60 лет Великой Победы

© С. В. МОЛЧАНОВА, кандидат искусствоведения

Посвящается моему учителю Виктору Сергеевичу Розову и в его лице всем ветеранам Великой Отечественной войны.

Поколение ветеранов Великой Отечественной уходит в вечность. Постарели их дети - те, кто слышал о военном лихолетье из уст самих участников войны, у кого наворачиваются слезы, когда звучат военные песни. Те, у кого срывается голос, когда они пытаются читать "Я убит подо Ржевом...", "Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины...".

Шел отец, шел отец невредим,
     Через минное поле, 
Превратился в клубящийся дым -
     Ни могилы, ни боли.

28 сентября 2004 года из жизни ушел Виктор Сергеевич Розов, участник Великой Отечественной войны и ее инвалид, не увидевший шестидесятой победной весны. Драматург, пьесы которого в 50 - 80-е годы составляли непременную часть репертуара отечественного театра, да и сейчас посещают нашу сцену. Но холодная справка ничего не говорит о выдающемся писателе и, милостью Божьей, педагоге.

Оставляя в стороне практически все его драматургическое, публицистическое и мемуарное наследие, всмотримся еще раз в произведение, сделавшее Розова классиком. Драма "Вечно живые" - первая пьеса автора и его триумф. Впрочем, почему только его? Это триумф русского искусства в годы, когда память о войне была не памятью, а огромной, слегка затянувшейся раной. В то далекое время пьеса стала фильмом "Летят журавли" и принесла нашему кинематографу единственную безусловную победу на кинофестивале в Каннах. Алексей Баталов и Татьяна Самойлова в одночасье стали звездами советского кино, а оператор С. Урусевский создал потрясающие кадры-метафоры для воплощения центральных образов фильма.

стр. 22

Драма легла краеугольным камнем в основание известного и популярного театра "Современник". Кстати, и свою Государственную премию театр получил с легкой и доброй руки Виктора Сергеевича, создавшего для него прекрасную инсценировку романа И. А. Гончарова "Обыкновенная история".

Название драмы "Вечно живые" придает ей эпическое звучание. В этом неявном оксюмороне содержится начало, которое делает героев пьесы театральным памятником эпохи. Проследим, как из драматургического текста рождается образ, который был закреплен автором в названии фильма и более того - дал толчок к появлению знаменитой песни на стихи Расула Гамзатова в переводе Наума Гребнева: "Мне кажется порою, что солдаты ... превратились в белых журавлей". В городе Кисловодске песенных журавлей воплотили в бронзе, хотя памятник как произведение монументального искусства, к сожалению, не слишком удачен.

На первый взгляд, совершенно несерьезно говорить о том, что название фильма родилось из наивной, смешной песенки главной героини пьесы - Вероники:

Журавлики-кораблики
Летят под небесами.
И серые, и белые,
И с длинными носами. (...)

Журавлики-кораблики 
Лягушек увидали, 
Спустилися, садилися 
И тыщи их пожрали.

Но "когда б вы знали, из какого сора растут стихи..." и вообще литература: из слез, крови, муки, силы, слабости, падений и вознесений, разочарований и радости... Из мифа, летописи, хроник, из народного говора и детского лепета...

Совершенно очевидно, что шутливая песенка заключает в себе первотолчок не только к образу печальной птицы - символа солдатской души, удалившейся в иные пределы, но и к образу неказистой, болотистой земли, в которую упал смертельно раненый Борис и которая приняла тела невообразимого числа воинов.

Далее образ укореняется в драматическом тексте почти незаметно для зрительского уха, и даже при чтении не всякий читатель заметит, как тут и там осторожно обмолвился автор. Действие пьесы разворачивается по нескольким узловым моментам: от проводов Бориса в Москве - к встрече с Володей в эвакуации и к возвращению семьи Бороздиных вместе с Вероникой в Москву.

стр. 23

Драматический поступок Бориса - его добровольный отказ от брони в пользу старшего сослуживца Кузьмина и уход на фронт - завязывает центральный конфликтный узел. Страшное испытание не только для него, но, главным образом, для юной Вероники. Семья Бороздиных переживает это испытание мужественно, а Вероника не выдержит и, уступив натиску Марка, выйдет за него замуж. Впрочем, об этом зритель узнает во втором действии, в эвакуации, а пока - проводы Бориса.

За скромным столом собрались все, кроме Вероники, которую и он сам, и все Бороздины, конечно же, считают невестой Бориса. Прибежавшим от завкома и комсомольской ячейки девушкам Федор Иванович - отец Бориса - предлагает присесть вместе с ними. Прерывая несколько сумбурный диалог и реплику струсившего Марка: "В том-то и ужас, что не все вернутся", он сурово итожит:

"Федор Иванович. А кто не вернется - тем памятник до неба. И каждое имя - золотом" (курсив здесь и далее наш. - С. М.).

Когда к Анне Михайловне Ковалевой, соседке Бороздиных в эвакуации, приезжает комиссованный после тяжелого ранения сын Володя, Федор Иванович радостно обращается к нему: "Ну, молодой герой, в нашем доме ты - первая ласточка".

Кажется, классический фразеологизм (имеющий значение "самый первый в ряду последовавших за ним") не связан напрямую с песенкой Вероники, он просто свидетельствует о живой народной речи Бороздиных. Однако лексический состав фразеологизма в подтексте все-таки сопрягает земную тяготу войны с небом. Не каждый способен ее нести, но такой, как Борис, - из этих военных "пахарей".

Распекая Марка за его подлые увертки от мобилизации, взятки администратору филармонии Чернову, за прикрытие честным именем их семейства, Бороздин бросает ему как обвинение:

"Федор Иванович. Вон этот птенец [Володя] грудь под пули подставил... За меня, за них".

Через несколько реплик в монологе Володи, который будет рассказывать о своем ранении, выяснится, что грудь под смертельную пулю подставил и Борис. Последние подробности его жизни оживут в незатейливых словах Володи: "Хочу встать - над самой головой: ж-ить! ж-жить! Опять лежу... долго... Вижу, кто-то ко мне подползает, наш... Лежим оба... Дурацкое положение. Он крепче меня был, а я чувствую, что замерзаю. ... А мне вдруг спать захотелось... Он знал, что это смерть... Прижал к себе... тепло от него ..."

Затем Володя рассказывает, как неожиданно он вскочил на ноги и его "стукнуло". Вот тогда-то вскакивает Борис и, схватив раненого парня, тащит его на себе и добегает до перелеска.

"Володя. Он добежал. Положил меня в снег и только сам-то поднялся, а эти гады опять начали стрелять, и убили его так, что он прямо на меня упал".

стр. 24

На этом бесхитростном рассказе построены одни из лучших кадров отечественного кинематографа. Фигура смертельно раненого Бориса, лицо, поднятое к небесам, трагическое кружение деревьев составляют "памятник до неба", соединяющий небесное и земное. Удивительно, как драматург и оператор в своем слитном соавторстве создали его. Удивительно потому, что драматург ограничен в своих возможностях - дать прямой пластический образ, работающий на выразительность кадра.

Поразительны те совпадения, которые соединяют шедевр советской драматургии и кинематографии с христианской традицией. Святой Макарий Александрийский просил Ангела объяснить ему значение поминовения. Среди уточнений о третьем, девятом и сороковом дне как днях особого поминовения, есть и такое: "Посему душа, любящая тело, скитается иногда около дома, в котором положено тело, и таким образом проводит два дня, как птица, ища себе гнездо". Где же угнездиться душам наших непогребенных воинов, как не на этих печально шумящих вершинах деревьев?

О том, что отлетела именно душа Бориса, семья догадалась по прозвищу Вероники - Белка ("О девушке вдруг начал говорить... все называл ее - Белка") и пуговице, которую, по рассказу Володи, нашли у его спасителя в кармане. Ведь, провожая Бориса, бабушка сохранила традицию:

"Варвара Капитоновна. Раньше крестик бы я на тебя надела, а теперь не знаю... Разве что пуговицу от платья...

Федор Иванович. Здорово! Срезай с нее пуговицу, самую большую, вон с пояса".

В ремарке сказано: "Борис берет нож и срезает пуговицу. Бабушка дает ее и крестит".

Этот "оберег", заменивший нательный крест, имеет две особенности. Первая - бытовая: чаще всего крупные пуговицы пришиваются нитками крест-накрест. Вторая касается пояса, который тут не случаен. Православные женщины повязывали на тело воинам так называемые "Живые помощи" - ленту с текстом 90-го псалма: "Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится".

В финале пьесы, когда посреди войны Бороздины возвращаются в Москву, их первый день пребывания в столице отмечен салютом.

"Федор Иванович. Выпьем молча за тех, кто молчит, сказав свое слово".

Ремарка: "Залп. Салют".

"Володя. Салют".

Искрящийся салют, свидетель победы - тоже воплощение "памятника до неба".

стр. 25

Другие персонажи пьесы - Марк, актриса Монастырская, Нюрка-хлеборезка - стараются принизить высоту и крылатость образов Бориса и Володи. Все, чего касаются их взгляд и мысль, низводится или просто до материального, или подсвечивается ядовитым цветом иронии. Так, в итоговом разговоре Вероники, Володи и Марка последний настойчиво повторяет:

"Марк. (...) Ты обязана понять меня, понять, что я старался стать выше повседневности, обыденности и шаблона...

Марк. Борис... он не поднялся выше, поэтому он никогда не стал бы большим ученым..."

Володю он осаживает обывательскими и злыми насмешками: "Пожалуйста, не веди себя как инвалид... на базаре", "Не размахивай своей култышкой, петушок. Не бренчи медалью - это ведь из-за тебя Бориса убили". Глагол "бренчать" в речи музыканта приобретает особую пренебрежительность.

Совсем сниженным оказывается сочетание дерево - птица в сцене именин Антонины Монастырской. В диалоге со своей домработницей Варей-Вавой она с упоением вспоминает: "Ты бы видела мои комнаты в Ленинграде! Какая мебель! Шкаф - клен "птичий глаз"!". Кощунственно звучит приветствие Нюрки-хлеборезки, которая перечислительной интонацией соединяет несоединимое:

"Нюра. Поздравляю, Антонина Николаевна, с днем вашего ангела! Тут консервы разные, муки три кило, баранки с маком - вы таких с довоенных времен не едали... Лярду взяла... Выгружай, Вавка, авоську отдашь".

И уже за столом Нюра предлагает тост: "Выпьем вот за что: за хлеб наш насущный, который нас кормит", где цитата из молитвы Господней "Отче наш" поставлена в контекст иронической окраски. Время, увы, показало, что таких персонажей было и осталось немало.

И все-таки окрыленный образ "памятника до неба", созданный Виктором Розовым и его блестящими кинематографическими соавторами в кульминационные годы советского периода, весь его строй, несмотря ни на что, связан с глубоко потаенной в те годы христианской духовностью.

"И аист под небом знает свои определенные времена, и горлица, и ласточка, и журавль наблюдают время, когда им прилететь" (Иер. 8,7). Однажды прилетев, журавли Виктора Розова навечно распростерли крыла над нашей великой, печальной страной.