Ю.Ц. Тыхеева,
С.П. Ангаева

Путь Востока. Межкультурная коммуникация. Материалы VI Молодежной научной конференции по проблемам философии, религии, культуры Востока. Серия “Symposium”. Выпуск 30. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2003. С.

[43]

Всё человеческое общение в целом можно рассматривать как развёрнутую коммуникативную систему. Участвуя в ряде взаимодействий, человек, воздействует на своё окружение, и сам подвергается изменению. Так, что общество, в котором человек вращается, с одной стороны есть его создатель, и одновременно оно — продукт его собственной деятельности. В этом взаимном влиянии, в постоянном социальном и психологическом поле человек находит себя, отождеств ляет себя с другими и воспринимает себя и других.

Монголы и русские издавна находятся в тесном общении. На территории России живёт большая группа монголо-язычного населения — буряты и калмыки. На первый взгляд кажется, что в монгольско-русском диалоге не могут возникнуть какие-то трудности. Отношения носят доброжелательный и открытый характер. Однако в официальном общении возникают некоторые нюансы непонимания особенностей восточной психологии и восточного менталитета, на которые не всегда обращают внимание. Довольно прохладное отношение официальных лиц к фильму Н. Михалкова «Урга. Территория любви», как раз ненавязчиво показывающего проблему взаимопонимания, весьма симптоматично. Кажется, что трудностей взаимопонимания не существует, а кинорежиссёр интересуется всего лишь экзотикой. В данной статье не будем подробно останавливаться на всех вопросах, задетых этим фильмом, только лишь будем обращаться к некоторым эпизодам для иллюстрации некоторых положений. Остановимся на нескольких особенностях общения, в которых важно создания единого поля диалога, понимания чувств и установок собеседников: формы приветствия, именования и одежды, как информативных единицах межэтнической коммуникации.

Особенно ярко проявляются эти особенности в такой области общения, как функция подтверждения. Одной из самых тяжёлых форм

[44]

отрицания человека является неподтверждение его как личности, непризнания его значимости. Человек нуждается в том, чтобы его признавали как отдельное существо. Причём это непризнание может иметь как вид открытой конфронтации, так же и более тонкую форму «иезуитского» невнимания. Признание даже в негативной окраске человек воспринимает легче, чем полное игнорирование. Функция подтверждения в повседневном общении организована по принципам простейшей «подтверждающей терапии», что наиболее ярко проявляется в приветствии, которым люди обмениваются при встрече друг друга. В приветствии заключается «подтверждение» друг друга: «Я существую. Ты существуешь. Я признаю твоё существование. Ты признаёшь моё существование. Я принимаю тебя таковым, как ты есть. Ты принима ешь меня таковым, как я есть, Я приветствую тебя». Но, естественно, что приветствие обычно не звучит именно в таких выражениях, оно выступает в различных формах. У каждого народа свои формулы приветствия. И хотя в современном обществе мы столкнулись с высокой степенью европеизации, проникшей в самые глубинные уровни психологии общения, тем не менее, этнические различия восприятия этических норм общения во многом сохранились.

В Монголии и Бурятии, в силу родственности и исторической близости населяющих их этносов, сохранились во многом сходные ритуалы приветствия. Когда в силу дисперсности расселения гость всегда прибывал издалека, его встреча и приветствие обставлялась рядом обязательных форм. Звуковым сигналом о приближении постороннего человека был лай собак (своего рода — колокольчик). Хозяин выходил из юрты встречать гостя. Он привязывал лошадь гостя к коновязи, которая, в свою очередь, символизировала связь неба и земли. Они обменивались первыми приветственными фразами. Это были ритуальные вопросы — ответы: «Как поживаете? Как дела? Всё хорошо». Этот первичный обмен можно бы воспринимать как взаимное приветствие. Люди поздоровались. Но на самом-то деле, это далеко не так.

После того как коня привязали к коновязи, хозяин приглашает гостя в юрту. Причём всё совершается, не спеша, ведь хозяйке нужно время, чтобы приготовиться к приёму гостя, предстать перед ним прибранной, в соответствующем виде. Например, обязательно у замужней женщины на платье, который по форме представляет собой запахнутый слева направо особого покроя халат, должна быть надета ещё безрукавка с широкой проймой. Неприлично, когда спина женщины ничем не прикрыта. Нельзя думать, что эта подготовка

[45]

представляет собой уборку «с нуля» или полное переодевание хозяйки. Она просто оглядывает, всё ли в порядке в её юрте, и, самое главное, готовится психологически.

Затем гость входит в юрту, приветствует находящихся в доме людей, молится у божницы богам, садится на почётное место, указываемое хозяином. Его угощают чаем, затем подают мясо, сваренное специально к его приезду. В фильме неожиданного гостя приветствуют по высшему разряду — забивают барана, варят свежее мясо и подают, приглашают к столу. Но русский шофёр, видимо, впервые стал свидетелем забоя животного, да и сама форма забоя, когда Гомбо прямо посадил на задние ноги барана, ловко его забил, тут же освежевал, а жена ловко приготовила кровяную колбасу, сварила всё и поставила на стол. Угощение, которое приготовили для шофёра в фильме, это всего лишь часть приветствия, которого тот не воспринимает таковым и отнекивается. Экзотичность способа забоя, быстрота приготовления, которое происходит прямо тут перед глазами гостя, производят на него ужасное впечатление, он отворачивается и от процесса готовки, и от трапезы. Примечательно, что монгольская семья просто тихо сидит в ожидании гостя, никто его не уговаривает, не настаивает. Тонкость Михалкова как чуткого и правдивого художника в том, что он ничего не декларирует, не приукрашивает, показывает жизнь таковой, как она есть, т.е. истинное положение вещей. Если бы автором был монгольский художник, он в таких сценах не видел бы ничего замечательного, интересного для зрителя, заслуживающего какого-то особого внимания. А для западного художника, возможно, в этом эпизоде бы подчёркивался бы экзотичный восточный колорит.

Затем хозяин и гость взаимно угощают друг друга табаком и начинают неспешный разговор. И, собственно говоря, начало этого разговора и представляет собой окончание ритуала приветствия. В традиционное приветствие, таким образом, входит обмен ритуализированными вопросами-ответами, угощение и совместное курение. Потому часто прямолинейный вопрос «Как поздороваться на вашем языке?» человека ставит в тупик. Как объяснить в двух словах, что система взаимного приветствия многоступенчата и многозначна? Возможно, что и в русском языке существовала такая же многоступенчатая форма приветствия, недаром герой русской сказки Иван-царевич обращается к Бабе-Яге с упрёком, что она-де, не накормив его и не напоив, спрашивает о делах.

Конечно, с убыстрением ритма жизни многие формулы общения резко сокращаются. Теперь и монголы, и русские живут в более тесном

[46]

пространстве, обмениваются приветствиями на бегу, на ходу. В обычай вошло европейское рукопожатие. Может быть, человек, соединяя родное приветствие с европейской формой, во многом компенсирует убыстрение и обезличивание процедуры приветствия. Русские легче приняли эту форму. А восточный человек при социологи ческом опросе об отношении к этой форме приветствия с улыбкой ответит, что «он ни на что не жалуется, всё хорошо», он демонстрирует усвоение новых европейских формулировок. Может быть, он чувствует определённый этикетный дискомфорт, но жаловаться на трудность общения или непонимание он не будет никогда. Кстати, уж если речь зашла о социологическом опросе, можно сделать небольшое замечание. Когда восточного человека спрашивают об условиях его жизни, работы, чаще всего слышишь в ответ именно положительную оценку. Его ментальность такова, что социологической опрос он воспринимает как обмен вежливыми формулами этикета, а не как сообщение какой-либо информации. Этот ответ можно расшифровать примерно следующим образом: «Спасибо, у меня всё хорошо. Благодарю, что уделили мне внимание своими вопросами».

Большое значение в функции подтверждения играет именование. В старом более чопорном обществе большое значение придавалось посредничеству при знакомстве. Чем выше был авторитет того человека, который представлял, знакомил человека с другими лицами, тем выше поднимался моральный ценз представляемого. Особенно это было ярко видно в обрядах сватовства, где даже хорошо знакомые люди привлекали в качестве посредников уважаемых и значимых в обществе людей. В современном административном общении, конечно же, не представляется возможным соблюдать традиционные народные обычаи. У начальства высшего ранга такого рода посредником выступает секретарь (т.е. представление становится формальным и обезличенным). В последнее время получил распространение европейский обычай обмена визитными карточками.

На первый взгляд, кажется, чего уж проще назвать человека по имени. Тем более что знаменитый американский психолог и технолог межличностного общения Дейл Карнеги восклицает: «Собственное имя для человека — самая сладкая музыка! Называйте его почаще по имени, и успех вам обеспечен!» Да, обеспечен, но не у восточного человека. В восточных традициях невозможно обратиться к человеку, просто называя его по имени. Это в высшей степени некультурно и даже неприлично. Потому-то во всех восточных культурах к имени человека обязательно прибавляют служебные слова — формулы вежливости.

[47]

Это могут быть слова: «уважаемый, уважаемая», «тётя, дядя, отец, мать» или обращения, опирающиеся на имена детей или младших братьев и сестёр, племянников — отец, мать Мэдэгмы, дедушка, бабушка Очира и т.п. Причём, необходимо иногда в обращении указать родство со стороны матери или отца. Например, в том же монгольском обществе уже смягчены различия родственников по отцовской или материнской линии, но в обыденном назывании они сохраняются по-прежнему.

О слиянии имени и человека говорится в замечательном стихотворении А.С. Пушкина.

Что в имени тебе моём?
Оно умрёт как звук печальный
Волны, плеснувшей в берег дальний,
Как звук глухой в лесу ночном.
В этом стихотворении выражено не только поэтическое чувство, но также глубокое убеждение о слитности имени и человека. Стоит его произнести вслух, как можно будет обратиться к его носителю непосредственно.

Но в час печали, в тишине
Произнеси его, тоскуя.
Скажи, — есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я.
В силу такого представления в архаическом обществе даже оберегали имя человека от чужих ушей, о нём знали только бог, колдун-посредник и сам человек. Так что настоящее имя человека было глубоко личным, интимным делом отдельного индивидуума. Счастье Миклухо-Маклая, когда он в Папуа — Новой Гвинее встретился со своим первым другом-папуасом, и они обменялись приветствиями, назвав друг другу свои имена — «Маклай и Туй», что он не наткнулся на охотников за именами. У таких охотников имя — синоним жизни. А так как набор имён ограничен, то право на жизнь новорождённый получает только вместе со смертью носителя какого-либо имени Одинокий индеец, последний человек из племени яна, потерявший всех своих соплеменников, называл себя Иши. Но профессиональные антропологи, которые общались с ним довольно долго и тесно, только через несколько лет поняли, что «Иши» обозначает — всего лишь

[48]

«человек». Личное имя этого человека для людей другого мира так и осталось неизвестным.

Зная настоящее имя человека, противник мог для злого колдовства призвать его душу и нанести человеку вред. Австралийские аборигены называют этот обряд «отпеванием». Человек, подвергшийся подобному «нападению» теряет физические и психические силы, и хотя в соматическом плане сохраняет видимость здоровья, аборигены знают, что дни его сочтены. Спасти его может только колдун более могущественный, чем тот, что совершил вредоносный обряд, совершив «лечебный», противодействующий обряд. У современных монголов такое понимание имени, конечно же, смягчено. Но люди избегают, и сейчас, в людном месте или в тёмное время суток в безлюдном месте громко звать человека по имени. Объясняют они это своё поведение нормами этикета: «Неприлично, не принято, не положено». Но, думается, в основе такого отношения лежат всё-таки древние представления о слитности имени и человека, стремление избежать невольного причинения человеку-носителю того или иного имени какого-либо вреда.

Одна из причин, не позволяющая часто повторять имя человека «всуе», это боязнь потерять, упустить удачу, благополучие, благосклон ность богов, называемую у бурят и монголов «буин». Европейские народы, кажется, уже утратили этот обычай. Но применение детских уменьшительных имён и прозвищ не является ли проявлением всё той же системы оберегов, что и у восточных людей? Например, в лесу, в глухом месте у европейских народов принято звать не по имени, а звукоподражательным местоимением «Ау». За этим обычаем тоже видна подобная же забота о неразглашении имени человека. Это отражение широко распространённых у многих народов обычаев магической защиты человека при помощи имён-оберегов, которые не называют никого напрямую, а лишь иносказательно указывают на носителя тех или иных качеств. В основе такого отношения лежат те же древние представления о слитности имени и человека. Австралийс кий абориген в обыденной жизни даже прибегает к такому эвфемизму, как собачья кличка, когда, называя собаку, имеют в виду её хозяина, причём такое называние воспринимается как уважительное обращение, ведь оно оберегает собеседника от злых сил.

Такую же функцию оберега в монгольском мире имеют — детские прозвища, причём имя-оберег, обычно языческого происхождения: названия животных — Нохэ (собака), Гулгэн (щенок), Тугул (Телёнок) или предметов — Модон (дерево), Тумур (железо), или же

[49]

какие-либо характеристики чаще негативного содержания, для того, чтобы никто на носителя такого непрезентабельного имени не польстился, — Итагар (искривлённый), Хахархэй (рваный), Моксохой (горбоносый) и т.д. Считалось, что дух смерти или зла в поисках конкретного ребёнка или даже взрослого человека запутается в его именах и не сможет причинить ему зла. Даже давали такое имя «Нэргуй», что означает «Безымянный». В качестве таких имён — оберегов могут выступить топонимы или названия народов: Байкал, Монгол, Урус (русский), Тунгус (эвенк) и др.

Отношение к фамилии и отчеству у монгола и у русского различно. Для монгола на первом месте стоит собственное имя. Обратиться к нему по «отчеству» — значит обезличить его. (Звучит также неуважительно как обращение «из лучших побуждений и намерений!» к русскому человеку с уменьшительным или даже ласкательным именем в официальной обстановке). Возможно, это связано с повышенным чувством ответственности и личностного достоинства. Ведь ценность человека представлена, прежде всего, им самим, а не принадлежностью его к тому или иному клану. Хотя, что скрывать, эти моменты тоже присутствуют у восточного человека. Потому-то при именовании надо не только знать, но чувствовать — в какой этнической и социальной среде приемлемо то или иное обращение. Недаром трудности возникали у студентов-монголов, обучавшихся в нашей стране, когда их спрашивали: «Как ваша фамилия?». Ведь лидера Монгольской страны величали «товарищ Цеденбал», а это его личное имя. «Фамилия» его или «отчество», как мы его понимаем по русским канонам — Юмжагийн, указывала, что он сын Юмжага, и в официальном обращении не употреблялась. В письменном виде форма написания монгольского имени — это его личное имя с добавлением заглавной буквы имени отца — Ю. Цеденбал — и всё. Для русского фамильярно-почтительное обращение только по отчеству, без собственного имени, воспринимается как уважительное, подчёркивающее особую близость и взаимное уважение между общающимися.

Вообще вторжение новых социальных идей и понятий, достиже ний науки и техники вызывал прилив социального оптимизма, энтузиазма. Такое мироощущение не могло остаться в стороне от практики именования. Пятилетка, Электрон, Мэлс (аббревиатура имен Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин), Мэлор (Маркс, Энгельс, Ленин и Октябрьс кая революция), Вил (Владимир Ильич Ленин), Вилор (то же и Октябрьская революция) — это имена, которые включили в список имён буряты и калмыки наряду с другими российскими народами.

[50]

Монголы в этом отношении проявили большую устойчивость. Нужно учитывать, что эти имена внедрялись не только как знаки нового времени, а часто воспринимались как имена-обереги, которые окажутся не по зубам злым духам и таким образом защитят своего носителя.

Внешний вид, одежда, выражение лица несут очень большую информацию, порой независимую от её носителя. Самая информа тивная одежда — естественно — форменная. В ней выражен род занятий человека, его ранг, его общественные заслуги и пр. Так как форменная одежда информативна, она говорит за человека, даже без предъявления документов. Потому-то, наверное, авантюристы разного пошиба часто прибегают к ней, а государство время от времени предпринимает попытки обрядить своих чиновников в различную форму. К современному чиновнику, не имеющему формы, тоже предъявляется ряд негласных правил и требований. Если это одежда европейского стиля, то она носит официальный характер. Недаром во всём мире чиновников называют «белыми воротничками». Такое название выразительно подчёркивает характерные особенности официальной «клерковой» одежды: однотонный цвет, желательно, неярких тонов и, обязательно, чистоту, подчёркнутую белым воротничком, белой рубашкой или блузкой. В принципе, эти требования не столь уж обременительно жёстки. Конечно, позволяются рубашки и блузки других цветов, не белых, но требования чистоты всегда в силе.

Что касается ношения национальной одежды, то в этом плане мы тоже сталкиваемся с определёнными изменениями в её символи ке. Некоторые элементы отступают на задний план, тушуются, порой вовсе исчезают. Другие элементы добавляются, подчёркиваются, приобретают эпатажный характер. Ганди Мохандас Карамчанд — один из лидеров национально-освободительного движения в Индии — юрист по образованию, человек во многом европейского склада и воспита ния, после своего возвращения на родину отказался от европейского костюма, и весь мир узнал его в образе полуобнажённого аскета-отшельника. Это изменение внешнего вида, отказ от европейского костюма он рассматривал как естественную составную часть своей политической деятельности.

Во многих странах обращение к национальному костюму носит символический характер. Форма шотландских горных стрелков, воспроизводящая шотландский национальный костюм с архаической клетчатой юбочкой, призвана подчеркнуть былую независимость и боевой дух Шотландии. Японское кимоно, в повседневной жизни практически вышедшее из употребления, в обязательном порядке

[51]

одевается во время значимых семейных и общественных церемоний. Монгольский национальный костюм, естественно, в упрощённой форме, одевается во время различных национальных церемоний. Женщины обращаются к этому костюму как варианту праздничной вечерней одежды. Национальный халат, женские украшения, конечно же, в скромном варианте, позволяют себе женщины и в официальной обстановке. В этом случае национальная одежда призвана подчеркнуть достижения государства в строительстве новой жизни, поднять социальный статус независимой монгольской женщины.

Причёски и головные уборы — это такие элементы внешней характеристики человека, которые подверглись самому большому изменению и европейской унификации. В обществах всего мира и разных эпох жёстко регламентировался головной убор и причёска человека. Корона или головной убор военноначальника представляли не столько собственно головной убор, а призваны были указать на сакральный характер их носителей, как выразителей и носителей божественной воли. Причёска фиксировала социально-демографические признаки, например, указывала на возраст и пол, несла информацию о семейном положении её носителя. Обязательный головной убор замужней женщины не только демонстрировал её семейное положение, но также являлся талисманом-оберегом, защищающим не только её самоё, но и всех членов её семьи. Замужняя монгольская женщина носит две косы, архаическая девичья причёска состояла из семи косичек. Причёска детей — «боблэй» — маленький чубчик на коротко остриженной голове. Принятие священнического или монашеского сана, исполнение обета — обещания перед богами сопровождались ритуальными изменениями в причёске и головном уборе. Кстати, монгольские женщины по окончании детородного возраста коротко стригли свои волосы, как бы в знак того, что отныне свою жизнь они посвящают богу, принимали в домашних условиях своеобразный монашес кий сан — «чавганц». Эти возрастные различия в причёске также отражены у героев фильма Михалкова. Эти изменения подчёркивали символический разрыв со старым состоянием и готовность к новой жизни, к новому образу жизни и мышления. Сейчас информативная сторона этих элементов внешности человека существенно снизилась. Но общими требованиями в этой области остаются — возможность хотя бы элементов половой дифференциации и гигиенические требования. Естественными исключениями выступают требования в форменной одежде, т.к. в ней все элементы подчинены единым правилам и единой символике, принятой в данной среде.

[52]

Всепроникающая европейская унификация не могла оставить в стороне и системы общения людей. Но во многом определёнными барьерами для взаимопонимания иногда выступают некоторые нюансы общения, значение которых не всегда прочитываются напрямую. Жесты, взгляд, поза, одежда человека — тот же язык общения, который необходимо усвоить и уметь им пользоваться. На невербальные средства общения накладывает свой отпечаток конкретная культура страны и народа, этнокультурные и этнопсихологические аспекты. Не обо всё сказано в данной статье, но привлечь внимание к этим особенностям общения для достижения взаимопонимания необходимо.

Литература:

Арутюнян Ю.В., Дробижева Л.М., Кондратьев В.С., Сусоколов А.А. Этносоциология: цели, методы и некоторые результаты исследования. М., 1984.
Бороноев А.О., Павленко В.Н. Этническая психология. Л., 1994.
Гумилёв Л.Н. От Руси к России: очерки этнической истории. М., 1999.
Доржиева И.Е. Народные традиции воспитания у бурят. Н-к, 1980.
Жуковская Т.Л. Символы и ритуалы в традиционной культуре монголов. М., 1981.
Заболоцкий Н. Стихотворения и поэмы. М., 1985.
Крысько В.Г., Деркач А.А., Саракуев Э.А. Этнопсихология. М., 1999.
Платонов Ю.П., Почебут Л.Г. Этническая социальная психология. СПб., 1993.
Пушкин А.С. Сочинения. Т. 1. М., 1957.
Шинкарёв Л. Монголы: традиции, реальности, надежды. М., 1985.
Этническая психология: этнические процессы и образ жизни людей. М., 1984.
Этнические стереотипы поведения. Л., 1985.