ЭКОНОМИКА (последнее)
Экономические воззрения Б. Бруцкуса. Концепция управления, хозяйственной свободы и демократии
Актуальные публикации по вопросам экономики.
Источник: Экономическое наследие русского зарубежья. Книга 1.Борис Бруцкус / Под ред. проф. Еремина Б.А. / - СПб.: "Комета", 1994.
Э.Б. Корицкий, А.И. Васюков, Я.З. Захаров
Раздел I. Экономические воззрения Б. Бруцкуса
7. Концепция управления, хозяйственной свободы и демократии
а) О безгосударственном управлении
Бесконечная уверенность строителей нового общества в преимущественной эффективности социалистической системы хозяйства по сравнению с капиталистической, в неизмеримо более высоком чем при капитализме уровне производительности труда, сегодня способна вызвать улыбку у совсем не расположенного к юмору человека. Однако во времена Б. Бруцкуса эта уверенность носила всеобщий характер, она закладывалась в пятилетние народнохозяйственные планы, и мало кто мог позволить себе усомниться в безграничности возможностей социализма. Вспомним первую пятилетку, в которой ежегодный темп прироста в промышленности в целом определялся в 18%, в том числе по группе "А"- 20%, группе "Б"-17%. При подобных темпах продукция промышленности должна была через 5 лет увеличиться в 2,4 раза, через 10 лет-в 5,4 раза, через 15 лет-в 12,6 раз, через 20 лет- в 29,3 раза, через 30 лет-в 160 раз. "Итак, - комментировал эти цифры замечательный экономист-"генетик" В. Базаров, - менее чем через 20 лет мы по уровню промышленного развития далеко оставим за собой Сев. Америку (предполагая притом, что эта последняя, в свою очередь, будет развивать свою индустрию не медленнее, чем в настоящее время), а через 30 лет на каждого гражданина Советского Союза будет приходиться во сто раз больше промышленной продукции, чем в наши дни. Другими словами, еще при жизни современного поколения производительные силы СССР Достигнут такого мощного расцвета, что ... народы, населяющие территорию теперешнего Советского Союза смогут перейти к без-Тосударственному вольному коммунизму, начертав на своих знаменах девиз "От каждого по его силам, каждому по его потребностям"... Значит, не только наши дети, но и некоторые из нас, стариков, сподобятся собственными глазами увидеть предвозвещенный Энгельсом прыжок из царства необходимости в царство свободы и на пороге крематория успеют от всего сердца произне-ети "ныне отпущаеши".203
На чем же основывали большевики свою пламенную убежденность в более высокой производительности труда при социализме? Прежде всего, разумеется, на "огромной созидательной силе плановой организации хозяйства", преодолевающей пресловутую капиталистическую анархию и расточительство. Здесь, с точки зрения "научного" социализма, кроется буквально неисчерпаемый источник экономических чудес. Но не единственный. С уничтожением рынка и с ликвидацией ненавистной фигуры предпринимателя устраняется и основное антагонистическое противоречие буржуазного общества- противоречие между рабочими и капиталистами. С уходом же с исторической сцены эксплуататоров умами и сердцами трудящихся всецело завладевает чарующая перспектива "отныне и всегда" работать не на "дядю Сэма", а исключительно на себя и свое общество. И работать, естественно, не за материальное вознаграждение, значимость которого будет неуклонно убывать до полного нуля. Нет, просто труд станет нормальной потребностью здорового организма. Все это неизбежно повлечет за собой коренное изменение самой природы трудящегося человека, формирование новой социальной психологии, которая обеспечит гигантский прирост производительности труда.
Но особенно поразительные тенденции "научный" социализм усмотрел в развитии социалистического управления и государственности. Оказывается, с техническим прогрессом управленческий труд будет неизбежно упрощаться и тем самым делаться доступнее все большему и большему количеству людей, включая людей "от сохи", "от станка" и, конечно же, всех "кухарок". Поголовное привлечение "всех граждан к непосредственному и ежедневному несению своей доли тягот по управлению государством"204 в конечном счете приведет к полному упразднению управленческой функции вообще, ибо в новом обществе управление людьми уступит место "управлению вещами".
Отомрет, как известно, и само государство, заняв в музее истории место рядом с ручной прялкой и бронзовым топором. Это и будет означать прыжок общества "из царства необходимости в царство свободы", в котором оно будет пребывать в "блаженном безгосударственном состоянии", обещанном, кстати говоря, не только "научным" социализмом, но и "антинаучным" анархизмом.205
Надо сказать, что вся эта гипотетическая конструкция вызвала у Б. Бруцкуса чувство, как он сам деликатно выразился, "глубокого недоумения",206 а ее осуществимость возможна, по Бруцкусу, в единственном случае: если после утверждения социализма люди "претворятся в ангелов".207
Прежде всего, сильные сомнения у ученого возбудили утверждения социалистов о формировании у трудящихся после социального переворота новой психологии, устремленной на достижение более высокой производительности и интенсивности труда. Да, говорит Бруцкус, с ликвидацией предпринимателей имевший место в производстве антагонизм между ними и рабочими, естественно, устраняется. Но следует ли ожидать, что с уничтожением частной собственности в сознании рабочего класса произойдет полное отождествление его интересов с интересами общества? Нет, отвечает ученый, такие коренные перемены в психологии трудящихся вряд ли осуществимы, поскольку "человек в своей экономической деятельности руководится эгоистическими мотивами", носящими всеобщий характер. Это не означает, что в социальной жизни вообще нет места альтруистическим чувствам. Но последние проявляются людьми, как правило, не в производственной деятельности, а в высшей творческой работе, в борьбе за нетленные ценности, наконец, в интимной жизни. "Но ошибочно ожидать от людей, чтобы они бескорыстно изо дня в день пекли хлеб, тачали сапоги или шили платье и даже не для ближних, а для дальних, которых они, может быть не знают и не видят... Спиноза писал свои трактаты из глубокой душевной потребности, он написал бы их и в том случае, если бы ему грозила за это тюрьма, но oстекла он, конечно, гранил за вознаграждение. И я не задену ничьего религиозного чувства, если скажу, что создатель религии любви за свою проповедь принял крестную смерть, но, если он раньше был плотником, то плотничьи работы он исполнял за вознаграждение,-это так, если в нем было человеческое естество".208
Какое блестящее, прямо-таки виртуозное обоснование значимости материального интереса в общественной жизни! Именно материальный интерес, являясь универсальным принципом, должен быть в центре любого социально-экономического устройства. "Только отрицая основные законы человеческой природы, можно строить экономическую жизнь, не исходя из указанного положения политической экономии".209 Увы, семь десятилетий строительства социализма мы игнорировали (то в большей, то в меньшей степени-но всегда!) этот объективный закон человеческой природы, надеясь преобразовать ее в согласии "с великим учением"...
Показав неоправданность и несбыточность ожиданий "громадного подъема производительности народного хозяйства" после октябрьского переворота ("никаких чудес не случилось, но вольно было их ожидать"),210 Бруцкус на этом, однако не поставил точку. В своем дальнейшем анализе он выдвинул и обосновал положение, согласно которому социалистическая организация хозяйства неизбежно будет отличаться "громадным консерватизмом и инерциен".211 Главный корень зла здесь автор усматривает в механистичности подхода марксизма к анализу управленческо-производ-ственной проблематики, в недооценке "научным" социализмом роли и значения профессиональных организаторов экономики или, говоря более современным языком, менеджеров.
В соответствии с таким подходом сразу после большевистского переворота профессиональные организаторы в своей подавляющей массе были разогнаны. Тысячами заводов и фабрик, объединений и комбинатов, совхозов и колхозов руководили лица, едва разбиравшиеся в "четырех действиях арифметики" и обладавшие единственным "достоинством"-партбилетом. Да что там заводы и фабрики! Оторвавшись от "сохи" и "станка", они управляли целой страной. Сталин и Молотов, Ворошилов и Каганович-сколько было таких руководителей, занимавших ключевые посты на самой верхней ступеньке управленческой лестницы, так и не получивших даже обычного образования? Результаты подобного управления сегодня слишком хорошо известны, чтобы о них вновь и много говорить. Ясно, и это следует недвусмысленно подчеркнуть, что ленинский тезис о кухарке, управляющей государством, надежды вождя мирового пролетариата на постоянное упрощение управления, "убывание" вплоть до полного исчезновения управленческой функции оказались беспочвенными и потерпели решительное фиаско.
Но дело не только в некомпетентности кухарок. Нетрудно вообразить себе на посту директора того или иного социалистического предприятия человека с блестящим общим и даже специальным образованием, с внушительным хозяйственным опытом. Перед "кухаркой" у него будут неоспоримые преимущества. Но тем не менее, если верить Бруцкусу, и от такого руководителя не следует ждать "той полезной работы", которую дают менеджеры капиталистического производства.
Ведь что должен уметь делать искусный организатор? Прежде всего-бережно относиться к основному капиталу, экономить материалы, постоянно искать и находить удачные комбинации капитала и труда, источники сырья, подходящие рынки сбыта и т. д. и т. п. Без всех этих предпосылок производственная структура обречена на непродуктивность даже при условии самого усердного и умелого труда рабочих. Подобной высоко ответственной роли организаторов отвечает, по Бруцкусу, психология капиталистического предпринимателя. "На него падает риск предприятия, и он первый выигрывает от его успехов. Отсюда громадное напряжение его воли. Его труд никем не нормируется - он определяется потребностями дела".212
Совершенно иной является психология социалистического организатора. "Здесь он чиновник и не больше".213 Размеры его трудового вознаграждения, как правило, не намного превышают заработки рабочих (таковы уж эгалитарные установки в социалистическом обществе) и, следовательно, не должным образом стимулируют организаторский труд. Риск предприятия лежит не на нем, он мало теряет от неудачи и почти ничего не выигрывает от успеха.214 Поэтому его удел-формальная исполнительность, для творчества же в области управления этого явно недостаточно. Здесь остро необходимы такие качества, как энергия, активность, "хозяйский глаз", и когда всего этого нет, "рушатся дома, тонут суда, ломаются станки и разворовываются материалы". Надо ли говорить, что это утверждение Бруцкуса может быть смело внесено в перечень (надо сказать весьма солидный) тех его высказываний, которые во всей полноте, без малейших отклонений подтвердились последующей практикой "построенного" и "развитого" социализма.
Естественно осудил Бруцкус и концепцию безгосударственного бытия коммунистического общества, в соответствии с которой с исчезновением классового разделения отомрет и само государство, как организация классового господства. Это утверждение Бруцкус называет "чрезвычайно странным". Оно основано на заблуждении, будто при социализме управление людьми уступит место управлению вещами. Нет, говорит ученый, и при социализме организация производства включает в себя не только отношение людей к природе ("управление вещами"), но и отношения между самими людьми ("управление людьми"), поскольку оно, это производство, предполагает и "сильнейшую дифференциацию", и "обширную интеграцию труда граждан", и "строжайшее координирование всех отраслей народного хозяйства". Следовательно, ему присущи "весьма сложные взаимоотношения между гражданами на почве неизбежной между ними иерархии в процессе производства", которые регулируются правом. А раз так, то "должна существовать и принудительная организация - государство, которое бы своим авторитетом поддерживало данный строй правовых отношений".215
Бруцкус удивлен крайне односторонним определением государства только как организации классового господства.216 Правда, он не развивает подробно другого подхода к определению государства, и, видимо, по той причине, что в XVIII-XIX вв. он был детально разработан в немарксистской литературе. Суть альтернативного, и, вероятно, гораздо более обоснованного, подхода состоит в том, что государство не есть порождение лишь классового разделения общества, оно возникает там и тогда, где и когда общество не может решать задачи своего самоуправления без специального аппарата. Иными словами, оно-продукт общественного разделения труда, отпочкования функции управления в самостоятельный вид профессиональной деятельности. Из констекста высказываний и суждений Бруцкуса достаточно ясно, что он - убежденный сторонник именно такой концепции государства. Ее справедливость вряд ли может быть подвергнута сомнению. Даже на сегодняшний день нет никаких данных, хоть как-то подтверждающих столь невероятную гипотезу об "отмирании" государства. Скорее всего, возникновение в обозримом будущем такой ступени развития производства, на которой исчезнет общественное разделение труда, связанное с различной мерой реального права (в его экономическом, престижном и функциональном выражении), невозможно в принципе. А следовательно, остается возможным разговор не об отказе от государственной организации общества, а о желательности той или иной ее конкретной формы.
Теория отправления управленческой функции "каждой кухаркой", декларированная "научным" социализмом, в своих предположениях и намерениях оказалась утопичнее самого "утопического социализма". Ведь в прогнозах последнего обществом, как правило, руководили все-таки интеллектуалы, просвещенные промышленники, философы, аристократы духа и т. п., то есть какая-то стоящая над обществом профессионально руководящая и в смысле информационной вооруженности превосходящая остальных сила. "Научный" же социализм в качестве идеала общественных отношений утверждает противоестественную и совершенно неосуществимую для современных производительных сил универсализацию социальных функций (совмещение управленческого труда со всеми прочими общественными обязанностями в жизни каждого члена общества). Кроме того, утопична сама возможность управления обществом наименее инициативными и наименее информативно вооруженными слоями его, функционально прикованными к техническим орудиям своего труда. Б. Бруцкусу, как нам предоставляется, удалось это убедительно доказать.
б) Трактовка экономической и политической свободы
"Мы не бросим социализму упрека за то, что он не в состоянии осуществить обетовании Маркса о безгосударственном бытии,-великодушно заявляет Бруцкус.-Но зато мы не можем просто положиться и на обещание научного социализма осуществить царство свободы; мы должны рассмотреть, имеются ли для этого в социализме соответствующие экономические предпосылки".217 Да, не поверил Бруцкус на слово марксизму-ленинизму, пообещавшему людям "царство свободы", и как истинный ученый провел собственную, весьма придирчивую экспертизу этого соблазнительного обещания. Результаты экспертизы Бруцкуса оказались для Ленина и большевиков ошеломляющими, ведь их суть выражена ученым с предельной четкостью: социализм и свобода несовместимы. Естественно, подобный вывод, развеявший еще одну легенду марксизма - о "царстве свободы", не мог встретить понимания у правящего режима, и крамольный автор вскоре был изгнан из отечества.
Рассмотрим же систему доказательств, приведенных в анализе Б. Бруцкуса. Автор выделяет три основных элемента хозяйственной свободы: 1) свободу хозяйственной инициативы; 2) свободу организации потребления; 3) свободу труда.218
Свобода хозяйственной инициативы является, по Бруцкусу, абсолютно необходимым условием для всестороннего, гармоничного развития личности, творческого проявления всех ее потенций. Но едва ли не еще большим благом оборачивается свобода хозяйственной инициативы для всего общества в целом. Именно ей, прежде всего, обязан мощный прогресс производительных сил, достигнутый во всех без исключения развитых индустриальных державах с конкурентно-рыночной экономикой. Дух состязательности, стремление каждой хозяйственном структуры выполнять ту или иную производственно-коммерческую функцию лучше, качественнее и дешевле других обеспечивают высокий динамизм всего народного хозяйства.
Нетрудно видеть, говорит Бруцкус, что условия для проявления свободы хозяйственной инициативы в социалистическом обществе гораздо менее благоприятны. Главную причину этого печального явления ученый усматривает в том, что социализм убивает значительную часть тех стимулов, которые в капиталистическом мире создают атмосферу предприимчивости. И речь здесь вовсе не идет о научных открытиях, которые, как правило, делаются не из корыстных мотивов, "а из неугасимого устремления человеческого духа к истине".219 Сами по себе научные открытия и изобретения, не внедренные в хозяйственную практику, представляют собой сугубо теоретический интерес, не более. Поступательное движение производительных сил они обеспечивают лишь тогда, когда претворяются в жизнь предприимчивыми организаторами-практиками, умеющими найти самую удачную комбинацию факторов производства для создания того или иного продукта с наименьшими затратами. Речь, следовательно, идет о том, чтобы предприниматели сумели "отыскать новые, более дешевые, или совершенные средства для удовлетворения потребностей или... наметить вновь назревающую общественную потребность, найти дешевые способы ее удовлетворения".220 И в отличие от ученых и изобретателей, предприниматели не могут удовольствоваться одними идеальными устремлениями-их влечет к деятельности жажда обогащения.
Но как раз этот, играющий роль двигателя прогресса интерес отсекается социализмом, ибо он противоречит его эгалитарным установкам. И даже если гипотетически допустить, что во главе структурных ячеек экономики будут поставлены компетентные, талантливые, небезразличные к научно-техническим достижениям организаторы, их предприимчивость неизбежно будет погашена, а то и вовсе парализована всеобщей, тотальной бюрократизацией хозяйственной жизни. Ведь и при самом удачном замещении высших постов любое новшество, например, должно быть оценено только в определенном месте, что начисто исключено в конкурентно-рыночном хозяйстве, где состязающиеся друг с другом организаторы с величайшим вниманием относятся ко всем новинкам, с жадностью хватаются за каждую из них, и где наличие ценностного учета существенно упрощает оценку всех предлагаемых новаций.
Да, Бруцкус предвосхитил одну из самых неразрешимых проблем социалистического хозяйствования. Три четверти XX столетия на i/6 части земного шара основным критерием эффективности труда руководителя являлось выполнение и перевыполнение плана. Число же спускаемых сверху плановых показателей неизменно возрастало "по мере совершенствования хозяйственного механизма". Так, уже в годы зенита горбачевской перестройки крупнейшие хозяйственники страны продолжают традиционно жаловаться на ограничение Центром их экономической инициативы и самостоятельности. А. И. Бужинский, зам. генерального директора объединения "АВТОЗИЛ", в 1987 г. буквально поразил общественность своим сообщением, заявив, что свыше 1,5 тысячи показателей регламентируют деятельность объединения.221
Конечно, и в условиях столь жестко централизованной системы было немало руководителей, действовавших инициативно, находчиво, вопреки частоколу инструкций и бюрократических препон, не считавшихся с постоянной опасностью начета, выговора, а зачастую и уголовного наказания. Однако более репрезентативным, как это и предвидел Бруцкус, был тип хозяйственника неинициативного, избегающего каких бы то ни было новшеств, нередко таивших в себе угрозу его собственному благополучию, и действующего поэтому в строгом соответствии с бесчисленными указаниями сверху, опутывавшими руководителей по рукам и ногам. Для подавляющего большинства советских организаторов была непреодолимой инерция бесконечных "согласовании" с вышестоящими уровнями, они всегда "утрясали" свою "предприимчивость" в самых различных инстанциях, проявляя чрезвычайную инертность и робость в смысле каких-либо начинаний, не имевших аналога в их практике. Не привыкшие к самостоятельным действиям, они с помощью всевозможных ограничительных мер и запретов бюрократического характера замораживали или уничтожали "на корню" и многие интересные инициативы своих подчиненных.222 Можно ли представить себе нечто подобное в конкурентной экономике?
Второй компонент хозяйственной свободы-свобода в сфере потребления. Не создавая условий, способствующих проявлению хозяйственной инициативы, социализм, говорит Бруцкус, в еще меньшей степени в состоянии обеспечить свободу в сфере потребления.
В основе столь категоричного и неутешительного для правящего режима вывода лежит достаточно резонное утверждение Бруцкуса, согласно которому организация социалистического производства по существу никак не ориентирована на запросы потребителя. И действительно, с самого начала социализм стал системой, предполагающей, что единственным адекватным выразителем общенародных интересов (а все иные интересы считались чем-то второстепенным, производным) является вырабатываемый Центром народнохозяйственный план, который производители, "не рассуждая", обязаны выполнять, и в зависимости от выполнения которого оценивалась и стимулировалась их деятельность. В этой системе "начисто" отсутствовал потребитель, воля которого оставалась далеко в стороне от хозяйственного механизма. Исключив из своей орбиты потребителя, такой механизм создал тем самым благоприятные условия для атрофии принципа материальной заинтересованности производителей в качественных конечных результах их труда. Основным стремлением все более становилось стремление "выбить" легкий план и ресурсы и осуществлять производство ради производства, игнорируя реальный спрос, реальные потребности людей.
Из столь уродливой направленности социалистического производства неизбежно вытекала и тенденция к авторитарному распределению хозяйственных благ, к широкому распространению уравнительного подхода, основанного на жесткой регламентации Центром планового фонда зарплаты по абсолютной величине, что естественно, не могло обеспечить действенных связей оплаты труда с итогами работы трудовых коллективов и отдельных работников. "Принцип" гарантирования Центром основной части получаемых производителями доходов при практически любых результатах труда ("уравниловка") не мог стимулировать должным образом повышение его производительности и улучшение качества выпускаемой продукции.
Правда, отмечает справедливости ради Бруцкус, значительная часть марксистов дистанцируется от сторонников принципа авторитарного распределения хозяйственных благ, так называемых ортодоксальных коммунистов. Однако эти либеральные марксисты просто не понимают той внутренней связи, которая существует между различными социалистическими течениями и которая на самом деле гораздо глубже, нежели различающие их концептуальные оттенки. Марксисты, отгораживающие себя от большевиков, полагают, что социалистическое государство должно платить своим гражданам за труд некими бонами, в обмен на которые они могли бы себе свободно выбирать хозяйственные блага. Но поскольку и при этом подходе цены устанавливаются независимо от рыночных запросов, административно, постольку между спросом и предложением практически не может установиться равновесия. "На одни хозяйственные блага цены будут слишком низки, и спрос на них превысит предложение, а на другие хозяйственные блага цены будут слишком высоки, и спрос на них отстанет от предложения. Очевидно, что было бы нелепо первые предоставить тем, кто их случайно раньше захватил, а вторые оставить гнить на складах. И те, и другие остается авторитарно распределять".223
Авторитарное распределение хозяйственных благ, таким образом, как это доказал Бруцкус, является имманентной закономерностью экономической системы социализма, отрицающей рыночное регулирование цен. И семь с половиной истекших десятилетий наглядно продемонстрировали справедливость и этого вывода Бруцкуса. Было все: и система "фондирования" средств производства, и "пайковое" распределение, и "карточки", и километровые очереди за "дефицитным" товаром, и закрытые "спецраспределители" разного ранга для номенклатурных партийных, советских и хозяйственных руководителей. Не было только одного на всем протяжении "реального" социализма - подлинного рыночного равновесия между спросом и предложением, только и способного обеспечить отказ от "командного" распределения.
Вполне логичен и последующий вывод Бруцкуса - верховное распределение из единого Центра отвергает естественное право человека на свободное удовлетворение потребностей. А это означает, что "я обязан есть то, пусть прекрасно изготовленное, блюдо, которое мне предлагает наша коммунальная столовая; это значит, что я не вправе выбрать ту мебель, которая мне по душе; это значит, что молодая барышня обязана надеть не ту шляпку, которая ей к лицу".224
Это, далее, означает, что человек не свободен в удовлетворении и своих высших духовных потребностей, ибо предел возможностей социализма-обеспечение лишь свободного удовлетворения элементарных духовных запросов. "Если все печатное дело находится в руках государства, то довольно трудно себе представить, чтобы оно стало печатать интересующие гражданина произведения метафизической философии, когда оно их в лучшем случае считает бесполезными, или чтобы оно стало строить церкви, когда государственная власть относится к религии отрицательно".225 Нужны ли здесь комментарии!
Наконец, третья составляющая принципа хозяйственной свободы-свобода труда. По мнению Бруцкуса, внутренняя связь между социализмом и принудительной организацией труда так и не была выяснена большевиками в полной мере. Скорее всего они полагали такую организацию временной мерой, детерминированной условиями гражданской войны. В принципе же они апеллировали, как уже отмечалось, к новой социальной психологии трудящихся, которые по-новому, осознанно будут относиться к труду. Как отмечал В. И. Ленин, "впервые после столетий труда на чужих, подневольной работы на эксплуататоров является возможность работы на себя, и притом работы, опирающейся на все завоевания новейшей техники и культуры".226 Ростки такого нового отношения к труду, как известно, Ленин усмотрел в первых коммунистических субботниках, указывая, что "в этом, чрезвычайно малом, явлении стало проявляться кое-что коммунистическое".227 Труд, считали большевики, превратится в главный смысл жизни каждого человека, у всех членов общества выработается привычка, внутренняя потребность "добровольно и по своим склонностям трудиться для общественного блага".228
И только один из наиболее решительных и последовательных вождей русского коммунизма, пишет Бруцкус, интуитивно уловил органическую связь социализма с принудительной организацией труда. Бруцкус не называет его имени, но есть все основания полагать, что этим вождем был Л. Троцкий. Ознакомление с его работами убеждает в правомерности такого предположения. В самом деле, размышляя о характере труда при социализме, Троцкий утверждал, что "вольнонаемный труд взорвал себя в империализме, и тем самым создались условия для новой организации труда, для организации труда на принудительной общественной основе, т. е. на основе социализма".229
Будет ли принудительный труд производительным? Троцкий, как правоверный марксист, в этом просто не сомневался. "Говорят, что принудительный труд непроизводителен. Если это верно, то все социалистическое хозяйство обречено на слом, ибо других путей к социализму кроме властного распределения хозяйственным центром всей рабочей силы страны, размещения этой силы соответственно потребностям общегосударственного хозяйственного плана, быть не может".230
Что же означает, по Троцкому, понятие "принудительного труда"? Это-"такой труд, когда каждый работник занимает определенное место, указанное ему областными, губернскими или уездными хозяйственными органами. Труд регламентированный- применяемый не стихийным путем купли-продажи, а на основе хозяйственного плана, который обнимает всю страну, охватывая весь рабочий класс. Это и есть понятие трудовой повинности, которое всегда входило в программу социалистов".231 И если кто-то отказывается работать там и столько, где и сколько ему предписано органами государства, он должен быть подвергнут репрессии, которая есть "необходимое орудие социалистической диктатуры".232
Как видно, для Троцкого характерно понимание неразрывной связи социализма и принудительной организацией труда, и признание такого труда непродуктивным равносильно признанию невозможности существования социализма как особого общественного строя, И прав Бруцкус-только такое понимание верно улавливает еще одну закономерность формирования и функционирования экономической системы социализма. Однако на ее констатации заканчивается совпадение точек зрения Троцкого и Бруцкуса, поскольку первый оценивает ее со знаком "плюс", а второй весьма скептически. Жизнь, как известно, подтвердила правоту Бруцкуса, проявившего свойственную ему проницательность и при рассмотрении данного вопроса.
В условиях рыночной экономики, пишет ученый, при отставании предложения от спроса цена на данный товар повышается, в обратной ситуации-понижается. Движение товарных цен отражается и на уровне заработной платы в различных отраслях народного хозяйства, что неизбежно влечет за собой межотраслевой перелив труда в соответствии с общественными потребностями. Но в социалистической экономике колебания в спросе и предложении не отражаются на административно фиксированных ценах, а оплата труда работников подчинена эгалитарному принципу. Отсюда, социалистическое хозяйство, будучи лишенным механизма рыночного распределения труда в соответствии с общественными потребностями, закономерно предполагает репрессивную, принудительную организацию труда, как и пишет об этом Троцкий. Но надо ли в XX столетии доказывать, "что принудительный труд является менее производительным, чем свободный труд?"233 Нет, ответим мы на риторический вопрос Бруцкуса, в этом сегодня уже нет ни малейшей нужды.
Как подлинный ученый, Бруцкус не мог ограничиться лишь экономическим анализом, рассмотрение экономической системы социализма он увязал с характеристикой политических аспектов общественной жизни. Автор согласен с постулатом "научного" социализма, в соответствии с которым "публично-правовые институты не могут висеть в безвоздушном пространстве, ... у них должен быть экономический фундамент".234 В самом деле, капиталистическое общество декларировало права человека и гражданина, и эта декларация прочно связана с его экономическими устоями: свободной конкуренцией, свободным потреблением, свободным трудом и, самое главное, принципом неприкосновенной частной собственности. И пока, убежденно говорит Бруцкус, указанные экономические устои будут прочно стоять, до тех пор сохранит свое значение и декларация прав человека и гражданина.
Все перечисленные экономические устои, составляющие надежный фундамент всех современных развитых обществ, социализмом (и "научным" и реальным) отвергнуты. Но поскольку тем самым уничтожены экономические предпосылки индивидуальной свободы, в условиях социализма принципиально невозможна политическая свобода, которую коммунисты "с полной последовательностью... отрицают как институт буржуазного общества".235
Совершив государственный переворот в конституционной стране, быстро прогрессировавшей в направлении к демократии и свободе личности, большевики во главе с Лениным, Троицким, Сталиным и др. партийными деятелями установили режим свирепой диктатуры не только в области экономики, но, еще прежде, в политической, правовой и идеологической сферах, поставив под свой бдительный контроль все социально-экономические и интеллектуально-духовные процессы. Общественному сознанию настойчиво и целеустремленно навязывалась одна Великая и Беспорочная Идея, одна мировоззренческая модель, объявленная партократи-ческим Центром Истиной в последней инстанции. И все циркулировавшие в интеллектуальной жизни такого общества идеи и образы лишь многократно воспроизводили и несущественно варьировали эту модель, эту Великую Идею, ставшую главной духовной пищей большинства населения огромной страны. Неугодные же всесильному монополисту мысли, отступавшие от утвержденного стандарта отсекались, зачастую вместе с головами, в которых эти мысли возникали. Подобная односторонность неизбежно шла к страшному обеднению духовной жизни, творческого потенциала общества.
Б. Бруцкус-горячий сторонник демократии не только в своих теоретических работах. До последних дней своей жизни он оставался активным правозащитником и выдающимся гуманистом, сопоставимым по своим масштабам с великими гуманистами XX века А. Сахаровым и А. Солженицыным, беззаветно отстаивающими принцип свободы человеческой личности. В частности, одним из первых представителей русского зарубежья Бруцкус привлек внимание мировой общественности к большевистским репрессиям в советской России. В тюрьмах, писал он, сидят лучшие русские экономисты: Н. Кондратьев, А. Чаянов, Н. Макаров, Л. Юровский и др. Та же участь постигла и самых выдающихся русских историков во главе с "почтенным Нестором русских исторических источников" Платоновым. Бесчисленные "блестящие представители русской духовной жизни сидят под замком и засовом, томятся в ссылке за полярным кругом или в пустынях Средней Азии, должны выполнять принудительные работы и терпеть участь вместе с женами и детьми".236
В своем письме от 3 октября 1930 г., адресованном Немецкой лиге прав человека, Бруцкус обращает внимание на жестокости коллективизации, называя ее "катастрофой, равную которой едва ли можно найти в истории Европы!" "Тысячи "кулаков",-с горечью писал ученый, - по приказу местных властей были расстреляны без всякого судебного решения. Сотни тысяч были сосланы в северные леса на принудительные работы... Миллионы людей, мужчины, женщины и прежде всего дети при этом погибли от холода и голода".237 Возмущаясь пассивностью Немецкой лиги прав человека, молчаливо взирающей на то, как в советской России "пролиты потоки крови лучшей части русского населения, духовная элита великого народа систематически уничтожается", Бруцкус выражает надежду на то, что Лига все же "осознает свой долг бороться против такой бесчеловечности и начнет энергичную компанию против варварских злодейств".238
Бруцкуса глубоко огорчила реакция некоторых выдающихся интеллектуалов Запада (А. Энштейна, С. Цвейга и др.) на расстрел в сентябре 1930 г. в подземельях ГПУ без судебного разбирательства 48 известных русских специалистов во главе с проф. Рязанцевым и проф. Каратыгиным. Суть этой реакции сводится к тому, что и Эйнштейн, и Цвейг полагали, будто возможность вины расстрелянных нельзя считать исключенной. Бруцкус направляет письма и тому, и другому. В письме Эйнштейну, например, он пишет о своей глубокой боли, вызванной тем, что "для ведущего ученого нашего поколения ... вопрос, можно ли уничтожить человеческую жизнь тайным способом, еще не решен окончательно и бесповоротно".239 Таким же упреком проникнуто послание Цвейгу.
Для Бруцкуса неприемлема любая принудительная диктаторская система, как бы она не именовалась-коммунизмом, или фашизмом. Незадолго до своей кончины Бруцкус написал письмо будущему Нобелевскому лауреату Ф. Хайеку, убеждая его организовать протест британских интеллектуалов против антисемитских зверств нацистов. Их метод "оценивать людей как домашних животных не по их духу, а по телу" отбрасывает нас назад "в глубокое варварство".240
Таким образом, Бруцкус был решительным противником тоталитаризма, считая свободу, демократию высшей ценностью человечества. Вполне понятно, поэтому, что он не мог оставить без рассмотрения известный тезис Энгельса и Маркса о социализме как "царстве свободы". "Ведь это не случайно оброненная фраза, это одна из основ их учения об обществе будущего".241 Представляется, что истолкование этого тезиса, сделанное Бруцкусом, наиболее точно отражает его смысл. Капитализм, по мнению классиков, есть "царство необходимости", поскольку его развитие осуществляется стихийно и циклически. Периоды оживления и подъема сменяются фатально обрушивающимися на общество экономическими кризисами, которые капиталисты и предприниматели, не желая того, сами же и подготавливают, будучи не в состоянии их предотвратить.
Действуя в соответствии с установками "научного" социализма, общество становится хозяином собственной судьбы. Здесь регулятором общественной жизни выступают уже не стихийно действующие объективные законы, а разум и воля, что позволяет избегать нежелательных явлений и процессов. Организовав свое хозяйство согласно единому народнохозяйственному плану, разработанному Центром, социалистическое общество и совершает свой счастливый прыжок в "царство свободы".
Однако, замечает Бруцкус, Маркс и Энгельс не осуществили более глубокого исследования того строя, к революционному осуществлению которого они призывали. Отсюда, и идея "царства свободы" оказалась весьма поверхностной и, по существу, не разработанной.242
Что же на самом деле стоит за красивыми словами? Очевидно, пишет Бруцкус, что уготованное марксизмом "царство свободы" не имеет ни малейшего отношения к свободе индивидуума, личности. Наоборот, во имя того, чтобы взять судьбу в свои руки и свободно располагать ею, общество лишает человека какой бы то ни было индивидуальной свободы. Но если речь у классиков идет об общественной свободе, то через какой орган общество осуществляя свое "свободное самоопределение"? Есть только один ответ- через государство. Следовательно, продолжает ученый, мысль Маркса о безгосударственном бытии социалистического общества должна быть решительно отринута, как раз именно при социализме государство "является во всемогуществе и политической, и экономической власти", становясь тем Левиафаном Гоббса, "который без остатка поглощает личность".243 Но лишив личность всех ее прав и отдав ее в полное распоряжение государства, сумеют ли коммунисты решить проблему организации народной власти? Ученый напомнил, что "история знает немало разбитых иллюзий, и настоящий проект организации коммунистической власти через испытания истории еще не прошел".244
Да, к тому времени, когда писались им эти строки (начало 20-х годов), коммунистическая власть еще не прошла через "испытания истории", но семь последующих десятилетий явились серьезными испытаниями для этой власти, настолько серьезными, что она их не выдержала. Но уже в начале 20-х годов Бруцкус предвосхитил ряд будущих черт социалистического государства, в частности, его деспотический характер, появление партийной олигархии, наделенной всемогущей властью, и др., а вышеприведенные фрагменты из его писем свидетельствуют о том, что ученый успел сам написать об оправданности самых худших его опасений.
Таким образом Бруцкус представил исчерпывающий анализ марксистско-ленинского миросозерцания, согласно которому человечество стремится к конечному блаженному состоянию, "строение этого блаженного состояния известно, и соответствующий механизм остается только осуществить идеалистическим подвигом. В новом обществе, в котором идеал уже осуществлен, свобода личности не нужна, ибо ей нечего творить в совершенном обществе. Зачем нужна свободная личность блаж. Августину в его "civitas Dei", и зачем она нужна Карлу Марксу в его социалистическом обществе?"245 И великая заслуга Бруцкуса состоит в том, что он, задолго до Ф. Хайека, убедительно показал, что дорога, ведущая, как казалось классикам, к коммунистическому храму, на самом деле вела не к нему, а была и остается дорогой к рабству.
Но есть, говорит ученый, и иное миросозерцание. Никакого конечного блаженного состояния нет и быть не может. Механизм осуществления рая на земле неизвестен. Счастье человечества заключается именно в вековечном движении, источником которого является свободная творческая личность. И великим преимуществом современной европейской цивилизации является то, что она это познала. "Для тех, кто стоит на почве такого миросозерцания, принцип свободной человеческой личности есть верховная ценность, это наш последний критерий. Этого нашего первородства мы не продадим за утопию земного рая, ибо в нем святой талисман европейской цивилизации".246 Какие прекрасные слова! И мы должны быть глубоко благодарны Борису Давидовичу Бруцкусу за то, что он так просто и убедительно показал, почему теоретические посылки "научного" социализма утопичны и при их практическом воплощении неизбежно приводят к закрепощению личности, деспотизму и диктатуре.
Э.Б. Корицкий, А.И. Васюков, Я.З. Захаров
Раздел I. Экономические воззрения Б. Бруцкуса
7. Концепция управления, хозяйственной свободы и демократии
а) О безгосударственном управлении
Бесконечная уверенность строителей нового общества в преимущественной эффективности социалистической системы хозяйства по сравнению с капиталистической, в неизмеримо более высоком чем при капитализме уровне производительности труда, сегодня способна вызвать улыбку у совсем не расположенного к юмору человека. Однако во времена Б. Бруцкуса эта уверенность носила всеобщий характер, она закладывалась в пятилетние народнохозяйственные планы, и мало кто мог позволить себе усомниться в безграничности возможностей социализма. Вспомним первую пятилетку, в которой ежегодный темп прироста в промышленности в целом определялся в 18%, в том числе по группе "А"- 20%, группе "Б"-17%. При подобных темпах продукция промышленности должна была через 5 лет увеличиться в 2,4 раза, через 10 лет-в 5,4 раза, через 15 лет-в 12,6 раз, через 20 лет- в 29,3 раза, через 30 лет-в 160 раз. "Итак, - комментировал эти цифры замечательный экономист-"генетик" В. Базаров, - менее чем через 20 лет мы по уровню промышленного развития далеко оставим за собой Сев. Америку (предполагая притом, что эта последняя, в свою очередь, будет развивать свою индустрию не медленнее, чем в настоящее время), а через 30 лет на каждого гражданина Советского Союза будет приходиться во сто раз больше промышленной продукции, чем в наши дни. Другими словами, еще при жизни современного поколения производительные силы СССР Достигнут такого мощного расцвета, что ... народы, населяющие территорию теперешнего Советского Союза смогут перейти к без-Тосударственному вольному коммунизму, начертав на своих знаменах девиз "От каждого по его силам, каждому по его потребностям"... Значит, не только наши дети, но и некоторые из нас, стариков, сподобятся собственными глазами увидеть предвозвещенный Энгельсом прыжок из царства необходимости в царство свободы и на пороге крематория успеют от всего сердца произне-ети "ныне отпущаеши".203
На чем же основывали большевики свою пламенную убежденность в более высокой производительности труда при социализме? Прежде всего, разумеется, на "огромной созидательной силе плановой организации хозяйства", преодолевающей пресловутую капиталистическую анархию и расточительство. Здесь, с точки зрения "научного" социализма, кроется буквально неисчерпаемый источник экономических чудес. Но не единственный. С уничтожением рынка и с ликвидацией ненавистной фигуры предпринимателя устраняется и основное антагонистическое противоречие буржуазного общества- противоречие между рабочими и капиталистами. С уходом же с исторической сцены эксплуататоров умами и сердцами трудящихся всецело завладевает чарующая перспектива "отныне и всегда" работать не на "дядю Сэма", а исключительно на себя и свое общество. И работать, естественно, не за материальное вознаграждение, значимость которого будет неуклонно убывать до полного нуля. Нет, просто труд станет нормальной потребностью здорового организма. Все это неизбежно повлечет за собой коренное изменение самой природы трудящегося человека, формирование новой социальной психологии, которая обеспечит гигантский прирост производительности труда.
Но особенно поразительные тенденции "научный" социализм усмотрел в развитии социалистического управления и государственности. Оказывается, с техническим прогрессом управленческий труд будет неизбежно упрощаться и тем самым делаться доступнее все большему и большему количеству людей, включая людей "от сохи", "от станка" и, конечно же, всех "кухарок". Поголовное привлечение "всех граждан к непосредственному и ежедневному несению своей доли тягот по управлению государством"204 в конечном счете приведет к полному упразднению управленческой функции вообще, ибо в новом обществе управление людьми уступит место "управлению вещами".
Отомрет, как известно, и само государство, заняв в музее истории место рядом с ручной прялкой и бронзовым топором. Это и будет означать прыжок общества "из царства необходимости в царство свободы", в котором оно будет пребывать в "блаженном безгосударственном состоянии", обещанном, кстати говоря, не только "научным" социализмом, но и "антинаучным" анархизмом.205
Надо сказать, что вся эта гипотетическая конструкция вызвала у Б. Бруцкуса чувство, как он сам деликатно выразился, "глубокого недоумения",206 а ее осуществимость возможна, по Бруцкусу, в единственном случае: если после утверждения социализма люди "претворятся в ангелов".207
Прежде всего, сильные сомнения у ученого возбудили утверждения социалистов о формировании у трудящихся после социального переворота новой психологии, устремленной на достижение более высокой производительности и интенсивности труда. Да, говорит Бруцкус, с ликвидацией предпринимателей имевший место в производстве антагонизм между ними и рабочими, естественно, устраняется. Но следует ли ожидать, что с уничтожением частной собственности в сознании рабочего класса произойдет полное отождествление его интересов с интересами общества? Нет, отвечает ученый, такие коренные перемены в психологии трудящихся вряд ли осуществимы, поскольку "человек в своей экономической деятельности руководится эгоистическими мотивами", носящими всеобщий характер. Это не означает, что в социальной жизни вообще нет места альтруистическим чувствам. Но последние проявляются людьми, как правило, не в производственной деятельности, а в высшей творческой работе, в борьбе за нетленные ценности, наконец, в интимной жизни. "Но ошибочно ожидать от людей, чтобы они бескорыстно изо дня в день пекли хлеб, тачали сапоги или шили платье и даже не для ближних, а для дальних, которых они, может быть не знают и не видят... Спиноза писал свои трактаты из глубокой душевной потребности, он написал бы их и в том случае, если бы ему грозила за это тюрьма, но oстекла он, конечно, гранил за вознаграждение. И я не задену ничьего религиозного чувства, если скажу, что создатель религии любви за свою проповедь принял крестную смерть, но, если он раньше был плотником, то плотничьи работы он исполнял за вознаграждение,-это так, если в нем было человеческое естество".208
Какое блестящее, прямо-таки виртуозное обоснование значимости материального интереса в общественной жизни! Именно материальный интерес, являясь универсальным принципом, должен быть в центре любого социально-экономического устройства. "Только отрицая основные законы человеческой природы, можно строить экономическую жизнь, не исходя из указанного положения политической экономии".209 Увы, семь десятилетий строительства социализма мы игнорировали (то в большей, то в меньшей степени-но всегда!) этот объективный закон человеческой природы, надеясь преобразовать ее в согласии "с великим учением"...
Показав неоправданность и несбыточность ожиданий "громадного подъема производительности народного хозяйства" после октябрьского переворота ("никаких чудес не случилось, но вольно было их ожидать"),210 Бруцкус на этом, однако не поставил точку. В своем дальнейшем анализе он выдвинул и обосновал положение, согласно которому социалистическая организация хозяйства неизбежно будет отличаться "громадным консерватизмом и инерциен".211 Главный корень зла здесь автор усматривает в механистичности подхода марксизма к анализу управленческо-производ-ственной проблематики, в недооценке "научным" социализмом роли и значения профессиональных организаторов экономики или, говоря более современным языком, менеджеров.
В соответствии с таким подходом сразу после большевистского переворота профессиональные организаторы в своей подавляющей массе были разогнаны. Тысячами заводов и фабрик, объединений и комбинатов, совхозов и колхозов руководили лица, едва разбиравшиеся в "четырех действиях арифметики" и обладавшие единственным "достоинством"-партбилетом. Да что там заводы и фабрики! Оторвавшись от "сохи" и "станка", они управляли целой страной. Сталин и Молотов, Ворошилов и Каганович-сколько было таких руководителей, занимавших ключевые посты на самой верхней ступеньке управленческой лестницы, так и не получивших даже обычного образования? Результаты подобного управления сегодня слишком хорошо известны, чтобы о них вновь и много говорить. Ясно, и это следует недвусмысленно подчеркнуть, что ленинский тезис о кухарке, управляющей государством, надежды вождя мирового пролетариата на постоянное упрощение управления, "убывание" вплоть до полного исчезновения управленческой функции оказались беспочвенными и потерпели решительное фиаско.
Но дело не только в некомпетентности кухарок. Нетрудно вообразить себе на посту директора того или иного социалистического предприятия человека с блестящим общим и даже специальным образованием, с внушительным хозяйственным опытом. Перед "кухаркой" у него будут неоспоримые преимущества. Но тем не менее, если верить Бруцкусу, и от такого руководителя не следует ждать "той полезной работы", которую дают менеджеры капиталистического производства.
Ведь что должен уметь делать искусный организатор? Прежде всего-бережно относиться к основному капиталу, экономить материалы, постоянно искать и находить удачные комбинации капитала и труда, источники сырья, подходящие рынки сбыта и т. д. и т. п. Без всех этих предпосылок производственная структура обречена на непродуктивность даже при условии самого усердного и умелого труда рабочих. Подобной высоко ответственной роли организаторов отвечает, по Бруцкусу, психология капиталистического предпринимателя. "На него падает риск предприятия, и он первый выигрывает от его успехов. Отсюда громадное напряжение его воли. Его труд никем не нормируется - он определяется потребностями дела".212
Совершенно иной является психология социалистического организатора. "Здесь он чиновник и не больше".213 Размеры его трудового вознаграждения, как правило, не намного превышают заработки рабочих (таковы уж эгалитарные установки в социалистическом обществе) и, следовательно, не должным образом стимулируют организаторский труд. Риск предприятия лежит не на нем, он мало теряет от неудачи и почти ничего не выигрывает от успеха.214 Поэтому его удел-формальная исполнительность, для творчества же в области управления этого явно недостаточно. Здесь остро необходимы такие качества, как энергия, активность, "хозяйский глаз", и когда всего этого нет, "рушатся дома, тонут суда, ломаются станки и разворовываются материалы". Надо ли говорить, что это утверждение Бруцкуса может быть смело внесено в перечень (надо сказать весьма солидный) тех его высказываний, которые во всей полноте, без малейших отклонений подтвердились последующей практикой "построенного" и "развитого" социализма.
Естественно осудил Бруцкус и концепцию безгосударственного бытия коммунистического общества, в соответствии с которой с исчезновением классового разделения отомрет и само государство, как организация классового господства. Это утверждение Бруцкус называет "чрезвычайно странным". Оно основано на заблуждении, будто при социализме управление людьми уступит место управлению вещами. Нет, говорит ученый, и при социализме организация производства включает в себя не только отношение людей к природе ("управление вещами"), но и отношения между самими людьми ("управление людьми"), поскольку оно, это производство, предполагает и "сильнейшую дифференциацию", и "обширную интеграцию труда граждан", и "строжайшее координирование всех отраслей народного хозяйства". Следовательно, ему присущи "весьма сложные взаимоотношения между гражданами на почве неизбежной между ними иерархии в процессе производства", которые регулируются правом. А раз так, то "должна существовать и принудительная организация - государство, которое бы своим авторитетом поддерживало данный строй правовых отношений".215
Бруцкус удивлен крайне односторонним определением государства только как организации классового господства.216 Правда, он не развивает подробно другого подхода к определению государства, и, видимо, по той причине, что в XVIII-XIX вв. он был детально разработан в немарксистской литературе. Суть альтернативного, и, вероятно, гораздо более обоснованного, подхода состоит в том, что государство не есть порождение лишь классового разделения общества, оно возникает там и тогда, где и когда общество не может решать задачи своего самоуправления без специального аппарата. Иными словами, оно-продукт общественного разделения труда, отпочкования функции управления в самостоятельный вид профессиональной деятельности. Из констекста высказываний и суждений Бруцкуса достаточно ясно, что он - убежденный сторонник именно такой концепции государства. Ее справедливость вряд ли может быть подвергнута сомнению. Даже на сегодняшний день нет никаких данных, хоть как-то подтверждающих столь невероятную гипотезу об "отмирании" государства. Скорее всего, возникновение в обозримом будущем такой ступени развития производства, на которой исчезнет общественное разделение труда, связанное с различной мерой реального права (в его экономическом, престижном и функциональном выражении), невозможно в принципе. А следовательно, остается возможным разговор не об отказе от государственной организации общества, а о желательности той или иной ее конкретной формы.
Теория отправления управленческой функции "каждой кухаркой", декларированная "научным" социализмом, в своих предположениях и намерениях оказалась утопичнее самого "утопического социализма". Ведь в прогнозах последнего обществом, как правило, руководили все-таки интеллектуалы, просвещенные промышленники, философы, аристократы духа и т. п., то есть какая-то стоящая над обществом профессионально руководящая и в смысле информационной вооруженности превосходящая остальных сила. "Научный" же социализм в качестве идеала общественных отношений утверждает противоестественную и совершенно неосуществимую для современных производительных сил универсализацию социальных функций (совмещение управленческого труда со всеми прочими общественными обязанностями в жизни каждого члена общества). Кроме того, утопична сама возможность управления обществом наименее инициативными и наименее информативно вооруженными слоями его, функционально прикованными к техническим орудиям своего труда. Б. Бруцкусу, как нам предоставляется, удалось это убедительно доказать.
б) Трактовка экономической и политической свободы
"Мы не бросим социализму упрека за то, что он не в состоянии осуществить обетовании Маркса о безгосударственном бытии,-великодушно заявляет Бруцкус.-Но зато мы не можем просто положиться и на обещание научного социализма осуществить царство свободы; мы должны рассмотреть, имеются ли для этого в социализме соответствующие экономические предпосылки".217 Да, не поверил Бруцкус на слово марксизму-ленинизму, пообещавшему людям "царство свободы", и как истинный ученый провел собственную, весьма придирчивую экспертизу этого соблазнительного обещания. Результаты экспертизы Бруцкуса оказались для Ленина и большевиков ошеломляющими, ведь их суть выражена ученым с предельной четкостью: социализм и свобода несовместимы. Естественно, подобный вывод, развеявший еще одну легенду марксизма - о "царстве свободы", не мог встретить понимания у правящего режима, и крамольный автор вскоре был изгнан из отечества.
Рассмотрим же систему доказательств, приведенных в анализе Б. Бруцкуса. Автор выделяет три основных элемента хозяйственной свободы: 1) свободу хозяйственной инициативы; 2) свободу организации потребления; 3) свободу труда.218
Свобода хозяйственной инициативы является, по Бруцкусу, абсолютно необходимым условием для всестороннего, гармоничного развития личности, творческого проявления всех ее потенций. Но едва ли не еще большим благом оборачивается свобода хозяйственной инициативы для всего общества в целом. Именно ей, прежде всего, обязан мощный прогресс производительных сил, достигнутый во всех без исключения развитых индустриальных державах с конкурентно-рыночной экономикой. Дух состязательности, стремление каждой хозяйственном структуры выполнять ту или иную производственно-коммерческую функцию лучше, качественнее и дешевле других обеспечивают высокий динамизм всего народного хозяйства.
Нетрудно видеть, говорит Бруцкус, что условия для проявления свободы хозяйственной инициативы в социалистическом обществе гораздо менее благоприятны. Главную причину этого печального явления ученый усматривает в том, что социализм убивает значительную часть тех стимулов, которые в капиталистическом мире создают атмосферу предприимчивости. И речь здесь вовсе не идет о научных открытиях, которые, как правило, делаются не из корыстных мотивов, "а из неугасимого устремления человеческого духа к истине".219 Сами по себе научные открытия и изобретения, не внедренные в хозяйственную практику, представляют собой сугубо теоретический интерес, не более. Поступательное движение производительных сил они обеспечивают лишь тогда, когда претворяются в жизнь предприимчивыми организаторами-практиками, умеющими найти самую удачную комбинацию факторов производства для создания того или иного продукта с наименьшими затратами. Речь, следовательно, идет о том, чтобы предприниматели сумели "отыскать новые, более дешевые, или совершенные средства для удовлетворения потребностей или... наметить вновь назревающую общественную потребность, найти дешевые способы ее удовлетворения".220 И в отличие от ученых и изобретателей, предприниматели не могут удовольствоваться одними идеальными устремлениями-их влечет к деятельности жажда обогащения.
Но как раз этот, играющий роль двигателя прогресса интерес отсекается социализмом, ибо он противоречит его эгалитарным установкам. И даже если гипотетически допустить, что во главе структурных ячеек экономики будут поставлены компетентные, талантливые, небезразличные к научно-техническим достижениям организаторы, их предприимчивость неизбежно будет погашена, а то и вовсе парализована всеобщей, тотальной бюрократизацией хозяйственной жизни. Ведь и при самом удачном замещении высших постов любое новшество, например, должно быть оценено только в определенном месте, что начисто исключено в конкурентно-рыночном хозяйстве, где состязающиеся друг с другом организаторы с величайшим вниманием относятся ко всем новинкам, с жадностью хватаются за каждую из них, и где наличие ценностного учета существенно упрощает оценку всех предлагаемых новаций.
Да, Бруцкус предвосхитил одну из самых неразрешимых проблем социалистического хозяйствования. Три четверти XX столетия на i/6 части земного шара основным критерием эффективности труда руководителя являлось выполнение и перевыполнение плана. Число же спускаемых сверху плановых показателей неизменно возрастало "по мере совершенствования хозяйственного механизма". Так, уже в годы зенита горбачевской перестройки крупнейшие хозяйственники страны продолжают традиционно жаловаться на ограничение Центром их экономической инициативы и самостоятельности. А. И. Бужинский, зам. генерального директора объединения "АВТОЗИЛ", в 1987 г. буквально поразил общественность своим сообщением, заявив, что свыше 1,5 тысячи показателей регламентируют деятельность объединения.221
Конечно, и в условиях столь жестко централизованной системы было немало руководителей, действовавших инициативно, находчиво, вопреки частоколу инструкций и бюрократических препон, не считавшихся с постоянной опасностью начета, выговора, а зачастую и уголовного наказания. Однако более репрезентативным, как это и предвидел Бруцкус, был тип хозяйственника неинициативного, избегающего каких бы то ни было новшеств, нередко таивших в себе угрозу его собственному благополучию, и действующего поэтому в строгом соответствии с бесчисленными указаниями сверху, опутывавшими руководителей по рукам и ногам. Для подавляющего большинства советских организаторов была непреодолимой инерция бесконечных "согласовании" с вышестоящими уровнями, они всегда "утрясали" свою "предприимчивость" в самых различных инстанциях, проявляя чрезвычайную инертность и робость в смысле каких-либо начинаний, не имевших аналога в их практике. Не привыкшие к самостоятельным действиям, они с помощью всевозможных ограничительных мер и запретов бюрократического характера замораживали или уничтожали "на корню" и многие интересные инициативы своих подчиненных.222 Можно ли представить себе нечто подобное в конкурентной экономике?
Второй компонент хозяйственной свободы-свобода в сфере потребления. Не создавая условий, способствующих проявлению хозяйственной инициативы, социализм, говорит Бруцкус, в еще меньшей степени в состоянии обеспечить свободу в сфере потребления.
В основе столь категоричного и неутешительного для правящего режима вывода лежит достаточно резонное утверждение Бруцкуса, согласно которому организация социалистического производства по существу никак не ориентирована на запросы потребителя. И действительно, с самого начала социализм стал системой, предполагающей, что единственным адекватным выразителем общенародных интересов (а все иные интересы считались чем-то второстепенным, производным) является вырабатываемый Центром народнохозяйственный план, который производители, "не рассуждая", обязаны выполнять, и в зависимости от выполнения которого оценивалась и стимулировалась их деятельность. В этой системе "начисто" отсутствовал потребитель, воля которого оставалась далеко в стороне от хозяйственного механизма. Исключив из своей орбиты потребителя, такой механизм создал тем самым благоприятные условия для атрофии принципа материальной заинтересованности производителей в качественных конечных результах их труда. Основным стремлением все более становилось стремление "выбить" легкий план и ресурсы и осуществлять производство ради производства, игнорируя реальный спрос, реальные потребности людей.
Из столь уродливой направленности социалистического производства неизбежно вытекала и тенденция к авторитарному распределению хозяйственных благ, к широкому распространению уравнительного подхода, основанного на жесткой регламентации Центром планового фонда зарплаты по абсолютной величине, что естественно, не могло обеспечить действенных связей оплаты труда с итогами работы трудовых коллективов и отдельных работников. "Принцип" гарантирования Центром основной части получаемых производителями доходов при практически любых результатах труда ("уравниловка") не мог стимулировать должным образом повышение его производительности и улучшение качества выпускаемой продукции.
Правда, отмечает справедливости ради Бруцкус, значительная часть марксистов дистанцируется от сторонников принципа авторитарного распределения хозяйственных благ, так называемых ортодоксальных коммунистов. Однако эти либеральные марксисты просто не понимают той внутренней связи, которая существует между различными социалистическими течениями и которая на самом деле гораздо глубже, нежели различающие их концептуальные оттенки. Марксисты, отгораживающие себя от большевиков, полагают, что социалистическое государство должно платить своим гражданам за труд некими бонами, в обмен на которые они могли бы себе свободно выбирать хозяйственные блага. Но поскольку и при этом подходе цены устанавливаются независимо от рыночных запросов, административно, постольку между спросом и предложением практически не может установиться равновесия. "На одни хозяйственные блага цены будут слишком низки, и спрос на них превысит предложение, а на другие хозяйственные блага цены будут слишком высоки, и спрос на них отстанет от предложения. Очевидно, что было бы нелепо первые предоставить тем, кто их случайно раньше захватил, а вторые оставить гнить на складах. И те, и другие остается авторитарно распределять".223
Авторитарное распределение хозяйственных благ, таким образом, как это доказал Бруцкус, является имманентной закономерностью экономической системы социализма, отрицающей рыночное регулирование цен. И семь с половиной истекших десятилетий наглядно продемонстрировали справедливость и этого вывода Бруцкуса. Было все: и система "фондирования" средств производства, и "пайковое" распределение, и "карточки", и километровые очереди за "дефицитным" товаром, и закрытые "спецраспределители" разного ранга для номенклатурных партийных, советских и хозяйственных руководителей. Не было только одного на всем протяжении "реального" социализма - подлинного рыночного равновесия между спросом и предложением, только и способного обеспечить отказ от "командного" распределения.
Вполне логичен и последующий вывод Бруцкуса - верховное распределение из единого Центра отвергает естественное право человека на свободное удовлетворение потребностей. А это означает, что "я обязан есть то, пусть прекрасно изготовленное, блюдо, которое мне предлагает наша коммунальная столовая; это значит, что я не вправе выбрать ту мебель, которая мне по душе; это значит, что молодая барышня обязана надеть не ту шляпку, которая ей к лицу".224
Это, далее, означает, что человек не свободен в удовлетворении и своих высших духовных потребностей, ибо предел возможностей социализма-обеспечение лишь свободного удовлетворения элементарных духовных запросов. "Если все печатное дело находится в руках государства, то довольно трудно себе представить, чтобы оно стало печатать интересующие гражданина произведения метафизической философии, когда оно их в лучшем случае считает бесполезными, или чтобы оно стало строить церкви, когда государственная власть относится к религии отрицательно".225 Нужны ли здесь комментарии!
Наконец, третья составляющая принципа хозяйственной свободы-свобода труда. По мнению Бруцкуса, внутренняя связь между социализмом и принудительной организацией труда так и не была выяснена большевиками в полной мере. Скорее всего они полагали такую организацию временной мерой, детерминированной условиями гражданской войны. В принципе же они апеллировали, как уже отмечалось, к новой социальной психологии трудящихся, которые по-новому, осознанно будут относиться к труду. Как отмечал В. И. Ленин, "впервые после столетий труда на чужих, подневольной работы на эксплуататоров является возможность работы на себя, и притом работы, опирающейся на все завоевания новейшей техники и культуры".226 Ростки такого нового отношения к труду, как известно, Ленин усмотрел в первых коммунистических субботниках, указывая, что "в этом, чрезвычайно малом, явлении стало проявляться кое-что коммунистическое".227 Труд, считали большевики, превратится в главный смысл жизни каждого человека, у всех членов общества выработается привычка, внутренняя потребность "добровольно и по своим склонностям трудиться для общественного блага".228
И только один из наиболее решительных и последовательных вождей русского коммунизма, пишет Бруцкус, интуитивно уловил органическую связь социализма с принудительной организацией труда. Бруцкус не называет его имени, но есть все основания полагать, что этим вождем был Л. Троцкий. Ознакомление с его работами убеждает в правомерности такого предположения. В самом деле, размышляя о характере труда при социализме, Троцкий утверждал, что "вольнонаемный труд взорвал себя в империализме, и тем самым создались условия для новой организации труда, для организации труда на принудительной общественной основе, т. е. на основе социализма".229
Будет ли принудительный труд производительным? Троцкий, как правоверный марксист, в этом просто не сомневался. "Говорят, что принудительный труд непроизводителен. Если это верно, то все социалистическое хозяйство обречено на слом, ибо других путей к социализму кроме властного распределения хозяйственным центром всей рабочей силы страны, размещения этой силы соответственно потребностям общегосударственного хозяйственного плана, быть не может".230
Что же означает, по Троцкому, понятие "принудительного труда"? Это-"такой труд, когда каждый работник занимает определенное место, указанное ему областными, губернскими или уездными хозяйственными органами. Труд регламентированный- применяемый не стихийным путем купли-продажи, а на основе хозяйственного плана, который обнимает всю страну, охватывая весь рабочий класс. Это и есть понятие трудовой повинности, которое всегда входило в программу социалистов".231 И если кто-то отказывается работать там и столько, где и сколько ему предписано органами государства, он должен быть подвергнут репрессии, которая есть "необходимое орудие социалистической диктатуры".232
Как видно, для Троцкого характерно понимание неразрывной связи социализма и принудительной организацией труда, и признание такого труда непродуктивным равносильно признанию невозможности существования социализма как особого общественного строя, И прав Бруцкус-только такое понимание верно улавливает еще одну закономерность формирования и функционирования экономической системы социализма. Однако на ее констатации заканчивается совпадение точек зрения Троцкого и Бруцкуса, поскольку первый оценивает ее со знаком "плюс", а второй весьма скептически. Жизнь, как известно, подтвердила правоту Бруцкуса, проявившего свойственную ему проницательность и при рассмотрении данного вопроса.
В условиях рыночной экономики, пишет ученый, при отставании предложения от спроса цена на данный товар повышается, в обратной ситуации-понижается. Движение товарных цен отражается и на уровне заработной платы в различных отраслях народного хозяйства, что неизбежно влечет за собой межотраслевой перелив труда в соответствии с общественными потребностями. Но в социалистической экономике колебания в спросе и предложении не отражаются на административно фиксированных ценах, а оплата труда работников подчинена эгалитарному принципу. Отсюда, социалистическое хозяйство, будучи лишенным механизма рыночного распределения труда в соответствии с общественными потребностями, закономерно предполагает репрессивную, принудительную организацию труда, как и пишет об этом Троцкий. Но надо ли в XX столетии доказывать, "что принудительный труд является менее производительным, чем свободный труд?"233 Нет, ответим мы на риторический вопрос Бруцкуса, в этом сегодня уже нет ни малейшей нужды.
Как подлинный ученый, Бруцкус не мог ограничиться лишь экономическим анализом, рассмотрение экономической системы социализма он увязал с характеристикой политических аспектов общественной жизни. Автор согласен с постулатом "научного" социализма, в соответствии с которым "публично-правовые институты не могут висеть в безвоздушном пространстве, ... у них должен быть экономический фундамент".234 В самом деле, капиталистическое общество декларировало права человека и гражданина, и эта декларация прочно связана с его экономическими устоями: свободной конкуренцией, свободным потреблением, свободным трудом и, самое главное, принципом неприкосновенной частной собственности. И пока, убежденно говорит Бруцкус, указанные экономические устои будут прочно стоять, до тех пор сохранит свое значение и декларация прав человека и гражданина.
Все перечисленные экономические устои, составляющие надежный фундамент всех современных развитых обществ, социализмом (и "научным" и реальным) отвергнуты. Но поскольку тем самым уничтожены экономические предпосылки индивидуальной свободы, в условиях социализма принципиально невозможна политическая свобода, которую коммунисты "с полной последовательностью... отрицают как институт буржуазного общества".235
Совершив государственный переворот в конституционной стране, быстро прогрессировавшей в направлении к демократии и свободе личности, большевики во главе с Лениным, Троицким, Сталиным и др. партийными деятелями установили режим свирепой диктатуры не только в области экономики, но, еще прежде, в политической, правовой и идеологической сферах, поставив под свой бдительный контроль все социально-экономические и интеллектуально-духовные процессы. Общественному сознанию настойчиво и целеустремленно навязывалась одна Великая и Беспорочная Идея, одна мировоззренческая модель, объявленная партократи-ческим Центром Истиной в последней инстанции. И все циркулировавшие в интеллектуальной жизни такого общества идеи и образы лишь многократно воспроизводили и несущественно варьировали эту модель, эту Великую Идею, ставшую главной духовной пищей большинства населения огромной страны. Неугодные же всесильному монополисту мысли, отступавшие от утвержденного стандарта отсекались, зачастую вместе с головами, в которых эти мысли возникали. Подобная односторонность неизбежно шла к страшному обеднению духовной жизни, творческого потенциала общества.
Б. Бруцкус-горячий сторонник демократии не только в своих теоретических работах. До последних дней своей жизни он оставался активным правозащитником и выдающимся гуманистом, сопоставимым по своим масштабам с великими гуманистами XX века А. Сахаровым и А. Солженицыным, беззаветно отстаивающими принцип свободы человеческой личности. В частности, одним из первых представителей русского зарубежья Бруцкус привлек внимание мировой общественности к большевистским репрессиям в советской России. В тюрьмах, писал он, сидят лучшие русские экономисты: Н. Кондратьев, А. Чаянов, Н. Макаров, Л. Юровский и др. Та же участь постигла и самых выдающихся русских историков во главе с "почтенным Нестором русских исторических источников" Платоновым. Бесчисленные "блестящие представители русской духовной жизни сидят под замком и засовом, томятся в ссылке за полярным кругом или в пустынях Средней Азии, должны выполнять принудительные работы и терпеть участь вместе с женами и детьми".236
В своем письме от 3 октября 1930 г., адресованном Немецкой лиге прав человека, Бруцкус обращает внимание на жестокости коллективизации, называя ее "катастрофой, равную которой едва ли можно найти в истории Европы!" "Тысячи "кулаков",-с горечью писал ученый, - по приказу местных властей были расстреляны без всякого судебного решения. Сотни тысяч были сосланы в северные леса на принудительные работы... Миллионы людей, мужчины, женщины и прежде всего дети при этом погибли от холода и голода".237 Возмущаясь пассивностью Немецкой лиги прав человека, молчаливо взирающей на то, как в советской России "пролиты потоки крови лучшей части русского населения, духовная элита великого народа систематически уничтожается", Бруцкус выражает надежду на то, что Лига все же "осознает свой долг бороться против такой бесчеловечности и начнет энергичную компанию против варварских злодейств".238
Бруцкуса глубоко огорчила реакция некоторых выдающихся интеллектуалов Запада (А. Энштейна, С. Цвейга и др.) на расстрел в сентябре 1930 г. в подземельях ГПУ без судебного разбирательства 48 известных русских специалистов во главе с проф. Рязанцевым и проф. Каратыгиным. Суть этой реакции сводится к тому, что и Эйнштейн, и Цвейг полагали, будто возможность вины расстрелянных нельзя считать исключенной. Бруцкус направляет письма и тому, и другому. В письме Эйнштейну, например, он пишет о своей глубокой боли, вызванной тем, что "для ведущего ученого нашего поколения ... вопрос, можно ли уничтожить человеческую жизнь тайным способом, еще не решен окончательно и бесповоротно".239 Таким же упреком проникнуто послание Цвейгу.
Для Бруцкуса неприемлема любая принудительная диктаторская система, как бы она не именовалась-коммунизмом, или фашизмом. Незадолго до своей кончины Бруцкус написал письмо будущему Нобелевскому лауреату Ф. Хайеку, убеждая его организовать протест британских интеллектуалов против антисемитских зверств нацистов. Их метод "оценивать людей как домашних животных не по их духу, а по телу" отбрасывает нас назад "в глубокое варварство".240
Таким образом, Бруцкус был решительным противником тоталитаризма, считая свободу, демократию высшей ценностью человечества. Вполне понятно, поэтому, что он не мог оставить без рассмотрения известный тезис Энгельса и Маркса о социализме как "царстве свободы". "Ведь это не случайно оброненная фраза, это одна из основ их учения об обществе будущего".241 Представляется, что истолкование этого тезиса, сделанное Бруцкусом, наиболее точно отражает его смысл. Капитализм, по мнению классиков, есть "царство необходимости", поскольку его развитие осуществляется стихийно и циклически. Периоды оживления и подъема сменяются фатально обрушивающимися на общество экономическими кризисами, которые капиталисты и предприниматели, не желая того, сами же и подготавливают, будучи не в состоянии их предотвратить.
Действуя в соответствии с установками "научного" социализма, общество становится хозяином собственной судьбы. Здесь регулятором общественной жизни выступают уже не стихийно действующие объективные законы, а разум и воля, что позволяет избегать нежелательных явлений и процессов. Организовав свое хозяйство согласно единому народнохозяйственному плану, разработанному Центром, социалистическое общество и совершает свой счастливый прыжок в "царство свободы".
Однако, замечает Бруцкус, Маркс и Энгельс не осуществили более глубокого исследования того строя, к революционному осуществлению которого они призывали. Отсюда, и идея "царства свободы" оказалась весьма поверхностной и, по существу, не разработанной.242
Что же на самом деле стоит за красивыми словами? Очевидно, пишет Бруцкус, что уготованное марксизмом "царство свободы" не имеет ни малейшего отношения к свободе индивидуума, личности. Наоборот, во имя того, чтобы взять судьбу в свои руки и свободно располагать ею, общество лишает человека какой бы то ни было индивидуальной свободы. Но если речь у классиков идет об общественной свободе, то через какой орган общество осуществляя свое "свободное самоопределение"? Есть только один ответ- через государство. Следовательно, продолжает ученый, мысль Маркса о безгосударственном бытии социалистического общества должна быть решительно отринута, как раз именно при социализме государство "является во всемогуществе и политической, и экономической власти", становясь тем Левиафаном Гоббса, "который без остатка поглощает личность".243 Но лишив личность всех ее прав и отдав ее в полное распоряжение государства, сумеют ли коммунисты решить проблему организации народной власти? Ученый напомнил, что "история знает немало разбитых иллюзий, и настоящий проект организации коммунистической власти через испытания истории еще не прошел".244
Да, к тому времени, когда писались им эти строки (начало 20-х годов), коммунистическая власть еще не прошла через "испытания истории", но семь последующих десятилетий явились серьезными испытаниями для этой власти, настолько серьезными, что она их не выдержала. Но уже в начале 20-х годов Бруцкус предвосхитил ряд будущих черт социалистического государства, в частности, его деспотический характер, появление партийной олигархии, наделенной всемогущей властью, и др., а вышеприведенные фрагменты из его писем свидетельствуют о том, что ученый успел сам написать об оправданности самых худших его опасений.
Таким образом Бруцкус представил исчерпывающий анализ марксистско-ленинского миросозерцания, согласно которому человечество стремится к конечному блаженному состоянию, "строение этого блаженного состояния известно, и соответствующий механизм остается только осуществить идеалистическим подвигом. В новом обществе, в котором идеал уже осуществлен, свобода личности не нужна, ибо ей нечего творить в совершенном обществе. Зачем нужна свободная личность блаж. Августину в его "civitas Dei", и зачем она нужна Карлу Марксу в его социалистическом обществе?"245 И великая заслуга Бруцкуса состоит в том, что он, задолго до Ф. Хайека, убедительно показал, что дорога, ведущая, как казалось классикам, к коммунистическому храму, на самом деле вела не к нему, а была и остается дорогой к рабству.
Но есть, говорит ученый, и иное миросозерцание. Никакого конечного блаженного состояния нет и быть не может. Механизм осуществления рая на земле неизвестен. Счастье человечества заключается именно в вековечном движении, источником которого является свободная творческая личность. И великим преимуществом современной европейской цивилизации является то, что она это познала. "Для тех, кто стоит на почве такого миросозерцания, принцип свободной человеческой личности есть верховная ценность, это наш последний критерий. Этого нашего первородства мы не продадим за утопию земного рая, ибо в нем святой талисман европейской цивилизации".246 Какие прекрасные слова! И мы должны быть глубоко благодарны Борису Давидовичу Бруцкусу за то, что он так просто и убедительно показал, почему теоретические посылки "научного" социализма утопичны и при их практическом воплощении неизбежно приводят к закрепощению личности, деспотизму и диктатуре.
Опубликовано 16 ноября 2004 года
Новые статьи на library.by:
ЭКОНОМИКА:
Комментируем публикацию: Экономические воззрения Б. Бруцкуса. Концепция управления, хозяйственной свободы и демократии
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1100631388 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций