В статье рассматривается проблема перехода писателей восточнославянских народов (Григорий Квитка-Основьяненко, Винцент Дунин-Марцинкевич) от творчества на доминирующем - русском и польском - литературном языке к творчеству на национальном языке - украинском и белорусском. Указывается на связь жанра и тематики их произведений с языком потенциальной читательской аудитории. This article deals with the problem of how eastern-Slavic writers, such as Hryhory Kvitka-Osnovyanenko, or Winccnty Dunin-Marcinkiewicz, were turning from the dominant language, be it Russian or Polish, to writing in their national language, Ukrainian, or Belorussian. It is stressed, that the genre and thematic of their works were connected with the language of their potential readership.

Ключевые слова: автор, адресат, Квитка-Основьяненко, Дунин-Марцинкевич, язык, нация, билингвизм.

Проблема восприятия автором читательской аудитории усложняется, когда речь заходит об авторах, пишущих на чужом языке или на нескольких языках¹. Если говорить о литературном процессе первой половины XIX в., показательной можно считать позицию Гр.Ф. Квитки-Основьяненко, писателя второго ряда пушкинской эпохи - если говорить о русской литературе - и признанного родоначальника украинской прозы нового времени. Однако двуязычная специфика его творчества в интересующем нас аспекте практически не рассматривалась, несмотря на то, что вопрос напрашивался сам собой - два разных языка в данном случае, на наш взгляд, предполагали разные читательские аудитории².

Гр. Ф. Квитка, судья из г. Харькова, изначально позиционировался в своем русскоязычном литературном творчестве как писатель-провинциал или как "этнографический" писатель. Лоббируя публикацию своих произведений в столичных журналах и прохождение их через цензуру, Квитка всячески подчеркивает свою причастность именно к русскому литературном процессу: "С восторгом читаем "Рославлева" и гордимся, имея собственные свои романы, не уступающие, но по

Федута Александр Иосифович - канд. филол. наук, доцент Европейского гуманитарного университета (Вильнюс).

¹ Очевидно, что, например, русскоязычное творчество В. Сирина и англоязычное творчество писавшего на русском языке под этим псевдонимом В. В. Набокова имеют различных адресатов - с различным жизненным и культурным опытом. Оборотная сторона этой же проблемы - идентичность авторов, публикующихся под несколькими псевдонимами, например Эмиль Ажар и Ромен Гари.

² Скажем, в отличие от французских стихов Л. С. Пушкина, Ф. И. Тютчева и А. К. Толстого, на наш взгляд, вовсе не предполагавших некоего отличного от своей повседневной читательской аудитории читателя-"француза". Наоборот: двуязычные писатели ориентировались на двуязычных читателей.

общему признанию превосходящие из иностранных отличные" [1. Т. 7. С. 191]. "Граф Бенкендорф отнесся ко мне, прося статьи в альманах В. А. Владиславлева на 1840 год, издаваемый с благотворительною целью. Я выслал" [1. Т. 7. С. 219]. "Приятно было для меня извещение Ваше, что Николай Алексеевич г. Полевой обратил на меня внимание. Чтя талант его, дорожа суждениями такого человека, отзыв его в "С[ыне] Отечества]" очень лестен для меня. Как русский благодарен в особенности за все труды его; след[овательно], расположение его и доброе слово о моих слабых занятиях приятны [...]" [1. Т. 7 С. 225]³.

Вместе с тем, существует серьезный аспект: позиционирующийся как "провинциальный" и "этнографический" литератор, Квитка вынужден активно использовать украиноязычные вкрапления - скажем, в наиболее известном его драматическом произведении, комедии "Шельменко-денщик", заглавный герой говорит на украинском языке, в то время, как остальные - на русском. Украинский язык становится для Квитки своего рода маркером: Шельменко выступает как представитель народа, защищающий право своего господина и его возлюбленной на свободное чувство. Несмотря на кажущуюся близость языков и культур, Квитка вынужден интересоваться у М. П. Погодина (письмо от 10 июня 1831 г.): "Хотел было [...] послать Вам моего "Шельменка", отданного за плутовство в рекруты, но еще не получил разрешения от цензуры на выпуск его в публику. По выпуске обязан буду препроводить его к Вам, как моему покровителю. Не знаю, понятен ли Вам малороссийский простонародный язык? Что Вы про "Шельменка" скажете? А наши земляки им довольны" [1. Т. 7. С. 191]⁴.

Вопрос о существовании украинского языка и возможности создания художественной литературы на украинском языке был далеко не надуманным. Формально украинский язык в тот период существует в определенных кругах публики. Как отмечает Е. П. Гребенка (письмо Н. Н. Новицкому от 7 марта 1834 г.), "Петербург есть колония образованных малороссиян. Все присутственные места, все академии, все университеты наводнены земляками, и при определении человека на службу малоросс обращает особенное внимание как un homme d'esprit" [3. Т. 3. С. 566], а "государыня выезжает четверкою лошадей, и на запятках наши два малороссийские камер-казака. Государь часто, говорят, шутит с ними на малороссийском языке" [3. Т. 3. С. 567]. Но хотя такая благожелательность к украинцам действительно имела место (начиная с конца XVIII в., когда выходцы из Малороссии играли большую роль в политической жизни страны, и в особенности после польского восстания 1830 - 1831 гг., в противовес нелояльным полякам -вплоть до возникновения у властей подозрения в возможности и украинского, а не только польского сепаратизма) (см. [4. С. 62 - 88]), статус украинского языка как языка литературного подвергался сомнению. Так, Квитка в письме П. А. Плетневу (от 15 марта 1839 г.) сообщает: "По случаю, был у меня спор с писателем на малороссийском наречии. Я его просил написать что-то серьезное, трогательное. Он мне доказывал, что язык неудобен и вовсе не способен. Знав его удобство, я

³ Позиция Н. А. Полевого по вопросу о литературной пригодности украинского языка была жесткой: он был убежден, что по-настоящему талантливый человек может и должен писать исключительно на русском языке. В опубликованной в редактируемом им "Сыне Отечества" рецензии на издание "Кобзаря" (1840 г.) анонимный рецензент (по мнению Г. Ю. Грабовича - сам редактор) пишет: "[...] пусть однако ж и люди сомнительного дарования пишут, как им угодно: г-ну Гребенке, например, можно даже посоветовать писать по-малороссийски: и ему славнее, и русским писателям легче. Но жаль видеть г-на Шевченка, когда он уродует мысль и русский язык, подделываясь под хохлацкий лад! У него есть душа, есть чувство, и его русские стихи, вероятно, могли бы прибавить долю хорошего в нашу настоящую русскую поэзию" [2. С. 4].

⁴ Показательно, что написавший основной корпус своих драматических произведений на литературном польском языке В. И. Дунин-Марцинкевич самую знаменитую свою комедию - "Пинская шляхта" создаст не просто на белорусском, а на "пинчуцком" языке (пинский диалект белорусского языка).

написал "Марусю" и доказал, что от малороссийского языка можно растрогаться. Здешние предлагали мне напечатать, и я, предохраняя себя от насмешек русских журналистов, написал "Солдатский портрет". Книгопродавец просил составить целую часть, я написал "Мертвецький великдень". И так пошло далее, именно для одной забавы себе, веселого чтения с женою и видя, что землякам это нравится" [1. Т. 7. С. 215]. Н. И. Костомаров отмечал в "Автобиографии" Квитку, "поступившего в малорусские писатели уже около шестидесяти лет от рождения" [5. С. 454]⁵.

Процитированные выше слова Квитки - очень примечательное откровение. В более раннем письме тому же П. А. Плетневу (8 февраля 1839 г.)⁶ Квитка рассказывает несколько иную версию своего прихода к творчеству на украинском языке: "Мне было досадно, что все летают под небесами, изобретают страсти, созидают характеры, почему бы не обратиться направо, налево и не писать того, что попадается на глаза? Живя в Украине, приучася к наречию жителей, я выучился понимать мысли их и заставил их своими словами пересказать их публике" (цит. по [1. Т. 7. С. 214]). Иными словами, предмет повествования определил язык произведения. В новую, гоголевскую эпоху, фактически повторно дебютируя в литературе, Квитка не желает довольствоваться ролью провинциала, робко стучащегося в двери петербургских и московских редакций. Его не удовлетворяет реакция критики и публики: "Известность моих сказок разохотила здешних переложить их по-русски и совершенно по-русски, точно, как Вы желаете. Слушаем в чтении - и что же? Малороссы, не узнаем своих земляков, а русские... зевают и находят маскерадом; выражения - не свойственные обычаям, изъяснения - национальности, действия - характерам, мыслящим по-своему, и брошено, хотя, правду сказать, перевод был сделан и вычищен отлично. Я предложил свой перевод, буквальный, не позволяя себе слова сместить, и найден сносным, но не передающим вполне [...] красот малорусских оборотов" [1. Т. 7. С. 215 - 216]⁷. И далее: "Притом, почтеннейший Петр Александрович, потрудитесь вникнуть в видимую разницу наших - ну именно языков русского и малороссийского: что на одном будет сильно, звучно, гладко, то

⁵ Отметим однако, что и сам Костомаров пришел к творчеству на украинском языке не сразу. П. А. Кулиш писал: "Костомаров любил вспоминать, какое могущественное впечатление произвели на него украинские песни [...] Ему сделалось невыразимо "жаль позабытого русскою историей народа". Он стал сближаться с простонародными личностями в Харькове и его окрестностях, стал изучать украинский язык из живых уст и сделался украинским лириком и драматургом под псевдонимом Иеремии Галки" [6. С. 209].

⁶ Г. Ф. Квитка далеко не случайно сменил аргументацию своего перехода на украинский язык в переписке с П. А. Плетневым. П. А. Кулиш, также имевший возможность близко общаться с Плетневым, так оценивает его: "Что касается Плетнева, то полному нашему сближению мешала только моя малорусская национальность. За его незнание малорусского языка я смотрел на него, как на человека, не получившего вполне русского литературного образования. За мое пристрастие к украинщине он смотрел на меня как на полуурода. Посылая в его библиотеку мои украинские сочинения впоследствии, я надписывал, что настанет просвещенное время, когда потомок Плетнева этими книгами воспользуется для истории русской народности" [6. С. 213]. Впрочем, с непониманием относился к "украинофильству" не только Плетнев - Кулиш признавался в письме СТ. Аксакову: "Тяжело терпеть близорукие притеснения полицейские, но еще тяжелее сносить сарказмы такого ума, как Хомяков!" [7. С. 321].

⁷ А. С. Чужбинский так оценивал впечатление от повести "Маруся" на украинском и русском языках: ""Маруся", уже одна "Маруся" его, как утренняя звездочка, сияет на горизонте бедной украинской литературы... Кто из нас, малороссиян, не плакал, читая эту превосходную повесть, эту простую, не вычурную драму, но драму, которая расшевелит самую зачерствелую душу, драму, которая вызовет, оторвет слезы от грубого сердца эгоиста... Я был свидетелем, как образованные дамы после блестящего бала (заметьте - после бала!) и молодые щеголи, которые собрались посмеяться над хохлацкой мужицкой повестью, рыдали при чтении "Маруси"... и эту "Марусю" - похвалили вскользь... Убежденный разными доводами, гениальный автор сам перевел по-русски эту повесть.., что же?.. Хороша она - слова нет, да уже утратила большую половину прелести, утратила всю наивность, утратила юмор, который в русском переводе подчас кажется натяжкой и словно подражанием кому-то" [2. С. 23 - 24].

на другом не произведет никакого действия, холодно, сухо. В пример "Маруся": происшествие трогательно, положение лиц привлекает участие, а рассказ ни то ни се, - я говорю о русской, - как, напротив, малороссийская берет рассказом, игрою слов, оборотами, краткостью выражений, имеющих силу. Малороссийская "Маруся" не смертию (главной героини. - А. Ф.) интересует, но жизнию своею" [1. Т. 7. С. 216]⁸.

Таким образом, становится понятной авторская позиция Квитки. Литературное творчество есть творчество на материале языка. Украинский язык внятен только украинцу - тому, для кого он родной. Соответственно, для отбора тем произведений на этом языке нужно руководствоваться тем тематическим комплексом, который внятен носителю этого языка. В переводе, даже авторском, текст не воспринимается читателем в качестве "своего" и тот не способен получить должное удовольствие от знакомства с ним - не случайно в отзыве на вторую книгу "Малороссийских повестей, рассказанных Грицком Основьяненком", Е. П. Гребенка подчеркивает: "Прочитав ныне "Повести" Основьяненки, жалеем о тех, которые не знают этого языка. Они лишены истинного наслаждения" [3. Т. 3. С. 473]⁹.

Эта парадоксальная ситуация связана, разумеется, не только с языком (иначе перевод повестей Квитки был бы внятен русскоязычному читателю). Дело, на наш взгляд, и в тематике повестей. Н. В. Гоголь, позиционирующийся первоначально (период "Вечеров на хуторе близ Диканьки") точно так же - в качестве "этнографического" писателя, строит свои повести по образцу вовсе не каких-либо украинских преданий или даже бытовых коллизий: "искать в сказках Гоголя украинской действительности - то же, что искать в "Ганце Кюхельгартене" немецкой действительности" [10. С. 38]¹⁰. Перед нами тексты, очевидно ориентированные на читателей баллад В. А. Жуковского. Поэтому-то гоголевский читатель в России воспринимает "украинские" тексты его точно так же, как "немецкие", "шотландские" и "кельтские" тексты Жуковского - только с большей долею юмора.

Но естественно, что не только языком читательская аудитория русских и украинских текстов Квитки отличается друг от друга. Очевидно, что играет свою роль и образовательный ценз. Для петербургской интеллигенции украинского проис-

⁸ В. И. Даль так оценивал сложившуюся ситуацию: "Я думаю [...] что Квитка - один из первых и лучших рассказчиков на народном наречии своем. Многословная болтовня его на родном языке всегда простодушна и умна, на русском же - нередко пошловата" (цит. по [8. С. 96]). П. А. Кулиш, последовавший примеру Квитки и переведший на русский язык свой роман "Черная рада", оценивал его как "не перевод, а как бы самостоятельное произведение" [7. С. 325], и в письме К. С. Аксакову от 22 марта 1856 г. говорил о "невозможности равносильно выразить одно и то же на двух разнохарактерных языках" [7. С. 347].

⁹ Ср. с признаниями Н. И. Костомарова: "[...] от народных малорусских песен я перешел к чтению малорусских сочинений, которых, как известно, было в то время очень мало [...] вооружившись новыми взглядами, я достал повести Квитки, изданные под псевдонимом Грицька Основьяненка. Мое знание малорусского языка было до того слабо, что я не мог понять "Солдатского портрета" и очень досадовал, что не было словаря; за неимением последнего служил мне мой слуга, уроженец нашей слободы по имени Фома Голубченко, молодой парень лет шестнадцати" [5. С. 447]. Вместе с тем, очевидно, что и сам Квитка, и Е. П. Гребенка не вполне правы, утверждая, что только носители украинского языка могут проникнуться осознанием таланта автора. Отмечая в своем дневнике смерть Г. Ф. Квитки, М. А. Корф так пишет об этом печальном событие: "10 августа угасла звезда, так недавно еще показавшаяся на литературном горизонте Украины и оттуда отразившаяся на всю Русь, - не стало даровитого автора "Маруси" и множества других повестей и романов, в которых столько оригинального юмора, сколько чувства" [9. С. 276]. Показательно, что весьма квалифицированный читатель М. А. Корф оценивает Квитку прежде всего как автора украинского текста ("Маруся" написана на украинском языке и лишь переведена на русский) и именно в этом качестве определяет его значение для русской литературы.

¹⁰ В. Г. Белинский считал: "Какая глубокая мысль в том, что Гоголь, страстно любя Малороссию, все-таки стал писать по-русски, а не по-малороссийски!" [11. Т. 4. С. 417].

хождения тексты на родном языке являлись способом отчасти удовлетворить свой, так сказать, ностальгический порыв, однако Квитка ориентировался вовсе не на эту аудиторию¹¹. Вернее, не столько на нее: речь идет не о десятках читателей, а о куда большем числе.

В письме М. А. Максимовичу (3 октября 1839 г.) Квитка пишет: "Мы должны пристыдить и заставить умолкнуть людей с чудным понятием, гласно проповедующих, что не должно на том языке писать, на коем 10 мил[лионов] говорят, который имеет свою силу, свои красоты, неудобоизъяснимые на другом, свои обороты, юмор, иронию и все как будто у порядочного языка" [1. Т. 7 С. 228]. То есть Квитка осознает, что потенциальная читательская аудитория его текстов - миллионы, говорящие языком его текстов, но - не читающие на нем (чаще всего - безграмотные крестьяне)¹². И создание литературы для этих читателей - это не только вопрос языка, но и вопрос понятности этого языка конкретной аудитории. Можно перевести любой текст с русского на украинский - но от этого он так же не станет своим для украинского читателя, как не становится своим украинский текст для русского читателя. Это очень тонко почувствовал П. А. Кулиш, не просто убеждавший СТ. Аксакова в том, что "на русском языке "Черная рада" есть вещь из меди, а на малороссийском - из золота" [7. С. 322], но и пытавшийся воспрепятствовать выходу собственного романа в автопереводе на русский язык: "Нет, я не должен печатать русского перевода "Черной рады", пока не выйдет подлинник. Дело вот в чем. Подлинник писал я con amore, не думая о типографии; перевод я делал для того, чтобы напечатать и взять деньги. Иногда я не находил возможности передать по-русски свои чувства и бросал непереведенными целые страницы; иногда затруднялся в подборе фраз; иногда скучал за своей работой. Все это читатели почувствуют, и "Черная рада" окажется вялым произведением, которое дает о подлиннике самое слабое понятие. Словом, это будет не перевод, а искажение подлинника" [7. С. 323].

И здесь следует вспомнить спор Квитки с писателем-оппонентом, утверждавшим, что украинский язык способен выразить только комическое. О том же пишет и Е. П. Гребенка в рецензии на "Малороссийские повести": "Давно кто-то сказал, что на малороссийском языке можно писать только одно комическое. Перед нами

¹¹ Показательно, что как раз по поводу повестей Квитки выражает сомнение в возможности существования литературы на "малороссийском" наречии В. Г. Белинский: "Обыкновенно пишут для публики, а под "публикою" разумеется класс общества, для которого чтение есть род постоянного занятия, есть некоторого рода необходимость [...] чью же жизнь будут идеализировать наши малороссийские поэты? - Высшего общества Малороссии? Но жизнь этого общества переросла малороссийский язык, оставшийся в устах одного простого народа, - и это общество выражает свои чувства и понятия не на малороссийском, а на русском и даже французском языках. И какая разница, в этом случае, между малороссийским наречием и русским языком! Русский романист может вывести в своем романе людей всех сословий и каждого заставить говорить своим языком: образованного человека языком образованных людей, купца по-купечески, солдата по-солдатски, мужика по-мужицки. А малороссийское наречие одно и то же для всех сословий - крестьянское. Поэтому наши малороссийские литераторы и поэты пишут повести всегда из простого быта и знакомят нас только с Марусями, Одарками, Прокипами, Кандзюбами, Стецьками и тому подобными особами" [11. Т. 4. С. 417].

¹² Дело не всегда в миллионах потенциальных читателей. П. А. Кулиш писал П. А. Плетневу 4 декабря 1856 г.: "По-малороссийски рад писать для пяти человек: так велико удовольствие выражать чувства и мысли вполне, вводить в выражение их часть существа своего" (цит. по [12. Т. 2. С. 88]). Это не означает, что у П. А. Кулиша не было своеобразного "мессианского комплекса". Он пишет С. Т. Аксакову 1 января 1856 г.: "Вольно Вам считать нашу деятельность (по созданию литературы на украинском языке. -А. Ф.) чем-то вроде благородного сумасшествия. Но недаром у нас потрясаются сердца от родного слова, недаром слезы текут из глаз юношей и стариков от величавых речей южнорусского, по-вашему дикого, поэта (Т. Г. Шевченко. - А. Ф.), недаром люди, доказавшие способность писать по-русски, борются с бедностью, сносят безропотно гонения, отрекаются от известности и пишут по-малороссийски, - пишут не для печати, пишут для самого маленького круга людей, из одного предчувствия, что настанет после их смерти время, когда посеянные ими зерна обратятся в богатую жатву и напитают даже то племя, которое теперь преследует нас насмешками" [7. С. 321].

был факт: "Энеида" Котляревского, пародия во вкусе фламандской школы, и люди, убежденные этим фактом, приняли ложную мысль за истину" [3. Т. 3. С. 372]¹³.

Следует отметить, что "малороссийский язык" как выразитель "комического" начала для современников вполне в духе Державина, дерзнувшего, как известно,

  
  
 В забавном Русском слоге 
 О добродетелях Фелицы возгласить, 
 В сердечной простоте беседовать о боге 
 И истину царям с улыбкой говорить [14. С. 220]. 
  
 

И доказательство равноправия украинского языка как литературного для Гр.Ф. Квитки-Основьяненко как раз в том и состоит, чтобы обосновать возможность выражения на нем серьезных тем и идей - с учетом, разумеется, специфики аудитории¹⁴. Поэтому очевидно, как язык разделяет произведения писателя тематически. На русском языке Квитка пишет преимущественно свои комедии, романы-пикарески вслед за постбулгаринскими "нравоописательными романами" (и не без оглядки на булгаринский опыт), сатирические повести и небольшие заметки по истории Украины, в которых пытается познакомить с ней русского читателя. На украинском языке написаны бытовые повести в духе раннего реализма - причем с явной ориентацией на сказ, где нарратором является человек из социальных низов. Как писал о Квитке П. А. Кулиш, "взял он для рассказа [...] самую низшую материю из всех, какие были у него пред глазами: покинул дворян, покинул суды, институты, монастыри, взял неграмотного, темного, простого земледельца и рассказал его речью, что делается в его хозяйстве, в сельской околице и в хате между бабьем. И вышел у него прекрасный Божий мир как будто еще прекраснее, нежели у нас перед глазами" (цит. по [8. С. 96 - 97])¹⁵. И в другом месте: "Квитка, назвавшись Основьяненком, опубликовал свою "Марусю" и довел ею до плача каждого, кто читал ее или слушал" [6. С. 133].

Однако тот же П. А. Кулиш в письме Т. Г. Шевченко, отговаривая его от творчества на русском языке, приводит в качестве примера судьбу русскоязычного творчества Квитки: "Чтобы писать тебе по-московски, нужно жить среди московских писателей и много чего набраться. Посмотри на Квитку: он себя в такое болото втянул московщиной, что и после смерти его мы никак его не вытянем и не поста-

¹³ Травестирование "Энеиды" на украинском и белорусском языках происходит с несомненным учетом "забавности" слога и его ориентированности на "низшие" слои общества. Ср. наблюдения Г. В. Киселева над текстом белорусской "Энеіды", принадлежащей смоленскому русскоязычному литератору В. П. Ровинскому [13. С. 212 - 213 и др.]. Вместе с тем, по мнению П. А. Кулиша, "уже сама мысль написать пародию на языке своего народа показывает отсутствие уважения к этому языку [...] Троянский герой, в виде украинского бродяги, смешил товарищей Котляревского до слез, и рукопись его начала ходить по рукам. Помещики украинские расхохотались над "Энеидою" не хуже офицеров; расхохотались над нею и их лакеи, уже непохожие на тех, от кого они отрознены дворового жизнию и с кого списаны Котляревским карикатурные портреты. Одни простолюдины не смеялись: им было не до "Энеиды"" [8. С. 27].

¹⁴ Проблема воспринималась настолько остро, что харьковский литератор А. А. Корсун даже описал спор о литературной пригодности украинского языка в повести [2. С. 47 - 59].

¹⁵ Следует заметить, что П. А. Кулиш в письме СТ. Аксакову акцентировал внимание, прежде всего, на самой природе языка, влияющего на восприятие и сюжета, и образов: "[...] надобно Вам знать, что "Черная рада" написана не тем языком, которым говорят малороссийские мужики, а тем, которым могли говорить гетьманы и паны, стоявшие в просвещении наравне с современными им европейцами. Это - почти русский язык, библейско-русский, с малороссийским произношением [...] Если бы я прочел Вам "Черную раду" сам, Вы бы меня понимали; и, может быть, я когда-нибудь это сделаю. Видите ли, в чем тут секрет. Была когда-то на юге Русь; жила политическою самостоятельною жизнью; пела свои песни, которые поет доныне; говорила языком, которым доныне говорят 13 миллионов. От нее отделилось государство Московское [...] сложило себе фразы на свой образец и, наконец, образовав, при помощи поэтов, литературный язык, учит ему южных руссов. Пока предмет брали неглубоко, южные руссы довольствовались Карамзиным и Пушкиным. Но Гоголь нашел их язык неполным и внес в него много южнорусских элементов, за что Вы не знаете цены языку Гоголя" [7. С. 323].

вим так высоко, как он заслужил украинскими повестями. Москали тычут нам в глаза Халявским, Столбиковыми (герои русскоязычных пикаресок Г. Ф. Квитки. - А. Ф.) и всякой гадостью, на которую сами же его, неосмотрительного, подбили. Так и тебе будет, брате!" [15. С. 126]. Примечательно в связи с этим наблюдение, которое сделал, проанализировав рецепцию произведений Квитки, один из первых историков украинской литературы Н. И. Петров: "Казалось бы, если Квитка писал свои комедии и романы иноземной, т.е. русской речью и по требованию русских господ (Жуковского), то он должен был бы угодить ими русским читателям и критикам, как впоследствии угодил им Гоголь. Но оказывается, что и русские читатели и критики холодно и даже несочувственно отнеслись к сочинениям Квитки на русском языке. Исключение составляет разве комедия "Шельменко", долго державшаяся на Александринском театре. Значит, дело тут не в иноязычной речи и не во вкусах русских господ, а в чем-то другом" [8. С. 94]¹⁶. И далее: "Значение Квитки, как писателя, основывается собственно на его сочинениях на малорусском языке, за которые земляки Квитки дают ему значение первоклассного русского писателя" [8. С. 95].

Отчасти ситуация с Г. Ф. Квиткой-Основьяненко напоминает попытки Вл. Сырокомли (Л. Кондратовича) создать подобие стихотворных гавэнд на белорусском языке, и поэмы В. И. Дунина-Марцинкевича "Гапон", "Купала" и "Вечерницы", также написанные на белорусском языке¹⁷. Причем Винцент Дунин-Марцинкевич, писавший в условиях польско-белорусского культурно-языкового пограничья, в предисловии к сборнику "Гапон" особо отмечал: "Писал же я это произведение на мужичьем языке для того, чтобы временами, прочитанное им (мужикам-белорусам. - А. Ф.) праздничным днем, могло оно привлечь их сердца к господам и ради общей пользы тесней их сплотить; также чтобы уничтожить то почти врожденное нежелание, с которым наш мужик идет служить стране" [17. Т. 2. С. 388] -т.е. целевой аудиторией были именно белорусскоязычные не читатели даже - потенциальные слушатели поэмы. Еще более развернуто аргументирует писатель обращение к "мужицкому наречию" в письме к польскому литератору Яну Карловичу от 15 сентября 1868 г.: "Прежде всего, хочу раскрыть Вам цель, ради которой я горячо занялся обрабатыванием народной нивы. Видел я, к сожалению, как младшие братья одной и той же матери, частично, может, и справедливо, но не по общей вине, в последнее время сильней начали высказывать к старшей братии своей издавна уже закоренелую в их сердцах ненависть, которую люди злой воли, пользуясь их темнотой, лживым нашептыванием старались еще больше раздуть. Единственное средство сближения меж собой этих двух противоборствующих стихий видится мне в образовании первых; благодаря ему наш слепой крестьянин станет зрячим, узнает, что часто бывший господин его, сегодня придавленный со всех сторон различными материальными тяготами, желая от них освободиться, временами невольно злоупотреблял над ним своей властью. Но приохотить наш народ, от природы обленившийся и деморализованный, к просвещению - это палкой горы ворочать. Потому надумал я заохотить его к нему повестушками из его домашней жизни, на его собственном языке написанными. Ради этого печатал их польскими буквами, отрекаясь от всяких эстетических форм; тут же рядом размещал совсем простые, доступные представлениям еще не определившимся, польские рассказы и собственные стишки, ради того только, чтобы темный мужик, заинтересовавшись преданиями, описанными его собственным языком, с охотой

¹⁶ Ср. с читательской судьбой русскоязычных повестей Т. Г. Шевченко, написанных во время его ссылки и запрета на публикацию книг на украинском языке [16. С. 198 - 213].

¹⁷ Мы считаем возможным рассмотрение в данном контексте хронологически более поздних примеров белорусско-польского культурного пограничья, поскольку процессы создания новой литературы на украинском языке опережают аналогичные процессы в белорусской литературе примерно на двадцать лет, но типологически, на наш взгляд, они вполне идентичны.

учился польским буквам, мог читать отрывки из собственной жизни, учился вместе и польской, родной литературе, а с удовольствием потребив родной колос, познал бы одновременно и польскую ниву, и тем самым постепенно привыкал и все более знакомился с родной словесностью" [17. Т. 2. С. 416 - 417].

Сознательным был и выбор в пользу белорусской "латиницы", а не кириллического письма. Вот как Дунин-Марцинкевич аргументирует этот выбор в Объяснении в Главный цензурный комитет: "В наших провинциях из ста крестьян, наверно, можно найти 10, которые хорошо читают по-польски, когда, напротив, из тысячи насилу сыщется один, знающий русский язык. То, напечатав какое-либо белорусское сочинение русскими буквами, смело можно запереть оные в сундук, ибо высший класс общества, имея под рукою русскую, польскую, французскую и немецкую литературы, не возьмет и в руки простонародной книги, а крестьяне хотя бы и желали читать повести и рассказы, для исправления их нравов и поощрения к учению написанные, но не зная русских букв, не в состоянии удовлетворить своего желания" [17. Т. 2. С. 409].

Но применительно к Дунину-Марцинкевичу, ставшему классиком белорусской литературы, следует отметить, что изначально его воображаемая читательская аудитория имела более, так сказать, квалифицированный характер: он, подобно Гребенке, переведшему "Полтаву", перевел на белорусский язык "Пана Тадеуша" - поэтический "шляхетский эпос" Адама Мицкевича. Очевидно, что крестьянин, которому понятны басни Гребенки и "Гапон" Дунина-Марцинкевича, вряд ли мог адекватно воспринять "Полтаву" или "Пана Тадеуша".

Проблема дифференциации читательской аудитории в авторском сознании писателя-билингва второй трети XIX в. становится тем более существенной, что, в конце концов, она затрагивает две ключевые фигуры украинского национально-культурного возрождения - Т. Г. Шевченко и П. А. Кулиша¹⁸. Не занимаясь специально анализом соотнесения в их творчестве произведений на русском и украинском языках, ограничимся лишь одним наблюдением: практически все повести Т. Г. Шевченко, созданные им на раннем этапе его творчества, написаны на русском языке и несут следы внимательного чтения русских романтиков - таких, как А. А. Бестужев-Марлинский, Н. А. Полевой или Н. Ф. Павлов. Поэтическое же творчество Шевченко ориентировано преимущество на фольклор и предполагает уже качественно иную аудиторию, нежели в повестях.

И последнее, что утверждает нас в правомерности рассматриваемой гипотезы. Это проблема языка создания эго-текстов. Из дошедшего до нас обширного эпистолярия Гр.Ф. Квитки-Основьяненко лишь несколько писем написаны на украинском языке - это письма, адресованные Т. Г. Шевченко. Остальные (в том числе литераторам, хорошо знавшим украинский язык и считавшим его вполне литературным, - таким, как М. А. Максимович) написаны на русском языке. У Е. П. Гребенки, одного из первых романтических украинских стихотворцев, лишь одно письмо целиком написано на родном языке - письмо Гр.Ф. Квитке-Основьяненко; даже письма родителям он писал по-русски. Дневник Т. Г. Шевченко вел на русском языке. Исключение - П. А. Кулиш, с определенного момента перешедший в эпистолярии с русского на украинский язык (кроме писем в официальные инстанции). Однако и Кулиш в письме А. Я. Конисскому от 28 января 1861 г.: "По-украински я Вам не пишу по недостатку времени. Ведь там иногда минуту продумаешь, как бы выразиться по-народному о предметах, чуждых народу покамест" (цит. по [12. Т. 2. С. 91])¹⁹.

¹⁸ Проблеме литературного билингвизма П. А. Кулиша посвящена глава в фундаментальной монографии Е. К. Нахлика [12. Т. 2. С. 83 - 94].

¹⁹ Е. К. Нахлик, комментируя это высказывание Кулиша, обращает внимание на то, что "по этой причине значительная часть писем Кулиша (даже к жене) написана по-русски" [12. Т. 2. С. 91].

Вместе с тем, переход от одного литературного языка к другому - обладающему равным статусом в глазах общества - также имел место в первой половине и середине XIX в. В качестве примера такого перехода может рассматриваться известный польский журналист, переводчик (переводил на польский, в частности, "Пиковую даму" А. С. Пушкина и новеллы П. Мериме) и мемуарист Юзеф Эммануэль Пшецлавский, редактор официальной газеты Царства Польского "Tygodnik Petersburski"²⁰.

Большая часть литературной карьеры Ю. Э. Пшецлавского была построена на польском языке и благодаря польскому языку - что, во многом, вынуждало его защищать польский язык от посягательств имперских властей, регулярно пытавшихся либо перевести его на кириллический алфавит, либо сузить поле его повседневного употребления (см. [18; 19]). Причем несмотря на то, что переход на русский язык в повседневном быту и письменной практике считался одним из признаков лояльности к имперским властям²¹. Однако в 1858 г. редактируемая им газета на польском языке перестает выходить, а сам он сосредоточивается на чиновничьей (цензурной) деятельности. Исчез польский журналист и редактор - его заменил имперский чиновник. Основным языком, на котором Пшецлавский пишет, становится русский - и, можно сказать, Юзеф Эммануэль Пшецлавский превращается в Осипа Антоновича Пржецлавского (как он и числится в официальных документах эпохи). Соответственно, он окончательно утрачивает связь с польскоязычной читательской аудиторией.

Однако при этом он остается чужим и для русскоязычного читателя. Примечательна, например, реакция на его мемуары "Калейдоскоп воспоминаний". Не только "квалифицированный читатель" - как, например, П. А. Вяземский, П. И. Бартенев, А. Ф. Бычков и др. - не принимает их, ощущая в тексте нечто враждебное, "нерусское" (см. [21]). В фондах Национальной библиотеки Республики Беларусь нами выявлен экземпляр брошюры "Калейдоскоп воспоминаний" с карандашными маргиналиями современного мемуаристу читателя. Анонимный реципиент воспоминаний Пржецлавского отметил более семидесяти фрагментов текста, которые, судя по всему, были восприняты им как "антироссийские" или "антирусские" - несмотря на очевидную политическую лояльность мемуариста к имперским властям (см. [22]).

Показателен также факт отсутствия мемуаров Пржецлавского на родном для него польском языке. Возникает ощущение, что Пржецлавский не пытается апеллировать к другой читательской аудитории - той, которая могла бы как раз оценить его деятельность как редактора "Тыгодника" - т.е. к польскоязычному читателю. Публикации на польском языке воспоминаний при жизни самого Пржецлавского ограничиваются переводом фрагмента о Мицкевиче (самого выигрышного для мемуариста) и воспоминаний об отце, Антонии Пшецлавском. Первый текст абсолютно тождественен тому, что публиковался на русском, второй же был опубликован задолго до "Калейдоскопа воспоминаний" в "Athenaeum Wilenski" и, ве-

²⁰ Мы не рассматриваем в качестве примера двуязычных писателей в данном случае Ф. В. Булгарина и О. И. Сенковского, как известно, продолжавших периодически выступать с польскими текстами и после того, как ими был осуществлен выбор в пользу русского языка как языка литературного творчества. На наш взгляд, окказиональные возвращения к творчеству на польском языке было вызвано для них на рубеже 1830-х годов не вполне литературными причинами: умение писать на польском языке было востребовано в связи с кризисом в русско-польских отношениях, а собственно польскоязычных литераторов, в этот период полностью лояльных к имперским властям, тогда в Петербурге было немного.

²¹ Бывший ректор Виленского университета профессор Шимон Малевский пишет своему сыну, другу и будущему свояку А. Мицкевича, Франтишку, высланному в Петербург за участие в тайных студенческих обществах 1820-х годов: "Письмо твое, написанное порусски, получил. По нему еще видно, что ты инородец, хотя и в самой столице России. Прошу тебя ко мне никогда не писать иначе, чем порусски. Ибо ты россиянин" [20. S. 416].

роятно, был написан специально для этого издания по просьбе издававшего его Ю. И. Крашевского.

Через три десятилетия после смерти Пржецлавского, в 1914 г., был опубликован текст очерка Пржецлавского об Юзефе Олешкевиче на польском языке. Этот очерк на две трети отличается от того, что вошел в русскую версию "Калейдоскопа воспоминаний". З. Швейковский в предисловии к изданию "Воспоминаний Соплицы" Г. Ржевусского 1928 г. (в научной серии "Biblioteka narodowa") сообщал, что воспоминания Пржецлавского готовит к печати А. Чартковский, однако из контекста нельзя понять, шла ли речь об оригинальном польском тексте или о переводе с русского языка. Пока польская рукопись воспоминаний не обнаружена, мы вынуждены исходить из того, что польских воспоминаний крупнейшего польского журналиста XIX в. не существовало. А значит, он сознательно сделал выбор в пользу русского читателя и остался в истории литературы русским писателем польского происхождения.

Таким образом, можно сделать вывод: в XIX в., в период становления модерных культурных наций, в сознании автора-билингва существуют две читательские аудитории, каждая из которых отличается не только языком, но и жанровыми и тематическими ожиданиями. Выбирая язык, автор вынужден ориентироваться соответственно на ту или иную аудиторию - тем самым, в конце концов, определяя и свой собственный статус и в литературном сознании эпохи - и, что, вероятно, гораздо более значимо, - в сознании потомков. Ярче всего, пожалуй, эту дилемму сформулировал Н. В. Гоголь в письме А. О. Смирновой от 24 декабря 1844 г.: "Скажу вам одно слово насчет того, какая у меня душа, хохлацкая или русская, потому что это, как я вижу из письма вашего, служило одно время предметом ваших рассуждений и споров с другими. На это вам скажу, что сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому перед малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены богом, и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой, - явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожие одна на другую, дабы порознь воспитались различные силы их характера, чтобы потом, слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве" [23. С. 418 - 419]. И осуществляемый автором рациональный выбор практически неизбежен - несмотря на очевидные эмоциональные, иногда весьма драматические, его последствия.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Квітка-Основ'яненко Гр.Ф. Зібрання творів. У 7 т. Київ, 1978 - 1981.

2. Тарас Шевченко в критиці. Київ, 2013. Т. 1. Прижиттєва критика (1839 - 1861).

3. Гребінка СП. Твори. У 3 т. Київ, 1980 - 1981.

4. Миллер А. И. Украинский вопрос в Российской империи. Киев, 2013.

5. Костомаров Н. И. Исторические произведения. Автобиография. Київ, 1990.

6. Пантелеймон Куліш: письменник, філософ, громадянин. Київ, 2009.

7. Куліш И. О. Повне зібрання творів. Листи. Київ, 2009. Т. II. 1850 - 1856.

8. Петров Н. И. Очерки истории украинской литературы XIX столетия. Киев, 1884.

9. Корф М. А. Дневник. Год 1843. М., 2004.

10. Гиппиус ВВ. Гоголь. Л., 1924.

11. Белинский В. Г. Собрание сочинений. В 9-й т. М., 1976 - 1982.

12. Нахлік Є.К. Пантелеймон Куліш: особистість, письменник, мислитель. Наукова монографія у двох томах. Київ, 2007.

13. Киселев Г. В. Разыскивается классик...: Историко-литературная дилогия. Минск, 1989.

14. Державин Г. Р. Стихотворения. Л., 1933.

15. Листи до Т. Г. Шевченка. Київ, 1962.

16. Єфремов С. О. Спадщина Кобзаря Дармограя // Ефремов С. О. Вибране: Статті. Наукові розвідки. Монографії. Київ, 2002.

17. Дунін-Марцінкевіч В. І. Збор творау у 2 т. Мінск, 2007 - 2008.

18. Успенский Б. А. Николай I и польский язык (Языковая политика Российской империи в отношении Царства Польского: вопросы орфографии и графики) // Успенский Б. А. Историкофилологические очерки. М., 2004.

19. Федута А. м. Как журналист Осип Пржецлавский отказал шефу жандармов, и ему за это ничего не было // Федута А. М. Сюжеты и комментарии. Вильнюс, 2013.

20. Listy z zeslania. Warszawa, 1999. Т. 3.

21. Федута А. М. Страдания отставного цензора. К истории публикации воспоминаний О. А. Пржецлавского: по письмам О. А. Пржецлавского к П. И. Бартеневу (1872 - 1873 гг.) // Цензура в России: история и современность. Сб. науч. трудов. СПб., 2011. Вып. 5.

22. Федута А. М. "Не то беда, что ты поляк...": Об одной заочной читательской дуэли (в печати).

23. Гоголь Н. В. Письмо Смирновой О. А. от 24 декабря 1844 г. // Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений. В 14-ти т. М.; Л., 1952. Т. 12.