М. Б. СВЕРДЛОВ. ОБЩЕСТВЕННЫЙ СТРОЙ ДРЕВНЕЙ РУСИ В РУССКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКЕ XVIII - XX вв.

СПб. "Дмитрий Булавин". 1996. 330 с.

Отечественная историческая наука переживает сложное время. Официальные историки, занимавшие ведущие позиции в академических и вузовских структурах, лишились идеологической опоры и вынуждены так или иначе приспосабливаться к новым историческим реалиям. Методы тут применяются разные: обход острых углов, замалчивание или искажение фактов, не укладывающихся в определенную схему, игнорирование взглядов оппонентов, эзопов язык, произвольный подбор цитат из "классиков" и т. д.

стр. 159

В свете сказанного показательна монография доктора исторических наук М. Б. Свердлова (Санкт-Петербургский филиал Института российской истории РАН). Она посвящена обзору теорий общественного строя домонгольской Руси в трудах отечественных историков с XVIII по 80-е годы XX века. Автором проработана обширная литература. К сожалению, часто анализируются не оригинальные произведения, а используются их пересказы в позднейших историографических штудиях (особенно это касается XVIII в. - эпохи становления русской исторической науки). Думается, что список использованных сочинений - от крупных монографических статей до мелких заметок - принесет пользу читателю.

Ниже я коснусь только авторских оценок советской и постсоветской историографии, затрагивающей проблемы феодализма (с. 168 - 319). Сосредоточение автора только на проблеме генезиса феодализма на Руси привело к бесконечному пересказу дискуссий о сущности и характере дофеодального периода, формах ренты и т. п. Это придает его труду несколько метафизический оттенок. Кардинальные вопросы становления государства у восточных славян, их расселения по Восточноевропейской равнине, социальной стратификации (автор старается пореже употреблять марксистские термины: "классы", "классовая борьба"), происхождения и роли городов, вся культурологическая тематика остались на периферии работы. О христианизации и огромной роли христианства в судьбах Руси не сказано ни слова. И об этом можно только пожалеть, поскольку тем самым игнорируется теснейшая взаимосвязь, существующая между социокультурными явлениями, менталитетом народа и правителей, без чего невозможно понимание любого общественного строя.

Свердлов подробно рассматривает взгляды различных историков о статусе категорий зависимого населения по Русской Правде и другим источникам, но прочие социальные группы (разные разряды ремесленников, купцов, другие слои горожан) словно бы и не существовали. В советской историографии господствовал марксистско-ленинский тезис о биполярности любого социума (эксплуататоры и эксплуатируемые). Судя по всему, автор обзора разделяет эту идею.

Само построение книги: не по проблемам, обсуждавшимся в течение трех веков, а в хронологическом ключе - по довольно узким периодам историографического процесса, вызывает сомнения. Во-первых, не создается целостной картины изучения разных сторон исторического процесса. Обилие имен, дат, мнений заслоняет главное - борьбу или, напротив, преемственность и взаимодействие идей. Кроме того, сама русская история, хотел того автор или нет, предстает статичной, по крайней мере с Х по XIII век.

Свердлов пишет, что монография была подготовлена им 10 лет назад (с. 16). Действительно, на фоне некоторых отечественных и зарубежных исследований последних лет, современной публицистики, западноевропейской и американской медиевистики и социологии, постепенно входящих в наш научный обиход, этот труд выглядит анахронизмом. Даже в стилистике изложения, обтекаемости формулировок, самом языке явственно проглядывает эпоха "застоя". Упорно повторяется автором мысль насчет отрицательного воздействия сталинщины, исказившей "непогрешимые положения" Маркса-Энгельса-Ленина, "подмены марксизма сталинизмом", губительно повлиявшей на поступательное развитие исторической науки (с. 254). Однако на деле автор пытается оправдать основанный на бесчеловечнейшей из утопий режим, во временных издержках которого повинно-де одно лицо. Конформистская академическая элита, задававшая тон в науке и жившая весьма комфортно, обрисована автором сочувственно. Ленин остается для него высшим авторитетом, "профессионально" подготовленным "на отечественном и зарубежном исследовательском опыте" (с. 169), хотя теперь уже очевидно, что этот теоретик был абсолютно некомпетентен в древнерусской истории. Ложная мысль о закрепощении крестьянства уже с Х в., что якобы и определило становление феодальной формации, принадлежит именно ему, а не Сталину, как утверждает Свердлов.

Крайняя политизированность советской историографии уже констатировалась современными авторами, отмечавшими, что "политическая целесообразность была критерием, бесспорно, более значимым, чем историческая правда, сращивание с политикой и идеологией и превращение в органическую составную часть тоталитарной системы"; "стремление к безусловному делению общественного развития на формационные этапы, кроме научных задач, преследовало определенные идеологические цели - доказать, что общественное развитие неумолимо двигалось к пролетарской революции, к Октябрю" ¹ . Тем же жестким требованиям вынуждены были подчиниться "вспомогательные" исторические дисциплины, например археология, практические достижения которой трудно переоценить ² . С первых лет советской власти маститые ученые, которые, по происхождению и воззрениям плохо вписывались в формирующийся режим, а впоследствии неожиданно для себя оказались причастными к каким-то "оппозициям" и "уклонам", подвергались беспощадным репрессиям. Свердлов об этом говорит стыдливо и вскользь (с. 168, 234, 247). Как же в таких условиях мог происходить "объективный прогресс в исследовании генезиса феодализма в России" (с. 241)?

Здесь его изложение становится туманным и маловразумительным. Он пишет, что этот прогресс "позволяет раскрыть конструктивный вклад всех научных направлений, основанных на определенных идейных комплексах, на мобилизованных и организованных в соответствии с ними источ-

стр. 160

никовых материалах, и вместе с тем установить принадлежность идей к данным идейным комплексам и тем самым - меру их теоретического и фактического обоснования, степень их новаторства и традиционности, объективности и субъективности" (с. 321).

Свердлову явно не по вкусу новые тенденции в некоторых современных, пока еще немногочисленных исследованиях по истории древней Руси. "Для нового периода (примерно с 1991 г. - В. Д.) стал характерен поиск новых теоретических обобщений, которым противостояли традиционные построения. Но во всех научных направлениях профессиональным традициям, устоявшим в период сталинского режима (? - В. Д. ), пришлось выдерживать натиск волюнтаризма (? - В. Д .) и понижения исследовательской культуры" (с. 258). Этот экскурс по-своему примечателен: в нем сквозит плохо завуалированная ностальгия по "добрым старым временам", когда с конца 50-х- начала 60-х историческая наука якобы вышла "на новый уровень развития" (с. 272). Но каким же стал этот уровень в период, когда у руководства наукой по-прежнему стояли партфункционеры, из последующего обзора остается неясным. Во всяком случае, на памяти выдержанная в лучших сталинских традициях травля А. А. Зимина (по поводу авторства "Слова о полку Игореве"), инспирированные сверху коллективные рецензии (например, на книгу А. Я. Гуревича "Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе"), поношение работ И. Я. Фроянова, впервые за годы советской власти пробившего брешь в господствующей теории феодализма в домонгольской Руси, жестокий цензурный гнет, обусловленный политикой текущего момента, вынужденная эмиграция "неугодных" авторов. По-прежнему вплоть до 90-х годов насаждалось "единомыслие" в кардинальных проблемах, связанных с марксистско-ленинским учением, процветало цитатничество, при помощи которого сокрушали оппонентов. Живая история искусственно подгонялась под априорные абстрагированные схемы. Излюбленным занятием продолжало оставаться навешивание ярлыков.

Критикуя взгляды Фроянова, Свердлов доходит до весьма курьезных утверждений. Оказывается, отечественные медиевисты 50-х- начала 70-х годов изучали генезис феодального строя, "преодолевая метафизическое наследие позитивизма, неокантианства, догматически толкуемого марксизма, сталинизма" (с. 290). Думается, советские историки при их полном отрыве от западной "буржуазной" философии и истории и не подозревали о подобных подвигах. Вряд ли они овладевали неокантианством, наверняка имели смутные представления о позитивизме, а что касается трудов "вождей" мирового пролетариата", то знакомились они с ними зачастую не в оригиналах, а в популярных переложениях и по наборам "основополагающих" цитат.

В монографии Свердлова безусловным протагонистом, создателем "истинно марксистско-ленинской" истории домонгольской Руси выступает Б. Д. Греков (на втором месте стоит С. В. Юшков). Хотел ли того автор или нет, но эта фигура затмила прочих работников "исторического фронта" ³ . Истинность или ошибочность их идей выверялась "по Грекову", книга которого "Киевская Русь" (последнее, главное издание вышло в 1953 г.) стала обязательным вузовским пособием. Свердлов далек от объективности в оценке деятельности Грекова, постоянно, по его словам, оказывавшегося "в сложном положении", ибо он вынужден был следовать "методологическим указаниям" Сталина (с. 196). Как написано в рецензируемом труде, "в результате внешнего воздействия" (с. 233) он неоднократно видоизменял свои выводы по таким важным проблемам, как роль рабовладения, крупного землевладения в связи с крепостничеством, сущность "дофеодального периода" и др. В свете учения Сталина о базисе и надстройке он стал писать о VI-VIII вв. в истории восточных славян как переходном периоде от родового строя к классовому феодальному обществу, к раннефеодальному государству, что позднее повторил академик Б. А. Рыбаков. Кампания борьбы с космополитизмом и ультрапатриотизм в послевоенный период (а вовсе не "натиск" работ Н. С. Державина и П. Н. Третьякова, как пишет Свердлов на с. 241) совсем уж гибельно сказались на построениях ученого. Он стал возводить начало этногенеза восточных славян к Трипольской культуре III тыс. до н.э.; появление городов на Руси отнес к VII-VIII векам. Однако, согласно Свердлову, при всей своей "скованности" Греков каким-то чудом сохранил "целостность концепции"; "вопреки внешнему воздействию Греков вернул изучение социально- экономических отношений в Древней Руси в реальное экономическое пространство" (с. 200), "в пределах господствующего догматизма и цитатничества (?!) Греков стремился сохранить историзм в изучении социально- исторических процессов" (с. 248).

Конечно, исследовательский дар, незаурядная эрудиция наряду со способностью своевременно корректировать свои концепции обеспечили Грекову лидирующее положение в официальной историографии 30-х- 50-х годов, посвященной древнерусской тематике. Сама же обстановка, в которой работали историки, точно обрисована Фрояновым: "Восторжествовало единомыслие, обусловленное монопольным положением концепции Б. Д. Грекова по истории Киевской Руси. Любое отклонение от нее встречалось враждебно и объявлялось отходом от марксизма" ⁴ . Приведу еще одну цитату, свободную от инерции традиционного мышления. "Благодаря трудам таких историков, как Б. Д. Греков, М. Н. Тихомиров, Л. В. Черепнин в советской исторической науке действительно была создана неведомая дореволюционной историографии марксистская по характеру картина древнейшей и средневековой истории России. Советские ученые доказывали, что зарождение государства у славян

стр. 161

было итогом внутреннего развития, напрочь отвергая норманнскую теорию. При исследовании социально- экономических процессов главное внимание они уделяли истории крестьянства как основного производящего класса феодального общества... В советской медиевистике вследствие усилий ее лидеров безоговорочно утвердился марксистский вывод о том, что закрепощение крестьян (не ранее XVI-XVII вв.! - В. Д .) было продиктовано ростом феодального хозяйства и отвечало потребностям господствующего класса феодалов, интересы которого защищало государство" ⁵ .

В настоящее время все эти положения подлежат коренному пересмотру, и работа в этом направлении ведется. В подобном контексте попытка Свердлова реанимировать политизированные теории 60-летней давности, когда конкретное знание не перерабатывалось в новую историческую мысль, непродуктивна и в конечном счете обречена. Экономический детерминизм, обязательность "классового подхода" изжили себя. Только культурология в самом широком понимании, антропологически ориентированная история, предметом которой является человек во всей его сложности, даст ключ к пониманию общественного строя домонгольской Руси.

Примечания

1. Советская историография. М. 1996.

2. ФОРМОЗОВ А. А. Русские археологи до и после революции. М. 1995.

3. Оценка Свердловым роли Грекова совпадает с мнением Б. А. Рыбакова. (См. РЫБАКОВ Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. М. 1982, с. 10: "В шумной обстановке споров и обсуждений в 1930-е гг. вырисовывается величественная и спокойная фигура Б. Д. Грекова... Б. Д. Греков основывался на изучении всех доступных ему видов источников и на хорошо освоенной марксистско-ленинской методологии. Дискуссии затихли; путь к решению проблемы был найден"). Если учесть, что первое издание книги Грекова "Киевская Русь" вышло в 1939 г., "Краткий курс истории ВКП(б)", где, по словам исследователя, содержится "классическое определение феодального строя", годом раньше, а их выходу в свет предшествовал "незабываемый 1937 год", то идиллическая картина, нарисованная Рыбаковым ("дискуссии затихли"), выглядит весьма двусмысленно.

4. ФРОЯНОВ И. Я. Мятежный Новгород: Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX - начала XIII столетия. Л. 1992. с. 10 - 12.

5. Советская историография, с. 175.