Послу России во Франции (с 1821 по 1834 годы) К. О. Поццо ди Борго и Нессельроде пришлось приложить немало усилий, чтобы настоять на признании Луи Филиппа. Нессельроде писал в отчете за 1830 г.: "Вероятно, союзники полагают, что при подобных обстоятельствах признание герцога Орлеанского королем французов является единственным способом остановить Францию на краю пропасти, куда ее готов низвергнуть демократический дух, единственным средством сохранить в стране монархическую власть, которую акты палаты депутатов уже почти упразднили, единственным средством спасти Европу от разрушения, угрожающего социальному порядку. Если таково их единодушное мнение, то император не отделится от своих союзников". В то же время, Нессельроде подчеркивал, что французское правительство должно уважать систему договоров, сложившуюся в 1814 - 1815 годах. Он писал Николаю I: "...если мы решили принять новый порядок вещей, то это ради того, чтобы спасти саму Францию от несчастий, неизбежной гражданской войны и полной анархии. В ответ мы имеем право услышать, что Франция уважает договоры и территориальные условия, которые они освящают, что она не стремится нарушить внутреннее спокойствие других держав. В доказательство этого она обязуется не вмешиваться во внутренние дела стран, где печальный пример ее революции уже нашел своих подражателей"² . Однако на подробном докладе Нессельроде Николай I все-таки написал: "Сдаюсь на ваши рассуждения, но призываю небо в свидетели, что это сделано и останется против моей совести, что это одно из самых тяжелых усилий, которые я когда-либо делал"³ .

Признавая Луи Филиппа, Николай 1 в письмах к французскому королю называл Июльскую революцию "событием весьма плачевным", "несчастьем для Франции и для всей Европы", поставившим Луи Филиппа перед "жестоким выбором", и подчеркивал, что возвращение Франции в европейский концерт возможно только при условии соблюдения Францией договоров 1815 г. и достижения внутриполитической стабильности в самой стране⁴ .

Одной из наиболее острых проблем в отношениях между Францией и Россией в 1830 - 1840-е годы являлся польский вопрос, чрезвычайно важный как для России, так и для Франции. События в Польше вышли за пределы внутренней российской проблемы и стали объектом пристального внимания и политических дискуссий во всей Европе. Внутриполитическое развитие Франции в начале 1830-х годов было тесно связано с решением польского

стр. 86

вопроса. Как писал Поццо ди Борго, "новости из Польши занимают всех. Успех императорской армии, как и сопротивление, которое она встречает, в очень большой степени влияют на поведение партий во Франции"⁵ . Широкие круги французского общества, - не только республиканская оппозиция, но и сами либералы-орлеанисты, - полагали, что Польша предотвратила возможность возникновения войны России с Францией, поскольку внимание императора Николая в течение года было приковано к Варшаве; не покорив ее, нельзя было даже думать о движении на Запад.

В исторической науке политика правящих кругов Франции в отношении польского восстания 1830 - 1831 гг. традиционно рассматривалась в русле общей оценки внешней политики Июльской монархии как слабой, неуверенной, отступившей от принципов 1830 года. Характеризуя политику Франции по отношению к Польше, исследователи обычно приводили слова министра иностранных дел Франции О. -Ф. Себастьяни: "Порядок царствует в Варшаве", расцениваемые как издевку над польскими патриотами и как отказ Франции оказать помощь восставшим. Попытки французского правительства урегулировать польский вопрос путем посредничества между российским императором и его подданными рассматривались историками как видимость отражения настроений общественного мнения⁶ . Такая оценка внешнеполитического курса орлеанистов представляется несколько упрощенной: при его анализе, в том числе и в отношении польского восстания, следует учитывать существовавшую тогда международную обстановку, внутреннее состояние постреволюционной Франции и ее реальные возможности, а также "подозрительное" отношение к ней в Европе.

Отношение Луи Филиппа и его правительства, возглавляемого одним из лидеров Движения⁷ (левого фланга орлеанизма) Ж. Лаффитом (3 ноября 1830 - 13 марта 1831 гг.), к польскому восстанию было последовательным и заключалось в отказе от оказания помощи полякам вооруженными силами Франции. В то же время, французское правительство выступило с предложением коллективного решения польского вопроса, а именно отправления в Россию делегации представителей европейских стран, чтобы, как писал Поццо ди Борго, "Его Величество услышало жалобы поляков и окончило это важное затруднение, если возможно, без кровопролития". В разговоре с российским послом Себастьяни заявил, что, несмотря на то, что польский вопрос является внутренним делом Российской империи, существование польского государства было гарантировано решениями Венского конгресса, и, следовательно, польский вопрос является частью европейского публичного права. Исходя из этого, сделал вывод Себастьяни, если Россия предпримет меры, противоречащие договорам 1815 г., "другие государства будут вправе выступить против и рассматривать действия России как нарушение установленного статус-кво". Кроме того, Себастьяни выразил уверенность, что правительства Великобритании, Австрии и Пруссии будут солидарны с позицией французского кабинета⁸ .

Однако в значительной степени такие заявления французского правительства носили декларативный характер: оно понимало, что вооруженное вмешательство в защиту Польши чревато резкой дестабилизацией международных отношений и внутренней ситуации в самой Франции. Как отмечал Поццо ди Борго, Луи Филипп "никогда и ни под каким предлогом не вмешается в дела Польши". По словам российского посла, французское правительство, надеясь на успех дипломатической миссии Мортемара (направленного в Россию в качестве посла Франции и пользовавшегося расположением царя), не могло придерживаться иной политической линии⁹ .

Между тем, поляки не теряли надежды на помощь Франции: к французскому правительству постоянно прибывали миссии с просьбой о вооруженной, финансовой и иной помощи. Себастьяни, сообщая Поццо ди Борго о своих встречах с поляками, уверял его, что всякий раз заявлял им, что "король не желает вмешиваться в дела Польши, и что он советовал им взывать к великодушию и милосердию императора". Принимая подобные объяснения,

стр. 87

Поццо ди Борго в то же время отмечал, что легкость, с которой Себастьяни соглашался на встречи с поляками, являлась "показателем интереса, который король Филипп считает себя обязанным свидетельствовать делу поляков"¹⁰ .

13 марта 1831 г. министерство Лаффита, тесно связанного с финансовыми кругами Франции и сочувствовавшего полякам, уступило место министерству К. Перье (13 марта 1831 - 11 октября 1832 гг.), который, в полном согласии с королем, категорически отказывался даже говорить об оказании Францией военной помощи полякам. Все это весьма импонировало российскому кабинету. Еще в январе 1831 г. Поццо ди Борго писал: "Расположение правительства относительно польских дел стало таким, какое мы только можем желать. Я получил все возможные заверения, что Франция не вмешается в польский вопрос ни под каким предлогом". Подчеркивая умеренность и осторожность Перье, русский дипломат выражал уверенность, что "войны не случится в его президентство"¹¹ .

Однако если Луи Филипп настаивал на соблюдении принципа невмешательства, то сторонники политики Движения полагали, что Франция должна всячески содействовать делу восставших поляков. Связи между польскими патриотами и лидерами Движения были налажены еще до восстания. Лафайетом было создано Общество друзей поляков, деятельность которого направлялась Центральным французским комитетом. Параллельно с этой организацией было создано Общество цивилизации, имевшее свой руководящий центр. Лафайет пытался получить деньги для восставших поляков и непосредственно через Себастьяни, однако эта попытка не увенчалась успехом¹² . Кроме того, во Франции было создано "Общество католического агентства", принимавшее непосредственное участие в восстании.

В течение всего 1831 г. французы внимательно следили за ходом военных действий. Польский вопрос стал важным фактором внутриполитической жизни страны. С начала сентября первые полосы газет отводились передовым статьям о событиях в Польше. Когда 16 сентября 1831 г. парижские газеты сообщили о штурме Варшавы русскими войсками и о поражении поляков, в Париже в течение нескольких дней (16 - 18 сентября) происходили антироссийские народные манифестации, для усмирения которых потребовалось вмешательство войск.

Под окнами здания отеля, в котором располагалось российское посольство, раздавались крики: "Долой русских! Да здравствует Польша!" Люди из окружения Поццо ди Борго советовали ему покинуть Париж, но он отказался. Как отмечал политический деятель Франции тех лет И. Б. Капефиг, именно "умеренности и ловкости Поццо ди Борго мы обязаны сохранению отношений между двумя государствами"¹³ .

Манифестанты заставили все театры отменить спектакли вечером 17 сентября. Крики "смерть министрам!" гремели по городу. Оппозиционная печать с горечью упрекала правительство в том, что оно оставило Польшу на произвол судьбы. Вечером 16 сентября экипаж, в котором находились Себастьяни и Перье был остановлен парижской толпой на Вандомской площади, и, как отмечал Л. -В. де Брой в своих "Мемуарах", министры "едва избежали угроз, которые на них обрушились". Посол Австрийской империи в Париже граф Р. Аппоньи записал в своем дневнике 19 сентября: "Никогда я еще не видел Париж в подобном возбуждении. Умы были разделены между желанием сохранить порядок и стремлением оказать помощь полякам, поскольку еще верили, что Луи Филипп может что-то сделать"¹⁴ .

Французская общественность живо откликнулась на события в Польше: В. Гюго, известный французский поэт О. М. Бартелеми, аббат Ф. Ламенне посвятили пронзительные строки восставшим полякам. Бартелеми писал: "Благородная сестра! Варшава! Ты умерла за нас! Умерла с оружием в руках ...Не услышав нашего крика сострадания... Не говорите больше о славе наших баррикад! Вы хотите увидеть приход русских: они придут". Ламенне в статье "Взятие Варшавы" писал: "Варшава пала! Героическая польская нация, брошенная Францией, отвергнутая Англией, пала в борьбе против вар-

стр. 88

варских орд...Славный народ, наш брат по вере и по оружию, когда ты сражался за свою жизнь, мы могли помочь тебе только нашим состраданием, и сейчас, когда ты повержена, мы можем тебя только оплакивать. Народ героев, народ нашей любви, успокойся в могиле, куда преступление одних и подлость других тебя поместили. Но еще жива надежда, и пророческий голос говорит: Ты возродишься!" Деятелями культуры были организованы лотереи по сбору средств для поляков¹⁵ .

Польский вопрос стал одной из наиболее острых тем во французском парламенте. По словам Луи Блана, в эти годы "Франция жила больше жизнью других наций, чем своей собственной. События, будоражившие в те годы Польшу, Португалию, Бельгию занимали умы в манере почти исключительной...". Лидеры Движения выступили с критикой в адрес правительства относительно его позиции в польском вопросе, упрекая его в попустительстве нарушению со стороны России Венских договоров, гарантировавших существование Царства Польского. По словам представителя левой оппозиции Л. -П. Биньона, Польша восстала против нарушения своих прав и свобод, гарантированных Венской системой договоров, а Россия, в свою очередь, нарушила как соглашение с Польшей, так и с державами, подписавшими Венские трактаты. Император России, по его словам, "не владел польским королевством на правах самодержца; он являлся главой этого государства только в качестве конституционного монарха". События в Польше Биньон интерпретировал как легитимную революцию, аналогичную французской и бельгийской¹⁶ .

Кроме того, оппозиция обвиняла правительство в бездействии, в том, что оно не использовало, по ее мнению, все возможные ресурсы для оказания помощи полякам. Так Ф. Моген, выступая в палате депутатов 19 сентября, обвинил правительство в том, что оно отказалось от посреднической миссии между Россией и Польшей. Франция могла также, по его словам, оказать Польше вооруженную помощь, в том числе с помощью флота, через Балтийское и Черное моря. Кроме того, по мнению Могена, Франция могла заключить оборонительный союз с Турцией и Ираном, а также добиться нейтралитета Пруссии и помешать последней предоставить российской армии необходимое ей снабжение. Франция, по словам Могена, "отказала Польше в людях, в деньгах и даже в гарантии займа; сказали: "Не рассчитывайте на нас"¹⁷ . Аналогичное мнение высказал генерал М. Ламарк, заявивший, что Франция могла бы помочь Польше, если бы оказала дипломатический нажим на Пруссию, поскольку "без поддержки Пруссии русские не смогут раздавить Польшу". По его мнению, французское правительство должно было потребовать у Пруссии предоставления свободного прохода для французов, стремившихся прийти на помощь полякам.

Однако критика оппозиции в адрес правительства была не вполне объективной. Дело в том, что предложение правительства Франции о мирном урегулировании польского вопроса, переданное Ш. М. Талейраном министру иностранных дел Великобритании Г. Д. Пальмерстону от 20 июня 1831 г., было отклонено английским правительством в июле 1831 года. Пальмерстон опасался, что покровительство Англии полякам может вызвать ответную реакцию России в виде активизации ее политики на Востоке, а именно в Османской империи и Греции, находившейся в то время под управлением российского ставленника Каподистрии.

С критикой в адрес политики правительства в польском вопросе выступил Лафайет, заявивший, что Франция, не являясь сторонницей войны, в то же время не должна следовать политике сохранения мира любой ценой: "В то же время, как мы не желаем войны любой ценой, мы не желаем мира любой ценой. Мы не желаем мира в ущерб миру и ценой самого мира"¹⁸ . Лафайет подчеркивал, что "Польша представляет самый живой интерес во Франции... несчастья Польши, взятие Варшавы наполнили Францию и всех друзей свободы в Европе печалью, симпатией и опасением, что сделали не все, что должны были сделать, чтобы противостоять этим несчастьям", поскольку Польша являлась "самым верным другом Франции, пролившим

стр. 89

столько крови за нас, и существование которой является барьером против нашествия северных варваров"¹⁹ . Какие же меры, по мнению Лафайета, должно было предпринять французское правительство? Прежде всего, полагал он, Франция должна была официально признать Польшу, учитывая, что французское правительство якобы заявляло о возможности такого шага. Кроме того, по мнению Лафайета, Франция могла оказать помощь восставшим полякам через Балтийское море, используя литовские порты²⁰ .

В конце декабря 1831 г. Лафайет выступил с предложением предоставить польским эмигрантам, скрывающимся на территории Франции, гражданские права. Однако это предложение было отвергнуто семью отделениями палаты депутатов из девяти. Русская газета "Северная пчела", публикуя отчет о заседаниях французского парламента, отмечала, что они "никогда не отличались излишним спокойствием и благоприличием, но в нынешнее время буйство, неистовство, брань и самые непристойные споры доходили в нем до крайности"²¹ .

В защиту действий правительства выступили министр иностранных дел Себастьяни, Перье, О. Барро, А. Тьер, Ф. Гизо. Себастьяни, позиция которого в польском вопросе к этому времени претерпела определенную эволюцию, в своем выступлении в парламенте пытался доказать, что Франция в польском вопросе заняла твердую и решительную позицию и сделала все от нее зависящее для того, чтобы поддержать Польшу и в то же время не допустить резкого обострения международной обстановки. Себастьяни опроверг слухи о том, что французское правительство якобы обещало через два месяца признать Польшу: "Никогда мы этого не говорили!", - заявил министр. Подчеркивая, что польский народ "имеет право на благожелательность и дружбу Франции", Себастьяни в то же время отметил, что Франция не могла оказать Польше вооруженную помощь, поскольку при этом "пришлось бы осуществить завоевание всей Северной Европы". "Нам предлагают наполеоновские кампании", - заявил он. Перье в своем выступлении также подчеркнул, что Франция, несмотря на все свои симпатии к польскому народу, не должна вмешиваться во внутренние дела Польши. По его словам, "все добрые граждане, принимая участие в судьбе Польши, не забыли, что они являются гражданами собственной страны, и они не хотят возместить несчастья Польши несчастьями Франции... Те, кто кричит: "Да здравствует Польша!", не являются ни друзьями Польши, ни друзьями Франции"²² .

Тьер, сочувствуя восставшим полякам, подчеркнул, что французское правительство не могло допустить нарушения мира в Европе. В ответ на замечания Могена о возможности оказания помощи полякам, используя французский флот, он заявил, что "отправление флота означало бы войну с Россией, а возможно, и с Англией, Пруссией и Австрией". Также он отметил, что Франция не могла оказать денежную помощь Польше: "Когда дают миллионы Англии, Франции, хорошо знают, как их использовать; есть арсеналы, мастерские, промышленность, которые могут вернуть эти сто миллионов. В Польше ничего этого нет. И если вы отправите деньги в Польшу, вы ей ничем не поможете. Она нуждалась не в деньгах, а в порохе, пушках, армии. Но не было средств их туда доставить". Кроме того, Тьер заявил, что Франция не могла запретить Пруссии использовать свои вооруженные силы для оказания помощи России в деле подавления польского восстания: "Мы не можем помешать Пруссии продавать свою армию и боеприпасы России... Пруссия действовала в рамках закона"²³ .

Не менее бурные события разворачивались в это время и на парижских улицах. Манифестации в поддержку поляков продолжались и в последующие месяцы. В декабре в Париже состоялась массовая демонстрация в честь французского генерала Раморино, который в ноябре 1830 г. был в Варшаве и принимал участие в восстании, командуя 20-тысячным корпусом. Интересные сведения об этой манифестации содержатся в одном из писем великого польского композитора и пианиста Фредерика Шопена, который с 1831 г. жил в Париже. В письме своему другу Т. Войцеховскому от 25 декабря 1831 г.

стр. 90

он писал: "Напротив меня через улицу остановился Раморино. Тебе известен... энтузиазм народа к нашему генералу. Париж в этом отношении не захотел отстать. Школа медицины, так называемая Jeune France..., до тысячи такой антиминистерской молодежи прошло с трехцветными знаменами через весь город до Раморино, чтобы приветствовать его. Хотя он был дома, но, не желая, однако, подвергаться неприятностям со стороны правительства (в этом отношении он оказался дураком!), не показался, несмотря на крики и возгласы: Vive les polonais... Дня через два огромная толпа уже не только молодежи, но и собравшейся у Пантеона на другой стороне Парижа черни валом валит к Раморино. Толпа, как снежная лавина, чем больше проходила, тем становилась огромнее, так что у моста Pont-neuf конница стала ее рассеивать. Многих покалечили, но, несмотря на это, множество народа собралось на бульварах под моими окнами, чтобы соединиться с идущими с другой стороны города. Полиция была бессильна против столпившегося народа. Пришел отряд пехоты, гусары. Плац-адъютанты ездили верхом по тротуарам, гвардия не менее ревностно расталкивала любопытную и все более ропщущую чернь, хватала, арестовывала "свободный" народ... Это продолжалось от 11 часов утра до 11 часов ночи. Я уже радовался, что может быть из этого что-нибудь и выйдет, но около 11 часов ночи все кончилось пением, огромным хором "Allons enfants de la patrie"²⁴ .

Итак, Луи Филипп, стремившийся упрочить возглавляемый им режим, воздержался от вооруженного вмешательства в польские дела, что нашло благоприятный отклик в России. Нессельроде писал Поццо ди Борго, что позиция правительства Перье "свидетельствует о стремлении тюильрийского кабинета сохранить дружеские отношения с Россией и отгородиться от всего, что может их скомпрометировать"²⁵ .

Однако именно Франция стала основным центром польской эмиграции. Характерно, что рядовые поляки: солдаты, крестьяне, дворовые, попавшие за границу, большей частью осели в Галиции и Пруссии, остальные потянулись на Запад - в Швейцарию, Бельгию, Англию и, преимущественно, Францию. К концу 1831 г. в Париже находилось 80 поляков, бывших депутатов, сенаторов, журналистов. На 1 января 1832 г. во Франции насчитывалось 2828 польских эмигрантов. Литература революционного содержания доставлялась из Парижа в Варшаву и Краков дилижансами²⁶ .

Французское правительство даже выделило средства для оказания помощи польским политическим эмигрантам. Благодаря этому французские власти получили возможность "в порядке заботы" о наилучшем устройстве эмигрантов удалить из столицы всех тех поляков, которые не имели средств и были вынуждены пользоваться субсидиями французского правительства. Это было сделано на основании циркуляра Перье от 23 ноября 1831 г., который воспрещал полякам въезд в Париж. Циркуляр предписывал префектам северных и восточных департаментов предоставлять польским эмигрантам пособия на первое время (от имени французского правительства было ассигновано 2 млн. франков, причем максимальное пособие составляло 300 франков в месяц и предназначалось для генералов, минимальное, полагавшееся солдатам, служившим при офицерах, составляло 22 франка в месяц) и отправлять военных в Авиньон, а гражданских в Шатору. Кроме того, в циркуляре указывалось на необходимость создать карантин по отношению к прибывающим полякам. В результате, в Париже остались лишь наиболее состоятельные и, как правило, умеренные эмигранты. Основная же масса эмигрантов была размещена сначала двумя большими, а затем несколькими десятками небольших групп в провинциальных городах: Пуатье, Авиньоне, Ниме, Безансоне, Шатору, Бурже, Люкеле и других, где были созданы так называемые польские депо²⁷ , то есть общины польских эмигрантов.

Уже в первые недели после прибытия первых эмигрантов во Францию было положено начало организации эмигрантских обществ. В Париже в начале 1831 г. был создан Временный комитет эмиграции под председательством Б. Немоевского, большинство в котором принадлежало либеральной

стр. 91

шляхте. В декабре 1831 г. он был преобразован в Польский национальный комитет, придерживающийся демократических принципов. Комитет установил связи с революционными и республиканскими организациями во Франции и других странах Западной Европы. Члены комитета установили тесные связи с некоторыми лидерами Движения, в частности, генералом М. Ламарком и бонапартистами, такими как Р. -Ж. Эксельман, Бертан, К. -Н. Бодрей.

Такая позиция Польского национального комитета вызывала опасения французских властей. К началу 1832 г. был разработан закон, по которому эмигранты передавались в ведение министра внутренних дел и отдавались под надзор полиции, то есть они должны были проживать в указанном месте и покидать его только с разрешения полиции. Кроме того, каждый эмигрант должен был еженедельно являться в полицейскую префектуру. Этот закон вызвал серьезное противодействие Польского национального комитета. 5 апреля состоялось совместное совещание комитета и представителей оппозиции французского парламента (27 депутатов), на котором было принято решение забаллотировать принятие этого закона. Однако 9 апреля, несмотря на пламенные речи Лафайета, Ламарка, Э. -Ж. Гарнье-Пажеса и Могена закон был принят. Тогда поляки предприняли попытку обратиться к пэрам Франции. 17 апреля каждому из пэров было разослано предложение с просьбой не одобрять проект закона, однако он был принят и верхней палатой²⁸ .

В апреле 1832 г. под названием "Литературное общество" оформился консервативно-монархический лагерь польской эмиграции. В 1833 г. был создан Союз национального единства, переименованный в 1837 г. в "Общество третьего мая". Главой консервативного лагеря был А. Чарторыйский. 25 октября 1832 г. был образован Национальный и центральный комитет польской эмиграции под председательством генерала Дворницкого.

Деятельность польских эмигрантских обществ во Франции была объектом серьезного беспокойства и постоянных обращений со стороны российского правительства. Нессельроде обвинял французское правительство в покровительстве польским эмигрантам, в частности, князю Чарторыйскому. Он усматривал в этом "великий скандал" и "скандальный беспорядок"²⁹ . Между тем, французское правительство само было серьезно озабочено пребыванием в стране польских эмигрантов. Решить проблему пытались разными способами: от отправления поляков в Португалию до создания польского легиона, однако, эти попытки закончились неудачей.

В конце 1832 г. французское правительство, ссылаясь на заявление русского посла по поводу издания Польским национальным комитетом воззвания "К братьям-русским", в котором провозглашался лозунг совместной борьбы русского и польского народов против царизма, распустило этот орган. Его лидерам было предписано выехать из Франции, однако, многие из них, в том числе И. Лелевель, остались в Париже. В России это известие вызвало весьма положительный отклик. Как писал Нессельроде в отчете МИД за 1833 г., "наши отношения с Францией в целом улучшились. Французское правительство воспользовалось обстоятельствами, чтобы сблизиться с нами"³⁰ (имеется в виду роспуск Комитета).

В июле 1833 г. лидерам польской эмиграции: С. Ворцелю, Ю. Пулавскому, Чапскому, Якшевскому, Янушкевичу и Грушевскому было приказано покинуть Францию. В августе аналогичное решение было принято в отношении Лелевеля и Ходзько. Кроме того, в каждое польское депо были назначены новые руководители из числа эмигрантов, рекомендованных комитетом Чарторыйского. Поскольку новое руководство было встречено очень неблагожелательно, эмигранты из семи первоначальных депо были рассредоточены по 136 городам, а новые депо были подчинены строгому полицейскому контролю. В МВД, в префектуре полиции, было создано особое полицейское отделение по делам польской эмиграции - Центральный комитет. Этот комитет, под предлогом проверки соответствия предоставляемых поляками для получения субсидий документов, должен был получать как можно больше информации о поляках и вербовать из их среды агентов. Однако поляки

стр. 92

очень быстро разгадали этот маневр французских властей и выставляли своих "дозорных" на примыкавших к префектуре улицах, для выявления своих земляков, слишком туда зачастивших³¹ .

Как видим, французское правительство, стремясь не обострять отношения с Россией и понимая, что активная пропаганда польских эмигрантов во Франции, прежде всего в Париже, чревата дестабилизацией внутриполитической обстановки в самой Франции, стремилось ограничить их деятельность легальными рамками. В частности, в 1842 г., накануне празднования очередной годовщины восстания в Варшаве, поверенный в делах России во Франции граф Н. Д. Киселев в разговоре с министром иностранных дел Гизо советовал префекту полиции Делезеру "не спускать глаз с поляков". По словам российского дипломата, "префект обещал предупредить всякую несанкционированную демонстрацию". "Я уверен, - отмечал Киселев, - что правительство предпримет все от него зависящее, чтобы помешать этой манифестации". Поляки получили разрешение на митинг, при условии, что французы не будут на нем произносить речей, а поляки в своих выступлениях не будут совершать никаких враждебных выпадов против России, и особенно против личности императора. В результате, как доносил Киселев, "вся церемония прошла незаметно для публики и не произвела ни малейшего эффекта на парижан"³² .

К концу 1840-х годов, особенно после оккупации Кракова австрийскими войсками, по сведениям Киселева, можно было говорить о численном сокращении польской эмиграции во Франции и ее ослаблении. По мнению Киселева, это было связано как с опасениями поляков быть обвиненными в причастности к событиям в Кракове, и, следовательно, вероятному запрещению деятельности, так и с внутренней борьбой в самих эмигрантских организациях. По сведениям российского дипломата, в 1847 г. во Франции насчитывалось 4790 польских эмигрантов³³ .

Итак, польский вопрос занимал особое место в русско-французских отношениях на протяжении 1830 - 1840-х годов. Кроме того, он превратился в один из факторов внутриполитической жизни Франции. В моменты острых международных кризисов (1832, 1836, 1839 - 1841 гг.) польский вопрос становился предметом дискуссий во французском парламенте, являясь, прежде всего, средством оказания давления на царскую Россию. Как отмечал французский исследователь П. Тюро-Данжен, ежегодно палата депутатов, "несмотря на мудрые советы министерства", пыталась включить в ответный Адрес на тронную речь короля слова симпатии в отношении Польши и протесты против политики России. Можно согласиться с мнением историка, что единственным результатом таких манифестаций являлось "возбуждение надменности царя"³⁴ . Кроме того, политика французского кабинета по отношению к Польше являлась постоянным объектом критики со стороны оппозиции и одним из методов его дискредитации, обвинения в слабости и отступлении от принципов 1830 года. Так, например, в сентябре 1837 г. власти запретили прежде ими санкционированный митинг поляков в Фонтенбло в честь очередной годовщины польского восстания. "Le Constitutionnel", газета Тьера, усматривала в этом "новое доказательство систематической слабости и противоречивости, окончательно принятой правительством"³⁵ .

В целом, несмотря на весьма сложные отношения между Россией и Францией в годы Июльской монархии, политика французского правительства в польском вопросе представляет собой образец умеренного, компромиссного внешнеполитического курса. Французское правительство отказалось от идеи оказания вооруженной помощи восставшим полякам как опасной для европейского равновесия и внутриполитической стабильности Франции. Однако именно Франция стала одним из мощных центров польской эмиграции. Продуманная умеренная политика правящих кругов Франции в отношении эмигрантских обществ, стремление ввести их деятельность в законные рамки, - все это нашло положительный отклик в правящих кругах России и способствовало постепенной нормализации отношений между двумя странами.

стр. 93

Примечания

1. Цит. по: ГРЮНВАЛЬД К. Образование франко-русского союза. М. 1968, с. 102; Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. 137, оп. 475, д. 5, л. 263, 264.

2. АВПРИ, ф. 137, оп. 475, д. 1, л. 30 об. -31 об., 35 об. -36.

3. НОЛЬДЕ Б. Э. Внешняя политика. Исторические очерки. Пг. 1915, с. 201.

4. Николай I писал: "В согласии с моими союзниками я удовлетворен принятым Вашим Величеством решением поддерживать отношения мира и дружбы со всеми европейскими государствами. Пока они будут основаны на существующих договорах и на твердом убеждении уважать права и обязательства, как и территориальное состояние, Европа получит гарантию мира, так необходимого для спокойствия самой Франции". См.: АВПРИ, ф. 133, оп. 469, д. 88, л. 23. Проект письма российского кабинета королю французов; Копия письма Николая I от 18 сентября 1830 г, л. 28.

5. Там же, ф. 133, оп. 469, д. 197, л. 339 об. Донесение Поццо ди Борго от 12/24.II.1831.

6. Как писал А. Дебидур, поскольку "общество и в Париже, и в самой Франции принимало такое участие в судьбах этой храброй нации", Луи Филипп и премьер-министр Франции К. Перье "должны были по крайней мере сделать вид, что следуют за общественным мнением". См.: ДЕБИДУР А. Дипломатическая история Европы. 1814 - 1878. Т. 1 - 2. Т. 1. Ростов-на-Дону. 1995, с. 282.

7. Движение и Сопротивление - два фланга французского либерализма в годы Июльской монархии, получившего наименование орлеанизма по правящей династии Луи Филиппа Орлеанского. Если сторонники политики Движения (Ж. Лаффит, О. Барро, М. Ж. Лафайет) полагали, что необходимо углублять и расширять революционные преобразования, содействовать развитию революционного движения за пределами Франции, то лидеры политики Сопротивления (Ф. Гизо, Л. -В. де Брой, К. Перье) полагали, что с победой Июльской революции и установлением власти Луи Филиппа революция является оконченной, и все усилия должны быть направлены не на дальнейшее совершенствование политических институтов, а на их стабилизацию, на упрочение уже достигнутого.

8. АВПРИ, ф. 133, оп. 469, д. 197, л. 105, 105 об. -106. Донесение Поццо ди Борго от 1/13.I.1831.

9. Там же, л. 105 об., 107 об.

10. Там же, л. 295 об., 112. Донесения Поццо ди Борго от 28.I./ 9.II.1831, 22.XII./3.I.1831.

11. Там же, д. 197, л. 111. Донесение Поццо ди Борго от 1/13.I.1831; ф. 133, оп. 469, д. 198, л. 62. Донесение Поццо ди Борго от 3/15.III.1831.

12. Уже после начала восстания комитет Лафайета планировал отправить через Литву оружие полякам. При содействии Общества цивилизации было собрано по подписке до 400000 франков, однако деньги поступали медленно, а подготовленное оружие осталось на хранении в Бельгии. Остальные деньги поступили уже после подавления восстания. См.: РАТЧ В. Ф. Польская эмиграция до и во время последнего мятежа 1831 - 1863 г. Вильна. 1866, с. 10. По словам Себастьяни, Лафайет сначала просил 5 млн. франков, потом 3 млн, 1 млн, и, наконец, 500 тыс., в которых ему было отказано. См.: АВПРИ, ф. 133, оп. 469, д. 198, л. 419 - 419 об. Донесение Поццо ди Борго от 19.II./3.III. 1831.

13. CAPEFIGUE. Le gouvernement de juillet, les partis et les hommes politiques. 1830 a 1835. T. 1- 2. T. 2. Bruxelles. 1836, p. 220.

14. BROGLIE due de. Souvenirs. 1785 - 1870. T. 4. P. 1886, p. 292; APPONYI R. Vingt-cinq ans a Paris (1826 - 1850). T. 2. P. 1913, p. 58.

15. См.: DUMAS A (pere). Memoires. T. 4 - 6. P. 1854, p. 56 - 63. Правительственная газета "Le Journal des Debats" в номере за 6 декабря 1831 года, публикуя сообщение об организации такой лотереи, подчеркивала, что эта акция носит характер благотворительности, милосердия, а не является политической мерой. "Мы не претендуем на то, чтобы полякам возвратили их отечество; мы требуем только, чтобы они не умерли от нищеты посреди Франции, которую они так любили и которой так преданно служили".

16. BLANC L. Histoire de dix ans. 1830 - 1840. Т. 2. P. 1848, p. 349; Le Moniteur universel, N 339, 4.XII.1832, p. 2068.

17. Le Moniteur universel, N 263, 20.IX. 1831, p. 1624 - 1626.

18. Ibid., N 264, 21.IX.1831, p. 1630 - 1634.

19. LAFAYETTE. Memoire, correspondance et manouscrits du general Lafayette, publies par sa famille. T. 1 - 6. P., Lnd. 1837 - 1838. T. 6, p. 609, 530.

20. Le Moniteur universel, N 264, 21.IX.1831, p. 1634.

21. Северная пчела, N 219, 29.IX.1831; N 220, 30.IX.1831.

22. Le Moniteur universel, N 28, 28.I.1831, p. 184; N 263, 20.IX.1831, p. 1626 - 1627.

23. Ibid., N 264, 20.IX.1831, p. 1632.

24. Письма Шопена. М. 1929, с. 152 - 153.

25. АВПРИ, ф. 133, оп. 469, д. 202, л. 153 - 153 об. Проект депеши Нессельроде от 20.XII.1831.

26. РАТЧ В. Ф. Ук. соч., с. 14 - 15; АВПРИ, ф. 182, оп. 783, д. 11, л. 1. Донесение Д. П. Татищева от 21.XII/2.I.1832.

27. РАТЧ. В. Ф. Ук. соч., с. 15; Северная пчела, N 280, 9.XII.1831.

28. РАТЧ В. Ф. Ук. соч., с. 19 - 20.

29. МАРТЕНС Ф. Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россиею с иностранными державами. Т. 1 - 15. СПб. 1877 - 1905. Т. 15, с. 201.

30. АВПРИ, ф. 137, оп. 475, д. 3, л. 124 - 124 об.

31. РАТЧ В. Ф. Ук. соч., с. 43.

32. АВПРИ, ф. 133, оп. 469, д. 154, л. 443, 445 - 448. Донесения Киселева от 14/26.XI.1842 и от 19.XI/1.XII.1842.

33. Там же, ф. 133, оп. 469, д. 90, л. 45, 47. Донесение Киселева от 9/21.I.1847.

34. THUREAU-DANGIN P. Histoire de la monarchie de juillet. Vol. 1 - 7. P. 1884 - 1892. T. 2, p. 361.

35. Le Constitutionnel, 4.IX.1837.