С. HILL. Liberty Against the Law. Some Seventeenth Century Controverses. Lnd. Allen Lane. The Penguin Press. 1996. 354 p.

Известный английский специалист по истории Английской революции Кристофер Хилл размышляет о диалектике отношений собственности и свободы, свободы и закона, об отражении этих понятий в сознании англичан XVII-XVIII века. Впрочем эти размышления не ограничиваются хронологическими

стр. 172

рамками XVII в.; они охватывают широкую ретроспективу, выходящую к сегодняшнему дню. Труд Хилла, как признает и сам автор, полемичен. Спор идет не только о понятиях "свобода" и "закон", но и о понимании и оценке всего революционного периода английской истории, об изменениях, происшедших в сознании людей той эпохи.

Хилл утверждает, что он вовсе не считает всё уже определенным и решенным в данной проблематике, которая и впредь будет, по его мнению, не единожды рассматриваться с разных позиций (с. 340). Самого же Хилла интересует данная проблема с точки зрения ответа на такие вопросы, как "Свобода - для кого? Кто составлял закон? " Одна из глав книги так и озаглавлена "Чей закон? И чья свобода?"

В фокусе исследования оказывается находится все же XVII век. И не только в силу давних научных пристрастий Хилла, но и потому что "при всей своей незавершенности, революция середины столетия, сбалансированная в 1688-89гг., была поворотным пунктом" (с. 337) английской истории, когда начали формироваться новые общественные отношения. Феодальное право, регулируемое в основном обычаем, заменялось парламентским законом. Понятия, вынесенные в заглавие книги, стали приобретать иной смысл.

Хилл спорит с историками, считающими, что свобода и закон, были учреждены Английской революцией и видящими в этом ее значение. Автор же считает, что революция установила свободу собственности и прерогативу парламента; те же, кто не обладал (или почти не обладал) собственностью, или имел ее мало, слабо интересовались такой свободой (с. 242, 320, 162).

Автор задался целью рассмотреть, как низы на протяжении истории понимали свободу и закон, и выяснить распространенность этого понимания среди английского населения. Отбор автором источников адекватен указанному замыслу и соответствует новейшим направлениям современной историографии. Это, главным образом, народный фольклор (пословицы, баллады о Робине Гуде и др.), произведения поэта конца XVIII - сер. XIX в. Дж. Клера, отразившего настроения и строй мысли разорившегося и по существу исчезнувшего крестьянства, произведения других авторов, в той или иной мере позволяющие свидетельствовать о народном восприятии указанных понятий, например, "Закон свободы" Д. Уинстенли. По словам Хилла, замысел его книги родился из двух пьес XVII-XVIII веков, в которых героями являются бродяги и нищие, чья свобода поэтизируется драматургами.

У бродяг, лесных разбойников, цыган и т.п. идеал свободы не был связан с собственностью, и не сопрягался с законом. И это характерно не только для Англии. В сознании этих людей закон отождествляется с нарушением их свободы. Автор считает, что уже это является контраргументом против тех историков, кто связывает свободу с парламентскими законами и с обладанием собственностью. Хилл прослеживает издревле существующую параллель: два отношения к свободе и закону, а также влияние "внезаконного" сознания на народные низы.

Это влияние тем легче накладывалось на народное сознание, считает он, что простые англичане и крестьяне, составлявшие основную массу населения, традиционно связывали закон с норманским завоеванием и нововведениями Вильгельма Завоевателя. Массовое обезземеливание крестьян, главным образом в связи с огораживаниями накануне и в годы революции, еще более укрепило отрицательное восприятие закона, пусть и исходящего от революционного парламента. Разоренные крестьяне пополняли толпы бродяг. В условиях революции ширится популярность баллад о Робине Гуде- благородном разбойнике, защитнике бедных, борце против несправедливого закона. В сознании крестьян он выступает как герой, отстаивающий старый обычай и имевшуюся ранее собственность. Этим объясняется, как считает Хилл, тщетность обращений парламентариев-радикалов к электорату, в котором эти слои населения не были представлены, в поисках поддержки проводимых реформ. Большинство отчаявшихся крестьян (а стало быть и всего населения), пишет Хилл, предпочитало искать свою свободу не в парламентском законе, а вне его (с. 22-23). Хилл возражает некоторым историкам, пытающимся представить Стюартов как благодетелей и покровителей крестьян. Он приводит факты, свидетельствующие, что и представители этой династии подписывали указы об огораживаниях (с. 33).

Автор не согласен с теми, кто считал, что парламент в ходе революции и после нее выражал волю народа. Хилл утверждает, что этот представительный орган отражал интересы меньшей части населения: джентри и купцов, отчасти йоменов. Попытка левеллеров расширить избирательное право и включить народ в процесс принятия законов, по мнению Хилла, была непоследовательной и риторической, поскольку они исключили из числа избирателей слуг, пауперов, женщин (с. 68, 85). Такая оценка представляется модернизаторской и не вполне справедливой. Это была не только уступка интепендентам и отражение интересов собственников, но вполне обоснованное для того исторического периода требование.

Но главное состоит в том, что Хилл подчеркивает существование "двух сознаний", исходящих из противоречащих друг другу интересов. По существу, он развивает, а одновременно, возможно, и корректирует свою прежнюю концепцию двух революций (буржуазной и народной). Говорить о существовании "двух сознаний" представляется вполне правомерным. Одно уходило корнями в глубь старой, скорее иллюзорной, нежели действительной, вольницы, другое было присуще новым

стр. 173

частнособственническим интересам, противостоящим как произволу короля, так и крестьянским привилегиям, санкционированным обычаем. Хилл считает, и обобщение собранного им материала подтверждает вывод, что низы народа, собственно, и не участвовали в революции (мощное движение клобменов было вне ее).

Понимание свободы крестьянами, отчасти идеализирующими старый обычай в условиях выпавших на их долю новых тягот, порожденных и законотворчеством парламента, также связано с собственностью, с земельными правами общин, с долгосрочной арендой, в условиях которой крестьянин чувствовал себя хозяином земли. Баллады о Робине Гуде, где благородный разбойник перераспределяет собственность, отнимая ее у богатых в пользу бедняка, пусть и по закону "лесного братства", тоже в определенной степени связаны с собственностью, вопрос о которой обычно лежал в основе конфликта. Однако Хилл не достаточно акцентировал этот момент. Если в сознании пиратов, разбойников, нищих, бродяг, цыган идеал свободы был мало связан с собственностью, то восприятие и интерпретация крестьянами баллад о Робине Гуде имели существенные отличия.

Хилл не преувеличивает роли религии и церкви в формировании народного сознания, как это принято в английской историографии. Многочисленные течения и секты, возникающие в этот период, были движимы той же идеей свободы от закона, который отождествлялся с церковью, как и основные массы народа, но они гораздо менее стойко противодействовали закону. Церковь же способствовала укреплению закона, либо призывала к терпимости в отношении его. Она не была в глазах людей олицетворением обычая. Хилл считает, что левеллеры получили поддержку народа в основном не вследствие своей политической программы, а в результате того, что выдвинули требование отмены десятины (с. 63). Церковь регламентировала жизнь людей, ограничивала их свободу. Общины квакеров, рантеров и другие секты выступали за свободу распоряжаться своей жизнью и собственностью за свободу выбора, брака. Преследуемые законом, они действовали во многом подобно братствам типа того, которое возглавлял Робин Гуд. Хилл прав, когда подчеркивает, что протестантизм сыграл двоякую роль: с одной стороны, способствовал свободе индивидуального сознания, но с другой, утверждал частную собственность, что не совпадало с сознанием низов (с. 170- 192). Возрожденное католичество, по мнению Хилла, было привнесено группой интеллектуалов и не было обращено к низам народа (с. 340). "Религия, - пишет Хилл, - была великим утешением для тех, кто имел собственность" (с. 61).

Представители разных религиозных сект часто возглавляли, как отмечает Хилл, народные выступления, но в этом случае они действовали не как священники, а как политики. Автор показывает, что само понимание и толкование христианской религии в сознании народа было подчинено земным интересам, для утверждения или опровержения которых часто использовалась Библия. Старая формула "Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто из них был господином? " оставалась популярной в сознании народа. Сам Христос, как отмечает Хилл, в глазах народа был вне закона, закон же олицетворялся Пилатом, (с. 233).

По сути дела, Хилл не видит различий в мотивах и форме выражения сознания свободы и закона между народом и мятежными сектами. Как народные низы, так и секты защищали идею личной свободы и свободу общин. Никто не задумывался о божественности и святости закона. Но автор вовсе не отрицает и наличие апокалиптического сознания: представления о приходе царства Божьего - у одних, царства Антихриста - у других, что связывалось с революционным процессом, с гражданскими войнами, потрясшими страну в течение XVII века.

Однако, по мнению Хилла, те историки, которые уделяют слишком много внимания роли иррационального и духовенства в этом процессе, уповая на то, что только религия и церковь могут излечить болезни общества, не заметили "рациональности" самого апокалиптического сознания в это время, не задались вопросом, почему это сознание по сути исчезает после 1660г., то есть после реставрации (с. 310). Помимо репрессивных мер, как считает он, здесь сыграло свою роль понимание того, что в стране идет не борьба между Христом и Антихристом, что это не последняя их война, не последний взрыв, что Антихрист не в Риме, но в каждом человеке, и борьба происходит в душах людей. С этого времени уходит ожидание пришествия Христа, ослабевает и влияние кальвинизма с его идеей предопределения.

Было усвоено лютеровское понимание опасности свободного толкования Библии и свободы для народа. В Англии возобладали опять интересы. В этом духе оценивается и изменение позиции квакеров, наиболее стойкой из сект, боровшихся против закона, а теперь решивших обратить его себе на пользу. Этим автор в значительной мере объясняет то, что квакеры сохранились как конфессия и почти никто из них в отличие от других сектантов не перешел в лоно англиканской церкви (с. 305). Примирение квакеров с законом символизировало установление новых порядков (с. 421).

В определенной степени об этом свидетельствовала и попытка Уинстенли - как представителя народного сознания - впервые сопрячь свободу и закон, а не противопоставлять их. Это и было сделано им в "Законе свободы". Хилл подвергает анализу его взгляды с точки зрения проблематики своей книги и отмечает, что Уинстенли предложил закрепить идеал общественной собственности и общественного труда законом. Это

стр. 174

не было бродяжническим или нищенским отношением к собственности и закону. Крестьяне хотели хозяйничать сообща на земле, чтобы никто из них не был нищим. Может быть, поэтому армия, состоявшая в основном из крестьян-йоменов, и симпатизировала вначале диггерам, что отмечает Хилл (с.329). Представляется, однако, что автор в определенной мере идеализирует и модернизирует взгляды Уинстенли.

Рассматривая земельную программу Уинстенли, Хилл отмечает, что в ней, как и позднее у чартистов, провозглашается возвращение к земле (с. 293). Но для самого Уинстенли программа общинной собственности была, в сущности, реакцией на конфликт, имевший место в действительности, а для чартистов - воспоминанием о прошлом (к тому же смысл земельного вопроса толковался вождями чартистов несколько иначе).

Хилл считает, что Уинстенли предвосхитил К. Маркса в отрицании системы наемного труда (с. 278). Но Маркс отрицал эту систему на основе ее преодоления, Уинстенли же сосредоточен на защите примитивного земледельческого труда общинника. Неправомерно и другое соображение Хилла, полагающего, что Уинстенли предвосхитил известный тезис об "опиуме для народа" (р. 290). Дело в том, что в последнем случае речь шла о самой религии, а Уинстенли критиковал всего лишь ее официальную церковную версию. В то же время Хилл справедливо отмечает, что в отличие от квакеров, интегрировавшихся в новый порядок, Уинстенли отверг новый закон и попытался сделать то, что провозглашалось и осуществлялось много позже. В послереволюционном английском обществе это было невозможно.

Осмысливая последствия утвердившегося в результате событий XVII в. общественного порядка, Хилл показывает, что отношение к закону менялось медленно: народ не мог принять его, поскольку он означал открытое насилие и лишение огромных масс собственности. Система наемного труда утверждалась (благодаря закону!) как ненавистная система. Однако дисциплина наемного труда способствовала тому, что сознание народа впервые было обращено к тому, чтобы не столько бороться с силой закона, сколько использовать его в своих интересах, изменить его характер, самим участвовать в создании закона. Здесь справедливо отводится место тред-юнионистской дисциплине, которая означала примирение с некоторой потерей свободы, но одновременно была попыткой сделать систему наемного труда приемлемой для рабочих. Это был ответ на дисциплину наемного труда, пишет Хилл (с. 70). Потребовалась длительная борьба, чтобы закон постепенно стал служить всем, чтобы народ увидел, что система наемного труда обеспечивает лучшие условия жизни, чем свобода бродяги. Положение в обществе же цыган, по мнению автора, осталось двусмысленным, и именно отрицательное отношение к дисциплине наемного труда обусловило их нищету (с. 41).

Автор, отвергая и божественную и надклассовую сущность закона, показывает на конкретно-исторических примерах, что каждая общественная группа, стремясь удовлетворить свои интересы, выступала против существующих законов разными способами в зависимости от условий. Закон в течение XVII-XVIII веков провозглашался как стоящий над частным интересом, но верили этому только заинтересованные люди, пишет Хилл (с. 341).

Несмотря на значительные изменения, происшедшие с тех времен, закон и ныне, по мнению Хилла, не смог не только ликвидировать бедность, но и стать защитником бедных в такой же степени, что и богатых.