И. М. ЭРЛИХСОН. В поисках идеала. Из истории английской утопической мысли второй половины XVII - начала XVIII веков. М. Научная книга. 2008.

Интерес к утопической традиции как к проекту социального эксперимента, способу освоения действительности, форме мышления исторически непреходящ. В результате оказался накоплен огромный опыт историографического исследования. Тем не менее, круг познавательных задач продолжает расширяться. Доказательством тому - монография И. М. Эрлихсон. В советской историографии разных направлений общественно-политической мысли изучению утопических идей уделялось повышенное внимание. Во многом этому способствовали как научный поиск, так и мировоззренческие ориентиры. Утопические идеи, моделирующие более совершенное общество, интерпретировались, прежде всего, в соответствии с марксистской социальной доктриной в качестве ее идейного истока и антитезы одновременно. Все это стимулировало интерес, преимущественно, к так называемой народной утопии. Не стала исключением и английская утопия XVII века. Однако внутренняя логика развития англоведения и запросы общественной практики текущего времени заставили автора монографии обратиться к данной теме, раздвинуть рамки утопических произведений и прибегнуть к кри-

териям научных понятии утопии, утопизма, утопического сознания.

Не подвергая ревизии существующие теоретические подходы к пониманию феномена утопии и не заявляя в постановочной части "Введения" об альтернативе, автор в тексте работы заметно расширяет исследовательское пространство, предоставляя новые возможности для понимания природы английской утопии. Утопия рассматривается в контексте идеологии и политической мысли и в корреляции с антиутопией и сатирой.

Многомерность предмета исследования нашла отражение в структурной композиции первой главы - "Консервативно-абсолютистская утопия второй половины XVII - начала XVIII веков". Особого внимания заслуживает источниковая база работы, включающая мало изученные утопии монархического толка.

В первом разделе, посвященном идеологам английского абсолютизма, доктринальное начало представлено как теория управления, в которой речь идет об идеологии "в чистом виде". Систематизированные аргументы Гоббса, Кларендона, Филмера противопоставлены в книге апологетам другой концепции происхождения и роли государства, в частности, теории общественного договора. Несомненный интерес представляет анализ произведений Филмера, написанных задолго до Реставрации, но опубликованных и реанимированных в условиях политического противостояния во время кризиса режима Стюартов. Его классификация доводов представляется автору наиболее целостной и непротиворечивой. Здесь возникает вопрос о соразмерности идеологии и политической реальности, насколько идеология отчуждена или приближена к ней. Очевидно, "заряжаясь" от идеологии, утопия обретает свою специфику.

Переходя к критическому анализу консервативно-абсолютистской утопии, Эрлихсон справедливо указывает на практически полное отсутствие данного направления общественной мысли в отечественной специальной литературе. Обращение к жанру утопии в период Реставрации не было случайным. Шел поиск определенной модели государственного устройства, в ходе которого появилось стремление идеализировать монархический строй таким образом, чтобы это способствовало пробуждению общественных интересов. Утопия явилась инструментом при решении данной задачи. "Сюжетные особенности и идейное содержание утопии", - таково название второго раздела главы, - заключались, по мнению автора, в том, что утопия предоставляла свободу выбора в изображении совершенного общества. Описание идеального образца предусматривало охват широкого спектра социальной жизни, включая государственную деятельность, религиозную сферу, хозяйственно-бытовые отношения, ощущение пространства и времени. Все это превращало утопию в явление культуры.

В этом отношении определенный интерес представляет состоявшаяся на страницах книги интеллектуальная полемика "Левиафана" Гоббса и "Левиафана" Кларендона с сатирой и публицистикой конца XVII в.; а также "Новой Атлантиды" Бэкона и "Новой Атлантиды" 1660 г., авторство которой приписывается Хоукинсу, и с "Антифанатической религией" Гленвиля. Новизна исследования представляется не только в эффективности подходов, но главным образом в ознакомлении специалистов с новыми именами английских утопистов. Если Верас не был обделен вниманием отечественной историографии, то Хоукс, Кавендиш, Легран, Ли, Гленвиль впервые предстают в достаточно полном виде. Как показала Эрлихсон, утопическая природа произведений позволила выявить яркую индивидуальность автора.

В книге исследуется творчество Антуана Леграна - приверженца классического рационализма Декарта, богослова и философа. Повлиял ли сам метод на политическую реконструкцию идеального государства, остается неясным. Но автор отмечает, что переход от анархии к абсолютной монархии в "Скидромедии" Леграна происходит через осознанный выбор государственного устройства, наиболее соответствующего законам разума и природы.

В мир монархической утопии активно вторгаются вопросы, поставленные общественным бытием послереволюционной Англии. Автор указывает на востребованность темы религиозного единообразия и тем самым как бы перекидывает мостик от реальных социальных проблем к отображению их в иллюзорном обществе. В книге подробно рассматривается повторяющаяся фундаментальная ситуация, когда экономическое устройство преображенного общества окрашено ностальгией по старым образцам. И тогда в ход пускаются доводы меркантилизма, средневековые приемы хозяйствования, даже общинные порядки.

Много неожиданного и парадоксального читатель найдет в разделе о философско-теоло-

гической утопии. Возвращаясь к вопросу о роли рационального метода в осмыслении предмета утопии ее авторами, важно отметить, что Эрлихсон исследует эту проблему на произведениях Гленвиля и Ли в силу их философской направленности. Оба утописта связывали благополучие государства с культивированием разумной религии, основанной на принципах рационализма и чувственно-интеллектуальном познании. Диапазон их размышлений простирается от фундаментальных понятий разума и божественного начала до животрепещущих вопросов веротерпимости, соединив достижения современной философии и естественнонаучной мысли, хотя Эрлихсон и считает эту попытку не совсем удачной.

Значительное приращение фактического материала происходит за счет обращения автора к жанру антиутопии и сатиры. Вопреки сложившейся в литературе оценки "Острова Пайна" Невиля как наивной сказки с налетом фривольности, Эрлихсон внимательно изучила подтекст произведения и убедительно представила его как мрачную антиутопию об абсолютизме. Проецируя современные Невилю процессы в английском обществе на содержание его антиутопии, автор монографии во многом по-новому истолковывает смысловые идеи произведения. Фантазия отражает в преображенном виде актуальнейшие проблемы, стоящие перед обществом и властью. С такой же тщательностью исследована антиутопия Хэда "Плавающий остров" и "Остров удовольствия" Уорда - драматурга, поэта, журналиста. Нельзя не отметить профессиональные поэтические переводы отрывков баллады Уорда. Исследование не только текста утопических произведений, но и анализ утопических приемов, обобщение наблюдений, стремление интерпретировать каждую смысловую и жанровую деталь позволили автору синтезировать знания об утопии на новом уровне.

Представляя становление утопии и антиутопии как единый процесс, Эрлихсон наблюдает переход от одной социальной идеи к другой, от апологии монархической идеи к ее обличению. Сравнивая, соизмеряя, сталкивая две разновидности данного жанра, автор раскрывает характер кризиса классической утопии монархизма на фоне антиутопии. Причины этого, по мнению автора, вполне очевидны: это сокращение социальной среды, слабость идеологической креативности, отсутствие позитивной модели экономического развития. Выводы сделаны, преимущественно, "по ведомству" идеологии. Вместе с тем недостаточное внимание уделено интеллектуальной энергии утопической мысли. Известно, что она продолжала действовать, влияя на аргументы сторон в политической борьбе. Все крупные мыслители, включая Локка и Болингброка, отводили важное место опровержению мировоззренческой платформы абсолютизма. И еще: идеологическая креативность определялась не только "старомодностью" модели, но и критическим началом по отношению к новой реальности. Это позволяло видеть пороки формирующегося буржуазного общества.

Во второй главе - "Генезис идей республиканской утопии во второй половине XVII и начале XVIII веков" - исследуется постепенная мутация представлений о республиканском идеале. Имена носителей этой идеи в период Реставрации только в последние годы стали появляться на страницах специальной отечественной литературы. Речь идет скорее о политических трактатах, чем об утопии в классическом ее понимании. Автор монографии систематизирует их, основываясь на новых данных.

Идеологическим архетипом республиканизма в период Реставрации послужила "Океания" Гаррингтона и его прямого последователя Спригга ("Скромное прошение о республике против монархии"). Отправной точкой анализа в книге становится программное содержание республиканской модели: баланс земельной собственности и власти, законодательные механизмы, властные взаимодействия, включая разделение властей, социальная структура, ротация управленческого аппарата. Не подвергая сомнению классовый характер буржуазно-дворянской утопии Гаррингтона, автор рецензируемой книги останавливается на причинах его непопулярности в собственных рядах. Требование ограничения размеров собственности будет отвергнуто всеми его идейными наследниками.

Автор монографии вполне правомерно рассматривает произведения Сиднея и Невиля в формате публицистики. Жанр утопии зримо обретает черты актуального программного документа, востребованного партийной борьбой. Эрлихсон отстаивает положение об оригинальности и продуктивности проектов Сиднея и Невиля. В отличие от Гаррингтона, который видел в республике застывший объект, Сидней рассматривал изменения во времени как необходимое условие существования всякого государственного устройства. В конституционной монар-

хии они видели не только гаранта собственности, но и залог ее независимости от власти. Это важное отличие от доктрины абсолютизма. Таким образом, утопические идеи Гаррингтона обрели статус политических трактатов, содержание которых лояльно институтам конституционной монархии. Но не режиму Стюартов. Идеал конституционной монархии оказался достаточным для того, чтобы воодушевить на вооруженную борьбу, которую Сидней в отличие от Гаррингтона и "новых вигов" считал исторически оправданной.

Говоря о полноте осуществления замыслов автора книги во второй главе, необходимо отметить следующее. Если бы была принята автором во внимание не только вершина пирамиды публицистической мысли в лице Сиднея и Невиля, но и массовая полемическая литература данного периода, судьба республиканизма получила бы дополнительное освещение. Дело в том, что термины "республика" и "республиканец" были воспроизведены в понимании практического действия официальной идеологией. Она противопоставила республику и монархию как абсолютных антиподов. Обвинения в республиканстве широко использовались для дискредитации политических противников. В ответ на эти атаки формировалась идея смешанного правления на основе общественного договора, на который опирались Сидней и Невиль. Таким образом, проблема особенности республиканизма в постреволюционной Англии, будучи не новой для отечественной историографии, получила в книге завершающую полноту лишь с привлечением утопического компонента.

Включение темы республиканизма и утопической мысли в историю идей раннего Просвещения логически оправдано. Во-первых, по причине новизны самого сюжета, ибо появилась возможность рассматривать утопию на фоне единого движения. Во-вторых, по причине наблюдения за динамикой развития утопического жанра. Автор монографии, исследуя аргументацию вигских публицистов и обнаружив, что "старые добрые" идеи о договорном происхождении государства, о праве на сопротивление власти, о роли юридических законов, законов природы и разума, об общественном выборе формы власти и другие не только живы, но и имеют тенденцию абсорбироваться политическими оппонентами вигов - тори.

Особое место в обосновании этих целей принадлежит историческим реминисценциям. Вообще обращение исследуемых мыслителей к историческому прошлому дало Эрлихсон большой эмпирический материал, позволяющий поставить вопрос о соотношении утопии и исторической идеи Просвещения. Интеллектуальная жизнь раннего Просвещения, вместившая в себя и утопический тип сознания, представлена в книге анализом солидных трудов теоретиков политической мысли, отчасти известных, а отчасти теми, чьи концепции исследователи обходили своим вниманием - Мойля, Давенанта, Флетчера, Тиррела, Дефо, Брауна. Автор книги находит в произведениях "истинных вигов" такой политический конформизм и сиюминутный прагматизм, которые снижали потребность в социальной утопии. Тем большее значение приобретает классическая утопия Дефо "Консолидейтер". Эрлихсон расширила и детализировала представления о богатстве творческого наследия писателя, внеся коррективы в характеристику его политической позиции.

Приспособление республиканских идей к конкретным потребностям режима конституционной монархии показано в монографии на примере анонимной утопии "Свободное государство Ноландия". Преобразовательный импульс уступил место здравому смыслу. Демификация завершилась. Идеал утопического устройства и реальность совпали для "новых республиканцев". В холодной беспристрастности, помноженной на математический расчет, - пишет автор рецензируемой книги - отразился дух эпохи Просвещения, поднявший разум на недосягаемую высоту. Справедливость данного заключения не может исчерпать все содержание поставленной проблемы. Идеи сопрягаются не только с политической реальностью, о чем убедительно повествует книга Эрлихсон, но и с той культурно-исторической средой, в которой они возникают. Можно говорить, что у идей свой ритм развития, и с этой точки зрения периодизация имеет принципиальное значение. Хронологические границы, указанные в заголовке, нуждаются в разъяснении. Если Реставрация монархии и смена режима могут считаться рубежной вехой, то вторая граница автором не достаточно обоснована. Смена династии и приход Ганноверов не являются атрибутом периодизации истории идей.

Выводы автора монографии опираются на прочную базу фактического знания. Деление утопических идей на консервативно-абсолютистские и буржуазно-дворянские позволяет говорить

о социальной определяющей в системе их классификации. Эрлихсон успешно избежала уязвимости схематизированного подхода и показала, что утопия, несущая в себе идеологическое ядро, имеет множество оттенков и переходов. Однако многообразие фактического материала обретает научный смысл, если содержит в себе цементирующее его интегративное начало. Последнее просматривается в установлении автором книги конкретно-исторических связей экономической, политической, интеллектуальной, религиозной жизни общества с утопией. В высоком профессионализме автора убеждает фундаментальность научного аппарата. Отдельного упоминания заслуживают переводы текстов английских утопистов, опубликованные в виде приложения к книге. Они, несомненно, привлекут внимание специалистов.