© Е. А. БАЛАШОВА, кандидат филологических наук

Творчество А. Ф. Вельтмана (1800 - 1870) - особое явление синтетического характера, в котором переосмысливается и поэтика барокко.

Он вводит своих героев в атмосферу эксперимента, нарочито деля человеческую жизнь на мир мечты и мир действительности. Наверное, А. Вельтман - единственный писатель, который, творя в эпоху романтизма, говорит не о романтическом двоемирии (один человек в двух разных мирах), а о двоемирии барочном - попадая в мир мечты, герой становится другим (два мира - два разных человека). Забывая о своей целостной природе, он сам волен избирать, как жить: либо только с "сердцем", либо только с "думкой". Необходимость быть другим (для барокко эта проблема приобретает экзистенциальный смысл) - судьба, общая для всех героев Вельтмана.

Ива Олелькович, главный герой романа "Кощей бессмертный", - помещик, издевающийся над слугами, разоряющий дома бедняков, однако он намерен быть и Дон Кихотом, и Иванушкой из доброй сказки, желая, чтобы и другие признавали в нем рыцаря и богатыря. Хотя герой должен был бы ощущать недостижимость сказочной жизни, он все равно к ней стремится, не понимая, что иная, выдуманная и сыгранная жизнь никогда не будет тождественной его личной судьбе.

Зато это хорошо понимает плут и обманщик Дмитрицкий, герой романа "Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея". Он знает, что быть аферистом - это лишь роль, что его истинная "самость" не выражена. Его вынужденные переодевания нельзя не воспринять как игру. Только в мире своей фантазии он возвращает себе

стр. 3

любовь, воспоминания, то есть настоящую жизнь. В сложном, хаотичном мире человек утрачивает возможность быть самим собою - в этой вельтмановской мысли кроется трагическое мироощущение барокко.

Герои "сочиняют" себе жизнь, но барокко знакомо и с другим парадоксом: сам писатель осознает себя своим же творением. Он и для себя создает выдуманный мир, живя в надежде обрести самотождественность. Он ждет, что читатель угадает его истинное лицо, несмотря на весь спектр придуманных ролей.

В романе "Странник" Вельтман создает мифологизированную биографию повествователя. За совокупностью образов, символики угадывается масон.

Сложная природа героя - центральная проблема творчества Вельтмана, связанная с философским осмыслением мира. И опять - как это свойственно искусству барокко - у писателя проявляется тяга к масштабности: он воссоздает "космос" человеческого бытия на примере странного и беззащитного героя, которого порождает и убивает несовершенная среда. Отсюда проблема "отчуждения" вельтмановских героев.

Они всегда надломлены, лишены цельности, дисгармоничны. Путь к себе - в подавлении либо иллюзий, либо чувства реальности, но ни то, ни другое героями Вельтмана не принимается. Для Ивы Олельковича насилие - это проявление внешнего мира, житейской суеты, а ей герой пытается противопоставить свой душевный покой, целомудрие.

Душа Дмитрицкого уже впитала в себя грязь жизни. Обратимся к одному из его высказываний о том, что человеческая природа изменилась в худшую сторону: "Мне кажется, что микроскопическое воззрение на мир... и есть именно несчастье. Посмотри стеклянными глазами на воду, чистую, как бриллиант, - и в этой воде откуда ни возьмутся вот эти чудовища с греческими и латинскими наименованиями. Жажда страшная, вода свежа, светла на глаз, а пить отвратительно. Мысль о чистоте ее нарушена; так все и кажется, что проклятые зубастые дрожалки и коловратки изгрызут всю внутренность. Точно также взгляни только в увеличительное стекло в недра человеческие и на все обстоятельства - просто несчастье! Сколько допотопных чудовищ, что поневоле отворотишься от любви и от дружбы. Кто же населил этими коловратками и дрожалками чистую, светлую природу? Дух человека, разбитый вдребезги, каждая частица его воплощается, живет, кусает, щиплет, просит пищи; ты, говорит, произвел меня, ты и питай. Ты отбросил меня от себя, а я все-таки от тебя не отстану. Но если человек расплодил грех, так пусть же и терпит от него или находит свое счастье в несчастье, свою тишину - посреди тревог и бурь, свою радость - в печали, свою любовь - в ненависти" [1]. Только человек, только жизнь способны сочетать несочетаемое, исповедовать то, что не может быть подвластно законам.

стр. 4

Рассуждения Дмитрицкого характерны для героев барокко: крайности, психологическая напряженность и философичность. В его словах проглядывает барочный принцип свободы, который разрешает все, вплоть до парадоксов типа "отдых в работе", "тишина посреди бурь", "любовь в ненависти", но они рождают у героев тревожные сомнения.

Но не только мировосприятие барокко было близко А. Вельтману. Барокко открыло ряд таких возможностей создания текстов, которые в переходный период 20 - 40-х годов XIX века казались писателю наиболее актуальными.

Литература барокко - это ученая литература, а писатель - ученый писатель. Вельтман, словно подчиняясь этой барочной установке, сближает науку и искусство, демонстрируя свои научные познания в области математики, астрономии, истории, языкознания, этнографии и зоологии, выступая настоящим ученым, и термины, которыми он порой пользуется, непонятны читателю.

Понимая это, он предлагает пространный авторский комментарий, который затрудняет чтение, но, по его мнению, необходим. К примеру, в "Кощее бессмертном" он указывает, что "узорочье" - "украшение женское, касающееся до одежды"; "Перынь" - "холм над озером Ильменем, где стоял идол Перун, а впоследствии монастырь Перынь"; "кметы" - "род сельских сошников или десятских"...

Примечания, многие из которых в настоящее время сами требуют пояснений, представляют, по замыслу автора, неотъемлемую часть текста. Они призваны не только разъяснить употребление древнеславянских понятий и выражений, но и обосновать авторские находки и гипотезы. Вельтман пользуется комментарием не только там, где он должен был объяснить редкостные сведения из разных областей науки. Есть и другая причина создания комментария. Она исходит из авторской задачи дать сведения из всех областей науки, социологии и искусства; Вельтман подробно информирует о тонкостях архитектуры, биологии, поэзии, моды, сословных отношений, истории, обычаев древних народов и т. д. Комментарий, входящий в структуру произведения, содержит, как и само произведение, свод отдельных знаний.

Такой указатель проливает свет на сущность барочного произведения, потребность в комментарии объясняется тенденцией построения целого из отдельных сфер знания. Убедимся в этом на примере. В отрывке повести "Сердце и думка" автор, показывая себя знатоком моды, описывает манеру одеваться разных социальных слоев общества: "Члены, платящие 25 и 10 рублей в год, приняли меры против холода - они нарядились в зимние одежды: в прозрачный и блестящий шелк; заботливо окутали шею шарфами из газ-марабу или газ-риса; атлас и газ-иллюзьон густо опушен блондами; бриллианты, имеющие свойство согревать кровь, горят... Но члены, которые платят 50 руб-

стр. 5

лей в год, как будто пренебрегая летом жар, а зимой холод, носят неизменно сукно, подбитое шелком, покроя фракийского, с искусственным хвостом сзади, с жалостью смотреть спереди". Интерес к моде не ограничивается шалями бур-де-суа. Автор, например, рассказывает об особой моде на "прилагательные" билеты - "печатные; на розовой бумажке, с оттенком амуров и вязей цветов".

Подробные сведения об одежде, еде, птицах и т. д. образуют целый свод. Но именно как свод создавалось барочное произведение. Только он способен передавать мир во всей его полноте. Всё существующее превращается в предмет любознательности, в особенности то, что поражает своей редкостью и экзотичностью.

В творчестве Вельтмана вполне воплотился такой признак барокко, как взаимопроникновение научного и художественного типов мышления, при стремлении реализовать весь объем знаний. Но как может выглядеть художественный текст, выразивший такую задачу? Так, как и выглядели тексты Вельтмана: словно это сырой и малообработанный материал. Он творил так, как писатель эпохи барокко: на лету схватывая и вплетая в свой рассказ всё на свете - и традиционные сюжеты, и взятые из жизни анекдоты, и богатые наблюдения над окружающим миром. Понятно, что подобный принцип работы приводил к прерывистости, обособлению смысловых элементов.

И все же внутреннее устройство текстов А. Вельтмана отвечает задаче их интеграции. Произведениям барокко свойственно собирать все традиционные представления, как бы коллекционируя всё разрозненное, из каких бы разных источников оно ни было. В этом смысле может быть показательным чтение сказаний Талмуда из повести "Сердце и думка": "Он читал песнь Хадаакам, о великой щуке Левиафане, глотающей ежедневно карася в три мили величиной, и о великом быке, съедающем ежедневно по нескольку тысяч гор... и, наконец, о птице, которая однажды на лету выронила яйцо, яйцо упало на землю, сломало кедровый лес, разбилось и затопило желтком и белком целую область". Несмотря на то, что автор иронизирует, он все же приводит пример некоего свода внутри большего свода - своего романа.

В эпоху барокко существовал энциклопедический тип романа, стремящийся вобрать в себя как можно больше из разных областей знаний, "всего отдельного именно как отдельного" [2]. Но в этом смысле Вельтман не поддерживает традицию энциклопедического романа - он пытается осмыслить возможные органические связи между вещами и представлениями, придать разному цельность.

Всё непознаваемое, существовавшее в мире, для барочного писателя оборачивалось поэтологическими проблемами: как сделан мир, как делаются тексты и т. д. В этом смысле "Странник", обращающийся к космогоническому мифу и всей своей повествовательной струк-

стр. 6

турой подчеркивающий "сделанность" литературного произведения, вполне может считаться соориентированным на поэтику барокко.

Тяготение к разъятию материального и духовного, характерное для эпохи 20 - 40-х годов XIX века, корнями уходит в стиль барокко, с его умением наслаждаться вещественной осязательностью. В "Сердце и думке" Вельтман так описывал облик вещи, что читатель мог насладиться не только ее внешним видом, но уловить звук, издаваемый ею, потрогать, заглянуть ей внутрь, постичь ее неповторимость: "Вот китайский фарфор, чашки в виде плодов, обложенных листьями, в виде розы без шипов... Из этих чашек пила она чай, - какой чай! теперь не купишь за сто рублей фунт!.. Вот круглое зеркало в бронзовой раме в виде ленточки с узелком... Вот часы с курантами, которые он подарил ей: в них и кукушки, и бой четвертей... и птички перепархивают с ветки на ветку, чудно поют... А плетеный столик, соломенный столик и вся мебель, хитрой работы, из красного, черного, пальмого, карельского, сандального и разного дерева, с бронзой, с резьбой, с узорами, с позолотой, с чернью, с насечками?.. Например, ее ларчик, облитый эмалью и окованный железом: в нем лежали сотни перстней и колец, и столько же серег, и столько же ниток жемчугу..."

Это вещи, созданные явно в эпоху барокко, - с их чрезмерной усложненностью, пышностью, вычурностью. Писатель не раз обращается к описаниям картин, обнаруживая знание греческой истории или музыки. Такое густое сплетение вокруг героя явлений материальной культуры должно было привести к постижению на этом вещном фоне бесплотного неуловимого мира фантазии. Для барочных писателей вещественный мир тоже служил основой для создания мира духовного.

В произведениях Вельтмана читатель сталкивается с причудливым соединением сентиментальности и грубой брутальности, философического и легкомысленного. Возможно, это объясняется ориентацией его творчества на двоякую природу барокко, которое могло быть "высоким", и тогда чуждалось вульгарных слов и действий и представляло один лирический порыв, но могло быть и "низовым", грубым. У Вельтмана достаточно часты фрагменты, где действия героев, их слова напоминают барочный бурлеск и вертеп: "Анастазия... из полурастворенных дверей высунула язык, плюнула чуть-чуть не в лицо бедному Поэту, вскрикнула: у-у! писаришка безмозглой! - и исчезла" (Сердце и думка). В "Кощее бессмертном" то же театральное действо: "Вдруг раздался звонкий вопль, двери отворились, влетел Ива. И... ужасное событие! повис на черной бороде Мстислава".

В духе "низового" барокко и описание внешности героя: "Оспа и золотуха составили из головы его изображение неровной поверхности земного шара, а из ног великую истину, что две кривые не могут быть параллельны друг к другу. Голос его был так звонок, что часто заглушал собою вечевой колокол, и отец его опаздывал на Вече...

стр. 7

Резким голосом разрывает всю внутренность и, наливаясь кровью, брызжет слезами и пеной", и употребление "низких" слов, ругательств и проч.: "Мужчины на свете как мухи к вам льнут! А знаешь ли ты на это ответ: врете вы, шлюхи, мужчины не мухи!". Нелегкий клянется: "Чтоб мне век кувыркаться на одном месте; чтоб мне подавиться первым камнем, который попадет под ногу!.. Будь я куриной насестью; чтоб мне век за коровой хвост носить...".

К традиции "низового" барокко прибегает писатель, и когда изображает мир нечистой силы. Его Нелегкий - простоватый, неловкий малый, неудачник, существо никчемное и подчас жалкое, то есть таков, каков черт в бурлеске. Вот типичное его поведение: "Нелегкий ахнул: шесть человек, которых он прочил для собственных целей, вышли из-под его команды в распоряжение Анны Тихоновны. Вырвать что-нибудь из рук дамы было непристойно... Нелегкий посердился-посердился да и плюнул на всё". Вельтман заимствует сниженную бытовую трактовку черта. Как видим, Нелегкий, призванный искушать, сам одурачен.

Всевозможные приключения бесов ("Сердце и думка", "Светославич, вражий питомец") отражают фольклорные представления о нечистой силе. Это положение типично для барокко на русской почве, которое стремится к фольклоризации своих идей. Мы уже говорили об особом мироощущении Вельтмана, понимающего разрыв всех существующих связей на переломе эпох. В это время человек особенно уязвим. Он словно находится посередине между миром верха и низа, спасения и проклятия. Нечистые силы рядом, это сама реальность - так понимал жизнь протопоп Аввакум, то же ощущение у Вельтмана. Чтобы темная сила не завладела тобой, нельзя ей попустительствовать. Это пока черт смешон, но сквозь его обличье скоро проглянет разрушительная сила, диктующая волю всему миру.

Барочные черты можно наблюдать в произведениях Вельтмана и на уровне жанра. Он использует эффект жанрового наслаивания, как это было характерно для литературы барокко. Роман "Кощей бессмертный", если и называть его фольклорно-историческим, требует уточнений: вся первая часть написана в форме летописного сказания.

В художественную ткань романа вкрапливается легенда об истории возникновения зла. В литературоведении термин "отчуждение" употребляется довольно часто, но, вероятно, А. Вельтман первым в истории русской литературы обратился к истокам проблемы отчуждения. Интересно также то, что в фольклоре нет жизнеописания Кощея бессмертного, и Вельтман как бы дополняет традиционный набор фольклорных сюжетов своим рассказом о появлении Кощея. Здесь есть экзотичная татарская быль XIII века и присутствуют всевозможные реминисценции из древнерусской литературы, например,

стр. 8

из "Слова о полку Игореве", "Повести временных лет", из Никоновской, Новгородских летописей, Хронографа, "Домостроя".

Со "Словом о полку Игореве" у Вельтмана связано многое: он предпринял попытку перевода памятника. При этом, по словам современников, предложил "анекдотические" варианты (Боян - это Ян, а "бо" - союз) и т. д. В "Кощее бессмертном" "работают" перефразированные цитаты из "Слова о полку Игореве". Например, писатель обыгрывает обращение к Бояну: "Взлелеял бы тебя словесы Бояновы, пустил бы вещие персты по живым струнам и начал бы старую повесть старыми словесы, да боюся, уноест твое сердце жалобою на меня, и ты пошлешь меня черным вранам на уедие".

В этом романе он заимствует и отдельные выражения и слова: "Он произнес на крыльце громко: "Чтоб тебе пить синее вино с трудом смешано!"". В современном поколении писатель не чувствует "харалужного" терпения; у героя Ивы есть желание "идти изведать свои силы молодецкия с Мамаем, напиться из Дона или положить свою голову в битве" и т. д.

Другой роман, "Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея", может считаться авантюрным. Во всех произведениях Вельтмана присутствует это начало (похождения Ивы в погоне за Кощеем, плутовство Дмитрицкого, метаморфозы Саломеи, путешествия Странника и т. д.). "Море житейское" в библейском понимании - образ высокий, но для героев Вельтмана житейское море - это авантюры, интриги, "низкое" бытие, то есть уже в самом названии скрыта ирония.

Когда речь заходит о сюжетно-композиционной структуре романов Вельтмана, то кажется, что и здесь, как и внутри человеческой личности, царит хаос; это отражается и на сюжетной организации: сложность человеческой натуры проецируется на сложное устроение текстов. Точно так же создавались и барочные тексты - с обособлением разных сюжетных линий, с введением вставных конструкций. Вельтман утверждал, что "... предание есть свиток писания, разорванный на части... Соберите эти клочки истины, сложите их". Это утверждение и определяет вельтмановский подход к построению романа - "соберите клочки". Вельтман сближает прошедшее и настоящее, переплетая их свободно, плетет фабулу, словно упражняясь в вольном рассказывании, и в этом он повторяет находки барокко.

Один из важнейших принципов литературы барокко - включение в текст вставных рассказов, ученых разговоров [3]. В барочном тексте, ориентированном на свод, целое мыслится именно так, чтобы в него можно было включать вставные главы.

Таким образом, для творческой манеры Вельтмана было характерно использование поэтики барокко на разных уровнях: идейно-тематическом, жанровом, сюжетно-композиционном, стилистическом.

стр. 9

Литература

1. Вельтман А. Ф. Романы. М., 1985.

2. Михайлов А. Иоганн Беер и И. А. Гончаров: о некоторых поздних отражениях литературы барокко // Контекст-1993. М., 1996. С. 267.

3. Михайлов А. Языки культуры. М., 1997. С. 141.

Калуга