Сенокосов
Ю.П.
О ФИЛОСОФЕ И ЕГО РАБОТЕ
Вопросы философии, 1991, № 5, С. 3-25.
Мы дорожим тем, повторял часто
Мераб Константинович, во что мы вложили свою душу.
За это мы готовы умереть. С привычным же и давно
знакомым, но чужим, во что душа наша не
вложена, мы расстаемся легко. И философия, как
некое особое жизненное призвание, имеет дело
прежде всего с тайной души или тайной нашего
индивидуального, личного существования.
И еще, разбирая архив, я встретил
эту запись в одной из его рабочих тетрадей: "Мы
должны судить дела, а не людей, т.е. состояния, а не
их носителей. Людей же пусть судит Бог".
На мой взгляд, эти две жизненные
установки – по отношению к себе и другим –
выражают главное, что было присуще М.К. как
философу и человеку.
Известно, что человек в России
всегда склонен верить, что он жертва
несправедливости и обмана. И чем большее зло и
обман его окружают, тем он легче в это верит, тем
охотнее говорит о себе как о жертве.
Начиная свой жизненный путь,
связанный с философией, М.К. предпринял иную,
альтернативную этой традиции "жертвенности"
попытку самоопределения в отечественной
культуре. Рассуждал он примерно так. Мы живем в
мире, в котором все уже, в общем, известно,
определено – на языке повседневной жизни,
истории, психологии, математики и т.д. Но разве
этим снимается задача понимания нами
собственного, отнюдь не жертвенного, положения в
мире? Нашей личной ответственности? Разумеется,
нет. Однако именно это, считал он, и является
самым трудным. Поскольку в момент устремленности
к такому пониманию мы едва ли можем довериться
хотя бы одному из своих органов чувств, а понятия,
которые мы при этом используем, отягощены: грузом
предшествующего развития языка и культуры. Так
как же быть? Можем ли мы представить, вообразить
себя в качестве свободного индивида? Не имея в
виду дискретную в пространстве и времени
выделенную особь, а в качестве индивида в
фундаментальном смысле этого слова. Как некую
уникальность собственного существования.
И философ отвечал: не можем – до
того, как наша душа займет (а может и не занять)
свое место в мире. Что и имеет прямое отношение к
свободе, как основной цели человеческих
устремлений.
Следовательно, рассуждал он, в
человеке как бы изначально заложено движение к
тому, чего нельзя знать в принципе. Не в смысле
непонимания, а с той точки зрения, что каждый из
нас может что-то увидеть и значит понять, только
придя в определенного рода движение. В одной из
своих поздних дневниковых записей М.К. пишет по
этому поводу следующее:
"Философствуют только исторические
существа. И философия имеет прямое отношение к
тому, есть ли такое существо или нет. Ибо знание
свободы, опыт сознания как такового ("чистого")
конституирует человека: без такого знания и
знания о таких вещах нет собственно человека
как человека".
Итак, философия, согласно М.К.,
обязательно предполагает некое специальное
усилие, реализуемое с помощью мысли или сознания,
благодаря чему возможно открытие бытийно-личностного
начала в человеке. Философ один переживает в
такой момент всю муку с трудом выговариваемого
слова, поскольку ему одному известна вся мера
человеческого неведения. Он нарушает молчание
лишь в тот критический момент, когда
окончательно исчезает среди всеобщего хаоса и
беспамятства человеческий лик. То есть тот
уникальный исторический символ. который
способен вернуть нам достоинство, ум. честь,
великодушие, радость. Философ приходит для того,
чтобы помочь нам обрести себя. С этим связан и
этому подчинен его бытийно-личностный
эксперимент в культуре.
Подобно его любимому философу
Декарту, М.К связал свою судьбу мыслителя с
бытием, о котором говорил, что оно дороже ему. чем
он сам. Ибо мысль, утверждал он, относится не
только к предмету, о котором мы мыслим, не только
связана "со сложностью и глубиной этого
предмета, но и с состоянием самого мыслящего или
с каким-то неизбежным изменением в нем самом,
чтобы он мог помыслить существующее. А раз так, то
проблема мысли становится для нас не просто
задачкой, которую можно решить, а тайной,
поскольку мы сами вплетены в тайну существования
или бытия" ("Беседы о мышлении").
За тридцать лет работы в области
философии помимо опубликованного М.К. было
написано более десяти книг (в настоящее время они
готовятся к печати), посвященных истории
философии и философским проблемам сознания.
В таких работах, как "Античная
философия", "Картезианские размышления" и
"Кантианские вариации", обращаясь
соответственно к Платону, Декарту и Канту, М.К.
показывает, что у философии есть свой
собственный язык и сфера деятельности, связанные
прежде всего с выявлением познавательных
возможностей человека, которые он сводит к "первоэлементам
мысли" и считает, что последние добываются
философом всякий раз заново в процессе работы с
самой же мыслью. Философия, по его определению,
есть мысль мысли, или сознание большего сознания
В работах "Сознание и культура"
и "Беседы о мышлении", развивая этот
последний тезис, он подчеркивает, что сам гений
языка разрешил некогда вопрос о сознании,
соединив в этом слове значения двух слов: "состояние"
и "знание". То есть, хотя любое новое знание
появляется в виде локализуемого объекта, на
уровне предметного выражения, однако само его
появление, связанное с определенным духовным
состоянием человека, всегда остается тайной,
которую и стремится раскрыть философ, создавая
для этого специальный язык и аппарат анализа. Две
указанные книги являются самостоятельным,
оригинальным вкладом М.К. в разработку этой
сложной проблемы.
Свое дальнейшее развернутое
обоснование на примере анализа науки и искусства
эта точка зрения нашла в его книгах: "Символ и
сознание", "Трактат о развивающемся знании"
и "Психологическая топология пути" (о романе
М. Прусту "В поисках утраченного времени").
Центральная идея этих работ – выявление
онтологических оснований возможного "примирения"
традиционного и нетрадиционного подходов к
познанию мира и человека.
М.К. всегда стремился ответить, в
сущности, на один волновавший его вопрос: как
человеку пребыть, осуществиться в этом мире во
всей полноте своих возможностей. Ибо философия
для него была не профессией, а способом жизни.
Выражением той особой и только ему присущей
страсти, которая вела его и позволяла
чувствовать себя существующим. Его философский
темперамент был по-своему уникален. Подобно
Декарту и Канту, он осмелился на ясное видение
трагического опыта своей эпохи. И подобно им же
полагал, что этот опыт может быть претворен
только в свете Истины.
Ему было дано видеть все в
сверхослепительном свете. Истину и ложь. Добро
зло. Он всегда занимал позицию не наблюдателя, и
не философскую, согласно обыденным
представлениям, а ту, что связана с чувством
абсолютной личной вины и одновременно
ответственности. А это и есть философская
позиция. Не надеяться ни на что и в то же время
надеяться абсолютно. М.К. был философом в
единственно существующем, на мой взгляд, смысле
этого слова. Ибо любил свет мудрости, ценил ясный
ум, верит в здравый смысл. |