КЛАССИЧЕСКАЯ РУССКАЯ ПРОЗА (последнее)
КРИТИК
Русская классическая проза. Книги, сборники рассказов, многотомники, полные собрания сочинений.
Старый и сгорбленный "благородный отец", с кривым подбородком и
малиновым носом, встречается в буфете одного из частных театров со своим
старинным приятелем-газетчиком. После обычных приветствий, расспросов и
вздохов благородный отец предлагает газетчику выпить по маленькой.
- Стоит ли? - морщится газетчик.
- Ничего, пойдем выпьем. Я и сам, брат, не пью, да тут нашему брату
актеру скидка, почти полцены - не хочешь, так выпьешь. Пойдем!
Приятели подходят к буфету и выпивают.
- Нагляделся я на ваши театры. Хороши, нечего сказать, - ворчит
благородный отец, сардонически улыбаясь. - Мерси, не ожидал. А еще тоже
столица, центр искусства! Глядеть стыдно.
- В Александринке был? - спрашивает газетчик.
Благородный отец презрительно машет рукой и ухмыляется. Малиновый нос
его морщится и издает смеющийся звук.
- Был! - отвечает он как бы нехотя.
- Что ж? Нравится?
- Да, постройка нравится. Снаружи хорош театр, но стану спорить, но
насчет самих артистов - извини. Может быть, они и хорошие люди, гении,
Дидероты, но с моей точки зрения они для искусства убийцы и больше ничего.
Ежели б в моей власти, я бы их из Петербурга выслал. Кто над ними у вас
главный?
- Потехин.
- Гм... Потехин. Какой же он антрепренер? Ни фигуры, ни вида
наружности, ни голоса. Антрепренер или директор, который настоящий, должен
иметь вид, солидность, внушительность, чтоб вся труппа чувствовала! Труппу
надо держать в ежовых, во как!
Благородный отец протягивает вперед сжатый кулак и издает губами
звук, всхлипывающий, как масло на сковороде.
- Во как! А ты думал, как? Нашему брату актеру, особливо которому
молодому, нельзя давать волю. Нужно, чтоб он понимал и чувствовал, какой
он человек есть. Ежели антрепренер начнет ему "вы" говорить да по головке
гладить, так он на антрепренера верхом сядет. Покойный Савва Трифоныч,
может быть, помнишь, бывало, с тобой запанибрата, как с ровней, а где
касалось искусства, там он - гром и молния!! Бывало, или оштрафует,
осрамит при всей публике, или так тебя выругает, что потом три дня плюешь.
А нешто Потехин может так? Ни силы у него, ни настоящего голоса. Не то что
трагик или резонер, а самый последний пискун из свиты Фортинбраса его не
испужается. Нешто еще по одной нам выпить, а?
- Стоит ли? - морщится газетчик.
- Оно, пожалуй, пить к ночи глядя не совсем того... но нашему брату
скидка - грех не выпить.
Приятели выпивают.
- Все-таки, если беспристрастно рассуждать, то труппа у нас
приличная, - говорит газетчик, закусывая красной капустой.
- Труппа? Гм... Приличная, нечего сказать... Нет, брат, перевелись
нынче в России хорошие актеры! Ни одного не осталось!
- Ну, так уж и ни одного! Не то что во всей России, но даже у нас в
Питере хорошие найдутся. Например, Свободин...
- Сво-бо-дин? - говорит благородный отец, в ужасе отступая назад и
всплескивая руками. - Да нешто это актер? Побойся ты бога, нешто этакие
актеры бывают? Это дилетант!
- Но все-таки...
- Что все-таки? Коли б моя власть, я б этого твоего Свободина из
Петербурга выслал! Разве так можно играть, а? Разве можно? Холоден, сух,
ни капли чувства, однообразен, без всякой экспрессии... Нет, пойдем еще
выпьем! Не могу! Душно!
- Нет, брат, избавь... не могу больше пить!
- Я угощаю! Нашему брату скидка - мертвец и тот выпьет! Люди по
гривеннику платят, а мы по пятаку. Дешевле грибов!
Приятели выпивают, причем газетчик мотает головой и крякает так
решительно, точно решил идти умереть за правду.
- Играет он не сердцем, а умом! - продолжает благородный отец. -
Настоящий актер играет нервами и поджилками, а этот лупит тебе, точно по
грамматике или прописи... А потому и однообразен. Во всех ролях он
одинаков! Под какими ты соусами ни подавай щуку, а она всё щука! Так-то,
брат... Пусти ты его в мелодраму или трагедию, так и увидишь, как он
съежится... В комедии всякий сыграет, нет, ты в мелодраме или трагедии
сыграй! Почему у вас мелодрам не ставят? Боятся! Людей нет! Ваш актер не
умеет ни одеться, ни крикнуть, ни позу принять.
- Постой, мне все-таки странно... Если Свободин не талант, то кроме
его у нас есть Сазонов, Далматов, был Петипа, да в Москве есть
Киселевский, Градов-Соколов, в провинции Андреев-Бурлак...
- Послушай, я с тобой серьезно говорю, а ты шутки шутишь, - обижается
благородный отец. - Если, по-твоему, всё это артисты, то я не знаю, как и
говорить с тобой. Разве это актеры? Самые настоящие посредственности!
Шарж, утрировка, нытье и больше ничего! Я бы их всех, ежели бы моя власть,
к театру на пушечный выстрел не подпускал! Так они мою душу воротят, что
на дуэль готов их вызвать! Помилуй, разве это актеры? Они умирать на сцене
будут, а такую гримасу скорчат, что в райке все животы порвут. Намедни
предлагали познакомиться с Варламовым - ни за что!
Благородный отец злобно таращит глаза на газетчика, делает негодующий
жест и говорит тоном презирающего трагика:
- Как хочешь, а я еще выпью!
- Ах... ну к чему? Уж довольно пил!
- Да что ты морщишься? Ведь скидка! Я сам не пью, да как не выпить,
ежели...
Приятели выпивают и минуту тупо глядят друг на друга, вспоминая тему
разговора.
- Конечно, у всякого свой взгляд, - бормочет газетчик, - но надо быть
очень пристрастным и предубежденным, чтобы не согласиться, что, например,
Горева...
- Раздули! - перебивает благородный отец. - Кусок льда! Талантливая
рыба! Цирлих-манирлих! Талантишка есть, не спорю, но нет огня, силы, нет
этого, понимаешь ты, перцу! Что такое ее игра? Порция фисташкового
мороженого! Лимонадная водица! Когда она играет, у хорошего, понимающего
зрителя на усах и бороде изморозь садится! Да и вообще в России нет уж
настоящих актрис... нет! Днем с огнем не найдешь... Ежели и бывают
талантишки, то скоро мельчают и погибают от нынешнего направления... И
актеров нет... Например, взять хоть вашего Писарева... Что это такое?
Благородный отец отступает шаг назад и изумленно таращит глаза.
- Что это такое?! Разве это актер? Нет, ты мне по совести скажи:
разве это актер? Разве его можно пускать на сцену? Кричит каким-то диким
голосом, стучит, руками без пути махает... Ему не людей играть, а
ихтиозавров и мамонтов допотопных... Да!
Благородный отец стучит кулаком по столу и кричит:
- Да!
- Ну, ну... тише! - успокаивает его газетчик. - Неловко, публика
глядит...
- Так нельзя, братец ты мой! Это не игра, не искусство! Это значит
губить, резать искусство! Погляди ты на Савину... Что это такое?!
Таланта - ни боже мой, одна только напускная бойкость и игривость, которую
нельзя допускать на серьезную сцену! Глядишь на нее и просто, понимаешь ли
ты, ужасаешься: где мы? куда идем? к чему стремимся? Пра-а-пало искусство!
Приятели молча, поняв друг друга, вероятно, бишопизмом, подходят к
буфету и выпивают.
- Ты... ты уж очень стр... рого, - заикается газетчик.
- Н-не могу иначе! Я классик, Гамлета играл и требую, чтоб святое
искусство было искусством... Я старик... В сравнении со мной они все ма...
мальчишки... Да... Погубили русское искусство! Например, московская
Федотова или Ермолова... Юбилеи справляют, а что они путного сделали для
искусства? Что? Вкус у публики испортили только! Или, положим, хваленые
московский Ленский и Иванов-Козельский... Какие у них таланты?
Напускное... И как они понимают, ей-богу! Ведь для того, чтоб играть, мало
одного же... желания, тут нужен еще и дар, искра! Разве по последней
выпить, а?
- Да ведь только что пи... пили!
- Ну! Всё равно... я угощаю... Нашему брату скидка, не пропьешь
много.
Приятели еще выпивают. Они уже чувствуют, что сидеть гораздо удобнее,
чем стоять, и садятся за столик.
- Или взять остальных прочих... - бормочет благородный отец. - Одно
только несчастие и срам роду человеческому... Иному еще и 20 лет нет, а он
уж испорчен до мозга костей... Человек молодой, здоровый, красивый, а
норовит играть какого-нибудь Свистюлькина или Пищалочкина, что полегче и
райку нравится, а чтоб за классические роли браться, того и в мечтах нет.
В наше же, брат, время Гамлета всякий актер играл... Помню, в Смоленске
покойник суфлер Васька по болезни актера взялся герцога Ришелье играть...
Мы серьезно на искусство глядели, не то что нынешние... Трудились мы...
Бывало, в праздники утром короля Лира канифолишь, а вечером Коверлея
раздракониваешь, да так, что театр трещит от аплодисментов...
- Нет, и теперь попадаются хорошие актеры. Например, в Москве у Корша
Давыдов - мое почтение! Видал? Гигант! Ко... колосс!
- Пссс... Впрочем, ничего... полезный актер... Только, брат, выправки
нет, школы... Его бы к хорошему антрепренеру, да пустить в настоящую
выучку - ух, какой бы актер вышел! А теперь бесцветен... ни то ни се...
Даже кажется мне, что и таланта-то у него нет. Так, ра... раздули,
преувеличили. Че-эк! Дай-ка сюда две рюмки очищенной! Живо!
Долго еще бормочет благородный отец. Скидкой буфетной он пользуется
до тех пор, пока малиновая краска не расплывается с его носа по всему лицу
и пока у газетчика сам собою не закрывается левый глаз. Лицо его
по-прежнему строго и сковано сардонической улыбкой, голос глух, как голос
из могилы, и глаза глядят неумолимо злобно. Но вдруг лицо, шея и даже
кулаки благородного отца озаряются блаженнейшей и нежнейшей, как пух,
улыбкой. Таинственно подмигивая глазом, он нагибается к уху газетчика и
шепчет:
- А вот ежели бы выкурить из вашей Александринки Потехина, да всю бы
его труппу - фюйть! Да набрать бы новую труппу, настоящую, неизбалованную,
да поискать бы в Рязанях да Казанях этакого антрепренера, чтоб, знаешь, в
ежах держать умел.
Благородный отец захлебывается и продолжает, мечтательно глядя на
газетчика:
- Да поставить бы "Смерть Уголино" и "Велизария", да отжарить какого
ни на есть разанафемского Отеллу или раздраконить, понимаешь ли ты,
"Ограбленную почту", поглядел бы ты тогда, какие бы у меня сборы были!
Увидал бы ты, что значит настоящая игра и таланты!
малиновым носом, встречается в буфете одного из частных театров со своим
старинным приятелем-газетчиком. После обычных приветствий, расспросов и
вздохов благородный отец предлагает газетчику выпить по маленькой.
- Стоит ли? - морщится газетчик.
- Ничего, пойдем выпьем. Я и сам, брат, не пью, да тут нашему брату
актеру скидка, почти полцены - не хочешь, так выпьешь. Пойдем!
Приятели подходят к буфету и выпивают.
- Нагляделся я на ваши театры. Хороши, нечего сказать, - ворчит
благородный отец, сардонически улыбаясь. - Мерси, не ожидал. А еще тоже
столица, центр искусства! Глядеть стыдно.
- В Александринке был? - спрашивает газетчик.
Благородный отец презрительно машет рукой и ухмыляется. Малиновый нос
его морщится и издает смеющийся звук.
- Был! - отвечает он как бы нехотя.
- Что ж? Нравится?
- Да, постройка нравится. Снаружи хорош театр, но стану спорить, но
насчет самих артистов - извини. Может быть, они и хорошие люди, гении,
Дидероты, но с моей точки зрения они для искусства убийцы и больше ничего.
Ежели б в моей власти, я бы их из Петербурга выслал. Кто над ними у вас
главный?
- Потехин.
- Гм... Потехин. Какой же он антрепренер? Ни фигуры, ни вида
наружности, ни голоса. Антрепренер или директор, который настоящий, должен
иметь вид, солидность, внушительность, чтоб вся труппа чувствовала! Труппу
надо держать в ежовых, во как!
Благородный отец протягивает вперед сжатый кулак и издает губами
звук, всхлипывающий, как масло на сковороде.
- Во как! А ты думал, как? Нашему брату актеру, особливо которому
молодому, нельзя давать волю. Нужно, чтоб он понимал и чувствовал, какой
он человек есть. Ежели антрепренер начнет ему "вы" говорить да по головке
гладить, так он на антрепренера верхом сядет. Покойный Савва Трифоныч,
может быть, помнишь, бывало, с тобой запанибрата, как с ровней, а где
касалось искусства, там он - гром и молния!! Бывало, или оштрафует,
осрамит при всей публике, или так тебя выругает, что потом три дня плюешь.
А нешто Потехин может так? Ни силы у него, ни настоящего голоса. Не то что
трагик или резонер, а самый последний пискун из свиты Фортинбраса его не
испужается. Нешто еще по одной нам выпить, а?
- Стоит ли? - морщится газетчик.
- Оно, пожалуй, пить к ночи глядя не совсем того... но нашему брату
скидка - грех не выпить.
Приятели выпивают.
- Все-таки, если беспристрастно рассуждать, то труппа у нас
приличная, - говорит газетчик, закусывая красной капустой.
- Труппа? Гм... Приличная, нечего сказать... Нет, брат, перевелись
нынче в России хорошие актеры! Ни одного не осталось!
- Ну, так уж и ни одного! Не то что во всей России, но даже у нас в
Питере хорошие найдутся. Например, Свободин...
- Сво-бо-дин? - говорит благородный отец, в ужасе отступая назад и
всплескивая руками. - Да нешто это актер? Побойся ты бога, нешто этакие
актеры бывают? Это дилетант!
- Но все-таки...
- Что все-таки? Коли б моя власть, я б этого твоего Свободина из
Петербурга выслал! Разве так можно играть, а? Разве можно? Холоден, сух,
ни капли чувства, однообразен, без всякой экспрессии... Нет, пойдем еще
выпьем! Не могу! Душно!
- Нет, брат, избавь... не могу больше пить!
- Я угощаю! Нашему брату скидка - мертвец и тот выпьет! Люди по
гривеннику платят, а мы по пятаку. Дешевле грибов!
Приятели выпивают, причем газетчик мотает головой и крякает так
решительно, точно решил идти умереть за правду.
- Играет он не сердцем, а умом! - продолжает благородный отец. -
Настоящий актер играет нервами и поджилками, а этот лупит тебе, точно по
грамматике или прописи... А потому и однообразен. Во всех ролях он
одинаков! Под какими ты соусами ни подавай щуку, а она всё щука! Так-то,
брат... Пусти ты его в мелодраму или трагедию, так и увидишь, как он
съежится... В комедии всякий сыграет, нет, ты в мелодраме или трагедии
сыграй! Почему у вас мелодрам не ставят? Боятся! Людей нет! Ваш актер не
умеет ни одеться, ни крикнуть, ни позу принять.
- Постой, мне все-таки странно... Если Свободин не талант, то кроме
его у нас есть Сазонов, Далматов, был Петипа, да в Москве есть
Киселевский, Градов-Соколов, в провинции Андреев-Бурлак...
- Послушай, я с тобой серьезно говорю, а ты шутки шутишь, - обижается
благородный отец. - Если, по-твоему, всё это артисты, то я не знаю, как и
говорить с тобой. Разве это актеры? Самые настоящие посредственности!
Шарж, утрировка, нытье и больше ничего! Я бы их всех, ежели бы моя власть,
к театру на пушечный выстрел не подпускал! Так они мою душу воротят, что
на дуэль готов их вызвать! Помилуй, разве это актеры? Они умирать на сцене
будут, а такую гримасу скорчат, что в райке все животы порвут. Намедни
предлагали познакомиться с Варламовым - ни за что!
Благородный отец злобно таращит глаза на газетчика, делает негодующий
жест и говорит тоном презирающего трагика:
- Как хочешь, а я еще выпью!
- Ах... ну к чему? Уж довольно пил!
- Да что ты морщишься? Ведь скидка! Я сам не пью, да как не выпить,
ежели...
Приятели выпивают и минуту тупо глядят друг на друга, вспоминая тему
разговора.
- Конечно, у всякого свой взгляд, - бормочет газетчик, - но надо быть
очень пристрастным и предубежденным, чтобы не согласиться, что, например,
Горева...
- Раздули! - перебивает благородный отец. - Кусок льда! Талантливая
рыба! Цирлих-манирлих! Талантишка есть, не спорю, но нет огня, силы, нет
этого, понимаешь ты, перцу! Что такое ее игра? Порция фисташкового
мороженого! Лимонадная водица! Когда она играет, у хорошего, понимающего
зрителя на усах и бороде изморозь садится! Да и вообще в России нет уж
настоящих актрис... нет! Днем с огнем не найдешь... Ежели и бывают
талантишки, то скоро мельчают и погибают от нынешнего направления... И
актеров нет... Например, взять хоть вашего Писарева... Что это такое?
Благородный отец отступает шаг назад и изумленно таращит глаза.
- Что это такое?! Разве это актер? Нет, ты мне по совести скажи:
разве это актер? Разве его можно пускать на сцену? Кричит каким-то диким
голосом, стучит, руками без пути махает... Ему не людей играть, а
ихтиозавров и мамонтов допотопных... Да!
Благородный отец стучит кулаком по столу и кричит:
- Да!
- Ну, ну... тише! - успокаивает его газетчик. - Неловко, публика
глядит...
- Так нельзя, братец ты мой! Это не игра, не искусство! Это значит
губить, резать искусство! Погляди ты на Савину... Что это такое?!
Таланта - ни боже мой, одна только напускная бойкость и игривость, которую
нельзя допускать на серьезную сцену! Глядишь на нее и просто, понимаешь ли
ты, ужасаешься: где мы? куда идем? к чему стремимся? Пра-а-пало искусство!
Приятели молча, поняв друг друга, вероятно, бишопизмом, подходят к
буфету и выпивают.
- Ты... ты уж очень стр... рого, - заикается газетчик.
- Н-не могу иначе! Я классик, Гамлета играл и требую, чтоб святое
искусство было искусством... Я старик... В сравнении со мной они все ма...
мальчишки... Да... Погубили русское искусство! Например, московская
Федотова или Ермолова... Юбилеи справляют, а что они путного сделали для
искусства? Что? Вкус у публики испортили только! Или, положим, хваленые
московский Ленский и Иванов-Козельский... Какие у них таланты?
Напускное... И как они понимают, ей-богу! Ведь для того, чтоб играть, мало
одного же... желания, тут нужен еще и дар, искра! Разве по последней
выпить, а?
- Да ведь только что пи... пили!
- Ну! Всё равно... я угощаю... Нашему брату скидка, не пропьешь
много.
Приятели еще выпивают. Они уже чувствуют, что сидеть гораздо удобнее,
чем стоять, и садятся за столик.
- Или взять остальных прочих... - бормочет благородный отец. - Одно
только несчастие и срам роду человеческому... Иному еще и 20 лет нет, а он
уж испорчен до мозга костей... Человек молодой, здоровый, красивый, а
норовит играть какого-нибудь Свистюлькина или Пищалочкина, что полегче и
райку нравится, а чтоб за классические роли браться, того и в мечтах нет.
В наше же, брат, время Гамлета всякий актер играл... Помню, в Смоленске
покойник суфлер Васька по болезни актера взялся герцога Ришелье играть...
Мы серьезно на искусство глядели, не то что нынешние... Трудились мы...
Бывало, в праздники утром короля Лира канифолишь, а вечером Коверлея
раздракониваешь, да так, что театр трещит от аплодисментов...
- Нет, и теперь попадаются хорошие актеры. Например, в Москве у Корша
Давыдов - мое почтение! Видал? Гигант! Ко... колосс!
- Пссс... Впрочем, ничего... полезный актер... Только, брат, выправки
нет, школы... Его бы к хорошему антрепренеру, да пустить в настоящую
выучку - ух, какой бы актер вышел! А теперь бесцветен... ни то ни се...
Даже кажется мне, что и таланта-то у него нет. Так, ра... раздули,
преувеличили. Че-эк! Дай-ка сюда две рюмки очищенной! Живо!
Долго еще бормочет благородный отец. Скидкой буфетной он пользуется
до тех пор, пока малиновая краска не расплывается с его носа по всему лицу
и пока у газетчика сам собою не закрывается левый глаз. Лицо его
по-прежнему строго и сковано сардонической улыбкой, голос глух, как голос
из могилы, и глаза глядят неумолимо злобно. Но вдруг лицо, шея и даже
кулаки благородного отца озаряются блаженнейшей и нежнейшей, как пух,
улыбкой. Таинственно подмигивая глазом, он нагибается к уху газетчика и
шепчет:
- А вот ежели бы выкурить из вашей Александринки Потехина, да всю бы
его труппу - фюйть! Да набрать бы новую труппу, настоящую, неизбалованную,
да поискать бы в Рязанях да Казанях этакого антрепренера, чтоб, знаешь, в
ежах держать умел.
Благородный отец захлебывается и продолжает, мечтательно глядя на
газетчика:
- Да поставить бы "Смерть Уголино" и "Велизария", да отжарить какого
ни на есть разанафемского Отеллу или раздраконить, понимаешь ли ты,
"Ограбленную почту", поглядел бы ты тогда, какие бы у меня сборы были!
Увидал бы ты, что значит настоящая игра и таланты!
Опубликовано 30 ноября 2009 года
Новые статьи на library.by:
КЛАССИЧЕСКАЯ РУССКАЯ ПРОЗА:
Комментируем публикацию: КРИТИК
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1259584958 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций