D. BEAUVOIS. La bataille de la terre en Ukraine, 1863 - 1914. Les Polonais et les conflits socio-ethniques. Lille. Presses universitaires de Lille. 1993. 346 p., index.

Исследование французского слависта, профессора университета Лилля, а затем Сорбонны Даниэля Бовуа посвящено сюжетам, вовсе не "модным" в современной историографии. И тем важнее подчеркнуть, что его обращение именно к этой тематике заметно обогащает наши знания об истории Украины, Польши и России.

Автор сосредоточился на судьбах земельной собственности и связанных с нею социо-этнических конфликтах на правобережной Украине (Киевская, Подольская, Волынская губернии) после Польского восстания 1863 - 1864 гг. и вплоть до начала первой мировой войны. Аграрные отношения рассмотрены в плане трех основных антагонизмов: конфликта между польскими и русскими помещиками, между крестьянами и польскими помещиками, между деклассированной безземельной шляхтой и польскими землевладельцами. Две предшествующие книги Бовуа посвящены тем же вопросам, но охватывают первую и вторую треть

стр. 172

XIX в. ("Культура Просвещения и общество Восточной Европы, 1802 - 1832", "Дворянин, крепостной и ревизор" - здесь речь идет о периоде между 1831 и 1863 гг.). Таким образом, рецензируемая книга завершает эту трилогию, помещая исследуемые процессы в "столь плодотворную перспективу большой длительности" (с. 10).

Во введении Бовуа заявляет о намерении опираться исключительно на первоисточники, не доверяя "ни польским легендам", ни деформированным представлениям русской историографии, ни украинскому чувству фрустрации. Это обещание он вполне сдерживает, широко используя архивы (особенно, конечно, киевские), статистику, мемуары, прессу. Нарисованная им картина далека от распространенной - преимущественно в польском историческом сознании - идиллии "воображаемой Украины - земли благословенной гармонии, в которой сегодняшние мечтатели находят удовлетворение своей потребности в мирной Европе и культурном плюрализме". Как признает Бовуа, беспристрастный взгляд часто обнаруживает "поистине зоологическую жестокость", присущую реальным социальным отношениям, которая "проявляется и в оправдательных теориях, и в повседневной жизни" Украины второй половины XIX и начала XX века (с. 12).

Рассматривая "этапы, средства и результаты войны за землю" в 1863 - 1914 гг. между польскими землевладельцами и царским правительством, за которым стояли русские помещики, автор исследовал масштабы польского помещичьего землевладения на Украине, руссификаторскую политику царизма, стремившегося вытеснить польских помещиков и заменить их русскими, результаты этой политики, а также формы сопротивления поляков. Однако, как показывает Бовуа, ни раздача государственных земель русским аристократам после разделов Речи Посполитой, ни конфискация польских поместий после 1831 г., ни политика последующих лет не привели к преобладанию русского дворянства над польским в этом регионе. Еще в 1883 г. среди владельцев более чем 100 душ польская шляхта даже в Киевской губернии по своей численности превосходила русское дворянство в четыре с половиной раза (с. 19 - 20).

Когда началось Январское восстание, русское правительство, по словам автора, было охвачено "слепым бешенством". В частности, предлагалось изгнать поляков-землевладельцев из России, принудив их продать имения казне (М. Н. Муравьев и некоторые министры). Против таких проектов выступил П. А. Валуев, небезосновательно видевший в польских помещиках Украины потенциальную опору самодержавия. Меры, к которым в итоге прибегло правительство, состояли в обязательном выкупе крестьянами (при помощи государства) их наделов у польских помещиков, во введении 10% налога- контрибуции на транспортировку и содержание пленных поляков с доходов польских землевладельцев (уменьшен до 5% в 1868 г.), конфискации земель у участников восстания с последующей продажей их русским дворянам и запрещении полякам покупать новые земли (указ 1865 г.). Последующие десять лет (1865 - 1875) квалифицированы автором как годы "умеренного бешенства" в отношении польской шляхты. Между 1863 и 1873 гг. на правобережной Украине было конфисковано и продано 144 имений, 150 тыс. десятин земли, а всего, по данным Валуева, к 1868 г. в девяти губерниях "западного края" к русским перешли 450 имения (из 16 тыс.). Таким образом, политика, имевшая целью подорвать польское землевладение оказалась, как показывает Бовуа, неэффективной. После 1875 г. правительственная политика была столь же малорезультативной. Одним из ее последствий, которое специально отмечено автором, была передача земли в держание еврейским посредникам, которые, в свою очередь, не только сдавали землю в аренду крестьянам, но даже вводили барщину (с. 48). Правительство было бессильно остановить манипуляции с землей (с. 50), и в этом автор видит один из факторов возраставшей "антисемитской ненависти". Вообще, одна из существенных черт книги - внимание к роли еврейского населения в конфликтах между польскими помещиками и украинским крестьянством, которая игнорировалась советской историографией.

Итогом борьбы царской бюрократии с польским землевладением было то, что в 1898 г. около 3,4 млн. десятин в трех изученных губерниях принадлежало русским помещикам и чуть более 3 млн. десятин - полякам. В начале XX в. польская земельная собственность снова стала расти, но в целом пропорции раздела земель сохранились такими же и к 1914 году.

Проделанное исследование позволило Бовуа констатировать парадокс: за период между 1862 и 1914 гг. польское землевладение на правобережной Украине сократилось в меньшей степени, чем дворянское землевладение в целом по России (польские помещики владели 5/6 земель в 1861 году и 3/6 в 1914 г., в то время как по России в целом дворянская земельная собственность сократилась почти что на 60%). Эти итоговые данные привели автора к выводу, что конфликт русского и польского дворянства "был только маленькой войной богачей на фоне драмы украинского народа, раздавленного нищетой" (с. 78).

Затем Бовуа рассматривает последствия аграрных реформ начала 1860-х годов для украинского крестьянства, реакцию польских помещиков на отмену крепостного права и порожденное быстрым демографическим ростом и, соответственно, острым земельным голодом резкое обострение противоречий между крестьянами и помещиками. В этой части исследования он опирается на предшествующую традицию марксистской историографии, признавая ее заслуги в изучении аграрных

стр. 173

отношений и упрекая за "нивелирование нюансов ради того, чтобы свести все дело к манихейской борьбе крестьян против класса имущих", а также за игнорирование различий между польскими и русскими помещиками и роли евреев в жизни украинской деревни (с.81 - 82). Тем не менее, и сам автор в этой главе говорит почти исключительно об польско- украинском (помещичье-крестьянском) антагонизме, не показывая, в чем же выявилась разница в положении польских и русских (точнее, непольских) землевладельцев. "Ненависть к помещику вообще была бесконечно сильнее, чем ненависть к поляку" (с. 133). Авторский анализ подтвердил правоту его предшественников: деревенская жизнь была пропитана озлоблением крестьян к шляхте, которое порождалось острым дефицитом земли, нищетой и униженным положением селян; оно вылилось в конце концов в погромы помещичьих усадеб в 1905 - 1907 годах.

Бовуа проследил судьбу сотен тысяч мелких польских шляхтичей, про которых обычно говорят, будто они после перевода в разряд однодворцев в 1840-е годы, слились с крестьянством. По признанию Бовуа, он и сам был уверен, что политика русского правительства привела к фактической ликвидации этого социального слоя, растворившегося со временем в общей массе крестьянства. Однако исследования польских историков (особенно И. Рыхликовой) заставили автора пересмотреть свои оценки и признать, что изгнание безземельных шляхтичей из рядов "благородного сословия" было результатом не только царской политики, но и усилий польской аристократии и что "ликвидацию" и ассимиляцию мелкой шляхты далеко не всегда надо считать свершившимся фактом во второй половине XIX столетия.

Бовуа стремится объяснить, каким образом польским землевладельцам правобережной Украины, оказавшимся между несколькими огнями (ненависть украинского крестьянства, давление русской администрации, неприязнь польского общества к "компатриотам-предателям") удалось сохранить позиции и даже добиться экономического успеха. Здесь автор возвращается к вопросу о "социально- экономическом положении и ментальности польской шляхты". Он констатирует "удивительное процветание польских поместий вопреки трудностям" (с. 245). В книге последовательно показаны главные источники обогащения приблизительно 3 тыс. польских помещичьих семей правобережной Украины в конце XIX - начале XX в.: экспорт зерна (в том числе в момент тяжелейшего голода 1891 г., с. 253) приобрел впечатляющие размеры, стремительно растет производство водки (особенно между 1897 и 1914 гг.) в помещичьих винокурнях, работают сахарные заводы, идет лихорадочная вырубка леса, цены на который стремительно растут (что привело, по словам автора, к "ужасающему" сокращению лесных массивов и "экологическому потрясению", с. 268).

Описание хозяйственной деятельности польских землевладельцев сопровождается яркой характеристикой образа жизни, ценностей и менталитета тех 15 - 20 тыс. членов помещичьих семей, которые составляли элиту польского населения правобережной Украины и, странным образом, даже в начале XX в. оставались носителями традиционного и традиционалистского, если не архаического, чуть ли не "сарматского" этоса (с. 271 - 285). Другими группами польского населения была деклассированная городская интеллигенция, служащие поместий, происходившие из безземельной шляхты первой половины XIX в. поляки- "чиншевики", чей статус и роль кратко охарактеризованы в книге. Картина дополняется описанием взаимоотношений польского населения с немцами-колонистами, сезонными рабочими и евреями. В отношении к последним, как признает автор, доминировала враждебность (с. 316), однако тут же утверждается, впрочем без достаточной аргументации, что антисемитизм был более присущ русскому и украинскому населению (с. 315).

Книга Бовуа - беспристрастна, но не бесстрастна. Научный подход сочетается в ней со строго научной ангажированностью, которую автор даже подчеркивает, призывая отказаться от "русско-центричной перспективы большинства западных исследований" по истории Восточной Европы (с. 9). Но взаимопониманию с читателем несколько мешает склонность автора к ироническим, обличительным и язвительным оборотам речи, заходит ли речь о советской историографии изучаемых автором проблем, о русской правительственной политике, отдельных ее деятелях, о России в целом. Однако эти отголоски недавней бесплодной конфронтации историков разных стран, не умаляют значения исследования Бовуа.