1943 год

3 января. Тускло просвечивает через туманную облачность солнце. Непрекращающаяся канонада, по временам - где-то очень близко. Какая-то физическая слабость. Поработал с дровами не более часа, уже промок весь насквозь от пота. Одиночество и гложущая тоска, хотя питание эти дни почти достаточное.

6 января. Вернулся домой на трамваях NN 19, 9, 18 и отчасти пешком, вследствие порчи трамваев, только в 7 часов. С половины 8-го до 12 час. ночи - воздушная тревога, непрерывный гул зениток. Ночью - вновь тревога.

7 января. Первую половину дня один на "Полоске". Читал Яковенко о кондиционировании воздуха. С 3 до 5 - пилил дрова. Вечером при полусвете лампы немного занимался. Колоссальное нападение крыс, не дающих покоя ни днем, ни ночью. Вечером в 8 ч. воздушная тревога, грохот зениток. Мороз около 20 градусов. Необычайно красиво.

10 января. Чувство сильного недомогания. Холодно. Мороз - 21 градус. В окончательном виде написал письма в "Ленинградскую правду" с обоснованием предложения о снятии цепей с пушек из ограды Стасовского Спасского собора для постройки танков.

Большое огорчение доставляет мне (наблюдение со стороны) полное отсутствие у Любочки самоконтроля, работы над собой, самокритики, выработки приемлемого для жизни в коллективе поведения и характера реагирования. Дело представляется в этом отношении прямо безнадежным. Совершенно бесполезно предпринимать попытки остановить ее внимание на этих вопросах, а она сама все больше и больше себя в этом смысле запускает. Становится банально капризной, сосредоточенной на своих раздражениях девицей осажденного Ленинграда.

В течение дня читал диссертацию Скороходова. Вечером написал письмо Леле. Около 10 часов вечера - сирена воздушной тревоги, грохот зениток, и в этот момент из печки со взрывом вылетела поставленная туда и забытая банка мясных консервов. Разрыв ее был принят за взрыв бомбы. Осмотр чердака, стояка, а затем - трагикомизм был обнаружен.

14 января. Ходил в город из Лесного. Чувство усталости и полной развинченности. На обратном пути доехал до Финляндского вокзала, а потом пешком до Бабурина переулка. Артобстрелом испорчены пути. В домах на Нейшлотском и Бабурином вынесло стекла и рамы.

15 января. Утром пилил дрова. Просматривал II том "Гигиены" (кондиционирование воздуха Яковенко, гигиена оборудования помещений Прокофьева). В 5 часов направился к Зиночке на Михайловскую, чтобы не зависеть от трамвая утром и поспеть к лекции. Воздушная тревога в пути, но дошел благополучно. Обычное радушие и создание уюта Зиночкой. Воздушная тревога с 8 до 12 часов.

Продолжение. Начало см. Вопросы истории, 2006, NN 2 - 12; 2007, NN 1 - 6.

стр. 46

16 января. От Зиночки с Михайловской до Литейного пешком, затем до Кирочной на трамвае N 9. Потом - пешком. Пришел к 11 часам. Очень дружественное свидание с директором И. Л. Вейнбергом. Он удручен смертью отца (64 лет). Продолжает поддерживать надежду на возможность печатания моей книги в феврале. Очень бы мне этого хотелось, но вера в успех и выполнение обещаний у меня вся потеряна.

Лекцию полуторачасовую провел без перерыва, без утомления, с интересом, оживлением с моей стороны, при глухом безразличии немноголюдной женской аудитории. После лекции виделся с проф. Вас. Алекс. Соколовым. От директора узнал о необходимости мне лично говорить с Алексеем Федоровичем Коноваловым. На NN 42 и 30 - к Ек[атерине] Ил[ьиничне]. Письмо от эвакуировавшейся д-ра Троицкой. От Илика писем нет. В 5 часов Ек[атерина] Ил[ьинична] проводила меня к трамваю. У меня ощущение, как у Гл[еба] Ивановича] Успенского, что меня "выправили".

Дома вечером - очень милое письмо от Евгения Ал. Брагина. Ночью в темноте обдумывал программу ближайших работ: 1. Мертворождаемость по месяцам 1940- 1943 гг. (показатели, независимые от неизвестного количества населения). 2. Через пищевую Госсанинспекцию получить всю "калорийность" по месяцам (среднее взвешенное для трех категорий). 3. Получить записи обо всех новорожденных по календарным месяцам 1941 - 1943 гг. 4. В Трамвайном управлении - количество перевезенных пассажиров по месяцам 1941 - 1943 гг. 5. Кратко написать обзор демографических данных за 1941 - 1943 гг.

17 января. На "Полоске" в доме очень холодно - не согреться. Целый день штудировал "Нормы проектирования медико-санитарного учреждения", изд. НКЗ, 1939. Во второй половине дня приехала (пришла) Зиночка. Хорошие вести с фронтов (Воронежского, Сталинградского, Северо-Кавказского). В сумерках, когда уже было невозможно читать в комнате, колол дрова на дворе. По обыкновению, после полуночи и до утра, бессонное пребывание в постели в ожидании света.

"My soul is dark..." (Байрон) / Душа моя мрачна... / Она страданьями напоена, / Томится долго и бесплодно... / Но страшный час настал, / Теперь она полна, / Как кубок смерти яда полон (Лермонтов).

18 января. Утром, пока темно, квартирное самообслуживание. Потом на дворе расчищал проход от снега, колол дрова.

Окончил чтение "Норм проектирования медико-санитарных учреждений". Колебания перед принятием решения - отправляться ли в город (в Стоматологический институт и за пайком)?

19 января. Утром соседка принесла весть о сообщении Информбюро по радио ночью о том, что прорвана блокада! С трудно передаваемым волнением жал руку и благодарил принесшую эту весть. В 12 часов во 2-м ЛМИ. Читал лекцию 3-му курсу по госпитальной гигиене. В 1 час объявили общеинститутский митинг. Мне предложено было (от имени студенчества и парткома) выступить в числе других профессоров. Сам я не очень удовлетворен своим выступлением.

20 января. Поздно вечером при мерцающем свете керосиновой лампы написал для "Профилактики": "Прорыв блокады - сигнал к еще большему объединению, сплочению и напряжению сил". Закончил строфой из "Оды к юности" Мицкевича: "Давайте же руки, в нас дружная сила..." и пр.

21 января. Утром - утомительное самообслуживание. К 11.30 приехал (отчасти пришел) во 2-й ЛМИ. Передал написанное для газеты "Профилактика". Лекцию по госпитальной гигиене с 12.30 до 14 час. 10 мин. (без перерыва) провел без усталости. С Р. А. Бабаянцем условился о ближайшем заседании Гигиенического общества.

При возвращении домой у Финляндского вокзала меня застала воздушная тревога. После бесплодного ожидания конца тревоги при морозе в 22 градуса отправился пешком по Лесному проспекту, Литовской, Б. Сампсониевскому. У Флюгова - конец воздушной тревоги. После часового ожидания трамвая N 18 добрался домой в 6.30 в нетопленную холодную квартиру усталый, измученный. Всю ночь с 11 ч. вечера до 7 ч. утра в темноте, от холода ни на минуту не уснул. Водопровод в кухне замерз. Замерзла даже вода в баке (в котле) под плитой. Канализация вышла из строя.

22 января. День выходной, как и 23 - суббота. Все утро топил печь, чтобы согреть кабинет, и плиту на кухне, в надежде, что удастся оттаять замерзший водопровод. Тщетно. Потом пилил и колол дрова до третьего пота. Получена почта: "Московская правда" за 18 - 20 января и "Ленинградская правда" за 21-е. Статья Ильи Эренбурга о возмездии за Ленинград. Душат слезы. Интересна в "Правде" статья Тихонова (Классический случай).

Получил письмо от А. Я. Гуткина о встрече нового года на фронте. Днем читал (в русском переводе) Гиппократа о воздухах, водах и местностях.

стр. 47

23 января. Тяготы самообслуживания при замерзшей канализации. Часа два работал во дворе (перетаскивал на чердак рамы, в сарай бревна и доски). Светлый солнечный день, но сильный холод. Несмолкающий гул орудий.

Составил повестку заседания Гигиенического общества, предположительно на 3 февраля. Первым поставлено мое сообщение о плане развертывания работы Об[щест]ва в первой половине 1943 года.

В ближайшее время попытаться через Е. Э. Бена, Р. А. Бабаянца, Т. С. Соболеву устроить предварительное совещание о согласовании научно-исследовательской деятельности по гигиене, санитарному благоустройству и санитарной статистике с участием проф. Страшуна, Менделевой, Бабаянца, К. О. Полякова, начальника Госсанинспекции Никитина, Бена, Френкеля. Написал памятку об этом для передачи через Зиночку Бену. Вечером до 3 ч. ночи воздушная тревога и сильнейший артобстрел. Под домом работали Зиночка и Любовь Карповна: все овощи, заготовленные мною в двух ящиках на февраль и март совершенно и до конца съедены крысами. Канализация под домом замерзла. Через стыки выливается и затопляет подполье клозетная вода. Безотрадная перспектива в течение не менее 4-х месяцев оставаться без клозета и умывальника. Сегодня на оттаивание изведено много дров и бесконечно много труда Зиночки, но все тщетно...

24 января. Утром - работы из-за отсутствия канализации. В 9.30 вышел, чтобы ехать на лекцию в ГИДУВ. Мороз 24 градуса. Сразу сел на N 9, но у 1-го Муринского около часа заняла возня из-за аварии. Наконец, двинулись, но у Флюгова под трамвай попала женщина. Длительная задержка. В 11.30 вернулся домой. Замерз. Упал духом. Всего пронизывает ощущение слабости и полного бессилия. Никуда больше не в состоянии двинуться. Это угнетает.

25 января. Утром большая работа с колодцем для воды. Водопровод окончательно и безнадежно замерз - до июня! - на целые полгода. Разбил лед в колодце. Устроил ведро для вытаскивания воды. Принес 3 ведра. Приготовил в коридоре место для выносного судна.

С 11 часов воздушная тревога. В 13.30 вышел из дому, чтобы ехать в госпиталь. Тревога продолжается. Пришлось вернуться. Мороз 28 градусов. Упреки и неодобрения со стороны Любови Карповны. Все это окончательно меня обездоливает и лишает воли и силы тянуть так жизнь. После унизительной перебранки почему-то (для меня самого неясно - почему) на этот раз мною овладело чувство жаления не к себе, а к ней... Ведь ей, как и мне, уже больше 70 лет, и она задолго до рассвета весь день и до позднего вечера работает по дому и ведет весь дом. На лице, у подбородка, складки старости. Зачем отягчать ей тягости старости моим отстаиванием своей личности. Все равно для меня домашняя среда и обстановка - поле жизни не главное, а третьестепенное. У меня есть другие области проявления моей личности, есть области глубоких, радостных, светлых и согретых теплотой переживаний. И меня начинает наполнять, овладевать мною внутреннее, ранее до моего сознания не доходившее, жаление, воля к жалению, к устранению моего реагирования на неодобрения и упреки, отягчающего положение. Я ощущаю это мое настроение, как переломное.

Воздушная тревога днем и вечером. Вчера вечером весь наш дом от крыши до основания колыхнулся от взрыва бомбы. Бомба эта была сброшена с немецкого самолета в Лесном парке подле госпиталя.

Тяжело не иметь газет, вот уже четвертый день. После обеда, когда начало темнеть, часа два работал во дворе и топил печи. Весь день вместо работы за письменным столом читал "Отверженных" Виктора Гюго. Необузданная и ничем не связанная фантазия в сочинении фабулы по типу уголовных романов. Редкие крупицы психологической наблюдательности и правды. Непривычная и не устраивающая теперь читателя утрировка и нереальность поведения героев.

26 января. Тяготы замены канализации выносом горшка и черпаньем из колодца вместо переставшего работать водопровода. Вышли все распиленные дрова и приходится, за отсутствием пилы, действовать только топором. Полное одиночество на "Полоске". Любовь Карповна после службы уедет на Михайловскую. Провел полную уборку всей квартиры и почувствовал, как это сложно и утомительно, а Любовь Карповна делает это каждый день утром перед отъездом на работу¹.

В половине второго дня очень удачно попал на трамвай N 9 и N 30. От Илика доставившее мне радость письмо. Он совсем уже прочно стоит и движется в жизни на собственных ногах². Полон упоения от общения с окружающими, от дружбы со своим комбатом, от своей инструкторско-преподавательской работы, от победного продвижения Красной Армии...

На обратный N 30 попал не сразу, а на N 20 - и совсем не попал. Добрался с огромным трудом на N 18 и домой приплелся только после 8 часов, пробыв в пути и

стр. 48

ожиданиях трамваев более двух с половиной часов. Один на всей "Полоске". До 2 ч. ночи читал "Отверженных" В. Гюго, пока не прочитал до конца. Впечатление от второй части и конца такое же, как записанное выше. А все же - живешь под впечатлением прочитанного. Во всем доме грызут полы и стены, проедают портфели, шумят и звенят посудой крысы. Всю ночь воздушная тревога.

27 января. Поездке во 2-й ЛМИ помешала воздушная тревога: трамваи стоят, вся жизнь во время тревоги нарушается. Почему останавливают трамваи, мне совершенно непонятно. Ведь грузовики и автомобили продолжают свое движение, зачем же выключается ток днем, когда сверкания не видно? Весь день на "Полоске" я совершенно один, приходила только, взывая о помощи, глухая женщина из дома Оранских. К ней явились милиционер и двое с ним людей, топорами взломали двери во все запертые комнаты. Заявляют, что будут ломать дом. Ушли к домоуправу, а глухая, вся в крови от порезов разбитым стеклом, прибежала ко мне. А я? Что могу я сделать?

В 4.30 принесла почтальонша газеты - "Московскую правду" за 23 - 25 января и "Ленинградскую правду" за 26 - 27. Банальная и неяркая (отдает квасным патриотизмом) статья А. Толстого. Очень знаменателен привет в виде длинного письма лондонского лорд-мэра к председателю Ленсовета. Вечером вернулась Любовь Карловна, проведя 4 часа в трамвае из-за тревоги.

28 января. Утром - в полной темноте, в 7 ч. ходил в "Горелый"³ за хлебом. Получил по двум прикрепленным карточкам (500 х 2) 1 кг белого хлеба за 1 руб. 90 коп. Очередь - более полусотни, преимущественно женщин. Обозлены, ругаются и грызутся, как в трамвае. Дома всю уборку квартиры произвела Любовь Карповна. После ее отъезда на работу я колол дрова. Принесли газеты: "Моск. правду" за 26 и 27 и "Лен. правду" за 28-е. В моем понимании только теперь принимает подлинные размеры и значение Сталинградская стратегическая операция. Это - переломный удар, после которого начинается новая полоса - полоса подъема и роста нашей наступательной силы. Это настоящий апофеоз стратегической мудрости, решимости и твердости Сталина. Рузвельт и Черчилль с их штабами десять дней думали, гадали и хорошо говорили и писали, а Сталин действовал, настойчиво, могуче и в действии, а не в словесности множил силу, значение и независимость от помощи союзников Красной армии и Советского государства. Пожалуй, теперь союзникам нужно уже не для нас, а для себя поторопиться со вторым фронтом.

Получил письмо от Илика, хорошее, радушное. От Лидиньки и отдельно - письмо-открытку от ее Василька. Поздно вечером получил часа на два лампу. При ее полусвете прочитал в "Правде" все корреспонденции с Донского и Сталинградского фронтов.

29 января. В 7.30 удачно сходил в "Горелый" за хлебом (получил на два дня белый "по прикреплению"). Погода мягкая, пасмурно. Может быть, благодаря сумрачному небу не будет воздушной тревоги. Потом часа три, четыре - домашняя уборка, топка моей печи, безуспешная борьба с крысами, всю ночь неистово шумевшими и грызущими книги и бумаги. К моменту отъезда к Зиночке - около 5 ч. - воздушная тревога, которая с перерывами продолжалась до позднего вечера. Только после возвращения со службы Любови Карповны до моего сознания дошло, что я пропустил все сроки для получения продкарточки на февраль. Попытался выйти из дому, но почувствовал изнеможение, упадок душевных сил. Пульс (в 10 ч. вечера) = 69 - 5, то есть в некоторые минуты 4 - 5 выпадений. Малодушная боязнь, как попаду завтра в город. Тяжелая тревога за Любовь Карповну...

Получив лампу (с 10 до 12 ч. вечера) два часа занимался черновыми набросками о "Законах населения" (добавление к стр. 208 моей книги о старости и удлинении жизни). Думаю сделать ссылки из книги "Рост населения Европы".

31 января. С 7.30 до 9 ч. тщетно стоял за хлебом. Прикрепил карточки на 1-ю декаду на белый хлеб. Затем 2 часа тяжелых дворницких работ. Нападает малодушное отчаяние и изнеможение. За отсутствием пилы рубил тупым топором березовые бревна. Скоро наступило изнеможение, сильное потение. Вернулся к себе совсем ослабленным. Отлеживался. Вечером - длительная воздушная тревога. Ночью в темноте продумывал тему о стационарном населении, о возрастном составе стационарного населения, о численности стац. населения, о среднем темпе смены поколений в стац. населении. Как построить аккумулятивную кривую возрастного состава стационарного населения.

1 февраля. Обычный круг работ утром по двору и по уборке в доме. Егор Иванович взял 100 руб. за то, что поточил пилу. С 1.30 до 6.30 - поездка на NN 20 и 30. Телеграфные поздравления Жени, Лодыгиных и Ланиной со снятием блокады. Для нас эти поздравления слишком преждевременны. Оказывается, я пропустил лекцию в субботу 30 января в ГИДУВе. Вечером - много планов, но ничего не выполнено.

стр. 49

3 февраля. Домой на "Полоску" вернулся в половине 7-го вечера. На дворе - оттепель. Женщины (трудармейцы) чистят тротуары, производят уличную сколку льда без дополнительного питания. Несомненно, это опять вызовет увеличение "падежа" людей.

6 февраля. На кафедре во 2-м ЛМИ новая сотрудница-лаборантка, тяжелая дистрофичка. Лицо опухшее от отечности. Пытался ей преподать приемы вычерчивания диаграмм. Студенты 4-го курса призваны, и лекции откладываются до апреля. Печатание книги моей ни с места! Т. С. Соболева получила вызов в Самарканд, кажется и сама хочет уехать. От "прорыва блокады" легче не стало. Пешком, на NN 12 и 10 и снова пешком добрался до больницы Либкнехта, к Ек[атерине] Ил[ьиничне]. Домой вернулся в 7 часов. Застал оживленно болтающую Любочку. Память у нее, очевидно, великолепная: сдала остеологию и синдесмологию. Задал ей ряд вопросов и убедился, что она хорошо знает. Потом приехала Зиночка. Обычная сварливость между дочерью и матерью. Коса на камень.

9 февраля. Утром - вынос нечистот, черпание воды из колодца, удаление золы из печей, дрова. Проводил в стационар Любовь Карповну. Подготовился к "поездке" в ГИДУВ в 11 часов. Оказалась воздушная тревога. Непрерывный артобстрел города с раннего утра продолжается весь день. Пережидал воздушную тревогу до 2 часов. В 2 вышел - тревога продолжается. Опять вернулся и вынужден был остаться на "Полоске".

11 февраля. От Илика все еще нет писем. Целый день артобстрел разных частей города. На "Полоске" пусто. Холодно. Темно,

12 февраля. Все утро ушло на самообслуживание (уборка, топка печи и пр.). Потом колол, возил и носил дрова. Только к 4 ч. закончил работы дворника и принялся за материалы к диссертации Эльмановича. Вечером при свете свечи читал полученные газеты. За весь день только дважды поел: утром и в 5 ч. съел прокисший суп и хлеб с куском свиного сала. Вполне сыт. Получил милое трогательное письмо от Лидиньки. Опять о снятии блокады, такое искреннее, наивное.

15 февраля. Целый день и вечер до поздней ночи сильнейший артобстрел. Осколки залетели на "Полоску". Обычный круг работ по двору и дому. Утомительная и изматывающая работа по разборке архивных материалов. Составлял опись их за 1939- 1942 гг.

16 февраля. С 6 утра занялся хозяйственной уборкой. В 7 ч. отправился слушать радио (сводку), но радиоточка молчит. Из-за вчерашнего артобстрела оборваны провода. Трамваи по той же причине не идут. Вернулся очень расстроенный. В 10 ч. ушла пешком в город Зиночка, за ней Любочка. Зиночка в порядке ее заботливой опеки все приготовила мне до субботы - все до мелочей - и хлеб, и сахар, и суп, и кашу, и овощи. Нагрузилась большим мешком за спиной - мое грязное белье и пр. Невыразимо больно за нее, и так хотелось бы снять с них часть тяжести и тягот. Когда она уходила, меня душили слезы.

17 февраля. Совершенно один на "Полоске". Артобстрел несколько слабее. До 1 ч. читал Гиппократа, русский перевод, изд. 1936 г.: клятва, Закон, о враче, о благоприятном поведении, наставления... С 1 ч. готовился к отправке на заседание Гигиенического общества в Педиатрический институт.

21 февраля. День, как и все предыдущие. Много времени и сил поглощает уборка квартиры (вымыл пол в одной комнате, колка дров, заправка печей). Только вечером пришла (от Финляндского вокзала пешком из-за воздушной тревоги) Зиночка, а за ней позднее и Любочка. Стараниями Зиночки пили чай и обедали (вечером) вполне благоустроенно.

23 февраля. Артобстрел в районе больницы им. Либкнехта. Шрапнели рвались на виду, перед окнами, над Невой. Из-за остановки трамвая не мог уехать домой, остался на ночь у Екатерины Ильиничны.

24 февраля. Утро в чудесной культурной обстановке: электричество, академическое издание Лермонтова. Прекрасный завтрак. В 8 утра попал в трамвай N 30. На "Полоске" совершенно один. В 2 ч. встретился с Зиночкой. С 2.30 до 6 ч. заседание у Ю. А. Менделевой. Обсуждался мой доклад. Нужно написать постановление правления о штатах кафедр и о кооптации.

Вечером на "Полоске" один. Вел безуспешную войну с крысами. Одолевают, грызут все двери. Подготовил к ужину 3 куска хлеба на столе. Отлучился на время в кабинет, вернулся, хлеб уже утащен. Ночью поднят был стуком. Искали из штаба к командиру дивизии живущего у нас, но не ночевавшего дома полковника.

25 февраля. Целый день неотлучно дома. Немного занимался. Пилил и колол дрова. Беспредельно расстроен гнусным варварством - весь день ломают дом Бедунковичей, невзирая на все ходатайства, слезы, мольбы глухих старух, в нем живущих. Уже близится весна. Топлива кругом неиспользованного очень много. Теперь возмо-

стр. 50

жен уже подвоз торфа из Синявина, но бездушные мерзавцы-бюрократы делают свое подлое разрушение.

28 февраля. Без мучительного волнения и негодования не могу видеть разрушение дома Бедунковичей.

4 марта. В 12 ч. воздушная тревога. Только к 3 ч. добрался до Дома ученых. У набережной огромные корабли. Колоссальные разрушения замечательных домов с колоннадами в районе Круглого и Аптекарского переулков. Дом ученых - убогий, полупустой, жалкий. Внес членские взносы (150 рублей). Столовая - харчевня в ночлежном доме или даже нечто много худшее. После двухчасового ожидания - борщ с "хряпой", совершенно несъедобный. Домой обратно на "Полоску" в 6.30.

18 марта. Утром с 7 до 9 ч. уборка комнаты и надворные работы. Осмотр "зруйнованного" Богдановского участка. Удручает картина бессмысленного разорения, разрушения и расточения. Поистине - унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла.

23 марта. Днем сломали наш забор. Ломают маленькую хибарку Бедунковичей. Отправился говорить с начальником бригады взломщиков и разрушителей. Весь двор среди груд снега и сколков льда завален книгами, рукописями, чертежами, альбомами. Вандалы были более милостивы. Разговоры бесполезны. Трудно отделаться от безнадежного отчаяния.

24 марта. Утром собирал и кое-как временно ставил забор. Готовил завтрак и обед. В 11 ч. ходил в милицию для заверки учетного листка (потратил на это полтора часа). Получил затем в "Горелом" хлеб. На N 18 и N 3 к половине второго дня - в Зубоврачебный институт. До половины третьего прилаживание ремонтированного протеза верхней челюсти с применением нового метода - нанесения на протез растворимой мастики. Кажется, чудесный метод. В хозяйственной части 2-го ЛМИ заверил учетный листок. На кафедре подготовил к сдаче в библиотеку "Больничное дело" и "Советское здравоохранение". День без осмысленного содержания. Пустое, ненужное никому барахтанье. "Не трать, куме, часу, спускайсь до дна"??

Ночью, как и в предыдущие ночи, длительные, повторные воздушные тревоги, разрушенные дома на ул. Мира. Чрезвычайно дружно, интенсивно бьют наши зенитки.

25 марта. Вслед за заходом солнца - воздушная тревога. Защитная работа зениток всю ночь.

26 марта. Смотрел кино "Сталинград". Непостижима выносливость человеческих нервов. Обращает на себя внимание полное отсутствие на экране какой-либо санитарной тематики, и слабо представлены сцены сдачи немецкого командования. Изумительно искусство кинооператоров и их смелость.

28 марта. Приезд Зиночки. Нагромождение все усиливающихся в своей тяжести и невыносимости неприятных положений и известий. Резкое ухудшение здоровья Любови Карповны из-за недостаточного питания в госпитале, ошеломляющая неприятность у Любочки⁴. Немилой становится "Полоска" с постылыми картинами разрушения вокруг: слева - дома Бедунковичей, а справа - Богдановых.

29 марта. К постановке темы (на 1943 год) по коммунальной гигиене - "Обследование внутриквартальных и других пустырей в жилых районах города и выработка на основе данных этого обследования плана восстановительных работ"...

30 марта. В 1 ч. вышел из дому, чтобы попасть к 3 ч. на кафедру до заседания. На N 20 доехал почти до военно-медицинской клиники, но тут воздушная тревога. Прошел через Литейный мост, у Кирочной не был пропущен из-за воздушной тревоги. Только к половине 4-го добрался, наконец, во 2 ЛМИ. Сильный артобстрел. Новая воздушная тревога. До заседания успел получить продкарту на апрель. Переговоры с Захарьевым о желательности постановки доклада о подсобных прибольничных хозяйствах. В 5 ч. в актовом зале открылось заседание Гигиенического общества моим вступительным словом.

Вечером опять новая, четвертая воздушная тревога и артобстрел. Ночевал на Михайловской. Зиночка, как всегда, несмотря на усталость и боли, все наладила, обеспечила уют и покормила.

1 апреля. Боль и огорчение доставило мне созерцание ужаса разгрома на месте небольшой бани, дома и сада Вали и Толи Бедунковичей: бессмысленно какими-то вандалами сломлена, порублена на части большая серебристая ель, такая чудесная, стройная, красивая - порублена в куски, валяется в грязи.

3 апреля. Утром - наружные работы по ограждению и приведению в порядок "Полоски". Снег уже совсем растаял. Земля оттаяла сантиметров на 10. В момент, когда вышел, чтобы ехать в город, - воздушная тревога. Вновь занялся наведением порядка во дворе. Все усиливается и нарастает ни на минуту не дающая покоя тревога за здоровье Любови Карповны и за Любочку. Ведь со среды, то есть более трех дней,

стр. 51

от Зиночки никаких вестей. В 1 ч. - новая воздушная тревога. Не дождавшись ее конца, отправился к трамваю. Только в 3-м часу кончилась третья воздушная тревога. Было уже поздно и мало надежды попасть во 2-й ЛМИ и ГИДУВ. Решил хотя бы поговорить по телефону. На N 20 и 30 в 4 ч. доехал до больницы Либкнехта. У Екатерины Ильиничны - чистая, залитая солнцем, с видом на Неву и Смольный, комната. Подлинная культура быта, распространяющая вокруг себя атмосферу устроения, налаженности. Все это окружение будит внутренние настроения душевного отдыха, точно как в болезни - рождается надежда на выздоровление. Точно перестаешь чувствовать непрестанно преследующую разверстую пустоту, бездну без всякого содержания.

Воздушная тревога одна за другой вечером, как и днем. Случайно в промежуток удачно вернулся на "Полоску". Ни Зиночка, ни Любочка не приехали. Ночное появление жильца, вызванное страхом перед крысами.

4 апреля. Часа три прилежно работал по уборке и наведению чистоты в квартире. Заготовлял дрова, топил печи. В 3 ч. пришла пешком от Литовской улицы Любочка. Безуспешно ходил за хлебом. Воздушная тревога.

9 апреля. Вечером (в 11-м часу) неожиданно приехали Р. Н. Зельдович и Зиночка. Зельдович в кратковременной командировке с фронта. Большую радость доставило мне свидание с ним. От него узнал, что Кругликов не умер. Работает в Академии наук в Уфе. Зельдович в чине майора с орденами Красной Звезды и Красного Знамени.

10 апреля. Во 2-м ЛМИ узнал об окончательном отказе в отпуске бумаги на печатание моей книги о деятельной старости. Столько положено мною труда на эту книгу - и все впустую, а ведь ценность ее для укрепления идейных позиций советского государства совершенно очевидна и совсем не малая.

16 апреля. Весь день до вечера - ужасный обстрел из дальнобойных орудий. Снаряды непрерывно рвутся где-то неподалеку (по-видимому, в Лесном парке, на Пискаревке, на Охте). Непреодолимое моральное угнетение. Всю ночь одна задругой воздушные тревоги. От канонады невозможно заснуть. Все небо в разрывах снарядов зенитных орудий.

14 мая. Целый день воздушная тревога.

75 мая. Утомляющая работа по вскапыванию грядок на "Полоске". Непрерывные воздушные тревоги. С 2 ч. довольно удачно в перерыве между воздушными тревогами проехал на NN 18, 9 и 30 до больницы Либкнехта.

16 мая. С Зиночкой с половины 9-го пешком до Поклонной горы и до Лечхоза для обработки отведенного огородного участка в 170 кв. м. Прохладно. В пути пешком около 2 часов. Работали на огородах горздравцев до 4.30. Домой вернулись в полном изнеможении. На непросохшем задернованном овсяном поле вскопали 8x6 = 48 кв. м. Чрезвычайно много бытовых и природных впечатлений за этот день "колхозно-индивидуальной" работы. Полоска в 0,8 м шириной и 106 м длиной д-ра Бесова с женой. Бригада уборщиц и горздравской верхушки. Полная неподготовленность для обслуживания сотрудников горздрава. Колоссальная затрата энергии для пешего преодоления огромного расстояния до отведенных огородов и пр.

17 мая. Отредактировал журнал заседания правления Ленинградского отделения Гигиенического общества. Вскопал у сарая две грядки. Был занят уборкой "Полоски". В город не мог поехать из-за непрерывно повторявшихся воздушных тревог.

20 мая. Объединенное заседание Гигиенического общества и Общества эпидемиологов - доклад о борьбе с грызунами В. А. Соколова. Поручено формулировать и представить в Ленгорздрав постановление. Мое дополнение: о постановке научно-исследовательских работ по биологии грызунов в Ленинграде (определить вес грызунов, время, место выкладки, выработки применяющихся средств к изменившимся условиям поведения и пр.).

30 мая. По существу, какая трагедия: отправка на торфоразработки Любочки - болезненной, неуравновешенной, физически слабой, с тяжелым заболеванием и в то же время богато одаренной интеллектуально. Подлинное расточение человеческих сил, способностей, возможностей эффективного использования людей. Попрание гуманности, издевательство над бережным отношением к людям, над целесообразной "расстановкой сил". Трагедия не только для Любочки, с ее внутренним раздвоением, но и для меня при полном, отчетливом понимании совершенного бессилия помочь делу.

31 мая. Утром воздушная тревога. В 11.30 отправился за хлебом. Опять воздушная тревога. В ожидании ее окончания промаялся изрядно времени и потерял возможность попасть во 2-й ЛМИ на кафедру. Третий раз воздушная тревога около 5 часов. Не делаю того, что нужно. Обычное внутреннее самоугрызение. Жизнь без аромата жизни; тускло внутри, буднично, бесцветно, безвкусно, только глухая, придавленная тоска и томление - будущее не рисуется никак...

стр. 52

23 июня. 4 - 8 часов. Тягостное и терзающее заседание Ученого совета во 2-м ЛМИ. Превышающий все масштабы грубой некультурности, невежества, отсутствия достоинства доклад директора Мееровича. Подлинное самовлюбленное подхалимство. По-видимому, никогда в жизни человек не слыхал о достоинстве и добросовестности ученого. "Подпольный журнал" - жупел устрашающий, а ведь в действительности и намека на что-либо похожее не было⁵. Он, Меерович, будет "производить экзамен" каждого заведующего кафедрой и пр. В тяжелом, измученном состоянии, из-за воздушной тревоги пешком попал домой только в 11 часов.

28 июня. Начинает в глубине тревожить и томить бессодержательное прозябание. Два дня уже свободны от воздушных тревог, но непрерывный гул орудий.

17 июля. 11.30 - 12.30 - в пути к Финляндскому вокзалу, а оттуда пешком, через мост, по Сергиевской, Фурштатской, Кирочной. Тротуары и улица завалены разбитыми стеклами и обвалившимися карнизами. Всюду идет уборка женщинами. Под артобстрелом, мимо саперных казарм, пришел в ГИДУВ. Ужасные разрушения. В моем кабинете осколком снаряда пробита стена. С 1 часа начал лекцию. Цикл весь в сборе. Рамы в аудитории выбиты. После трех, четырех сильных разрывов артснарядов - лекция прекращена. С 2 ч. до 6 ч. - в бомбоубежище. Сырой темный подвал. Казалось, не будет конца обстрелу. С облегчением, как только кончился обстрел, поспешил пешком до Финляндского вокзала. На Боткинской сел на трамвай. Пришел домой на "Полоску". Застал уже вернувшуюся Зиночку и Любовь Карповну. Точно вновь вернулся к жизни.

18 июля. Утром с 6 до 7.30 работал в огороде. С 8.30 утра отправился с Зиночкой на огород в Лечхоз. От Озерковского кольца трамвая шли по берегу 1-го и 2-го озера. Чарующие виды. Станция гидрологическая Арс[ения] Владимировича]. В моем представлении он, ее инициатор и устроитель, рисуется в ином, очень выгодном свете. Окучивал в течение 4 часов картофель. Обратно - мимо второго озера. Несметное число купающихся. У меня озеро, его волны пробудили давно неиспытанное желание искупаться, плавать в воде. Домой добрались в 6 часов.

3 августа. При сильном артобстреле Выборгской стороны и Дзержинского района добрался к 12 ч. в ГИДУВ. Просил врачей подняться из бомбоубежища в аудиторию. Прочел до 2-х ч. лекцию по водоснабжению (жилищно-коммунальный цикл).

11 августа. С 4 до 9 вечера - 2-й ЛМИ. Заседание Ученого совета под председательством разнузданного бурмистра - Мееровича. Как всегда, его тупое самодовольство и самовлюбленность ограниченного приказчика галантерейного магазина невыносимы. Непрерывный артобстрел.

21 августа. Артобстрел. Пешком до Троицкой, до Невского и от Нижегородской до Симбирской.

26 августа. За последние дни не могу преодолеть постоянной (с раннего еще детства) болезни моей - негативизма - бессилия и неспособности приняться за выполнение того, что является неотложною, обязательною задачей. Под всякими предлогами и без предлогов - отлыниваю, откладываю, принимаюсь за что угодно, только бы не начать того, что обязательно нужно сделать... Так всю жизнь - обязательное дело выполняю только под плетью последней минуты срока... и это подавляет, омрачает настроение.

3 сентября. Отвратительный день - от начала и до конца. Утром Иван Николаевич поймал мальчишку лет 16, укравшего много яблок. Один из надоевшей тройки. Свели в милицию. Длиннейшие протоколы. Только в 10 ч. попал в трамвай. Трамвай из-за артобстрела был остановлен. С 11 до 6 ч. - в Горздраве. Из-за артобстрела день пропал бесплодно. Около 7, после обстрела, пытался сесть в трамвай, упал на мостовую, расшиб себе оба колена. Вечером - полное бессилие, не мог ничем заниматься. Все то же состояние безразличия и разброда сознания. Получил открытку от Шистера.

5 сентября. Сегодня напишу письма, прежде всего Илику. Ночью я вспомнил это. Вспомнилась замкнутая замыкающая колоннада. Купол над колоннадой и синева бездонного неба среди белесоватой зелени тянущихся к небу ветвей вековых тополей. Горячий, яркий свет июньского солнца. Мы оба на берегу Славянки, на мягком ковре густой травы. Я чувствую в этом родном мне, желанном мною маленьком моем сыне продолжение моего существа, моей жизни. И так непреодолимо желание, чтобы жизнь его была процессом развития, совершенствования того, что наиболее интимно дорого мне во мне. Когда это было? В котором году - теперь не установить даты. Думаю, что в 27 или 29 году, во всяком случае это был один из самых счастливых моментов моей жизни...

14 сентября. Поездка на NN 20 и 30. С 3 ч. до 6 - ожидал окончания обстрела. Доехал обратно до Финляндского. В течение полутора часов пережидал обстрел под

стр. 53

лестницей. Домой шел пешком, в темноте. Зарево большого пожара на Петроградской стороне.

21 сентября. Утром отредактировал очень неудовлетворительно составленный Е. Э. Беном журнал заседаний гигиенического отдела от 1 июля. Затем работал во дворе: переносил дрова, убрал целую тачку турнепса и свеклы. Дома только один я. Много времени ушло на готовку обеда (накопал картофеля, сахарной свеклы и моркови, добавил зеленых помидоров - все вместе обратил в тушенку). С 2 до 5.30 - поездка в ГИДУВ на заседание Ученого совета. Вечером уплатил за 2 кг муки 800 рублей.

22 сентября. Домой попал около 9 ч. вечера. Тяжелая ночь без сна, безнадежно мрачная перспектива надвигающегося анабиоза...

23 сентября. Утро до восхода солнца - холодное. Коченели руки. Со двора ушел в кабинет. Написал письма сыну и двум дочерям.

2.30 - 7.30 - поездка на N 18 (от М. Сампсониевского до клиники пешком - мимо здания б. Физиологического института И. П. Павлова) и на N 30. У Екатерины] Ил[ьиничны] - письмо от Илика. Дома вечером прекратился электрический свет. Заниматься стало невозможно. Весть о взятии Полтавы и Унечи.

25 сентября. С 10 утра до 3 ч. - экзамен второй группы 4-го курса во 2-м ИМИ. Мне передано из учебной части о моих лекциях 1-му курсу (новый набор): "Задачи врача и здравоохранения от Гиппократа до советского периода". 4, 5 и 8 октября, с 9 ч. до 11. Артобстрел начался во время экзамена. С д-ром Шильган условился о программе его диссертации во вторник.

6 октября. Работал над темой о режиме занятий для больных в стационарах. Первая лекция по организации здравоохранения 4-му курсу 2 ЛМИ (42 слушателя, на ул. Восстания). Домой вернулся с сильной болью в нижней челюсти (воспалены корешки). На "Полоске" - один, как перст. Впрочем, как в Ноевом ковчеге - есть всякая гадящая тварь, воющая, мяукающая, пищащая и кудахтающая. Энергии не хватило, чтобы всех покормить.

7 октября. Утром усиленная работа по сбору с огорода овощей (2 тачки свеклы, турнепса и капусты). Обычные сборы к отъезду. Получил чудесную фотокарточку Илика. Днем была воздушная тревога. Вечером из-за трамвайной аварии вернулся на "Полоску" только в девятом часу. В доме совершенно пусто.

12 октября. С 2 до 8 ч. - в пути в больницу Либкнехта (в следующий раз в понедельник 18 октября). Сильнейший, очень продолжительный артобстрел. Домой от Финляндского - пешком.

16 октября. Утром - один на "Полоске". Самообслуживание. С 1 ч. до 3 - ГИДУВ. Начался обстрел, но я благополучно успел вернуться домой на трамвае. До поздней ночи - тяжелый артобстрел. Вечером написал статью о Гигиеническом обществе.

1 ноября. Утром написал краткие биографические сведения о Боткине, к портрету его. Написал для стенгазеты о самостоятельной работе студентов. Во 2 ЛМИ был с 2 до 5 часов. В Бюро санитарной статистики - с 5 до 6 часов. Домой вернулся в полной темноте. Вечером света электрического не было, заниматься было невозможно. В темноте, без сна предавался безотрадным мыслям о все более обездоливающей меня изоляции. Вокруг - безлюдье. При всей обывательщине СИ. Перкаля, в нем жили не только обломовские и чичиковские черты, но и благородные свойства интеллектуального работника. Он умел понимать и ценить оригинальные мысли и оригинальные проявления личности у людей. Об этом говорит и старательное, а отчасти любовное восстановление им интеллектуального облика и продукции мысли в целом ряде написанных им биографических очерков, которыми он постоянно был занят и всегда давал их мне на редакцию и для дополнения. Более 20 лет С. И. был постоянно "при мне", отчасти был своего рода мостом, через который выкатывались кое-какие мои мысли и доходили до меня иные суждения. Его не стало. Эта пустота не заполнена, так же как без всякого заполнения остаются места Андрея Григорьевича, Бориса Федоровича, Брауна, Круглякова, Зельдовича. Молодых всходов вокруг меня никаких нет. Личный друг - один единственный, но трудность сообщения и отдаленность делают общение нечастым.

15 декабря. 5.30 - 7 ч. - заседание Ученого совета 2 ЛМИ. Прекрасная диссертация об экспериментальном сифилисе (на кроликах)⁶. Доклад самодовольной ограниченности (Мееровича) о впечатлениях от московских совещаний по здравоохранению. Не то Тартарен из Тараскона, не то герой Пиквикского клуба. И Капица. У Капицы совершенно верный взгляд: хотите подготовить из студентов самостоятельных работников - избавьте от школярства. После заседания вышел в непроницаемую тьму. Пережил минуты совершенного отчаяния: не мог решиться, как и куда идти. Острое чувство полной ненужности, заброшенности, беспомощности. Со ско-

стр. 54

ростью черепахи дополз до Пяти углов и на N 9 и затем 20 доехал до "Светланы". Добраться от "Светланы" до "Полоски" - целая сложная и мучительная эпопея. В совершенной темноте по скользким от гололедицы тропинкам, через грядки, спотыкаясь и падая, наконец, добрался домой. От напряжения при стремлении удержать равновесие и не свалиться в рытвину появилась невыносимая боль и судороги в мышцах. Может быть, от переохлаждения в нетопленной комнате во время заседания Ученого совета - сильные боли в пояснице, в плечах и суставах.

16 декабря. Состояние и самочувствие настолько тяжелое, что не было уверенности, что смогу добраться на лекцию. Однако, пересиливая нестерпимые боли, по скользкой дороге, в 10 ч. отправился к трамваю, а затем изрядное расстояние пешком до Лаборатории коммунальной гигиены на ул. Мира. Лекцию с 11 до 13 ч. провел без особых затруднений.

По телефону Зиночка сообщила о новых задержках в решении вопроса об издании книги моей о старости. Теперь какому-то новому Петрушке не нравятся таблицы. Это до такой степени надоело, что я по телефону просил кромсать сколько им захочется, в меру их глупости и заячьего испуга. Все равно книга не выйдет. Явится еще новый дурак, глупее предыдущего. Конца этому не видно. С большими болями добрался до N 30. Был в больнице Либкнехта. Из-за артобстрела домой попал только в половине 5 вечера.

17 декабря. Попробовал применить систему "клин клином вышибать": невзирая на боли в пояснице носил и колол дрова. Боли намного усилились. Целый день домашнее прозябание в одиночестве. Самообслуживание. Сон с перерывами. Боли то усиливаются, то как будто немного легче. Самочувствие пакостное. Сильное общее недомогание. Целый день обстрел. Тяжела полная оторванность - без телефона, без радио.

18 декабря. С отчаянием и ужасом перед беспредельной человеческой презренной подлостью и низостью читал показания низведенных до уровня гадов немецких убийц (на Харьковском процессе). Прав Л. Н. Симановский, что назвать их зверями - значит оскорбить зверей. Звери, собаки - это образцы недосягаемо высокой нравственности по сравнению с ними, но как слабо написал об этом допросе Ал. Толстой. Неужели не найдется достаточно знания и красок, чтобы заклеймить на века эти Каиновы деяния перед всем человечеством. Удивительно, что на допросе не было задано ни одного вопроса для показа Каинова характера этих палачей. Слыхали ли они в детстве о том, что такое нравственный закон, слыхали ли, что было Христианство, Христово учение, что были Гете, Шиллер, Л. Н. Толстой и пр.? Есть ли у них братья, сестры, дети, мать? Шевельнется ли у них какое-либо чувство или человеческий инстинкт при мысли, что их мать, их ребенка убивают на краю могилы? Их ответы могли бы помочь поднять обвинение на высоту шекспировских трагедий, придать ему характер обвинительного приговора от лица человечества, его истории на протяжении тысячелетий.

19 декабря. Весь день, как и всю ночь, по временам очень интенсивный, но временами затихающий артобстрел города. Иногда дрожат стены, звенят стекла.

28 декабря. Все утро приводил в порядок хозяйство. Перенес в кладовку дрова, очистил от лишних ящиков комнату, унес мусор, нарастил снизу клетку для петуха и пр. Потом крайне тяжелое путешествие. Обстрел. Ток выключен. Усталый, больной, подавленный вернулся по скользкой дороге в полной темноте домой.

30 декабря. Утром общее сильное недомогание. Редактировал статью. В горздраве просматривал материалы о вензаболеваниях. На пути из горздрава упал и сильно ушибся (позвоночник, крестец). У Екатерины Ильиничны начал писать обзор демографических] нач[альных] материалов за годы войны. Артобстрел помешал отъезду. Только позднее уехал в Лесное. На "Полоске" был встречен обычным потоком незаслуженных упреков. Мучительно тяжело и обидно. Чувствую себя совсем больным. С усилием добрался в холодную нетопленную комнату. Впереди только такая безотрадная перспектива. Ночью написал текстовые обзоры за ноябрь и за 2-ю декаду декабря.

1944 год

1 января. Новый год встретил у Зиночки на Михайловской. У меня тяжелое недомогание. На душе буднично. Мои новогодние пожелания те же, что и в прошлом году: возврат к жизни, свободной от осады. Полное изгнание оккупантов, суровый суд над гитлеризмом и его носителями, а лично для меня: издание книги, свидание с Иликом, Лелей и Лидинькой, сохранение работоспособности, летом побывать у Жени.

Просмотр записей в последней тетради за 1943 год оставляет впечатление бессилия моего выполнять задания, которые я перед собою ставлю. Из всей их массы все же можно оставить в поле зрения некоторые и на 1944 год:

стр. 55

1. Использовать в качестве материала для отдельных статей дополнения к книге о старости (о Толстом, об изменении структуры причин смерти).

2. Написать о С. И. Перкале и организовать заседание, посвященное его памяти, на кафедре.

3. Написать о значении режима занятости для больных (трудотерапия).

4. Написать "Благоустройство сельских лечебных учреждений".

5. Общий обзор (текст и графики) санитарно-демографических показателей по Ленинграду за 1940 - 1944 гг.

6. Состояние стационаров и стационарной помощи по отчетам больниц за 1943 г. и по однодневным учетам 1942 - 1944 гг.

7. Развернуть в текстовом обзоре материалы по истории организации здравоохранения, собранные мною на кафедре 2-го ЛМИ.

Задания ближайших дней:

Какой нарост тупого бессмысленного бюрократизма эта болотная тина никому ненужных анкет, переписка которых нагромождается и наваливается на ни в чем неповинных "граждан".

В тот же адрес написать "собственноручно" автобиографию.

Написать годовой отчет за 1943 год по кафедре 2-го ЛМИ, то же - по ГИДУВу.

Новый год начался для меня круто неблагоприятно: болезнь, сознание бессилия и неудач, уже безнадежных, с изданием книги, со всеми моими начинаниями.

2 января. У меня началась сильная боль в правом ухе. Боль стала непрерывной. Вспоминаю страдания Илика, а затем и операцию. Я на это не способен решиться. Всю ночь лихорадочная и ужасная боль. Мною полностью овладело ощущение тяжелой болезни. Пульс 85 - 90.

3 января. Целый день в постели или на диване. Читать и писать трудно - конъюнктивит. Написал и передал на почту через Ел. Ал. письмо, полное боли, тревоги, малодушия - Екат[ерине] Ильин[ичне]. Принимал для предотвращения менингитических явлений сульфидин и красный стрептоцид. Истопил печи. Зиночка осталась из-за меня на "Полоске". Ее активная помощь и заботы наполняют меня признательностью. Она всегда так много делает для меня. Вторая половина ночи без сна. Состояние полудремоты. Унылые, не веселящие итоговые мысли. Возражать против конца - права не имею: ведь уже 75-й год и всякая болезнь может рассматриваться как последняя.

4 января. Заботит мысль, как пройдет заседание правления и Ленинградского отделения Гигиенического общества. Написал письмо Никитину. Пытался выполнить кое-какие меры по уборке комнаты, заправке печей. Ушли все. В доме я один. Пришибленный болезнью, слабостью. Совершенно неожиданно пришла Т. С. Соболева, узнавшая о моей болезни от Любочки. Пробыла часа два. Принесла два мандарина, хотела поработать по уборке квартиры, но я не допустил. Разговоры о делах кафедры и предстоящем сегодня заседании. Вечером приехала Зиночка. Принесла анкетные листы и запросы из Наркомздрава, сообщение о телефонном вызове в горздрав (на 7 января) для получения грамоты Ленсовета. Рассказала о вялом ходе заседания правления и ЛОГО. Мое состояние не радостное. В ухе побаливает. Сильный звон и шум в ушах. Разбитость. Пульс 84 - 86.

6 января. Пульс утром 80, потом 86. Боли в ухе все время не прекращаются. Состояние резко ухудшается при движении - заправке печи, уборке квартиры. Полное отчаяние: неужели поступать в госпиталь? Ни читать, ни писать не в состоянии. С трудом просмотрел газету. Днем часто засыпал. На дворе бушует вьюга.

21 января. Ночь спал плохо от боли в ухе. Утром (7 ч.) пульс 65. Проделал весь круг по утренней уборке комнаты и заправке печей. Глухота на правое ухо полная. Не затихающее внутреннее переживание гаснущих для меня путей к общению и участию в жизни: пропадает способность слышать, почти уже до конца погасла возможность пользоваться зрением для чтения, а кругом волнуется, вздымается огонь жизни. Чудесное отражение ее в письме Екатерины Ильиничны, но я, как оставшийся после костра пепел, хотя еще и не остывший, хотя еще с жаром внутри, под спудом, но без поднимающегося над костром для всех видимого пламени.

Утром написал наброски конспекта добавлений к автобиографии - догимназический и гимназический период. Вложил в общую папку автобиографических материалов. С 11 до 2 ч. ходил в милицию заверять стандартную справку. Инцидент с желчным обывателем во время ожидания. Серая, примитивная "очередь". Встреча с бывшим дворником Сергеем, теперь Сергеем Ивановичем. У него свое хозяйство, застройщик 1927 г., корова, цветник, сад, ягодник и пр. Со мной эта болезнь за 20 дней сделала тяжелое для меня дело - оглох, почти полная потеря зрения, одряхлел, ослабел.

стр. 56

Вечером совершенно неожиданно по почину Т. С. Соболевой и Матусевича пешком (на трамвае до "Светланы") пришел проф. Хилов. Исследовал. Много хороших полезных советов. Бесконечно обязательный человек.

22 января. Несколько лучшее самочувствие. Была Т. С. Соболева. Очень много дружеского внимания и услуг. Через нее передал стандартную справку и мою жалобу в дирекцию 2-го ЛМИ. Вечером пришел Е. Э. Бен. Нельзя достаточно найти слов, чтобы выразить мое искреннее чувство признательности ему за такое дружеское внимание. В беде познается друг, а он действительно в действиях, а не на словах друг. Я так мало успел ему выразить внимания и признательности.

Ночью вновь нестерпимая боль в ухе. Пришли перегруженные ношами Зиночка и Любочка. Как хотелось бы мне видеть Зиночку в условиях, достойных ее энергии, неиссякаемых усилий, а тут - только неудачи.

29 января. Неожиданно из ГИДУВа приехала А. Ис. Привезла много радости. Хочется вернуться в число здоровых. Получил газеты за три дня. Наше продвижение до Сиверской, Ямбурга, Чудова. Город Пушкин - мертвая заминированная пустыня.

Продолжал чтение диссертации А. П. Омельченко. Она интереснее и содержательнее, чем я ожидал. Но он все же не гигиенист, не санитарный врач, а больше юрист; насколько, однако, он основательный юрист - это вне моей компетенции. К этой области правовых выкладок и построений я всегда был и остаюсь "хладен и нем".

2 февраля. Ухо болит, но к этому я уже привык. Дело стабилизировалось. Ходил в лавку за хлебом. С ужасом увидел, как я ослабел - насквозь промок от пота. Закончил просмотр диссертации Омельченко. В общем - это разные материалы, не сведенные в стройное единое целое. Все так же взбалмошно, как и их творец; остроумное слово им владеет, а не наоборот. Для красного словца не пожалеет и отца. Начал писать свое заключение.

4 февраля. Совсем привык к болям в ухе, глухоте, слабости, как, очевидно, привыкают к своей немощности инвалиды. В этом состоянии нужно, пренебрегая болями и недомоганиями, пустить себя в оборот с завтрашнего дня. Утром, оставаясь больным в постели, вспомнил периоды и разные стороны моей оставшейся позади жизни. Кажется, многое заслуживало бы записи или восстановления, пока не изгладилось и не стерлось в памяти...

14 февраля. Утром был проф. К. Л. Хилов. Но меня больше, чем ухо, мучает радикулит. Повременная совершенно бездонная боль, обращающая меня в воющее животное. Ничто не помогает, и если это такое состояние наступающего конца, то лучше не тянуть, хотя так хочется еще знать ближайшие стадии мировых событий и видеть картину возрождения жизни у нас. Так хочется повидаться с Иликом, Лелей, Лидинькой, Женей. Написал и отправил им всем письма.

22 марта. С 9.30 утра в горздраве был в Бюро санитарной статистики, а затем осматривал выставку по военно-санитарному делу в Доме санитарной культуры. Оставляет смешанное чувство. Все это красиво, но так мало вяжется с действительным положением. Нужно ли тратить столько средств и сил для красивого оформления? Чему должна учить и научить выставка? После осмотра выставки - поездка с начальником Госсанинспекции для осмотра освобожденных от немцев мест. Удручает вид разгромленного Пулкова. Ужасны разрушения бывшей станции Александровки. Труд и созидательные творческие усилия поколений обращены в кучи развалин и хлама, в Детском Селе устояли только скелеты - стены, кое-где колонны архитектурных памятников. Все вывезено, изломано, захламлено во дворцах. В Большом дворце, у церкви - навоз от бывших здесь конюшен. Парки пострадали, но доступны восстановлению. Пока еще не убраны мины. Нужно ли здесь восстанавливать жилфонд?

Омраченное, близкое к отчаянию за человечество душевное состояние остается от всего этого зрелища безумных разрушений, от обращенных в мусор шедевров архитектурного искусства... Теперь совершенно очевидно при всяком направлении планировочных работ - восстановление, достройка зданий для их рационального использования: все равно вода уже проведена, трамвай ходит, улица (Московское шоссе) замощена. Здесь должен при восстановлении остаться образец "линейной планировки".

Пушкин нужно восстанавливать под тем же углом, что и Московское шоссе, но самостоятельное значение Пушкина - это размещение в нем санаторно-курортных и некоторых научно-образовательных учреждений, устройство "городка для туберкулезных" и др.

Первоочередные планировочные задачи в Ленинграде, однако, должны ни в какой мере не умаляться: рациональное использование территории центральных частей города, сосредоточение и окончание в кратчайшие сроки восстановительных

стр. 57

благоустроительных работ здесь, в центре. Канализация центральных районов; пустыри - обращать в скверы, под зеленые насаждения; упорядочение кварталов, внутренние зеленые резервы, обеспечение свободных пространств для детских, школьных, больничных и прочих учреждений; подвалы - ликвидировать, на 1 га - 750 жителей (самое большее 1 тыс.).

На этом я заканчиваю извлечения из моих записей в блокадных дневниках за 1941 - 1944 гг.

2. Дополнения к дневникам (1941 - 1945 гг.)

Приведенные в хронологической последовательности выдержки из более или менее случайных записей моих в дневниках периода блокады Ленинграда передают происшествия, обстановку и условия жизни того времени в том виде, как непосредственно тогда все это воспринималось мною. В них отражены впечатления, настроения, мысли, устремления, которые тогда вызывались условиями жизни - голодом, холодом, чувством оторванности от всей остальной страны, массовым вымиранием людей в осажденном городе. Теперь, когда я вспоминаю этот период по прошествии уже десятков лет, он встает передо мною не в виде нескончаемой томительной вереницы тяжких, мучительных переживаний, невыносимых беспросветных ночей и мрачных дней, полных лишений, неожиданных волнений, гаснущих надежд и падающих сил, не в виде мыслей, вызываемых картинами молчаливого горя и жалкой покорности беде, презренной пассивности, полного отсутствия разумной самодеятельности, а в виде обобщенного, последовательного потока событий и меняющихся условий, среди которых, не прерываясь, тянулась нить моей жизни, проявлялась личность.

Как известно, все понимали еще в 1939 г., что Гитлер главный удар свой замышляет и неизбежно направит против Советского Союза, что только временно, пока он обеспечивает свое командное положение над Англией, он откладывает нападение на нашу страну. Тем не менее, когда по всей нашей западной границе, без всякого предупреждения, по правилам подлого разбоя, гнусного коварства гитлеровские полчища обрушились на нашу родину, когда фашистские самолеты стали громить Одессу и Севастополь, Киев и Минск, Псков и ряд коренных русских городов, - это произвело впечатление неожиданного бедствия. Меня, как и каждого, слушавшего по радио речь Молотова, охватывало желание немедленно действовать, искать возможности все свои силы отдать в распоряжение советских организующих и готовящих отпор сил. Действовать без промедления, невзирая на понимание безмерности надвигающихся ужасов. У молодежи, у моего Илика это охватившее чувство нашло себе адекватное выражение в том, что, ни с кем не советуясь, он, как и другие студенты, поспешил записаться добровольцем в Советскую армию⁷. Я мог только напряженно думать, как и в чем я могу приложить свои знания, свои силы, свою настойчивость, чтобы быть полезным для отпора. Отсюда напряженное обдумывание мер для обеспечения санитарной безопасности, поддержания условий питания населения, подготовки необходимого санитарного персонала. Как председатель Ленинградского отделения Всесоюзного гигиенического общества, при единодушной поддержке всего правления Общества, я обратился к его членам с призывом взять на себя почин и приложить все усилия к проведению повсеместно санитарно-оздоровительных мер для предупреждения инфекций, для оздоровления условий быта и труда, и в особенности для охраны здоровья детских групп. Мне казалось очень важным мобилизовать все внимание, все силы Гигиенического общества вокруг санитарно-гигиенических задач, выдвигаемых и обостряющихся условиями военного времени. Но вслед за первым же собранием после начала войны было получено общее директивное указание о перерыве деятельности нашего, как и всех других, Общества, чтобы не отрывать врачей от их военно-санитарных обязанностей.

В целях ускоренного выпуска врачей летние каникулы были отменены. В июле, августе, сентябре нужно было вести ежедневные занятия и читать лекции пятому курсу, чтобы подготовить ускоренный выпуск. В то же время организовались круглосуточные дежурства по очереди профессоров во 2-м Ленинградском медицинском институте. Через С. И. Перкаля, ассистента кафедры социальной гигиены, дирекция фельдшерской школы предложила мне вести занятия по всем отраслям здравоохранения и санитарного дела для экстренного выпуска фельдшеров (на Большом проспекте Петербургской стороны). Наряду с Перкалем я читал лекции и вел занятия с несколькими циклами фельдшеров.

В июле и августе все трудоспособное население было привлечено к рытью окопов в окрестностях Ленинграда и вообще к работам по созданию оборонительных

стр. 58

сооружений (противотанковых рвов и пр.). Многие из этих работ оказались напрасными: при быстром продвижении немцев вырытые окопы не пришлось использовать. Эти массовые тяжелые землекопные работы имели роковое значение как одно из условий скорого истощения населения и последующего вымирания от недостаточного питания. Дневной паек не покрывал расходов организма на пешее передвижение и тяжелый труд.

Немцам быстро удалось разрушить продовольственные склады и холодильники Ленинграда. В жаркие летние дни непроницаемой зловещей стеной встал высоко над горизонтом бурый и черный дым над разбомбленными главными складами, в то время как население города увеличивалось за счет беженцев из окрестностей при приближении немцев. Вывезенные в начале лета на дачи детские учреждения возвращались в город, и теперь их нужно было спешно вывозить в более отдаленные и безопасные районы (в Горьковскую область, Приуралье).

После гибели главных продовольственных складов и определившегося продвижения немцев на Ленинград от Пскова началась эвакуация, но остававшиеся для нее пути сужались с каждым днем. Непрекращавшиеся бомбардировки вызвали распоряжение рыть укрытия подле домов - так называемые "щели", глубокие канавы с земляным покрытием. Жившая с нами на "Полоске" младшая дочь с двумя своими сыновьями - двухлетним Алешей и тринадцатилетним Константином⁸ в конце июля решила уехать из Ленинграда в Молотовскую (Пермскую) область, где в длительной служебной командировке (в Пожве на Каме) находился ее муж Л. А. Быстреевский. Уехала со своими двумя мальчиками, Андрюшей (8 лет) и Васей (5 лет), и средняя дочь - в Красноярск, куда эвакуировался из Ленинграда завод, где главным инженером был ее муж М. А. Спицын. У меня же не возникало мысли об эвакуации.

Пытаясь теперь восстановить в памяти тогдашние мысли, я прихожу к выводу, что у меня была какая-то стихийная уверенность, что Ленинградом немцы не овладеют, а если такая катастрофа произойдет, то это будет и моей личной жизненной катастрофой.

Пришлось подчиниться общим распоряжениям - выкопать "щель" и покрыть ее метровой земляной насыпью. В оборудовании щели большую роль сыграл собиравшийся к отъезду Котик. Основой ее послужила траншея, которую он со своими друзьями использовал, играя в "индейцев". Под руководством Арсения Владимировича Костя расширил и удлинил это укрытие, а я укрепил стенки досками и на полметра выше дна устроил помост, чтобы в случае подъема грунтовой воды не пришлось сидеть в воде. Это сооружение потребовало немалой затраты сил и труда. Такую же щель при соседнем доме сделал проф. Оранский. Весь пустырь от трамвайных путей до проходной завода "Светлана" был вдоль и поперек изрыт подобными же "щелями", только гораздо более капитально устроенными силами заводских рабочих. Когда обстрел из орудий и воздушные налеты стали постоянным явлением, выполнение приказа перейти в укрытия приводило к полной дезорганизации всей жизни. Всякое сообщение о прорыве к городу немецких бомбардировщиков сопровождалось приказом об остановке всего транспорта и перерыве всех работ, всех загоняли в убежища.

Продвижение немцев было неожиданно быстрым, почти внезапно они заняли Детское Село. До сентября я несколько раз после рабочего дня приезжал в Детское Село, чтобы оттуда вместе с Е[катериной] И[льиничной] ехать на свидание с Иликом, находившимся тогда во временных казармах. Под казармы обращались школьные здания. Упражнения и военная подготовка проводились на полигонах, а к вечеру сформированные из добровольцев воинские части возвращались в эти казармы. На дворе школы мы ждали встречи с сыном. Двор был захламлен и завален кучами парт, школьных столов и другой утварью. 10 сентября билетов на проезд до Детского Села на вокзале уже не выдавали. Позднее я узнал, что в это время оттуда производилась спешная эвакуация санаториев и больничных учреждений. Екатерине Ильиничне был предоставлен автотранспорт для вывоза оборудования и инвентаря детского санатория, но все свое личное имущество она оставила на произвол судьбы. Проехать в Детское Село уже было невозможно.

Временно она поселилась у Вишневских на ул. Восстания. К этому времени Илик был направлен в Военную электротехническую академию связи им. С. М. Буденного. Вместе с Екатериной Ильиничной я несколько раз навещал Илика в общежитии академии в октябре и ноябре, до эвакуации этой академии из Ленинграда в Томск, а затем в Барнаул.

По мере продвижения немецких армий к Ленинграду и занятия Гатчины, Детского Села и др. население совхозов и колхозов со своим имуществом и скотом все более стихийно на телегах и по железным дорогам устремлялось в Ленинград, вызы-

стр. 59

вая расстройство городского транспорта и продовольственного снабжения. Трудности и лишения первой военной зимы в блокадном Ленинграде отражены в приведенных дневниковых записях. Уже в ноябре смерть от истощения, от голода казалась мне неизбежной. В связи с этим мне хотелось, пока еще оставалось сколько-нибудь сил, привести в порядок важнейшие из работ, которыми в течение многих лет я был занят и которые оставались неизданными. Для того, чтобы попасть на кафедру или на лекцию в Мечниковскую больницу или на Очаковскую улицу, приходилось преодолевать более 10 километров (и столько же обратно), что в общей сложности требовало не менее 4 - 5 часов. При дополнительной затрате на 1 час такого марша не менее 160 - 180 калорий, это означало в энергетическом балансе дополнительные 600 - 800 калорий, или, в переводе на хлеб, не менее 300 - 400 граммов хлеба, а вся выдача по первой категории составляла только 250 - 300 граммов. Это не обеспечивало даже основного энергетического баланса.

В результате уже к середине декабря преодоление пешком всего пути стало не под силу. Приходилось быть свидетелем нередких случаев, когда по дороге пешеход падал и оставался затем лежать мертвым: из-за ослабления сердечной мышцы от общего упадка питания обморочное состояние переходило в смерть. При возвращении пешком домой 19 декабря в морозный вечер первый раз я почувствовал головокружение и потерял сознание. Придя вскоре в себя и отлежавшись на снегу, я все же дошел домой через несколько часов. Но после этого, в связи с массовыми случаями смерти пешеходов в пути, пришлось более серьезно отнестись к развившейся у меня аритмии, сильнейшему исхуданию (потеря более 20 кг веса) и весьма значительному отеку голеней. Все это, в связи с моим возрастом - 72 года - и некоторым появившимся подсознательным страхом перед большими пешими переходами заставляло меня оставаться дома.

В это время во 2-м ЛМИ, где я заведовал кафедрой социальной гигиены и организации здравоохранения, на всех кафедрах персонал был занят разборкой инвентаря, книг, учебных пособий и архивов: что упаковать для хранения на складах для эвакуации из Ленинграда, а что уничтожить в случае эвакуации Института. Сортировка требовала внимательного и критического отношения, потому что многие на первый взгляд малоценные материалы (статистические карты о заболеваемости за прежние годы, формуляры по обследованию жилищ, рабочих бюджетов и т.п.) могли оказаться крайне необходимыми для практических занятий со студентами. Разборка музейных материалов затруднялась обстановкой: тесное, неотапливаемое, плохо освещенное помещение.

Тяжелое истощение от голода, приводившее к смерти, раньше всего наблюдалось мною среди ходивших на окопные работы. Расскажу об одном глубоко запавшем мне в память случае. В студенческие годы моих дочерей (в 1920 - 1925 гг.) у нас на "Полоске" бывало довольно много их товарищей, студентов Политехнического, отчасти и Лесного институтов. Это были годы перелома в судьбе нашей родины, с перспективой окончательного социального переворота. Среди молодежи большую симпатию вызывал у меня задумчивый, всегда погруженный в искание правды и правильных путей студент-кораблестроитель Коля Крысов. После 1923 года я как-то потерял из виду так часто бывавшего у нас до этого Колю Крысова. И вот в тяжелую пору блокады, почти 20 лет спустя, в октябре 1941 г. я вновь увидел его на "Полоске". Он зашел не один, а с сыном, оставшимся после смерти матери на руках у отца. Николай Ал. работал в научно-исследовательском Институте по кораблестроению. Он сохранил свой прежний облик задумчивого, ищущего правду интеллигента. Когда начались окопные работы, он ежедневно по наряду принимал в них участие. Крайне недостаточное питание вызвало у него сильное истощение, тем более что он делился всем со своим сынком; в результате он погиб от дистрофии уже в декабре 1941 года. Та же судьба постигла и его милого бедного сыночка, умершего вскоре после смерти отца.

Невыносимое отчаяние и боль вызывала очевидная бесплодность окопных работ: раньше, чем их успевали окончить, окопы и противотанковые рвы оказывались неиспользованными в тылу у немцев. При невозможности снабдить направляемых на окопные работы уже ослабленных недоеданием людей достаточным питанием, важно было снять с них часть энергетических затрат на хождение туда и обратно пешком, организовав подвоз, но это не было учтено. Ошеломляющее впечатление произвело попадание бомбы днем в госпиталь, только что открытый в не совсем еще законченном огромном здании Института легкой промышленности на Суворовском (Советском) проспекте. Под развалинами сгоревшего дотла здания погибли несколько сот (говорили - более 700) принятых уже в госпиталь больных и раненых и весь медицинский персонал. Это было еще задолго до начала блокады города.

стр. 60

В ноябре и декабре 1941 г., лишившись возможности регулярно добираться до кафедры из-за все более частых воздушных тревог и остановки транспорта, я сосредоточивал внимание на таких кафедральных работах, которые можно было выполнять, оставаясь у себя дома. Ассистент кафедры Т. С. Соболева два раза в неделю вместо работы в институте доставляла мне необходимые материалы. Со своей стороны, все рабочее время и все часы, пока был дневной свет, я посвящал выполнению научно-исследовательской работы по тематике кафедры, и прежде всего разработке темы "Исследование причин высокой ранней детской смертности в Ленинграде на основе анализа статистико-демографических материалов за последние годы и за прежние периоды". Отдавая этой работе по 6 - 8 часов в день, я сумел без помощи сотрудников построить все выводные таблицы и рассчитать показатели о родившихся и умерших в городе за 1939 и 1940 гг. и затем провести сравнение с прежними периодами по Ленинграду и по другим странам. Затем в течение января-апреля 1942 г. я составил более 40 аналитических графиков, преимущественно типа гистограмм, с двумя шкалами: по оси абсцисс в абсолютных цифрах и по оси ординат - в процентах.

Работа моя над темой о ранней детской смертности продолжалась и в период моей госпитализации, вплоть до конца апреля, чередуясь по времени с работами над другими темами. Получив в апреле в библиотеке ГИДУВа статистические материалы за 1939 - 1941 гг., я дополнил свою работу параллельным рассмотрением американских данных по борьбе за снижение детской смертности в США.

Тему о сбережении жизни детей и укреплении их здоровья я не рассматривал оторванно от особых условий военного времени. Всякие сомнения и колебания относительно своевременности разработки этой темы во время Отечественной войны и необходимости замены ее темой непосредственного оборонного значения устранялись директивными указаниями в передовой статье "Правды" 24 марта 1942 года. В ней было сформулировано требование: "Как бы мы ни были поглощены войною, забота о детях, об их воспитании остается одною из главных наших задач... Нужна помощь нашей общественности, чтобы оградить наше юное поколение от последствий войны... Политически близорук, ограничен и просто болтун тот, кто хоть на минуту подумает, что сейчас не до детей. Рассуждать так сегодня, значит не видеть дальше своего носа, не жить интересами нашей родины".

Анализ материалов о рождаемости и детской смертности, в особенности ранней младенческой смертности в Ленинграде за последние предвоенные годы и за более длительные прежние периоды показал, что первое наиболее глубокое пагубное последствие войны заключается в численном сокращении поколений, родившихся в период войны и вслед за нею - более чем вдвое вследствие падения рождаемости в военное время и из-за повышения ранней детской смертности от нарушения уровня санитарно-бытовых условий жизни. Отсюда следовала неотложность намеченных в моей работе мер по сбережению жизни и укреплению здоровья численно сокращенных "поколений войны". Работа "О причинах ранней детской смертности в Ленинграде" была в законченном виде представлена летом 1942 г. в научную часть 2-го ЛМИ для передачи в Наркомздрав СССР, а затем в ноябре 1942 г. доложена мною в научно-методическом бюро санитарной статистики.

К маю, благодаря пребыванию в течение месяца в стационаре (в военном госпитале в ГИДУВе), здоровье мое настолько улучшилось (опали отеки на ногах и почти исчезла аритмия пульса), что при постепенном возобновлении трамвайного сообщения я мог регулярно, два раза в неделю бывать во 2-м ЛМИ, а остальные дни вел работу на дому. Моя работа в помещении кафедры во все последующие месяцы 1942 г. состояла в приведении, прежде всего, в порядок самого помещения, освобождении его от нагромождений архивных и музейных материалов, а в течение мая-августа, после смерти ассистента кафедры СИ. Перкаля, пришлось разбирать оставшиеся и перевезенные из его квартиры материалы, накопленные им за 20 лет. С июля я читал лекции студентам 3-го курса по разделам общей гигиены. Лекции проходили в Актовом зале бывшего Пажеского корпуса, занятого под госпиталь.

В течение всей войны я не прерывал работу над находившейся в печати книгой "Об удлинении средней продолжительности человеческой жизни и активной старости" и заново написал ряд дополнительных глав, в том числе главу об отношении к трагедии кратковременности человеческой жизни русских поэтов (Г. Р. Державина) и писателей, о бессилии философского догматизма Л. Н. Толстого преодолеть противоречие между творческим устремлением и неизбежностью смерти и о диалектическом разрешении этого противоречия на почве развития социальной организации человеческого общества. В аналитической части я добавил главы о влиянии на среднюю продолжительность жизни ранней детской смертности, об изменении структуры причин

стр. 61

смерти в связи с удлинением средней продолжительности жизни и преобладанием среди умерших лиц более пожилых возрастов, о демографическом содержании так называемых "законов населения" и продолжительности жизни в разных странах, для разных демографических и социальных групп населения.

Темой, которую я разрабатывал во время блокады, являлся также вопрос о борьбе с санитарно-демографическими последствиями войны (неизбежным нарушением, искажением возрастно-половой структуры населения и образованием так называемой "демографической ямы") для санитарного состояния населения, жизнеустойчивости его и развития процессов воспроизводства. Задачи здравоохранения вытекают из необходимости замедлить в период войны режим смены поколений.

В мировой истории не было и не могло быть такой возможности для изучения связи изменений в состоянии здоровья населения с условиями жизни в осажденном крупном городе, какая представлялась в Ленинграде в условиях планового хозяйства и всестороннего учета всех социально-экономических и коммунально-бытовых факторов по месяцам. Программу исследований в этой области я подготовил в 1942 году. В течение 1943 г. я разрабатывал также программу создания в больницах и госпиталях Ленинграда условий для трудотерапии и системы занятости и восстановления функциональной дееспособности больных.

С тяжелыми воспоминаниями о глубоких нарушениях питания и здоровья населения Ленинграда в период блокады, о трагическом ущербе самой численности населения, который наносила массовая смерть людей, находящихся в возрасте расцвета сил, и катастрофическое падение рождаемости, у меня связано также и воспоминание об ущербе науке. Развитие науки о социальном здоровье было связано с деятельностью кафедры социальной гигиены. И вот как раз в период блокады путем бюрократического произвола, циркулярным распоряжением Наркомздрава "кафедра социальной гигиены" переименовывается в "кафедру организации здравоохранения". Это изменение имело целью поставить в центр внимания кафедры, выдвинуть на первый план в преподавании другие вопросы - устройство и формы деятельности лечебно-профилактических и санитарных учреждений. И после переименования приходилось все усилия направлять, чтобы в содержании действующей программы кафедры оставалась проблематика социальной гигиены.

Отдавая себе полный отчет о неизбежности прекращения жизни в кратчайший срок в условиях блокады, я считал своим долгом привести в возможно большую ясность и порядок собранные за многие годы материалы, программы и написанные уже части задуманных, систематически продвигаемых мною больших научных работ. Задача состояла в том, чтобы облегчить в дальнейшем использование начатых мною работ или их продолжение. В декабре и январе эта работа настолько продвинулась, что оказалось возможным ознакомить ассистента кафедры Т. С. Соболеву с планами и собранными в отдельные папки материалами по двум крупным темам. Первая - "От приказной медицины к земской медицине и от общественной медицины к социальной гигиене и советскому здравоохранению". Работа эта намечалась мною в двух томах (35 глав). В числе материалов к этой работе были собраны письма и очерки деятельности выдающихся строителей земской, общественной и советской медицины и многочисленные оттиски и рукописи уже подготовленных мною частей работы. Вторая - "Санитарно-демографический очерк Ленинграда за полстолетия (1892 - 1942 гг.)", включающая все напечатанные и подготовленные к печати мои труды по этой теме.

Попутно при приведении в порядок моих бумаг я подготовил для передачи в Отдел рукописей Публичной библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина переданные мне в 1922 г. мемуары известного общественно-медицинского деятеля И. А. Дмитриева, памяти которого была посвящена в 1926 г. моя книга "Общественная медицина и социальная гигиена". Я составил для Отдела рукописей сопроводительную записку об авторе "Мемуаров" и их литературно-исторической ценности.

Ко второй половине января 1942 г. истощение от голодания стало проявляться у меня в такой тяжелой форме, что благодаря заботам со стороны дирекции и парткома 2-го ЛМИ меня поместили в госпиталь для дистрофиков, открытый в бывшей гостинице "Астория". Сохранить жизнь мне посчастливилось исключительно благодаря самоотверженным заботам обо мне моей дочери, приходившей пешком из Лесного, чтобы принести мне котлетки из мяса погибшей от голода нашей собаки-овчарки, заботам бывшего аспиранта и ассистента кафедры социальной гигиены 2-го ЛМИ доктора медицинских наук Е. Э. Бена, и особенно Н. А. Никитской, приносившей мне грелки и горячий кофе во время двукратного заболевания моего, казавшегося безнадежно смертельным в моем возрасте (73 года), гемоколитом. Но пока здоровье в какой-то мере позволяло мне, я в течение месячного своего пребывания в стационаре

стр. 62

составил и передал заведующему горздравотделом записки о совершенствовании организации стационаров-оздоровителей для дистрофиков и две записки о мерах для предупреждения и ослабления угрозы развития весною и летом массовой заболеваемости в Ленинграде.

(Окончание следует)

Примечания

1. С начала 1942 г. Любовь Карповна работала преподавателем иностранных языков (сначала немецкого, а затем и английского).

2. В это время Илье Захаровичу было 23 года.

3. Так назывался в быту магазин, в котором жители "Полоски" получали продукты по карточкам.

4. Имеется в виду отчисление Любы из медицинского института в конце 2-го курса из-за участия ее в выпуске рукописного студенческого журнала, который был признан парткомом "крамольным".

5. Здесь Захарий Григорьевич рассказывает о том, как "прорабатывали" его за Любочку, которую из-за выпуска якобы "подпольного журнала" исключили из института.

6. В 1940 - 1950-х годах проблема сифилиса в СССР была решена настолько кардинально, что преподаватели медвузов не всегда могли найти "настоящего" больного сифилисом, чтобы показать его студентам.

7. Добровольно ушел вновь в авиацию и муж Зинаиды Захаровны - Арсений Владимирович Шнитников (он летчиком воевал еще в первую мировую и в гражданскую войну); на второй день войны добровольцем ушел друг и будущий муж Любочки Лев Спарионапте, прошедший всю войну на передовой. Оба они перенесли тяжелые ранения.

8. Захарий Григорьевич здесь ошибается: в 1941 г. Алеше было 3,5 года, а Косте 15 лет.