В "Вопросах истории" (2001, N 5) вышла обстоятельная и интересная статья Т. М. Исламова "Югославия: от объединения к разъединению", являющаяся по своей сути рецензией на коллективную монографию "На путях к Югославии: за и против" (М., 1997). В целом рецензент положительно отзывается о книге, развивает некоторые ее положения, делает ряд глубоких замечаний. Вызывает сомнение желание рецензента чересчур прямолинейно связывать тематику книги (заканчивающуюся 1918г.) с современностью, хотя некоторые его замечания очень любопытны. Так, он считает одной из причин распада Югославии в 90-е годы XX в. соединение в ней двух различных цивилизационных начал: "балканско-православного с сильным элементом османского государственного устройства и политической культуры, с одной стороны, и латинско-среднеевропейского, с другой" (с. 149). Мысль весьма плодотворная, которая требует всестороннего исследования, и не только на балканском материале.

Но ряд замечаний Исламова вызывает недоумение. Так, противопоставляя взгляды сербского просветителя Д. Обрадовича позициям сербского культурного деятеля Э. Янковича, рецензент утверждает, что Обрадович является представителем тех национальных сербских кругов, которые подчеркивали прежде всего славянскую сущность сербов, а не их особую национальность. Это утверждение рецензент обосновывает тем, что Обрадович называл сербов "славяно-сербской нацией". Но ведь в рецензируемой книге прямо говорится, что Обрадович "утверждал, что "славяно-сербская" нация является особым славянским народом". В качестве доказательства этого приводится его попытка реформирования славяно-сербского языка, принятого во второй половине XVIII в., в сербских литературных кругах, приблизив его к разговорной сербской речи ¹ .

Эту точку зрения поддерживает и И. И. Лещиловская. "Досифей Обрадович, - пишет она, - был первым деятелем сербской культуры, который теоретически обосновал необходимость и важность отказа в сербской литературе от церковнославянского и русского языков и создания единого литературного языка на народно-разговорной основе" ² . Упрек Чуркиной (автору главы о южнославянском просвещении) в том, что она "излагает диаметрально противоположную точку зрения того же Обрадовича (что религия не влияет на национальность. - И. Ч.}, зная о том, что наукой она не подтверждается" (с. 149), несостоятелен. Во-первых, автор излагает не свою личную точку зрения, а точку зрения Обрадовича, которой между прочим придерживались многие южнославянские деятели первой половины XIX в.: например, хорватские иллиры во главе с Л. Гаем, а также их словенские и сербские сторонники, в том числе и великий сербский поэт Петр Негош. А, во- вторых, эта точка зрения Обрадовича не нашла своего подтверждения у южных славян, но при формировании многих других наций она оказалась справедливой. Так, среди словаков есть протестанты, католики и униаты, вместе с тем они считают себя единым на-

стр. 167

родом; среди немцев имеются протестанты и католики; среди армян- грегорианцы и католики и т. д. Поэтому нельзя утверждать, что точка зрения Обрадовича не подтверждена наукой.

Этнодифференцирующую роль религии в формировании южнославянских наций коллектив авторов рецензируемой книги исследовал в другом своем труде "Роль религии в формировании южнославянских наций", вышедшем в свет в 1999 году. В нем сделана попытка дать ответ на вопрос, почему так произошло.

Вызывает удивление утверждение рецензента, что "у хорватов в отличие от сербов никогда не прерывалась преемственность государственности" (с. 151). Во всяком случае хорватские политики, которые активно боролись за создание хорватской государственности на протяжении XIX-XX вв., придерживались иных взглядов. И с ними можно вполне согласиться, ибо те права, которые имело хорватское дворянство, не выходили за рамки автономий, которыми обладали многие провинции Габсбургской монархии. Хорватия даже находилась в худшем положении, чем многие из них, например, чешские земли короны св. Вацлава, потому что Хорватия была в двойном подчинении - от властей Пешта и от правительства Вены. Поэтому говорить о непрерывности хорватской государственности, начиная с раннефеодальной независимой Хорватии IX-XI вв. и до современного государства Хорватии неправомерно. Правда, такая точка зрения сейчас очень популярна в хорватской историографии, но это диктуется не новыми научными открытиями, а ее современным политическим положением. Кстати, сам Исламов достаточно четко отдает себе отчет в мере "хорватской государственности". Полемизируя с А. В. Карасевым, он подчеркивает, что нельзя говорить об усилении зависимости Хорватии от Вены и Будапешта "как будто речь идет о каком- нибудь суверенном государстве, а не о стране, входившей с 1102 г. в состав королевства Венгрии, части Австро-Венгерской монархии" (с. 156). Здесь Исламов указывает на полную зависимость хорватских земель от Пешта и Вены, где уж в таком случае говорить о непрерывности государственной традиции. Да и фраза, которую критикует Исламов, не принадлежит Карасеву- последний просто пересказывает программу А. Орешковича.

Исламов ставит вопрос о национализме, очень актуальный и острый в современном мире. Но, на наш взгляд, надо различать разные его виды. Нельзя на одну доску ставить национализм епископа И. Йовановича, написавшего утопический проект обширного государства на Балканах, который был отослан в Петербург и о котором стало известно общественности только во второй половине XX в., и национализм венгерских революционеров, которые во имя идеи единой венгерской нации в королевстве св. Стефана посылали войска в сербские, румынские и прочие земли, и развязали там кровавую войну. Кстати, часто фантастические планы, типа проекта Йовановича, придумывались и отсылались в Петербург не для их осуществления, а для того, чтобы получить вспомоществование от русского царя, материальное или дипломатическое. Они таким образом и воспринимались российским правительством.

Если вернуться к вопросу о национализме, то как можно воспринять высказывание Исламова о том, что "император вовсе не стремился онемечить своих венгерских подданных и в их числе славян"? (с. 150). Не сыграло ли в данном случае роль убеждение венгерских политиков, что все, кто проживает на территории королевства св. Стефана, являются венграми?

Что касается революции 1848/49 гг., то здесь рецензент практически не выходит за рамки тех оценок, которые были даны различным политическим течениям и народам классиками марксизма 150 лет тому назад. Можно вполне принять мнение Исламова, что основной водораздел пролегал в 1848 г. между "феодально-абсолютистским режимом и новым обществом, на знамени которого были написаны всем понятные слова: "свобода, равенство, братство" (с. 154). За эти великие понятия выступали не только венгерские и немецкие революционеры, но и сербские, хорватские, румынские и другие политики. Но уже весной венгры и подвластные им народы вкладывали в эти понятия разный смысл. Венгерские политики хотели безусловно дать эти блага венграм, а другим народам - только то, что не шло в разрез с их пониманием своих национально-государственных интересов. Политики сербов, хорватов и других народов требовали для себя равенства и в национальном отношении. Поэтому, если говорить о разделении в 1848 г. народов на "прогрессивные" и "реакционные", то правильнее было бы их делить на народы первостепенные, достойные пользоваться в полной мере "свободой", равенством и братством", и второстепенные, которые могут пользоваться ими только в ограниченном варианте.

Исламов в целом прав, характеризуя хорватских лидеров Д. Гая и И. Елачича. Несомненно, в финансовом отношении Гай не отличался щепетильностью. Он брал деньги

стр. 168

не только у Меттерниха, но и у русского правительства, у сербского князя Милоша Обреновича. Не вызывает спора и характеристика Елачича, как верного слуги австрийского императора, однако из усмирителей Венского восстания (октябрь 1848г.) и венгерской революции. Правда, следовало бы добавить, что он довольно упорно защищал национальные права как хорватов, так и сербов.

Вопрос о союзе хорватов и сербов с Габсбургами, требует разъяснения. Что касается хорватов, то вплоть до начала сентября 1848 г., то есть в течение полугода со времени начала революции, они находились в конфронтации с венским двором, не по собственной воле, а по воле этого самого двора. И это доказывают факты. 25 марта Елачич был избран хорватским баном на собрании национальных деятелей в Загребе, что было подтверждено императором. Но когда в апреле Елачич отказался поехать в Пешт для принесения присяги венгерскому правительству и даже издал указ, запрещавший хорватам до созыва сабора подчиняться венгерским властям и платить им налоги, Вена решительно поддержала венгров. 11 мая император аннулировал все распоряжения Елачича, а комиссаром Хорватии, Славонии и Военной Границы назначил генерала Храбовского. 10 июня, после окончания хорватского сабора, принявшего решения, нежелательные для венгров, император по настоянию последних опубликовал манифест о смещении Елачича с поста бана и лишении его военных чинов. Только 4 сентября император отменил все эти указы, и тогда начал складываться союз хорватских ведущих политиков с двором. А ведь до этого существовал союз между двором и Пештом, союз, направленный на подавление национальных устремлений южных славян!

У сербов отношения с венграми с самого начала были напряженными. В конце марта 1848 г. сербская делегация во главе с либералом Дж. Стратимировичем приехала на переговоры с венгерскими лидерами. Она выставила весьма скромные требования. Признавая "первенство и господство венгерского языка во всех общегосударственных делах", сербы просили венгерское правительство признать существование сербской нации в Венгерском королевстве, право свободно употреблять сербский язык в школе, местных учреждениях, церкви. Ни о какой территориальной автономии вопрос не ставился. Но и эти скромные требования были решительно отвергнуты Кошутом, который заявил, что спор венгров и сербов рассудит оружие ³ . После этого вполне понятно решение, принятое сербами на Майской скупщине в Сремских Карловцах, провозгласить создание своего административного образования Воеводины. Но и на этот раз сербы оставили двери открытыми для венгерских революционеров: Воеводина должна была находиться в составе Венгерского королевства. Вот как оценивает этот факт Исламов: "Правительство самопровозглашенной автономии во главе с лейтенантом императорской кавалерии Дж. Стратимировичем устраивало регулярные набеги на деревни и села несербского населения Баната- мадьяр, швабов, румын, других национальностей" (с. 153-154). Что касается "самопровозглашения", то в 1848 г. многие народы занимались "самопровозглашением": словенцы провозгласили Объединенную Словению, хорваты- Триединое королевство и т. д. Но ведь это революция! А когда и где революция происходила в рамках исторической юриспруденции? После Октябрьской революции появились "самопровозглашенные" Эстония, Латвия, Литва, а в начале 90-х гг. XX в. "самопровозглашенные" Словения, Македония и др. И утверждение австрийского историка X. Румплера, что "притязания сербов на собственную территорию в историке-политическом и в государственно-правовом смысле не подтверждаются ничем" (с. 153) не являются доказательством того, что сербы не имели право на автономную территорию. Здесь мы оставляем в стороне размеры Воеводины, определенные, между прочим, австрийским правительством, а не самими сербами. Исторические обстоятельства меняются, меняется карта Европы, и держаться за реалии, существовавшие многие сотни лет назад, непродуктивно.

Что касается набегов сербов на прочие народы, то надо вспомнить, что первыми вторглись на сербские территории 10 июня 1848г. венгры. Война, развязанная ими, была чрезвычайно жестокой, о чем сохранились многочисленные исторические свидетельства. И не стоит представлять сербскую Воеводину в виде некоего разбойничьего гнезда, которое должно было быть ликвидировано в силу своей агрессивности. Эксцессы случались с обеих сторон.

Непонятно, почему к началу лета 1848 г. национальные движения славян и румын в Австрии "в основном утратили черты, присущие движениям за осуществление буржуазных преобразований". Рецензент объясняет это тем, что "на первый план вышли чисто национальные, мнимые либо ложно понятые "национальные интересы" (с. 155). Во-первых, вопросы о гражданских свободах не были сняты ни сербами, ни хорватами, на что

стр. 169

указывают решения сербской Майской скупщины и хорватского сабора в июне. Во-вторых, что значит "мнимые либо ложно понятые "национальные интересы?" Почему сербы, хорваты, румыны ложно понимали свои национальные интересы, а венгры - правильно? В современной историографии утвердилось мнение, что одной из главных причин поражения венгерской революции являлась неправильная политика венгерских властей по отношению к подчиненным народам. Зачем же возвращаться к прежним оценкам? Исламов отмечает, что "ни австро-немецкая буржуазия, ни венгерский господствующий класс не были готовы пойти достаточно далеко навстречу специфическим, справедливым и нисколько не подвергавшим угрозе их гегемонию или целостность государства требованиям национальностей. Точно также последние, отвернувшись от обеих революций, и вручив свои судьбы лояльным трону и габсбургской династии, национальным вождям, в большинстве своем стали орудием подавления революции в Венгрии и Австрии" (там же). Таким образом здесь рецензент называет одну очень важную причину перехода югославянских народов в лагерь монархистов - это венгерский и австрийский национализм, апологеты которого не захотели пойти на уступки другим национальностям империи во имя "правильно понятых своих национальных интересов". Поэтому, очевидно, надо говорить не только о "негативном" сербском и хорвастком национализме, но и о наличии такового у венгров. Это позволит дать более объективную картину всех событий периода 1848-1849гг. в Габсбургской империи.

У каждого исследователя, долгое время изучающего историю той или иной страны, имеются свои симпатии и антипатии, свои стереотипы, и они в той или иной мере оказывают влияние и на его изложение рассматриваемого материала. Достичь полной объективности трудно и потому, что в центре внимания исследователя один объект (в данном случае история югославянских народов), а прочие объекты (соседние государства и народы) по чисто методологическим причинам исследуются не так полно. Поэтому важным является то, что по мнению рецензента авторам удалось во многом приблизиться к объективному изложению этих сложных сюжетов балканской истории. Рецензенту также присущи свои симпатии и пристрастия. Его критика безусловно ценна в этом плане (хотя и в свою очередь не всегда объективна), так как помогает и авторам рецензируемой книги взглянуть на свой предмет с другой стороны.

Еще один важный аспект, поднятый Исламовым - это недостаточная еще изученность в нашей историографии экономического, политического и культурного влияния Габсбурской империи на Сербское княжество (турецких сербов). Влияние это было очень значительным и многогранным, и опосредованным (через сербов империи, особенно важным оно было в конце XVIII - начале XIX вв.), и непосредственным. В югославской и сербской историографии есть немало работ, рассматривающих данную проблему. Рецензент справедливо ставит вопрос о значительных экономических связях империи с Сербией. Однако здесь хотелось бы отметить, что еще основоположник сербской национальной программы И. Гарашанин понимал, что Австрия всегда будет непримиримым противником сербских национальных устремлений в плане освобождения и объединения всех сербов. Что касается России, то в конце XIX- начале XX в. российско-сербские экономические связи были очень слабыми, и трудно было их укреплять и расширять, ибо Россия в этот исторический период все еще оставалась преимущественно аграрной страной, да и конкуренция других европейских стран (прежде всего той же Австро-Венгрии) на сербском рынке была значительной. Но Австро-Венгрия всегда выступала против усиления и расширения Сербского княжества, против сербской национальной идеи. И именно на этой почве Сербия и сближалась с Россией.

Еще одна очень интересная проблема, поднятая рецензентом, - проблема взаимоотношений России и Сербии в XIX- начале XX вв. Исламов задает вопрос: до какого предела должна простираться поддержка Россией сербских интересов? Этот вопрос не совсем корректен. Точнее будет сказать, что и российская дипломатия, и сербские политические деятели стремились использовать друг друга для достижения собственных интересов. В том же цитируемом Исламовым "Начертании" 1844 г. Гарашанин ставит задачу поиска союзников в осуществлении сербской "сокровенной идеи" среди великих держав. Сербский государственный деятель прекрасно понимал, что без сильных союзников Османскую империю не победить. Он стремился найти таких союзников, чтобы обеспечить себе поле для политического маневрирования. Но в итоге на протяжении XIX века только Россия последовательно поддерживала Сербию. При этом имеется в виду основной вектор балканской политики России. Естественно, что были времена более тесного сотрудничества с Сербией, были периоды совпадения интересов Сербии и Рос-

стр. 170

сии, были периоды охлаждения отношений, но никогда внешняя политика России не делалась под диктовку сербской политики и сербских внешнеполитических задач, а иногда и противоречила им.

В Сан-Стефано, например, Россия отстаивала по преимуществу болгарские интересы, вернее, не столько болгарские, сколько свои собственные, как Империи. При этом Н. П. Игнатьев, рисуя карту Сан-Стефанской Болгарии, полностью игнорировал интересы недавнего союзника России по борьбе с Турцией - Сербии. Известно, что он предполагал передать болгарам даже сербский город Ниш, освобожденный сербскими войсками. Реакция князя М. Обреновича была вполне адекватной - он был готов защищать его, не останавливаясь ни перед чем. В конце концов Ниш был "спасен" для сербов на Берлинском конгрессе (не без помощи Вены). Мало того, В. А. Черкасский, к примеру, полагал необходимым включить в состав Болгарии даже Приштину (Старая Сербия, современные Косово и Метохия), где болгар не было. Такой ярко проявленный Петербургом крен в сторону Софии надолго оттолкнул от него Белград. С другой стороны, политика России привела в середине 80-х годов и к разрыву ее отношений с Болгарией. Таким образом, Россия почти одновременно потеряла всех своих союзников на Балканах, и, кроме того, вольно или невольно вбила клин в отношения сербов и болгар, своими руками создав для последних национальный идеал- мираж "Великой Болгарии". Максимализм в политике (без учета интересов других) никогда не приводит к добру. Говоря о роковом Сараевском убийстве летом 1914 г., надо иметь в виду, что не Сербия и защита Россией сербских интересов втянули Россию в первую мировую войну. Годом раньше, во время второй Балканской войны 1913 г., Австро-Венгрия тоже была готова расправиться с Сербией, но тогда Германия дала отбой. Этого не случилось в 1914 году.

Несколько слов о взаимоотношениях Сербии с Габсбургской монархией. Поворот Сербии к Австро-Венгрии после 1880г. носил сначала все-таки более геополитический характер, хотя затем он приобрел значение и социокультурного крена. Оппозиция ему внутри страны привела к резкому усилению политической борьбы вплоть до вооруженного противостояния народа и правящей элиты.

Некоторые замечания Исламова вызваны не совсем точным пониманием того, что хотел сказать Шемякин, который, говоря о "вытеснении" Дунайской монархии из Центральной Европы, имел в виду изменение качества политики Вены. До войны 1866 г. она играла активную роль в собственно европейских делах, в частности, конкурируя с Пруссией за гегемонию в "германском вопросе". После военного поражения и создания Германской империи значение Австро-Венгрии как самостоятельного фактора глобальной европейской политики уменьшается. Таковым (чем дальше, тем больше) становится Берлин. Для нее же, как великой державы, основным "полем деятельности" объективно становятся Балканы. Именно здесь, пользуясь поддержкой Германии, она проводит собственную стратегию. Пограничные регионы слабеющей Турции и новые балканские государства превращаются в объект этой стратегии (Босния- Грцеговина, Новипазарский санджак, Сербия и далее на юг). Формы ее были различные - геополитические (раздел региона на сферы влияния); политические (оккупация, введение гарнизонов); дипломатические (поддержка лояльных государств, при низведении их до уровня полупротектората); экономические (хозяйственное проникновение и железнодорожное строительство); культурные (создание полигонов для "европеизации" балканских народов). Иными словами, былые тылы и "линии обороны" становятся главным фронтом.

Что касается "де-факто потерянной" сербами Боснии и Герцеговины, речь идет, конечно, не о потере политической. Имеется в виду, что объединение этих турецких провинций с Сербией на протяжении большей части XIX в. являлось ядром сербской национальной программы. После 1878г., когда в провинции вошли австро-венгерские войска, надежды Белграда на ее быструю реализацию угасли. И в результате Сербия корректирует свою программу, переведя ее вектор на юг, в сторону Старой Сербии и Македонии.

Исламов поднимает и такой важный вопрос, как вопрос о "правильно понятых национальных интересах" и ставит эту проблему в контекст изучения причин распада двух Югославянских государств в XX веке (хотя эта задача не входила в круг проблем, рассматриваемых в монографии). Рецензент справедливо отмечает, что "энтузиазм" у народов Югославии в 1918г. был разный. Для хорватов и словенцев это был политический компромисс, позволивший им выйти из лагеря побежденных в войне и избавиться от реальной угрозы оккупации Италией большей части их территорий. В этом плане для национальных интересов хорватов и словенцев образование Королевства сербов, хорватов и словенцев было безусловно мень-

стр. 171

шим злом, чем вхождение в состав Италии. Так что для того исторического момента можно говорить о компромиссе. Другое дело, что сербская буржуазия навязала унитарную, а не федеративную (как это предлагали хорваты и словенцы) концепцию нового государства во главе с сербской династией Карагеоргиевичей. Позже эти обстоятельства привели к новому обострению национальных проблем уже в Королевской Югославии. Осуществлению национальных программ в виде создания в годы первой мировой войны национальных независимых государств у хорватов, словенцев, мусульман- после ее окончания помешали Италия и Антанта.

Национальный вопрос не может быть решен раз и навсегда (кроме варианта полного уничтожения или изгнания определенной нации или народа). Межнациональные противоречия разной интенсивности сохраняются и имеют место в разных исторических обстоятельствах и они будут существовать, пока существуют сами нации. На определенном историческом этапе и Королевская Югославия была одним из решений этой проблемы в югославянском регионе - ведь хорваты, словенцы и мусульмане не только пострадали от этого (в плане отсутствия федеративного устройства), но и избежали итальянской оккупации и всех прочих тягот, неизбежных для проигравшей стороны, которые бы имели для них худшие последствия, чем вхождение в Югославию.

Социалистическая Югославия тоже была решением национального вопроса на другом историческом этапе- после тяжелой, кровопролитной второй мировой войны, которая обострила на Балканах и без того сложные межнациональные проблемы. КПЮ удалось создать достаточно стабильный государственный организм и преодолеть в определенной степени последствия межнациональных конфликтов и насилия в среде югославянских народов и их соседей в ходе второй мировой войны.

Однако в конце XX в. распалась и социалистическая Югославия, построенная на федеративных принципах, в результате системного кризиса и распада мировой социалистической системы. На месте СФРЮ возник ряд новых независимых государств. Какие новые проблемы возникнут на поле межнациональных отношений в этом регионе в наступившем веке - окончательное "разъединение по национальным квартирам" или интеграция в той или иной форме- пока что это открытый вопрос...

Карасев А. В., кандидат исторических наук, Чуркина И. В. и Шемякин А. Л., доктора исторических наук (все - Институт славяноведения РАН)

Примечания

1. На путях к Югославии: за и против. М.1997, с. 14,15.

2. Лещиповская И. И. Сербская культура XVIII в. М. 1994, с. 169.

3. Гра а за историjу српског покрета у Воjводини 1848-1849. март - jун. 1848. Београд. 1952, с. 45-47; Тот Э. Кошут и национальный вопрос. Будапешт. 1954, с. 7, 8; На путях к Югославии., с. 39.