АНАЛИЗ ФОБИИ
ПЯТИЛЕТНЕГО МАЛЬЧИКА
ВВЕДЕНИЕ
Хотя в
общем я и руководил лечением и даже раз лично
принимал участие в разговоре с мальчиком, но само
лечение проводилось отцом ребенка.
Но
особенное значение этого наблюдения заключается
в следующем. Врач, занимающийся психоанализом
взрослого невротика, раскрывающий слой за слоем
психические образования, приходит, наконец, к
известным предположениям о детской
сексуальности, в компонентах которой он видит
движущую силу для всех невротических симптомов
последующей жизни.
ЭПИКРИЗ
I
Я не
разделяю излюбленного теперь взгляда, что
детские показания все без исключения
произвольны и не заслуживают доверия. В
психическом вообще нет произвола.
Недостоверность показаний детей основана на
преобладании фантазии, у взрослых — на
преобладании предвзятых мнений.
Родители
изображают Ганса веселым, откровенным, сердечным
ребенком; таким он и должен быть, судя по
воспитанию, которое дают ему родители, из
которого исключены наши обычные грехи
воспитания. До тех пор, пока Ганс в веселой
наивности производил свои исследования, не
подозревая возможного появления конфликтов, он
сообщал их без задержки, и наблюдения из периода
до фобии можно принимать тут же без всякого
сомнения. В период болезни и во время
психоанализа у него возникает несоответствие
между тем, что он говорит, и тем, что он думает.
Причина этому отчасти та, что у него набирается
слишком много бессознательного материала, чтобы
он мог им сразу овладеть, а отчасти это
внутренние задержки, происходящие от его
отношений к родителям. Я утверждаю совершенно
беспристрастно, что и эти последние затруднения
оказались ничуть не больше, чем при анализах
взрослых.
То, с
чем пациент может справиться сам, есть только
легкое расстройство, а ничуть не невроз, который
является совершенно чуждым для нашего Я. Чтобы
осилить такой невроз, нужна помощь другого, и
только если этот другой может помочь, тогда
невроз излечим.
Можно
допустить, что ребенок, вследствие слабого
развития его интеллектуальной системы,
нуждается в особенно интенсивной помощи. Но все
то, что врач сообщает больному, вытекает из
аналитического опыта, и если врачебное
вмешательство связывает и устраняет патогенный
материал, то этот факт можно считать достаточно
убедительным.
Первая
черта, которую можно отнести к сексуальной жизни
маленького Ганса, это необыкновенно живой
интерес к своему Wiwima-cher'y, как он называет этот
орган по одной из двух важных его функций, не
оставленной без внимания в детской. Интерес этот
делает его исследователем; таким образом он
открывает, что на основании присутствия или
отсутствия этого органа можно отличать живое от
неживого. Существование этой столь значительной
части тела он предполагает у всех живых существ,
которых он считает подобными себе; он изучает его
на больших животных, делает предположения о
существовании его у родителей, и даже сама
очевидность не мешает ему констатировать
наличность этого органа у новорожденной сестры.
Можно сказать, что если бы ему пришлось признать
отсутствие этого органа у подобного себе живого
существа, это было бы слишком большим
потрясением основ его «миросозерцания»— все
равно, что этот орган отняли бы и у него. Поэтому,
вероятно, угроза, содержащая в себе возможность
потери WiwiVmacher'a, самым поспешным образом
подвергается вытеснению, и ей придется
обнаружить свое действие только впоследствии. В
этом комплексе принимает участие мать, потому
что прикосновение к этому органу доставляло ему
ощущение удовольствия. Наш мальчик начал свою
аутоэротическую сексуальную деятельность
обычным и самым нормальным образом.
Удовольствие,
испытываемое на собственном половом органе, переходит
в удовольствие при разглядывании в его активной
и пассивной форме; это то, что А. Адлер весьма
удачно назвал скрещением влечения. Мальчик ищет
случая видеть Wiwimacher других лиц; у него
развивается сексуальное любопытство, и ему
нравится показывать свои половые органы. Один
из его снов из начального периода вытеснения
содержит желание, чтобы одна из его маленьких
приятельниц помогала ему при мочеиспускании и
таким образом могла видеть его половой орган. Сон
этот доказывает, что его желание оставалось
невытесненным. Более поздние сообщения
подтверждают, что ему удавалось находить себе
такого рода удовлетворение. Активные формы
сексуального удовольствия от рассматривания
вскоре связываются у него с определенным мотивом.
Когда он повторно высказывает отцу и матери
сожаление, что он никогда не видел их половых
органов, то причиной этого является, вероятно,
его желание сравнивать.
Итак, в
сексуальной конституции маленького Ганса уже с
самого начала зона половых органов оказывается
более других эрогенных зон окрашенной чувством
удовольствия.
Когда
он в своей последней «фантазии о счастье», с
которой кончилась его болезнь, имеет детей, водит
их в клозет, заставляет их делать wiwi, подтирает их
и делает с ними все то, что делают с детьми, то из
этого можно, несомненно, сделать вывод, что все
эти процедуры в его детские годы были для него
источником наслаждения. Это наслаждение,
которое он получал во время ухода со стороны
матери, ведет его к выбору объекта, но все-таки
нужно считать возможным, что он уже и раньше
привык доставлять себе это наслаждение
аутоэротическим путем, что он принадлежит к
числу тех детей, которые любят задерживать
экскременты до тех пор, пока выделение их не
доставит им наслаждение.
В общем
эти источники наслаждения не выделены у него так
резко, как у других детей.
Отметим
здесь же, что мы, несомненно, наблюдали у него в период
фобии вытеснение этих обоих хорошо развитых у
него компонентов. Он стыдится мочиться перед
посторонними, он жалуется на себя за то, что
кладет руку на свой Wiwimacher, старается избавиться
от онанизма и чувствует отвращение перед Lumpf, wiwi и
всем, что это напоминает. В своей фантазии об
уходе за детьми он опять оставляет это
вытеснение.
Ганс
гомосексуален, как все дети, соответственно тому,
что он знает только один вид половых органов,
такой, какой у него.
Дальнейшее
развитие нашего маленького эротика идет не к
гомосексуальности, но к энергичной
полигамически проявляющейся мужественности, в
которой он в зависимости от меняющихся женских
объектов знает, как действовать: в одном случае
он решительно наступает, в других он страстно и
стыдливо тоскует. В период, когда других объектов
в любви нет, его склонность возвращается к матери
(от которой он уходит к другим), чтобы здесь
потерпеть крушение в форме невроза.
Сексуальная
цель, которую он преследовал у своих приятельниц,
«спать у них», исходила от матери. Цель эта
определена словами, которыми пользуются и в
зрелом возрасте, хотя с другим, более богатым
содержанием. Мальчик наш обычным путем, в годы
раннего детства, нашел путь к любви к объекту и
новый источник наслаждения: сон рядом с матерью
стал для него определяющим.
Он
действительно маленький Эдип, который хотел бы «устранить»
отца, чтобы остаться самому с красивой матерью,
спать с ней.
К этому
желанию позже присоединился страх быть
укушенным белой лошадью, — благодаря
случайному впечатлению, полученному при отъезде
другого отца. Позже, вероятно в Вене, где на
отъезд отца больше нельзя было рассчитывать, уже
появилось другое содержание: чтобы отец подолгу
был в отсутствии, был мертв.
В одном
месте анализа у него в известной связи обнаруживается
подавленная частица садизма, но она подавлена, и
мы позже из этой связи сможем догадаться, зачем
эта частица появилась и что она должна
заместить. Ганс сердечно любит отца, которому он
желает смерти, и в то время, когда его ум не признает
этого противоречия, он оказывается вынужденным
демонстрировать его тем, что ударяет отца и
сейчас же целует то место, которое ударил.
Наибольшее
значение для психосексуального развития нашего
мальчика имело рождение сестры, когда ему было 3'/2
года. Это событие обострило его отношения к
родителям, поставило для его мышления
неразрешенные задачи, а присутствие при ее
туалете оживило в нем следы воспоминания из его
собственных прежних переживаний, связанных с
наслаждением. И это влияние вполне типично. В
неожиданно большом количестве историй жизни и
болезни нужно взять за исходный пункт эту
вспышку сексуального наслаждения и
сексуального любопытства, связанных с рождением
следующего ребенка.
Страх,
что может появиться еще новый ребенок, с этого
момента занимает определенное место в его сознательном
мышлении. В неврозе эта подавленная враждебность
замещается особым страхом перед ванной. В
анализе он откровенно обнаруживает свое
желание смерти сестре, и не только в тех намеках,
которые отец должен дополнить. Его самокритика
указывает ему, что это желание не столь скверно,
как аналогичное желание по отношению к отцу. Но
бессознательно он, очевидно, к обоим относился
одинаково, потому что и отец и сестра отнимают у
него его маму, мешают ему быть с ней одному.
Это
событие и связанные с ним вновь ожившие
переживания дали еще и другое направление его
желаниям. В победной заключительной фантазии он
подводит итог всем своим эротическим побуждениям,
происходящим из аутоэротической фазы и
связанным с любовью объекта. Он женится на своей
прекрасной матери, имеет несчетное число детей,
за которыми он по-своему может ухаживать.
II
В один
прекрасный день Ганс заболевает на улице страхом.
Он не может еще сказать, чего он боится, но уже в
начале своего тревожного состояния он выдает
отцу мотив его заболевания, выгоды от болезни.
Он хочет остаться у матери, ласкаться к ней;
Некоторую
роль, как думает отец, здесь сыграло воспоминание,
что он был удален от нее, когда появилась
новорожденная. Вскоре выясняется, что этот страх
уже больше не может быть обратно замещен
желанием, так как он испытывает страх даже тогда,
когда и мать идет с ним. А между тем мы получаем
указание, на чем фиксируется его либидо,
превратившееся в страх. Он обнаруживает весьма
специфический страх, что его укусит белая лошадь
Такое
болезненное состояние мы называем «фобией», и мы
могли бы причислить ее к боязни площадей, но
последняя отличается тем, что неспособность
ходить по улице легко исправима, когда больного
сопровождает известное выбранное для этого лицо
и в крайнем случае врач. Фобия Ганса не исчезает и
при этом условии, она перестает быть связанной с
пространством и все отчетливее избирает своим
объектом лошадь; в первые же дни на высоте своего
тревожного состояния он высказывает опасение,
которое мне так облегчило понимание его страха,
что «лошадь войдет в комнату».
Довольно
легко выделить один существенный признак
истерии страха. Эта болезнь всегда развивается
преимущественно в фобию;
Больной
может освободиться от страхов, но только за счет
задержек и ограничений, которым он должен себя
подвергнуть. При истерии страха уже начинается
психическая работа, имеющая целью психически
связать ставший свободным страх. Но эта работа не
может ни превратить страх обратно в либидо, ни
связать его с теми комплексами, из которых это
либидо происходит. Не остается ничего другого,
как предупреждать всякий повод к развитию страха
путем психических надстроек в форме осторожности,
задержки, запрещения. Эти психические прикрытия
проявляются наружу в форме фобии и кажутся нам
сущностью болезни.
Прежде
всего мы узнаем, что вспышка припадка страха была
не столь внезапна, как это может показаться с
первого взгляда. За несколько дней до этого
ребенок проснулся от страшного сновидения,
содержание которого было, что мать ушла и теперь
у него «нет мамы, чтобы ласкаться к ней».
Но
начало этой психологической ситуации можно
отнести еще к более раннему периоду. Уже летом у
него появились подобные тоскливо-тревожные
настроения, во время которых он высказывал
приблизительно то же, что и теперь, и которые
давали ему то преимущество, что мать брала его к
себе в постель. С этого периода мы могли бы уже
признать существование у Ганса повышенного
сексуального возбуждения, объектом которого
оказалась мать, а интенсивность которого
выразилась в двух попытках совращения матери (последняя
незадолго до появления страха). Это возбуждение
привело Ганса к ежевечернему мастурбационному
удовлетворению. Произошло ли превращение
возбуждения спонтанно, вследствие отказа
матери или вследствие случайного пробуждения
прежних впечатлений при случае, послуживших «поводом»
для заболевания, этого решить нельзя, но это и
безразлично, так как все три возможности не
противоречат друг другу. Но несомненен факт
превращения сексуального возбуждения в страх.
Мы уже
слышали о поведении мальчика в период возникновения
его страха и о первом содержании страха, которое
он давал, а именно — что его укусит лошадь. Тут
происходит первое вмешательство терапии.
Родители указывают на то, что страх является
результатом мастурбации, и стараются его отучить
от нее. Я принимаю меры к тому, чтобы ему
основательно подчеркнули его нежность к матери,
которую ему хотелось бы выменять на страх перед
лошадьми. Маленькое улучшение, наступившее после
этой меры, вскоре во время соматической болезни
исчезает. Состояние остается неизменным.
После
частичной победы над его кастрационным
комплексом он теперь в состоянии сообщить свои
желания по отношению к матери, и он делает это в
еще искаженной форме в виде фантазии о двух
жирафах, из которых один безуспешно кричит в то
время, как сам Ганс овладевает другим. Овладение
он изображает тем, что он садится на него. В этой
фантазии отец узнает воспроизведение сцены,
которая утром разыгралась в спальне между
родителями и мальчиком, и он тут же спешит
освободить желание от всего, что его искажает.
Оба жирафа — это отец и мать. Форма фантазии с
жирафами в достаточной мере детерминирована посещением
этих больших животных в Шёнбрунне, которое имело
место несколько дней назад, рисунком жирафа,
который отец сохранил из прежнего времени, и,
быть может, вследствие бессознательного
сравнения, связанного с высокой и неподвижной
шеей жирафа.
Фантазия
о жирафах усилила во мне убеждение, которое возникло
при словах маленького Ганса «лошадь придет в
комнату».
У Ганса
страх перед отцом вследствие ревнивых и
враждебных желаний по отношению к нему. Этим я
отчасти истолковал ему страх перед лошадьми, а
именно, что лошадь — это отец, перед которым он
испытывает страх с достаточным основанием.
Известные подробности, как страх перед чем-то
черным у рта и у глаз (усы и очки как преимущества
взрослого), казались мне перенесенными на лошадей
с отца.
Теперь
только можно понять, перед какими объектами и
впечатлениями Ганс испытывает страх. Не только
перед лошадьми и перед тем, что его укусит лошадь
(этот страх скоро утихает), а перед экипажами,
мебельными фургонами и омнибусами, общим для
которых оказывается их тяжелый груз, перед
лошадьми, которые приходят в движение, которые
выглядят большими и тяжелыми, которые быстро
бегут. Смысл этих определений указывает сам Ганс:
он испытывает страх, что лошади упадут, и
содержанием его фобии он делает все то, что может
облегчить лошади это падение.
В своих
замечаниях, сопровождающих историю болезни, я
упомянул уже о том, что весьма поучительно
настолько углубиться в детали фобии, чтобы можно
было вынести верное впечатление о вторично
появившемся соотношении между страхом и его
объектами. Отсюда происходит своеобразная
расплывчатость и в то же время строгая
обусловленность сущности фобии. Материал для
этих вторичных образований наш маленький
пациент, очевидно, получил из впечатлений,
связанных с расположением жилья напротив
таможни.
В этой
стадии анализа он сталкивается опять с довольно
безобидным переживанием, которое
непосредственно предшествовало началу
заболевания и которое можно считать поводом для
него. Во время прогулки с матерью он видел, как
впряженная в омнибус лошадь упала и задергала
ногами. Это произвело на него большое
впечатление. Он сильно испугался и думал, что
лошадь скончалась; с этого времени все лошади
могут упасть. Отец указывает Гансу на то, что,
когда лошадь упала, тот думал об отце и, вероятно,
чтобы отец также упал и умер. Ганс не протестует
против этого толкования; несколько позже он
принимает его, изображая в игре, что он кусает
отца. При этом он идентифицирует отца с лошадью и
теперь уже держится по отношению к отцу свободно,
без страха и даже несколько резко.
Резюмируем
все, что получили до сих пор: за высказанным
страхом, что лошадь укусит его, открывается более
глубоко лежащий страх, что лошади упадут; и обе
лошади, кусающая и падающая, — это отец, который
его накажет за его дурные желания. Матери в этом
анализе мы пока не касались.
Совершенно
неожиданно и уже, наверно, без участия отца Ганса
начинает занимать «комплекс Lumpf'a», и он
обнаруживает отвращение к предметам, которые
напоминают ему действие кишечника.
Но мы
уже сказали, что этим последним важным разъяснением
о действительности повода болезни мы обязаны
вмешательству отца. Ганс остается при своих
фекальных интересах, и мы в конце концов должны
за ним следовать. Мы узнаем, что он уже
обыкновенно навязывался матери с просьбой
сопровождать ее в клозет и что он то же предлагал
заместительнице матери — своей приятельнице
Берте, пока это не стало известным и не было
запрещено. Удовольствие, испытываемое при
наблюдении за известными операциями у любимого
лица, соответствует также «скрещению влечения»,
пример которого мы уже заметили у Ганса. Наконец,
и отец идет на эту фекальную символику и признает
аналогию между тяжело нагруженным возом и
обремененным каловыми массами животом, между
тем, как выезжает из ворот воз, и тем, как
выделяется кал из живота и т.п.
Ганс
уже самостоятельно, приводит новую фантазию:
слесарь или водопроводчик отвинтил ванну, в
которой находился Ганс, и своим большим буравом
толкнул его в живот. С этого момента уже наше
понимание с трудом поспевает за материалом.
Только позже нам удается догадаться, что это есть
искаженная страхом переработка фантазии
оплодотворения. Большая ванна, в которой Ганс
сидит в воде, это живот матери; «бурав», который
уже отцу напомнил большой пенис, упоминается как
способ оплодотворения. Конечно, это звучит
довольно курьезно, если мы истолкуем фантазию
так: «Твоим большим пенисом ты меня «пробуравил»
и всадил меня в чрево матери». Но пока фантазия
остается неистолкованной и служит Гансу только
связью для продолжения его сообщений.
Перед
купанием в большой ванне Ганс выказывает страх,
который тоже оказывается сложным. Одна часть
его пока еще ускользает от нас, другая вскоре
выясняется отношением его к купанию маленькой
сестры. Ганс соглашается с тем, что у него есть
желание, чтобы мать во время купания сестренки
уронила ее и чтобы та умерла; его собственный
страх при купании был страхом перед возмездием
за это злое желание, перед наказанием, которое
будет состоять в том, что так и с ним поступят. Тут
он оставляет тему экскрементов и
непосредственно переходит к теме сестренки. Но
мы можем подозревать, что означает этот переход:
ничего другого, как то, что маленькая Анна сама
Lumpf, что все дети Lumpf'ы и рождаются наподобие
дефекации.
Таким
образом, падающая лошадь означала не только
умирающего отца, но также и рожающую мать.
Уже
когда ему было 3/2 года, он обратил внимание на
беременность матери, закончившуюся рождением сестренки,
и он сконструировал для себя — во всяком случае
после родов — истинное положение вещей, никому
не открывая этого и, быть может, не будучи в
состоянии сделать это. Тогда можно было только
наблюдать, что непосредственно после родов он
скептически относился ко всем признакам, которые
должны были указывать на присутствие аиста. Но то,
что он в бессознательном и в противоположность
своим официальным заявлениям знал, откуда
пришло дитя и где оно раньше находилось,
подтверждается этим анализом вне всякого
сомнения; быть может, это даже самая
неопровержимая часть анализа.
Другая
фантазия, в которой мальчик дает кондуктору 50000
гульд., чтобы тот позволил ему ехать на дрезине,
звучит почти как план откупить мать у отца, сила
которого отчасти в его богатстве. Затем он
признается в желании устранить отца и
соглашается с обоснованием этого желания (потому
что отец мешает его интимности к матери) с такой
откровенностью, до какой он до сих пор еще не
доходил.
Обе
заключительные фантазии Ганса, с которыми
закончилось его излечение, мы отметили уже
раньше. Одна о водопроводчике, который ему
приделывает новый и, как угадывает отец, больший
Wiwimacher, является не только повторением прежней
фантазии, в которой фигурировали водопроводчик и
ванна. Это — победная фантазия, содержащая
желание и победу над страхом перед кастрацией.
Вторая
фантазия, подтверждающая желание быть женатым па
матери и иметь с ней много детей, не исчерпывает
одного только содержания тех бессознательных
комплексов, которые пробудились при виде
падающей лошади и вызвали вспышку страха. Цель ее
в коррекции всего того, что было совершенно
неприемлемо в тех мыслях; вместо того, чтобы
умертвить отца, он делает его безвредным
женитьбой на бабушке. С этой фантазией вполне
справедливо заканчиваются болезнь и анализ.
Во
время анализа определенного случая болезни
нельзя получить наглядного впечатления о
структуре и развитии невроза. Это дело
синтетической работы, которую нужно
предпринимать потом. Если мы произведем этот
синтез для фобии нашего маленького Ганса, то мы
начнем с его конституции, с его направляющих
сексуальных желании и его переживаний до
рождения сестры, о чем мы говорили на первых
страницах этой статьи.
Появление
на свет этой сестры принесло для него много такого,
что с этого момента больше не оставляло его в
покое. Прежде всего, некоторая доля лишения:
вначале временная разлука с матерью, а позже
длительное уменьшение ее заботливости и
внимания, которые он должен был делить с сестрой.
Во-вторых, все то, что на его глазах мать
проделывала с его сестричкой, пробудило в нем
вновь его переживания, связанные с чувством
наслаждения, из того периода, когда он был
грудным младенцем. Оба эти влияния усилили в нем
его эротические потребности, вследствие чего он
начал чувствовать необходимость удовлетворения.
Ущерб, который ему принесла сестра, он
компенсировал себе фантазией, что у него самого
есть дети. Пока он в Гмундене на самом деле мог
играть с этими детьми, его нежность находила себе
достаточное отвлечение. Но по возвращении в Вену,
опять одинокий, он направил все свои требования
на мать и претерпел опять лишение, когда его в
возрасте 4 лет удалили из спальни родителей. Его
повышенная эротическая возбудимость
обнаружилась в фантазиях, в которых вызывались,
чтобы разделить его одиночество, его летние
товарищи, и в регулярных аутоэротических
удовлетворениях при помощи мастурбационного
раздражения полового органа.
В-третьих,
рождение его сестры дало толчок для мыслительной
работы, которой, с одной стороны, нельзя было
разрушить, и которая, с другой стороны,
впутывала его в конфликты чувств.
Таким
образом, он пришел к заключению, что Анна находилась
в животе матери и затем вылезла из него, как Lumpf.
Этот процесс в его представлении был связан с
удовольствием, так как он опирался на прежние
собственные ощущения удовольствия при акте
дефекации, и поэтому с удвоенной мотивировкой
мог желать иметь детей, чтобы их с удовольствием
рожать, а потом (наряду с удовольствием от
компенсации) ухаживать за ними. Во всем этом не
было ничего, что могло его привести к сомнению
или к конфликту.
Первый,
сначала неразрешимый душевный конфликт создало
то обстоятельство, что того же самого отца,
которого он должен был ненавидеть как конкурента,
он раньше любил и должен был любить дальше,
потому что тот для него был первым образом,
товарищем, а в первые годы и нянькой. С развитием
Ганса любовь должна была одержать верх и
подавить ненависть в то самое время, когда эта
ненависть поддерживалась любовью к матери.
Но отец
не только знал, откуда приходят дети, он сам в
этом принимал участие, что Ганс не совсем ясно
мог предполагать. Что-то здесь должен был делать
Wiwimacher, возбуждение которого сопровождало все
эти мысли, и, вероятно, большой Wiwimacher, больший, чем
Ганс находил у себя. Если следовать ощущениям,
которые тут появлялись, то здесь должно было
иметь место насилие над мамой, разбивание,
открывание, внедрение в закрытое пространство,
импульсы, которые Ганс чувствовал и в себе. Но
хотя он находился уже на пути, чтобы на основании
своих ощущений в пенисе постулировать
влагалище, он все-таки не мог разрешить этой
загадки, так как у него не было соответствующих
знаний. И наоборот, разрешению препятствовала
уверенность в том, что у мамы такой же Wiwimacher, как и
у него. Попытка решения вопроса о том, что нужно
было предпринять с матерью, чтобы у нее
появились дети, затерялась в области
бессознательного. И без применения остались оба
активных импульса — враждебный против отца и
садистско-любовный по отношению к матери: первый
вследствие существующей наряду с ненавистью
любви, второй — вследствие беспомощности,
вытекающей из инфантильности сексуальных
теорий.
Благодаря
какому влиянию в описанной ситуации появилось у
Ганса превращение либидозного желания в страх, с
какого конца имело место вытеснение — сказать
трудно, и это можно решить только после
сравнения со многими подобными анализами.
Вызвала ли вспышку интеллектуальная
неспособность ребенка разрешить трудную
загадку деторождения и использовать развившиеся
при приближении к разрешению агрессивные
импульсы, или же соматическая недостаточность,
невыносливость его конституции к регулярному
мастурбационному удовлетворению, или самая
продолжительность сексуального возбуждения в
столь высокой интенсивности должна была повести
к перевороту,— все это я оставляю под вопросом,
пока дальнейший опыт не придет нам на помощь.
Приписать
случайному поводу слишком большое влияние на появление
заболевания запрещают временные условия, так как
намеки на страх наблюдались у Ганса задолго до
того, как он присутствовал на улице при падении
лошади.
Другой
комплекс, затаившийся у Ганса в сфере
бессознательного,— роды беременной матери. С
этого времени был открыт путь к возвращению
вытесненного, и по этому пути патогенный
материал был переработан (транспонирован) в
комплекс лошади и все сопутствующие аффекты
оказались превращенными в страх.
В
противоположность приведенной истории болезни я
склонен предположить последнее. В остальном
довольно ясно, что враждебный комплекс по
отношению к отцу повсюду скрывает похотливый
комплекс по отношению к матери; точно так же, как
и в анализе, он первым открывается и разрешается.
Прежде
чем я объявлю этот синтез законченным, я должен
принять в расчет еще другую точку зрения, встав
на которую, мы окажемся перед определенными
затруднениями в понимании невротических
состояний. Мы видим, как нашего маленького
пациента охватывает волна вытеснения, которое
касается преимущественно его преобладающих
сексуальных компонентов. Он признается в онанизме,
с отвращением отвергает от себя все то, что
напоминает экскременты и операции, связанные с
действием кишечника. Но это не те компоненты,
которые затронуты поводом к заболеванию (падение
лошади) и которые продуцируют материал для
симптомов, содержания фобии.
Таким
образом, здесь есть повод установить
принципиальное различие. Вероятно, можно
достигнуть более глубокого понимания случая
болезни, если обратиться к тем другим
компонентам, которые удовлетворяют обоим
вышеприведенным условиям. У Ганса это —
стремления, которые уже раньше были подавлены и
которые, насколько мы знаем, никогда не могли
проявиться свободно: враждебно-ревнивые
чувства к отцу и садистские, соответствующие
предчувствию коитуса, влечения к матери. В этих
ранних торможениях лежит, быть может,
предрасположение для появившейся позднее болезни.
Эти агрессивные склонности не нашли у Ганса
никакого выхода, и как только они в период
лишения и повышенного сексуального возбуждения,
получив поддержку, собирались проявиться наружу,
вспыхнула борьба, которую мы называем «фобией».
Цель и
содержание фобии — это далеко идущее
ограничение свободы движения и, таким образом,
мощная реакция против неясных двигательных
импульсов, которые особенно склонны быть
направленными на мать. Лошадь для нашего
мальчика всегда была образцом для удовольствия
от движения («Я молодая лошадь»,— говорит Ганс
во время возни), но так как удовольствие от
движения заключает в себе импульс коитуса, то это
удовольствие невроз ограничивает, а лошадь
возводится в символ ужаса.
Фобия
лошади — все-таки препятствие выйти на улицу и
может служить средством остаться дома у любимой
матери. Здесь победила его нежность к матери:
любящий цепляется вследствие своей фобии за
любимый объект, но он, конечно, заботится и о том,
чтобы не оказаться в опасности. В этих обоих
влияниях обнаруживается настоящая природа
невротического заболевания.
И в
обоих влечениях, достигших вытеснения у Ганса, я
признал бы давно известные компоненты
сексуального либидо.
III
У этого
страха не было мотивов нечистой совести и страха
перед наказанием, которые, наверное, обыкновенно
оказывают влияние на уменьшение его. Я склонен
думать, что мы обращаем слишком много внимания
на симптомы и мало заботимся о том, откуда они
происходят; Ведь в деле воспитания детей мы
ничего больше не желаем, как покоя, не желаем
переживать никаких трудностей, короче говоря,
мы культивируем послушного ребенка и слишком
мало обращаем внимания, полезен ли для него такой
ход развития. Итак, я могу предположить, что
продуцирование фобии Гансом было для него
целительным, потому что: 1) оно направило внимание
родителей на неизбежные трудности, которые
ребенку при современном культурном воспитании
приносит преодоление прирожденных компонентов
влечения, 2) потому что его болезнь повлекла за
собой помощь со стороны отца. Быть может, у него
даже есть то преимущество перед другими детьми,
что он больше не носит в себе того ядра
вытесненных комплексов, которое для будущей
жизни всякий раз должно иметь какое-нибудь
значение. Оно (ядро), наверно, приводит в
известной мере к неправильностям в развитии
характера, если не к предрасположению к будущему
неврозу.
Что
между «нервными» и «нормальными» детьми и
взрослыми нельзя провести резкой границы, что
болезнь — это чисто практическое суммарное
понятие, что предрасположение и переживание должны
встретиться, чтобы переступить порог достижения
этой суммации, что вследствие этого то и дело
многие индивидуумы переходят из класса
здоровых в разряд нервнобольных, — все это вещи,
о которых уже столько людей говорило и столько
поддерживало, что я со своими утверждениями,
наверное, окажусь не одиноким.
Неврозы
этих других больных каждый раз можно бы свести к
таким же инфантильным комплексам, которые
открывались за фобией Ганса. Поэтому я считал бы
возможным считать этот детский невроз типичным
и образцовым, как если бы ничто не мешало
приписывать разнообразие невротических явлений
вытеснения и богатство патогенного материала
происхождению от очень немногих процессов с
одними и теми же комплексами представлений. |