С самого раннего детства я слышала имена героинь - Расковой, Осипенко, Гризодубовой, восхищалась мужеством отважных летчиц, и мне хотелось быть похожей на них. Однажды на доске объявлений Московского института востоковедения (МИВ) появилось приглашение: желающие записаться в аэроклуб, в секцию парашютного спорта ДОСААФ должны обратиться к студенту турецкого отделения Зеленцову В.А. Он оказался участником Отечественной войны, инструктором и мастером по парашютному спорту. Он совершил какое-то баснословное число прыжков. И я без колебания записалась в секцию парашютного спорта. Регулярно посещала занятия, училась укладывать в нужной последовательности стропы, купол парашюта и т.д. К моему удивлению, меня окружали только юноши: я была единственной девушкой, рискнувшей "завоевать небо". С нетерпением и волнением ждала применения теории на практике. Хотелось узнать, есть ли у меня сила воли, проверить, обладаю ли тем характером, без которого настоящий востоковед не может состояться.

А было, не скрою, действительно очень страшно. Прыгали тогда с видавших виды стареньких "У-2". Парашютист во время полета, преодолевая силу встречных воздушных потоков, должен был выбраться из кабины, встать на крыло и уж затем только прыгать. Адреналин в крови давал о себе знать. Биение сердца, казалось, заглушало шум мотора самолета. Душа уходила в пятки, но я выкарабкалась из кабины и... шагнула в бездну. Когда купол парашюта, словно гигантский цветок, распустился надо мной, все преобразилось в одно мгновенье: сомнения таяли, и страх исчезал. Душа и тело до последней клеточки ликовали. Я объяла необъятное, а необъятное - меня. Воздушный полет - это самое великолепное состояние, не подвластное точному описанию. Никогда ничего подобного я не испытывала, ибо находилась на верху блаженства. Я ощущала себя богиней неба, королевой вселенной. И когда опустила глаза вниз, то увидела родную землю: поля, леса, холмы и реки. Как прекрасна она с высоты тысячи метров! Земля ласково манила меня к себе, и ее настойчивое притяжение завершилось мягким приземлением. Со сказочных небес я спустилась на грешную землю.

Через некоторое время, после трех прыжков, мне вручили "Свидетельство парашютиста" - аттестат "своеобразной зрелости" - обладания силой воли и умением в достижении цели, и значок парашютиста заблестел на моем платье.

А потом в "Молодом востоковеде" в спортивной рубрике появилась статья "Сошедшая с небес". Оказалось, это про меня.

ОРИГИНАЛЬНЫЙ ФИЛОСОФ

От усердных занятий в институте, напряженного чтения газет на языке урду (а печать восточной прессы не отличалась четкостью) у меня стала развиваться близорукость. Я попала в разряд "очкариков". Девушка в очках - это почти синоним "синего чулка". Но я не унывала и всегда находила время для развлечений, друзей, походов в Третьяковку и литературный лекторий в МГУ, где выступали такие корифеи, как Бояджиев, Аникст, Дживелегов, которых впоследствии советские идеологи

Продолжение. Начало см. "Азия и Африка сегодня", 2000, N 6.

стр. 58

стали обвинять в "космополитизме".

В конце 40-х годов я познакомилась с интересным человеком, умным, обладающим нестандартным мышлением - Сашей Пятигорским, тем самым Александром Пятигорским, которому через четверть века "приклеили ярлык" диссидента. Он вынужден был эмигрировать, и советские люди иногда слышали его голос по радио "Би-Би-Си". Диктор прежде, чем дать ему микрофон, объявлял: "Слово имеет "оригинальный философ", профессор Лондонского университета Александр Пятигорский".

Совсем недавно в журнале "Итоги" в рецензии Сергея Козлова на книгу А. Пятигорского "Вспомнишь странного человека" дана справедливая характеристика этой феноменальной личности: "Знаток индийской философии, друг и соавтор Лотмана и Мамардашвили, Александр Пятигорский был до своего отъезда из СССР в 1974 году одним из самых ярких персонажей той полуподпольной интеллектуальной жизни, которая связывала Москву, Питер и Тарту. По свидетельствам очевидцев, этот высокий косоглазый человек был попросту неотразим".

Впервые я Сашу встретила в доме Сергея Цырина, студента индийского отделения МИВ. Сергей учился двумя курсами старше меня. Вместе с Э. Комаровым, Б. Карпушкиным, М. Кафитиной, К. Рабинович, Е. Алексеевой, Л. Стрижевской, А. Гнатюком-Данильчуком и Б. Хазановым он занимался в бенгальской группе. Природа одарила Сергея многими талантами: он обладал лингвистическими способностями, писал и переводил стихи, и самое главное, Бог наградил его любовью к музыке - он влюбленно играл на рояле. Когда на институтских вечерах самодеятельности внешне не очень впечатляющий, невысокого роста Сергей садился за рояль, и из-под его летающих над клавиатурой пальцев лились каскады музыкальных ритмов из баллад Шопена или "Карнавала" Шумана, то зал замирал, и вся аудитория слушателей оказывалась в плену этого мага-чародея. Но... таинство музыкального мира Сергей принес в жертву своей увлеченности бенгальским языком. Он 40 лет отработал в индийской редакции Радиокомитета в качестве переводчика бенгальского языка. На "индийской и музыкальной почве" он подружился со студентом философского факультета МГУ, статным улыбающимся юношей - Сашей Пятигорским.

Саша, действительно, - очень оригинальный человек, он изысканно интеллигентен, у него рафинированно культурная речь. Когда здоровается, щелкает каблуками и низко склоняет голову. Дамам иногда целует руку. Эрудирован до безукоризненности. Вежлив, галантен, скромен, остроумен. И даже косоглазие его не портило. Парадоксально, но косина делала его еще более привлекательным и отличала от других людей. Саша увлекался философией древней и средневековой Индии, особенно ее южного региона - тамильской философской школой, проводил сопоставление ведийских и тамильских гимнов, интересовался ведантой, тантризмом и т.д. Когда в дальнейшем я занялась исследованием религиозно-мифологического творчества Раджи Рао, труды Пятигорского мне очень помогли в понимании концепции самого писателя.

В студенческие годы Сергей, Саша и я часто посещали консерваторию, слушали концерты Нейгауза и Гилельса, Рихтера и Дорлиак, иногда встречались в Ленинке или Фундаменталке. Тогда и позже мы увлекались стихами только-только начавшего получать известность, совсем молодого Булата Окуджавы. Навсегда запомнилось его романтическое четверостишие:

Тот рыцарь молодой,

В Амалию влюбленный,

Стоит до сей поры

Коленопреклоненный.

На вечеринках мы разыгрывали театрализованные шарады и буриме. Всегда царило веселье. Мне очень нравился старинный стиль игр, их архаический налет. В характере наших встреч ощущалось искреннее уважение, благородство, и отношения между нами были, безо всякой иронии, целомудренными, чистыми: "и после чая и пирожного не восходили мы на край возможного".

Однажды после какого-то мероприятия моими провожатыми оказались Саша Пятигорский и его приятели Леня Гиндин и Нина. Выяснилось, что Саша живет совсем недалеко от Смоленской площади - в Дурновском переулке, и в детстве его "выгуливали" на Собачьей площадке. Судьба явно посмеялась над ним и породила парадокс, поселив мудрого философа в переулке с таким названием. Территориальная замкнутость наших адресов вошла в историю моей памяти под "кодовым" названием "Арбатский треугольник": Дурновский переулок

стр. 59

(Саша), Староконюшенный переулок (Сергей) и... - "моя" Смоленская площадь.

Круг друзей Пятигорского включал в себя, как правило, нестандартных полиглотов- лингвистов, индологов-историков: Кому Иванова (Вячеслава Всеволодовича), Гришу Бонгард-Левина, Юрия Глазова, Владимира Топорова, Татьяну Елизаренкову, Александра Сыркина и других, которые со временем стали известными учеными.

Александру Пятигорскому, получившему диплом МГУ по специальности "Философия Индии", было предписано по распределению отправиться в Сталинград и преподавать историю в средней школе. Он подчинился, и, надев "мантию шкраба", уехал в город на Волге.

Прошли годы, и наши пути с Сашей пересеклись вновь. Отработав "свой срок" на периферии, он вернулся из Сталинграда в Москву с женой и двумя сыновьями - Ильей и Максимом. Поступил на работу в ИВАН в отдел Индии, в сектор философии и религии, которым в то время заведовал легендарный востоковед Ю.Н. Рерих.

В этом же Институте с 1958 года начала работать и я, причем тоже в отделе Индии, в то время возглавляемом В.В. Балабушевичем.

Неожиданным оказалось еще одно совпадение. Наконец-то, после 12 лет скитаний по общежитиям и углам нам дали комнату в новом доме, хотя и в коммуналке (Ленинский проспект, дом 90). Мы были бесконечно рады: наши мытарства кончились, и мы обрели постоянную прописку в Москве. Каково же было мое удивление, когда я однажды во дворе столкнулась с Сашей Пятигорским. Оказалось, что он для себя и своей семьи снял комнату в нашей новостройке, в соседнем подъезде у матери-героини с восемью детьми, которой власти Моссовета за ее заслуги дали трехкомнатную квартиру. И вновь возобновилась дружба и территориальная близость. Философ творил свои опусы в квартире, где обитало десять детей-"ангелов". Обстановочка - не соскучишься, а главное - не сосредоточишься.

Как-то, придя ко мне в гости на день рождения, философ-сосед сказал: "Год назад мы с Октябриной Волковой закончили правку русского перевода нужной тебе книги, она вышла из печати сравнительно недавно, и я тебе ее дарю". То была знаменитая "История индийских литератур" под редакцией Нагендры, где автором предисловия выступал заведующий отделом литератур Востока Е.П. Челышев, а переводчиками статей оказались мои коллеги - Н. Глебов, Н. Пригарина, А. Сухочев, В. Чернышев и др., с которыми я работала или работаю до сих пор бок о бок. Я часто пользуюсь этой книгой, и дарственный автограф, написанный корявым, как у всех незаурядных людей, почерком: "Дорогой Леночке от ее А. Пятигорского, 14 августа", каждый раз напоминает грациозно неуклюжего "инакомыслящего человека". Он не вынес унизительного положения "невыездного м.н.с.", стесненного жилищно- материальными условиями. Когда А. Пятигорского как "подписанта" уволили из Института, он покинул вместе с семьей пределы СССР.

Теперь он известный в мире ученый и носит мантию профессора Лондонского университета.

ПОЛУЧЕНИЕ ДИПЛОМА И РАСПРЕДЕЛЕНИЕ

Программа пятого курса оказалась очень насыщенной и емкой, хотя надо было выполнить всего два пункта: написать диплом и сдать госэкзамены. Тему я выбрала по филологии: "Ранние рассказы индийского писателя Премчанда". Причем, сначала от дипломника требовалось представить их художественный перевод с урду, затем произвести анализ и дать соответствующую оценку произведений. Мой студенческий товарищ, о котором я уже писала, Леонид Медведко тоже готовил диплом.

Мы "горели на общественной работе", активно участвовали в студенческих мероприятиях, состояли в одной лекторской группе МК комсомола и часто выезжали в районные центры Подмосковья: в Егорьевск, Лотошино, Ступино и др. Ходили в кино и театр, на выставки и симфонические концерты. Леонид очень любит поэзию и артистично читает стихи. У него феноменальная память, он может, если его посетит вдохновение, декламировать стихи всю ночь. Он знает почти всего Маяковского наизусть и даже дерзнул участвовать в конкурсе на лучшего чтеца Маяковского, в котором он, студент, занял второе место. Не верите, спросите у поэта Евгения Евтушенко, который занял третье место.

Леонид за мной ухаживал, писал стихи и однажды даже решил "просветить меня" экскурсией в "Коктейль холл", что открылся на улице Горького, который в моем наивном представлении был "притоном" франтов и стиляг. Такой жест обошелся ему, по-моему, в стипендию. А вообще-то Леня "был гол, как сокол". Да и у меня "ни кола, ни двора": мы, как говорится, в социальном отношении оказались равными. На Новый год я согласилась

стр. 60

стать его женой. Родных в Москве у нас никого не было. Его родители - на Украине, мои - на Волге. Это потом, в последние годы, появилось в столице "Медведково", и друзья подшучивали над Леней: "Ты, оказывается, скрывал, что у тебя есть "имение", недвижимая собственность". А тогда, глядя суровой реальности в глаза, мы сняли крохотную комнатку в Сокольниках на Егерской улице у Ю.Н. Никольского. Мои родители подарили нам на свадьбу "целеустремленный подарок: портативную пишущую машинку, чтобы мы могли напечатать свои дипломные работы сами. Мы вовремя их написали, защитили, госэкзамены сдали и стали оба обладателями "красного диплома". Осуществилась мечта моя - я получила диплом востоковеда.

Государственная комиссия по распределению молодых кадров направила Леонида Медведко на работу в качестве референта в посольстве СССР в Турции, а меня рекомендовала в аспирантуру. Я благодарна судьбе за такую рекомендацию. До сих пор храню текст перевода с языка урду на русский вступительного экзамена в аспирантуру. На листке печать Института востоковедения АН СССР, тогда находившегося на улице Кропоткина, дом 12. Заглавие экзаменационного текста "Демократические реформы Китая" говорило "о времени и о себе".

Увы! Я сдала экзамены, но не воспользовалась выпавшим мне счастливым жребием. Через полтора месяца в Саратове я родила сына, моего крохотного волжанина. А еще через три месяца, запеленав своего первенца, как "восточная жена" последовала за мужем в Турцию.

Еще до отъезда, когда я осенью навестила Саратов, отец попросил показать диплом. Он был поражен обилием дисциплин, по которым мне приходилось держать ответ на экзаменах. Помимо иностранных языков и "индийских предметов", чего только здесь не было: диамат, истмат, основы марксизма и тут же ленинизма, политический строй и основы госправа СССР и т.п. Почему-то отца привлекли последние строки: "Решением Государственной экзаменационной комиссии Калинниковой Е.Я. присвоена квалификация страноведа (Индия, Пакистан)". Диплом был подписан легендарным арабистом, уникальным болельщиком "бегов на ипподроме", председателем Государственной экзаменационной комиссии Харлампием Карповичем Барановым и директором МИВ Константином Андреевичем Болдыревым. Возвращая мне диплом с ехидной улыбкой, отец молвил: "Мне кажется, что в слове "страновед" допущена ошибка: пропущена вторая буква "н". Ирония отца была уместна, так как каждый выпускник, помимо знания восточного и западного языков, определял в дальнейшем сам для себя истинное назначение, свою специальность. Никто не ведал, кто из кого сформируется в жизненном пространстве. Судите сами хотя бы по тому, какой "пестрый веер" раскрылся из наших выпускников, "страноведов" впоследствии.

Наивысших вершин достигли работники МИД: Е.М. Примаков - министр иностранных дел, который некоторое время даже посидел в кресле председателя правительства РФ; В. Посувалюк поднялся до уровня заместителя министра иностранных дел; карьеру полномочных послов познали В. Поляков - в Египте, В. Якунин - в Пакистане, В. Зеничев - в Кувейте и другие. Другие бывшие студенты - М. Мейер, Б. Клюев, А. Медовой, Т. Григорьева, Г. Мирский обрели уверенность в знаниях и превратились в профессоров и ученых, Юлиан Семенов, Анатолий Алексин, Радий Фиш стали известными писателями. Многие стали квалифицированными журналистами, переводчиками, преподавателями.

Перед вами - букет разных профессий, цветовая гамма, составляющая красочную радугу востоковедов, получивших одно и то же образование.

ТУРЕТЧИНА

У каждого человека своя судьба, но не всегда жизнь течет по тому руслу, по которому хотелось бы. Мой путь в индологию оказался не прямым, а извилистым и сложным. Однако я медленно, но упорно шла к намеченной цели - познанию Индии. Мне по-новому пришлось осмыслить философские категории пространства и времени, так как вынуждена была идти в обход тысячи километров, а на их преодоление ушло несколько лет.

В начале 50-х годов не существовала авиалиния, соединяющая столицы СССР и Турции. Самолеты Аэрофлота по маршруту Москва-Анкара еще не совершали регулярные рейсы, и нам предстояло совершить длительное путешествие на перекладных. Хотя мы ехали в восточную страну, но двинулись сначала на запад. Вот такой парадокс.

Из Москвы поезд нас доставил до станции Чоп, находящейся на

стр. 61

западной границе Закарпатья. Там наш вагон отцепили и присоединили к составу, идущему в Болгарию, в Софию. В Софии - пересадка на поезд, идущий в город Свиленград, из которого болгарский представитель довез нас на машине до Турции. Сам факт перехода государственной границы оказался необычным и запоминающимся. Мы ее пересекли пешком: я с ребенком на руках и сумкой, набитой пеленками, сосками, детскими бутылочками, и Леонид, тащивший огромный чемодан и саквояж. Тогда СССР и Турция находились в "острых" отношениях, так что можно было ожидать всякого. Пограничники проверили наши документы и, не сказав ни слова, вернули. Мы пришли в таможню, прошли досмотр - ничего подозрительного у нас не обнаружили. Тогда начальник попросил показать ребенка и вынуть его из одеяльца. Я раскрыла теплый комочек, и Сереженька наш, ощутив приток холодного воздуха, расплакался и хуже того... "открыл свой краник" и "освятил" турецкую территорию. Удовлетворенные таможенники махнули на нас рукой и отпустили с богом, которым в данной ситуации оказался болгарский консул, терпеливо ожидавший нас. Он специально приехал в пограничный пункт из турецкого города Эдирне, чтобы доставить нас на паром, плывущий из Стамбула, вернее из европейской его части в азиатскую часть - Скутари. Невольно вспомнились строки из "Сентиментального путешествия" Николая Гумилева:

Серебром холодной зари

Озаряется небосвод,

Меж Стамбулом и Скутари

Пробирается пароход.

Однако турки предпочитают называть восточный берег Стамбула не Скутари, а более привычным для них географическим именем - Ускюдар. До этого мгновения мы все еще находились в Европе, и лишь когда мы взошли на паром и оказались в проливе Босфор, увидели не только колоритных пассажиров в бордовых фесках, шароварах и женщин-мусульманок в черных платках, но и азиатский берег, до которого было рукой подать. Далее вновь пересадка на поезд и по прямой - до Анкары. Так мы думали, но... не все так просто.

Дорожные перипетии на этом не кончились. Только мы заснули тревожным сном в поезде, как в два часа ночи началась суматоха, проводники стучали всем в двери купе и кричали: "Ачиниз! Чикиниз!" ("Открывайтесь и уходите"). Среди пассажиров началась паника.

Оказалось, что шедший впереди состав сошел с рельсов и преградил нам путь. Пришлось среди ночи, в темноте, в пустынном месте с вещами и ребенком тащиться по насыпи довольно большое расстояние: сначала вдоль десятка вагонов своего состава, а затем - поезда, потерпевшего бедствие. Спасибо железнодорожным властям, быстро среагировавшим на катастрофу и без промедления подавшим пустой состав с обратной стороны, куда поместились пассажиры с обоих поездов. В тесноте, но не в обиде, наконец-то, мы добрались до места назначения.

Стоило ли говорить, что мы едем на Восток, когда на поверку оказалось, что Москва и Анкара находились почти на одном и том же меридиане от Гринвича: наша столица на 38-м градусе восточной долготы, а турецкая - на 33-м, но широты разнились на 15 градусов. Москва лежит на 55-м градусе северной широты, Анкара - на 40-м. Мы просто опустились на юг. Теперь на самолете всего четыре часа полета, а мы добирались трое суток.

На следующий день, по приезде, посол СССР в Турции товарищ Лаврищев, здороваясь и знакомясь с нами, сказал с усмешкой: "Что ж вы, не успели приехать в Турцию, как пускаете под откос поезда?" - и положил перед нами свежий номер турецкой газеты, в которой сообщалось о диверсионном акте на железной дороге. А заканчивалось сообщение фразой: "Слишком часто по этому пути стали ездить иностранцы. Например, накануне проехал русский референт Медведко Леонид со своей женой Еленой и сыном Сергеем". Комментарии излишни.

Нас поселили напротив советского посольства в "Чакмаке" - так по имени хозяина назывался дом-общежитие для советских сотрудников. В трехкомнатной квартире на втором этаже расположились три семьи: Филипповы, Клушины и мы. Каждой - по комнате, все справедливо. Опять в тесноте, но я уже привыкла. Привыкнуть к другому не могла.

Каждое утро меня будил пронзительный крик, именно крик, а не пение муэдзина. Надо уважать специфику Востока. Несколько раз за ночь к сынишке встанешь, едва вздремнешь, а тут муэдзин призывает намаз совершать. Наконец, тишина. Ее напрасны совершенства: через час раздается другой возглас: "Су, су лязим?", "Кому вода нужна? Чистая, холодная, родниковая". Это рекламировал свой товар продавец воды. И снова я просыпалась... В Анкаре, оказывается, водопроводная вода не годилась для питья и приготовления пищи. Чуть позже на смену "водолею" подъезжала арба, увитая оранжевыми ленточками и зелеными листьями, и упитанный арабаджи с гордостью возвещал миру о своем солнечном, витаминозном фрукте: "Портокал", что в переводе значит "апельсин". А весной воздух наполнялся новым ласковым словом, несущим благоухание: "Чилек, чилек чок кызыл", - так предлагалась очень ароматная красная клубника. Восточная экзотика проникала во все поры и настойчиво требовала к себе внимания и любви.

НОВАЯ ТУРЕЦКАЯ ГРАЖДАНКА

Если мой сынок Сереженька родился в Саратове, то второго ребенка мне довелось произвести на свет на чужбине, в Анкаре.

Когда посольская машина привезла меня в частную гинекологическую больницу, то я сразу оказалась в родильном отделении. Через минуту, другую весь обслуживающий персонал знал, что в больницу поступила новая пациентка - иностранка из России. Пока Леня для успокоения нервов выкуривал сигарету и не спеша сообщал медсестре

стр. 62

мои анкетные данные, в регистратуру вбежал взволнованный мужчина в белом халате с криком "кыз", "русия кыз", "гюзель кыз" ("девочка", "русская девочка", "красивая") и поздравил Леонида с рождением дочери. Кстати сказать, "кыз" на турецком языке означает одновременно как "девочка", так и "дочь". Мужчина оказался заведующим приемным отделением, достал из ящика письменного стола другую анкету - для новорожденных, и начался опрос несколько под иным ракурсом, для нас непривычным. Турок сделал выжидательную паузу. Надо знать психологию мужчин Востока, тем более мусульманина, которые хотят иметь только мальчиков- сыновей, а девочек даже за детей не считают. Турок погрустнел немного и посочувствовал Леониду:

- Вы, вероятно, огорчены, что появилась девочка?

- Нет, совсем не огорчен, я очень рад, - и гордо добавил, - сын у меня уже есть.

- Ну, тогда совсем другое дело, - облегченно вздохнул мужчина в белом халате и начал задавать вопросы на турецком языке.

- Имя девочки?

- Ольга, - уверенно ответил Леонид, назвав дочь в честь своей мамы.

- Как, как? Вольга? - переспросил турок.

- Нет, нет. Волга - это наша река, а женское имя - Ольга. Фамилия и место жительства не вызвали никаких недоразумений. Но, когда дошли до графы "религия", Леонид сказал: "Нет религии".

- Как это нет? - Турок аж рот раскрыл от удивления. - Я знаю, вы не мусульманин, вы русский, но я могу записать католическую веру или православную, как скажете.

- Я - атеист.

На самом деле Леонид и я - православные христиане, и оба в детстве приняли крещение, но... разве можно было во времена сталинской эпохи вспоминать подобный акт. Поистине тогда, в день рождения дочери, на нас креста не было.

- Не понимаю, - разгоряченный турок недоумевал. - Как вы можете новорожденному ангелу жизнь портить? Вы сами живите, как хотите, но я ей в анкете напишу, что Ольга - христианка.

Турок ощущал явное неудовлетворение и под конец сказал: "Учтите, все дети, рожденные в Турции, имеют турецкое гражданство. В любое время, в любой стране турецкое посольство выдаст вашей дочери въездную визу в Анкару, если Ольга предъявит эти метрики", - и турок после этих слов с победоносным видом вручил нам заверенный печатями документ о "новой турецкой гражданке".

С тех пор много воды утекло. Естественно, вернувшись на родину, я поменяла турецкие метрики на отечественное "Свидетельство о рождении" дочери в Москве: мало ли какая власть будет, когда дочь вырастет, и эта бумага из исламского заморского царства вдруг испортит ей жизнь. Береженого Бог бережет. Но Оля знала истинное место своего рождения и силу турецкого закона, поэтому впоследствии, когда происходили небольшие размолвки с дочерью, она могла в сердцах родителям бросить такую фразу: "Вот возьму и уеду к себе в Турцию, если не разрешаете смотреть фильм "до шестнадцати".

СТАМБУЛ, КОНСТАНТИНОПОЛЬ, ЦАРЬГРАД

Моя жизнь в Анкаре протекала однообразно. Я жила, как в плену. Разве могла я ощущать себя свободной в окружении двух малых детей без единой помощницы? Ни бабушки рядом, ни тетушки, ни няни. Меня запрограммировали, словно робота: с утра завтрак, прогулки с детьми, потом приготовление пищи на общественной кухне, стирка, глажка - словом, быт отуплял и угнетал. Я страдала от сознания, что из меня получилась "дипломированная домохозяйка", жена при муже, любящая мать и... только.

Вдруг по распоряжению из Москвы мужа перевели на работу в Стамбул, когда-то исторический Константинополь, и жить стало полегче, и даже интересней. Нам дали в пристройке к зданию консульства отдельную двухкомнатную квартиру на первом этаже, в которой, правда, по ночам бегали мыши, иногда пробирались ящерицы, но такая "экзотика" нас не пугала, а детей - просто забавляла. Во дворе консульства, к восторгу младшего поколения, оказался аквариум "с золотыми рыбками", а у меня во время утренних посиделок около песочницы объявился седой собеседник-дворник, который за долгие годы "санитарного труда" при консульстве овладел русским языком довольно сносно. Звали его Карапет. По ассоциации с именем у меня всплыла в памяти шутливая песенка: "Карапет мой бедный, отчего ты бледный? Оттого я бледный, потому что бедный", которую я спела новому знакомому. Карапет, действительно выглядел бледным, а историю своей бедности поведал сам. Он рос сиротой и всю жизнь голодал, ходил в лохмотьях, окончил в детском приюте лишь начальное медресе. Потом - тяжелый труд и мизерная зарплата. Ни один мусульманин не соглашался отдать замуж за него дочь. Он за всю жизнь не смог накопить денег на "калым", чтобы заплатить за самую уродливую и убогую невесту. Коран позволяет мужчине одновременно иметь четырех жен, но это остается привилегией богачей, способных к каждой свадьбе приобретать дом и драгоценности для новой жены. Беднякам это не под силу. Карапет так и остался бобылем.

Чтобы сообщить родителям о нашем переезде из Анкары в Стамбул, я "учинила им загадку", заставила их взять в руки томик Пушкина с "Песней о вещем Олеге", предварительно написав: "Теперь мы живем в древнем городе, на воротах которого в оные времена красовался щит вещего Олега". Вы, конечно, вспомнили строчку: "Твой щит на вратах Цареграда".

Иногда мы выезжали по воскресеньям знакомиться с достопримечательностями Константинополя, бывшей столицы Византии: мечетью Айя София, музеем Топ- Капы, дворцом Долма-Бахче, но на моего пятилетнего сына почему-то из всех экскурсий самое большое впечатление произвела не Айя София, не древнее оружие янычар, не обилие восточных драгоценностей, а загородное мусульманское кладбище. "Царство мертвых"

стр. 63

представляло собой серо-желтое нагромождение "каменных бревен" или закругленных плит, вкопанных почти перпендикулярно. На некоторых из них проступали высеченные изречения из Корана. Кое-где просматривались засохшие кипарисы. Гнетущая картина. Вдали виднелась похоронная процессия: несколько мужчин в черном и ни единой женщины. Шариат запрещает женщинам участвовать в погребальной церемонии, даже если умерли родители мужа, сын или скончалась дочь. Хоронят покойника в течение суток, читают молитвы, обращаются к Аллаху Милостивому и Милосердному. Дети мои впервые оказались на кладбище и столкнулись с погребением усопших. Оля хныкала от жары, просилась домой, капризничала, а Сережа долгое время оставался серьезным, а потом по-детски задал очень философский вопрос: "Если человек умирает, то на всю жизнь?" Я растерялась. Я не знала, что ему ответить.

Советское консульство в Стамбуле владело на Босфоре прекрасной дачей, доставшейся в наследство от царской России. Еще во времена императрицы Екатерины II она выхлопотала своей милостью для представительства русской миссии в Турции земельный удел в местечке Бююк-Дэре с лесными угодьями, где до сих пор стоит особняк в старинном стиле, с роскошным садом, аллеями и площадками, инкрустированными орнаментами из белой и серой гальки. Летом сотрудники нашего консульства переезжали с детьми в эту прохладную резиденцию и наслаждались стройными кипарисами, гортензиями, клумбами цветов. До нашей обители доносился шум прибоя, морской бриз смягчал жару и делал ее более щадящей, а ночью наш слух услаждал беспрерывный стрекот цикад. В письме к маме в Саратов я откровенно сообщила: "Теперь я не могу, как Есенин, тебе написать:

"Никогда я не был на Босфоре,

Ты меня не спрашивай о нем ".

Можешь спрашивать - отвечу. А выше по склону, в Бююк-Дэре находилась еще одна историческая достопримечательность - Потемкинский домик. Помимо любимца Екатерины II генерал-фельдмаршала Потемкина Григория Александровича (1739- 1791 годы), в историю XX века вошел Потемкин II - Владимир Петрович (1874-1946 годы) - советский деятель, находившийся на дипломатической работе с 1922-го по 1940 год. Именно он осчастливил Турцию, Стамбул, Бююк-Дэре своим присутствием и распорядился построить деревянный "Потемкинский домик", который долгие годы интриговал русских граждан исторической двусмысленностью.

Несмотря на наличие двух малых деток, я не позволяла себе погружаться полностью в семейную рутину. Старалась регулярно преподавать английский язык женам дипломатов, интересовалась прессой и событиями, происходившими в "моей далекой Индии", а иногда даже вела светский образ жизни и появлялась на дипломатических раутах, когда удавалось пристроить детей "приходящей няне". На приеме я стремилась как бы невзначай общаться с представительницами посольства Индии или Пакистана, чтобы поговорить с ними на языке урду и иметь хоть малейшую практику. Конечно, разговор с женщинами носил

стр. 64

примитивный характер: о погоде, о семье, детских болезнях, новых кинофильмах. Это общение шло на разговорном языке хиндустани, но констатация такого факта уже сама по себе была радостна и приятна.

Однако однажды на дипломатическом приеме состоялся очень серьезный разговор, который произвел на меня большое впечатление, заставил задуматься над направлением моей дальнейшей научно-трудовой жизни.

В тот вечер, 7 ноября 1957 года, наш генконсул Абрамов и весь дипкорпус с особой помпой отмечали 40-летие Великой Октябрьской Социалистической Революции. Я избрала своей "жертвой" милую индианку, которая, недолго побеседовав со мной, взяла меня под руку и подвела к своему мужу, импозантному джентльмену, как впоследствии выяснилось, имевшему ранг советника по культуре. Советник очень удивился, что я, женщина из России, говорю на хиндустани, знакома с индийской литературой и оперирую такими именами, как Премчанд, Тагор, Ананд. К моему удивлению, он сказал, что вообще не знает письменности языка урду, а если выбирать из двух государственных языков - хинди или английский, то он предпочитает последний, и стал изъясняться со мной только на английском. Далее англофил произнес не то что тираду, а целый монолог о важности английского языка в Индии: это язык законодательства, язык прессы, язык общения между разными штатами, наконец, язык высших учебных заведений, всей индийской интеллигенции, получившей европейское образование. И в заключение сказал: теперь творчество индийских писателей, пишущих на английском языке, становится достоянием всего мира.

Если раньше в Институте при изучении истории Индии с марксистских позиций нам внушали, что английский язык - это прежде всего язык колонизаторов, язык европейских империалистов, порабощающих национальную культуру туземцев, то теперь этот подход, с моей точки зрения, казался односторонним. Длительное британское господство в Индии сопровождалось не только гнетом на фабриках, страданиями на плантациях и другими негативными явлениями. Этого никто не отрицает, но Индия ощутила и положительный эффект. Она познала технический прогресс, испытала на себе влияние европейской культуры, преуспела в своем самоусовершенствовании и пробудилась к национально-освободительной борьбе. Произошел парадокс: введение английского языка открыло индийцам доступ к сокровищам мировой культуры, из которых они черпали свободолюбивые гуманистические идеи, приведшие их к победе над колонизаторами. Одним из следствий этой метаморфозы явился расцвет англоязычной литературы Индии. То был мой фатум.

(Продолжение следует)