- Как проехать в деревню Верхняя Троица?

Такой вопрос можно часто слышать на дорогах Верхневолжья, особенно с весны до осени, когда здешние места, прозванные Среднерусской Швейцарией, так влекут к себе сказочными перелесками на косогорах, речками и ручьями, петляющими в нешироких поймах, заросших кустарником, и небольшими, чаще всего в два посада, деревнями с людьми на редкость хлебосольными.

Дело в том, что в Верхней Троице, небольшой деревеньке под древним городом Кашином, есть привлекающий многих туристов музей. Его посетили сотни тысяч людей. В этой бревенчатой, с низеньким крылечком избе с несколькими окнами, украшенными резными наличниками, родился и провел свое детство Михаил Иванович Калинин. Теперь его имя носят совхоз в Верхней Троице, областной центр (бывшая Тверь) и область.

В избе, которую, с легкой руки журналистов, почему-то перестали так называть и величают для громкости домом, все просто. Маленькая прихожая. Налево - русская печь, возле нее - стол. На столе стоят тарелки, самовар, служивший до революции не только для чаепития, но и чтобы в опасную минуту спрятать в нем от полиции политические книжки и письма, глиняная миска, деревянные ложки. За дощатыми перегородками - тесные комнаты: горница, спальня. Над ними помещается летняя комната с балкончиком, в которой Михаил Иванович любил читать, писать.

Обстановка небогатая, точнее говоря, бедная. В спальне - низкая железная кровать, на задней спинке которой висит, будто ожидая хозяина, его дорожный спутник - обыкновенный костыль с блестящей металлической обводкой посередине. Кровать матери, что в другой комнате, покрыта одеялом, сшитым по местному обычаю из многочисленных разноцветных лоскутков. Несколько стульев и столов, этажерки с книгами.

Через тесовые ворота можно выйти в огород, приютившийся у самого берега неглубокой речки Медведица, которая несет свои воды через сосновый лес в Волгу, Из приусадебных построек сохранились лишь гумно с овином, амбар и баня.

Окрестности Верхней Троицы - поля, луга, леса. Тут пахал, сеял, косил простой русский хлебороб, "всесоюзный староста", как его называли в народе. Его дела - это незабываемая повесть о кровной связи главы Советского государства с трудовым народом. До 1935 г. он почти ежегодно навещал родную деревню, радовался каждому успеху односельчан и близко принимал к сердцу каждую их неудачу.

Старожилы нет-нет да и вспоминают в своих разговорах те дни, когда высокий гость (обычно летом) приезжал погостить. Вот по этой густо заросшей подорожником тропинке знатный москвич любил ранним утром по не тронутой еще никем росе спускаться с палочкой в руке к Медведице, чтобы не спеша пройти мимо просыпающихся изб, подрубленных новыми венцами, мимо нового клуба до Тетьковского бора, посреди которого находился дом отдыха. Он любил беседовать с крестьянами, как с близкими друзьями. Бывало и так: не соглашался, а в разговор вмешивался запросто. Как-то в вечерний час летом 1926 г. подле сеновала молодежь заспорила со стариками: кем важнее быть? Парням казалось нужнее всего летать на аэроплане, а их отцы и деды свое твердили: "Хлеб растить да ситцы ткать - вот в чем соль жизни". Михаил Иванович не согласился ни с одними, ни с другими.

- Думка, кем быть, - это, конечно, хорошая думка, - заметил он. Помолчал, свернул "козью ножку", держась в раздумье за клинышек бороды, и неторопливо добавил: всякое полезное дело нужно. Но самое, по-моему, важное - думать не только, кем быть, а - каким быть? Великий Ленин так нас учил.

- Ясное дело, каким: работящим, честным, вот каким! - загудели крестьяне. - Все остальное приложится.

- И я так думаю! - обрадовался гость. - И чтоб работать, честью дорожить не как-нибудь, а по-ленински.

М. И. Калинин был опытным революционером, талантливым пропагандистом марксизма, поборником правоты и честности. Селькоры считали его своим главным защитником. Пишущему эти строчки, работавшему при жизни Михаила Ивановича в центральной газете "Социалистическое земледелие" (ныне "Сельская жизнь") и не раз встречавшемуся с ним, приятно вспомнить, с какой заинтересованностью "патриарх деревенских корреспондентов", как мы иногда называли его, любил расспрашивать о жизни селькоров: не кривят ли под чьим-нибудь нажимом душою, когда пишут о

недостатках, не притесняют ли их, селькоров, за правду? Сила его слова была так велика, что порой казалось, будто мысли многих людей собраны воедино, чтобы именно сейчас быть высказанными столь понятно, убедительно.

Последний раз я видел Михаила Ивановича за полгода до его смерти, 29 декабря 1945 года. Приняв нас, группу журналистов, в Кремле, он по- стариковски негромко, но зажигательно говорил: "Корреспондентом быть - это нелегко. Он обличитель. А критиковать нет-нет да и надо руководство. И непорядки. А за это виноватые не хвалят его, не будут любить. Но выхода нет".

Одного селькора, человека работящего, справедливого и неугомонного, стали высмеивать местные руководители кооперации: мол, чего он всюду нос сует? Случилось это после того, как селькор напечатал об этих деятелях статью в газете, изругав их за бюрократическое отношение к жалобам пайщиков. Михаил Иванович узнал об этом, когда 9 августа 1925 г. приехал в город Кимры на праздник по случаю открытия Дома крестьянина.

- Недопустимо! Непростительно! - возмутился он.

- Видите ли, - оправдывался с важным видом виноватый, - что про бюрократов парень пишет, это пускай! Но почему он бюрократию видит только у нас, у представителей власти?

Михаил Иванович улыбнулся, признался:

- Я, грешным делом, тоже что-то не встречал бюрократов среди крестьян и рабочих. - И спросил "обиженного" кооператора: - А вы видели земледельцев или сапожников - бюрократов?

Тот молчал.

- То-то и оно, - продолжал Михаил Иванович. - И, пожалуйста, не сбивайте селькора понапрасну. Бюрократизм - самый лютый враг деловитости, а значит, он не просто зло нашего государства, а зло номер один!

В декабре 1945 г., перед тем, как Михаил Иванович согласился принять небольшую группу корреспондентов, помню, звонит мне заместитель редактора газеты "Социалистическое земледелие" К. Н. Шапошников.

- В Верхней Троице, - спрашивает, - давно были?

- Год назад, - отвечаю.

- Немедленно побывайте еще.

- Разве там что случилось?

- Раз живете в Калининской области, должны знать деревню, где родился Калинин. Вдруг да при встрече с ним возникнут вопросы о сегодняшнем состоянии колхоза. Словом, поезжайте!

Пришлось (в который раз!) ехать.

Михаил Иванович выражал недовольство тем, что в Верхней Троице сменилась дюжина председателей колхозного правления.

- Дюжина была, а дюжего так и не было, - огорчался он, но больше всего гневался на одного председателя, который приехал в Кремль с надеждой получить безвозмездную ссуду.

- Я сказал, не получишь. - Советская власть, - говорит, - у вас есть? - И сам же отвечает: - Есть. - Устав сельскохозяйственной артели есть? - Есть. - Вот и живите, как все! Правда, потом, когда узнал, как живут после войны в деревне, не выдержал и нарушил свой обычай: написал записку в Подольск, чтобы отпустили жернова для мельницы. Но предупредил, что это в последний раз.

Мой друг из города Кимры, ныне покойный Л. В. Шокин, известный в 20 - 30-е годы как мастер художественной фотографии, часто фотографировал Михаила Ивановича. Такие снимки, как "Михаил Иванович Калинин в Верхней Троице", "Чаепитие у земляков" и другие, хранятся в Кимрском музее и в семейном архиве фотографа.

Из столицы в Верхнюю Троицу Михаил Иванович чаще всего ездил через Кимры, известное сапожное село, ставшее при Советской власти городом. Обычно он доезжал поездом до станции Савелово. Здесь садился в коляску одного из извозчиков, которые ожидали пассажиров, и направлялся в Дом Советов. В один из таких приездов в июне 1922 г. М. И. Калинин озадачил руководителей уезда своим неожиданным появлением.

- Опять вы, Михаил Иванович! - изумлялись они. - Мы даже и не готовились...

- Вот и хорошо, что занимались делом, а не пустой суетой, - заметил нежданный гость.

После чая (чай он очень любил, горячий, из блюдца) ходил по "сапожному царству" вместе с обувных дел мастерами. Кимряки с гордостью вспоминали (в который раз!) о том, что сам Ленин писал о них в своих трудах¹ .

- Что ж, - вздыхал Михаил Иванович, - хотя той эксплуатации, которая возмущала Ильича, уже нет и в помине, но все-таки живете вы, товарищи сапожники, еще плоховато. Помещения тесные, машин мало. Липка да шило - вот на чем пока держится ваше ремесло. Промысловая кооперация должна раскошелиться!

¹ Очевидно, речь шла о книге В. И. Ленина "Развитие капитализма в России", в которой он писал: "Особенно замечательный пример капиталистической мануфактуры представляет знаменитый сапожный промысел села Кимры..." (В. И. Ленин. Соч. Т. 3, стр. 357).

И она раскошеливалась. Построенные не без участия Михаила Ивановича новые корпуса промысловых артелей и до сих пор радуют просторными цехами, чистотой.

Прощаясь с сапожниками промысловой артели, Михаил Иванович сказал:

- До свидания, товарищи! Может, у вас есть свои наказы правительству?

Захваченные врасплох неожиданным вопросом, кимряки переглянулись, озадаченные, улыбнулись от полноты чувства, а что сказать, не знали. Потом кто-то из молодых прервал молчание:

- Живется-то и в Кимрах неплохо. Если только на курорт попроситься. Пряча еле заметную улыбку в бороду, Михаил Иванович поинтересовался:

- На курорт, значит, потянуло? Что ж, это можно каждому. А если все захотят туда, в Крым да на Кавказ? Столпотворение получится. Да и путевок не хватит.

Собравшись было уходить, гость расстегнул пальто, повесил костыль на край столика у окна, признался:

- Про курорты не от вас первых слышу. Что-то не нравится мне эта мода. Все на юг да на юг, а зачем? Если подлечиться, это, конечно, разумно, дело стоящее. Чтоб бел-свет поглядеть и себя показать, - это тоже раз-другой в жизни не мешает. Но что ни год мечтать о курортах, какая нужда?

Он почти вплотную подошел к собеседникам.

- Как и у меня, в Троице, небось, у каждого из вас тоже есть близкие в деревнях, а?

Голоса раздались дружные:

- Факт, есть!

- Как же без своих?

- Чай, не безродные мы!

Михаил Иванович разоткровенничался:

- Не знаю, как для кого, а для меня провести отпуск в родной своей деревне - что может быть лучше! И себе радость и родным! Природа с детства любима, все дорого: каждая тропка, каждый куст. Своего рода праздничная смычка города с деревней. На курорт всей семьей ехать - это чересчур накладно, даже пока невозможно, зато в деревню всей семьей, особенно к своим, все могут.

Уже на улице, за воротами, Михаил Иванович еще раз попрощался за руку с провожавшими его обувщиками и опять затронул ту же тему:

- Нет, что вы ни говорите, путевки на юг пускай остаются для больных или неисправимых путешественников, а самый лучший отдых, отдых для всех, - это в деревне.

По выражению Белинского, живой человек носит в своем духе, в своем сердце, в своей крови жизнь общества: он болеет его недугами, мучится его страданиями, цветет его здоровьем, блаженствует его счастьем, вне своих собственных, своих личных обстоятельств. Вся жизнь, вся деятельность М. И. Калинина ярко подтверждает эту правильную мысль: он близко принимал к сердцу и радости и печали своего народа, всегда жил его интересами. При встрече с высоким гостем редко у кого не было таких вопросов, о которых хотелось поговорить именно с ним, со своим Иванычем. Старожилы вспоминают много любопытных эпизодов. В 1920-е годы тверские рабочие и работницы, закончив фабричную смену (не все, правда, но многие), подрабатывали кто где; продавали овощи со своего приусадебного огорода, "промышляли копейку" шитьем, разгружали баржи, Один из местных руководителей обратился как-то к председателю ВЦИК с просьбой:

- Декрет нужен против любителей двойных заработков.

И довод был высказан: у советского человека доход должен быть только с одного места работы, с государственного.

Калинин чиркнул спичкой, зажег свою потухшую самокрутку (курил он всегда вроде бы как и неохотно, вяло, и его папироса часто гасла); этой же спичкой дал прикурить собеседнику, спросил с легкой иронией:

- Декрет, говорите, нужен?

- Конечно, нужен! Чтоб силу власти все чувствовали!

- Это что же они, рабочие-то, с жиру за двойным заработком гоняются? Рабочие засмеялись. Сторонник нового декрета молчал. А гость задавал один вопрос за другим:

- И сколько у вас таких, против которых декрет нужен?

- Почти все такие. Калинин покачал головой.

- Выходит, декрет рабоче-крестьянской власти будет против большинства рабочих, которые завоевали эту власть?

Беседа проходила в просторном коридоре фабричного клуба, громко именовавшегося тогда "Большим пролетарским театром". Народу вокруг гостя было много. Он понял, что затронул "больной вопрос", стал говорить громче обычного:

- Не так-то это просто, как кое-кому кажется, написать декрет. Конечно, бумага - она бессловесная; что ни написано, все стерпит. А народ? Законы Советского государства должны быть для большинства трудящихся - это раз. Мало ли что захотелось бы мне утвердить декретом! Желание одного человека или незначительной массы - это еще не основа для закона. Все полагается взвесить, какой толк от этого для народа, для государства, для нашей партийной линии? А, во-вторых, декреты пишутся

не на один год. От них внукам нашим, и тем польза должна быть. А в-третьих... - Михаил Иванович улыбнулся и как бы в шутку заметил: - Мы и без того уже столько декретов объявили, что пора прекратить спешку в этом деле, а то как бы одна бумага против другой не обернулась. А разные промахи в жизни можно, думаю, залатать и без декрета.

Очень любил Михаил Иванович русскую природу. Недалеко от большого села Горицы, на Ильинском тракте, у первой развилки, росли три березки. Посаженные вскоре после Октябрьской революции, они стояли на радость путникам, стройные, раскудрявившиеся, до самой Великой Отечественной войны. Потом их кто-то срубил, чтобы починить ближайший мосток через ручей.

Любопытна история этих берез. Впервые я услышал ее перед Великой Отечественной войной от Н. В. Шокина, директора Кимрского краеведческого музея. Дело было так. В мае 1919 г., направляясь из Москвы в свою родную деревню Верхняя Троица, Калинин случайно оказался свидетелем большой ссоры, которая разгорелась у дороги и, того гляди, могла закончиться потасовкой. Двоих крестьян, срубивших придорожную березу и увозивших на двух фургонах распиленный кряж, настиг лесник. Он остановил подводы, отобрал топоры и, велев ехать в волостной исполком, стал поворачивать коней. Крестьяне противились, ругались, грозили. В эту минуту и поравнялся с ними Михаил Иванович, ехавший в легкой тележке, запряженной парой лошадей. Он быстро подошел к ссорящимся и спросил: что случилось? Выслушав, сказал:

- Лесник-то прав, чего же вы распоясались?! Узнав, с кем их свела судьба, виноватые смутились.

- В волостном исполкоме составлю акт, - предупредил еще более приободрившийся лесник, - дрова отберу, распилите для школы; и штраф - никуда не денетесь - сдерем, как с миленьких.

- И все наказание? - спросил Михаил Иванович, не удовлетворенный, чувствовалось, такими мерами.

Лесник пожал плечами.

- Не сажать же их в кутузку: сеять вот-вот пора.

- Правильно, - согласился Михаил Иванович. - В кутузку не надо. Но посадить три березки вместо одной срубленной - это надо обязательно сделать. Поеду назад через две недели, чтоб были посажены!

Вот так и появились у Ильинского тракта три березы, где росла одна.

В 1955 году на одной из центральных площадей города Калинина, на Революционной, посередине сквера, на том месте, где стоял Кафедральный собор, был воздвигнут памятник Михаилу Ивановичу. В сквере вечный огонь, много цветов, посаженных людьми, которые сохраняют добрую память об этом большом человеке.