В.Г. МАРАНЦМАН, доктор педагогических наук

Сказка как литературный жанр предполагает активное участие слушателя, читателя, рассказчика в ее создании. Аранжировка сюжета происходит всякий раз заново и зависит от эпохи и личности, представляющей сказку. В этом смысле весьма характерна работа А.С. Пушкина над своими сказками, придававшая им современный и вечный смысл. Творческая лаборатория поэта наиболее откровенно показывает связь слова со смыслом, чувства с мироотношением, и потому необыкновенно поучительна. Работая в 1833 году над "Сказкой о мертвой царевне и о семи богатырях", Пушкин использовал сюжет народной сказки, записанной им в Михайловской ссылке:

"Царевна заблудилася в лесу. Находит дом пустой - убирает его.

стр. 91

Двенадцать братьев приезжают. "Ах, - говорят, - тут был кто-то - али мужчина, али женщина; коли мужчина, будь нам отец родной али брат названный; коли женщина, будь нам мать али сестра"... Сии братья враждуют с другими двенадцатью богатырями; уезжая, они оставляют сестре платок, сапог и шапку. "Если кровию нальются, то не жди нас". - Приезжая назад, спят они сном богатырским. Первый раз - 12 дней, второй - 24, третий - 31. Противники приезжают и пируют. Она подносит им сонных капель... и проч. Мачеха ее приходит в лес под видом нищенки - собаки ходят на цепях и не подпускают ее. Она дарит царевне рубашку, которую та, надев, умирает. Братья хоронят ее в гробнице, натянутой золотыми цепями к двум соснам. Царевич влюбляется в ее труп, и проч." (Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1977. Т. III. С. 413; далее - только том и стр.).

Пушкинская сказка, опираясь на фольклорные традиции, оказывается необычайно широкой по смыслу и сложной по психологической насыщенности повествования. Найдя зерно сюжета в русской народной сказке, Пушкин создает предысторию жизни царевны у лесных братьев, мотивирует месть мачехи завистью к нежной красоте царевны и существенно изменяет ситуацию отношений царевны и ее возлюбленного. В народной сказке "царевич влюбляется в труп". В пушкинской сказке королевич Елисей - жених царевны, и любовь ведет его на поиски пропавшей невесты, любовь, которая побеждает все козни мачехи и пробуждает царевну от вечного сна. Эта гуманистическая идея пушкинской сказки и многие сюжетные ходы родственны мифу об Амуре и Психее, изложенному в 4-й книге "Метаморфоз" Апулея, которые Пушкин, несомненно, знал еще "в садах Лицея".

В мифе Пушкина особенно привлекал мотив зависти Венеры к красоте Психеи и пробуждения от сна любовью. Разумеется, Пушкин не прямо следует мифу, как не прямо подчиняется народной сказке. Мотив поиска возлюбленного, испытаний, обращения к силам природы в мифе дан Психее, в пушкинской сказке - Елисею. Царевна в сказке Пушкина не наделена любопытством Психеи, как не наделена и способностью героини народной сказки подлить врагам сонных капель. Миф и народная сказка резче и драматичнее по сюжету, царевна в пушкинской сказке идеальнее, чем в них. Пушкин, объединяя греческий миф и русскую сказку, создает иное по характеру произведение, обладающее во многом новым смыслом.

Сказка Пушкина уже в самом заглавии побуждает читателя задуматься над вопросом, почему же царевну не спасли семь богатырей? Соседство в заглавии слов "мертвая царевна" и "семь богатырей" поражает внутренним диссонансом. Причем диссонанс этот подчеркнуто резок. Ведь Пушкин мог сказать "о спящей царевне" "и тут бы, право, не солгал", говоря его же словом ("Евгений Онегин"). Но сказано жестко: "О мертвой царевне".

стр. 92

Почему же при таких сильных защитниках царевна мертва? Какие силы в сказке пытаются ей помочь и какие губят? Ответить на такой проблемный вопрос можно, лишь осмыслив композицию произведения в целом, поняв сложность авторской оценки героев. В самом деле, беспристрастное зеркальце, всегда говорящее правду, невольно выдает царевну, скрывающуюся от преследований мачехи в тереме лесных братьев. Чернавка, сочувствуя царевне и отпустив ее вопреки приказу царицы, под угрозой расправы оказывается способной на предательство. Доброта лесных братьев, их сердечность, гостеприимство все же лишены преданности, неотступности. Только верная любовь королевича Елисея спасает царевну, пробуждает ее от мертвого сна. Это сопоставление героев, окружающих царевну, определяющих ее судьбу, не замечаются читателями с первого взгляда так же, как и некоторые свойства добра и зла, представленные в сказке. Кротость царевны (недаром слово "тихо" постоянно сопровождает ее в пушкинском тексте), доверчивость делает героиню сказки во многом беззащитной. Добро нуждается в защите, оно не всесильно. Однако зло, при всей его настойчивости, неуемности, энергии, все же терпит поражение. Царица-мачеха, хоть "и умом, и всем взяла", не уверена в себе. Поэтому зеркальце постоянно нужно ей для самоутверждения. Так Пушкин обнаруживает внутреннюю несостоятельность и обреченность зла.

Борьба света и тьмы в сказке разрешается безоглядным, самоотверженным, бесстрашным чувством Елисея. Он не видит царевну "мертвой", перед ним "спит царевна вечным сном". И эта любовь, не знающая границы жизни и смерти (как у самого Пушкина в "Заклинании"), спасает царевну:

В руки он ее берет

И на свет из тьмы несет...

И зло рассыпается осколками разбитого мачехой зеркала. От "тоски" (не "от восхищения", как мать) царица умерла.

Совершенная победа добра в сказке Пушкина все же ограничивается ее финалом, строками от автора:

И никто с начала мира

Не видал такого пира;

Я там был, мед, пиво пил,

Да усы лишь обмочил.

Почему именно этими словами автора заканчивается сказка? Что это - дань традиции? Ведь так заканчивается и "Сказка о царе Салтане". Вряд ли стоит видеть в этих финальных фразах привычный сказочный орнамент. Необычайность победы света над тьмой, редкость такого исхода и такой любви звучит в этих словах. И есть здесь созна-

стр. 93

ние условности победы добра над злом, победы, возможной лишь в мечте, в искусстве ("да усы лишь обмочил"). В 1833 году Пушкин заканчивает и работу над поэмой "Медный всадник", где Евгений так и не нашел своей невесты, унесенной наводнением. Поиски невесты - общий мотив поэмы и сказки, но исход различен. Реальные противоречия жизни в "Медном всаднике" ведут к трагическому финалу. Сказка при всем драматизме ее, оказывается светлее, в ней возможна надежда и гармония, преодоление трагедии.

Этого света уже нет в последней сказке Пушкина, написанной в Болдине в 1834 году, году тревожном и смятенном, когда поэт окончательно расстался с иллюзией царской справедливости, близко почувствовал угрозу смерти ("Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит..."). Дневник Пушкина 1834 года при всей иронической легкости светского стиля полон описаний происшествий абсурдных. Жизнь вне нормы выходила за рамки остроумного анекдота; И поведение царей, и прежнего, и нынешнего, казалось Пушкину фантастически алогичным. В записи от 9 августа рассказана история опального при Павле I Трощинского, призванного в первый день нового царствования. "Трощинский нашел государя в мундире, облокотившимся на стол и всего в слезах. Александр кинулся к нему на шею и сказал: "Будь моим руководителем". Тут был тотчас же написан манифест и подписан государем, не имевшим силы ничем заняться (VIII, 42-43).

Николай I, любивший подчеркивать суровый аскетизм своих бытовых привычек, приехав в Москву, "ухаживал за молодою княгиней Долгоруковой (...) Царь однажды пошел за кулисы и на сцене разговаривал с московскими актрисами; это еще менее понравилось публике. (...) В каком веке мы живем! В Нижнем Новгороде царь был очень суров и встретил дворянство очень немилостиво" (Там же).

Бессилие одного царя и похотливость другого прокладывали дорогу созданию образа Дадона. Исследователями давно замечено, что нелепый Дадон в "Сказке о золотом петушке" вызывает разнообразные ассоциации с историческими лицами, но, пожалуй, не стоит видеть в нем лишь сатирическую маску глупого царя, как это обыкновенно делают.

Анна Ахматова в знаменитой своей статье "Последняя сказка Пушкина", где было сделано много открытий и, прежде всего, найден один из источников - "Легенда об арабском звездочете" В. Ирвинга, сводит смысл "Сказки о золотом петушке" к мотиву неисполнения царского слова и облагораживает фигуру звездочета. В современном исполнении эта мысль подана так: "... весь сюжет сфокусирован на идее наказания царя-клятвопреступника" (Зуева Т.В. Сказки А.С. Пушкина. М., 1989. С. 127). Но какого благородства можно ждать от "глубоко порочного старика", каким видят Дадона ныне?

B.C. Непомнящий по-иному рассматривает Дадона, видя в "Сказке о золотом петушке" притчу "о человеке, считающем себя хозяином в ми-

стр. 94

ре" (Непомнящий B.C. Поэзия и судьба. М., 1983. С. 201). Не желая сводить смысл произведения к политической сатире, исследователь полагает, что сказка пронизана элементами автопародии поэта: "И получается, что судьба Дадона - это и его судьба, а быть может, и человеческая судьба вообще" (Там же. С. 198). Поиски вселенского смысла порой уводят очень далеко от того "намека", который содержится в сказке.

"Сказка о золотом петушке", несмотря на фольклорный колорит, далека от основ миропорядка, принятых в народном творчестве. Пушкин представил в ней мир, где нарушены все природные законы, разорвана естественная связь вещей. Власть (Дадон) бессильна и мечтает о покое, красота (Шамаханская царица) несет не добро, а смерть; мудрость (звездочет) не в силах предотвратить преступления и быть бескорыстной. В "Скупом рыцаре", говоря о противоестественных вещах, побуждаемых золотом, Барон упоминает о добродетели, которая "смиренно будет ждать... награды". Добродетель и мудрость, по Пушкину, бескорыстны: "Волхвы не боятся могучих владык, / А княжеский дар им не нужен...". Но звездочет не только не отвергает награду, но требует ее, хотя подаренный царю Золотой петушок, освободив царя от тревоги, в конце концов посылает на гибель сыновей Дадона и убивает его самого. Все сущности жизни (власть, красота, мудрость) в последней сказке Пушкина лишены своих природных качеств. Это разлом мира, не космос, а хаос.

Получается, что не "сказка - ложь", а жизнь - ложь. Все обманно, и мотив сна, забытья, призрачности, пустоты пронизывает сказку, оказываясь ее рефреном. Мир реальный смыкается с миром фантастическим настолько, что один без другого уже не могут существовать, как не в силах Дадон править без Золотого петушка и жить без Шамаханской царицы. Трудно видеть в этом хаосе происходящего идею справедливого возмездия. Погибают не только виновные ("грешник" Дадон), но и звездочет, сыновья Дадона, "рать побитая". И не все виновные наказаны. Шамаханская царица, ставшая, как Елена Прекрасная, причиной распри, исчезает без наказания, обретая свободу, как и Золотой петушок. Алогичны и поступки и желания героев сказки. Царь хочет покоя, скопец - девицу. Шамаханская царица покоряет всех, чтобы в конце концов привести к гибели. Ужас происходящего внятен природе ("сердце гор потряслося") и народу ("Вся столица содрогнулась"), которые остаются лишь свидетелями страшного действа. Невероятность происходящего в сказке поддерживается чередованием двух мотивов, основных в ее композиции: страх и чудо.

Сказка начинается мотивом страха старого царя перед соседями. Славный царь, который "смолоду был грозен" и "наносил обиды смело", становится беззащитен. Его возраст как будто оправдывает желание "покой себе устроить". Но ни многочисленная рать, ни суета вое-

стр. 95

вод, описанная комически просторечно ("Ждут, бывало, с юга, глядь, - / ан с востока лезет рать"), не спасают от тревоги. Горечь положения Дадона способна вызвать даже сочувствие ("Со злости / Инда плакал царь Дадон, / Инда забывал и сон") ^* . Но власть, мечтающая о покое, сне, нелепа. И это несоответствие состояния, характера Дадона и царского сана усиливается "просьбой о подмоге", обращенной к "мудрецу, звездочету и скопцу". Натужность, уродливость мудрости звездочета, его отреченность от жизни и подчеркивается последним определением.

В "Песне о вещем Олеге" кудесник - "любимец богов", "вдохновенный", "заветов грядущего вестник". И сказано, "какой ценой купил он право" (Ахматова) видеть тайны жизни и прозревать будущее: "В мольбах и гаданьях проведший весь век". Здесь, в "Сказке о золотом петушке", звездочет покупает свою мудрость не постом и молитвой, не страданием, а оскоплением и в конце сказки хочет вернуть себе жизнь, получив Шамаханскую царицу из рук Дадона. Если звездочет всеведущ, что мешало ему сделать это самому, не посылая на гибель сыновей Дадона и рать? Звездочет, как и Дадон, бессилен в осуществлении своих желаний, и его дар царю в общей ситуации сюжета похож на тайную и коварно задуманную интригу.

Работая над эпизодом встречи царя и звездочета, Пушкин подчеркивает униженность царской власти просьбой. В черновых вариантах было так:

Царь позвал его. - С поклоном

Тот пришел к нему. - С поклоном

Смело стал перед Дадоном.

Тот пришел к царю. С поклоном

Стал старик перед Дадоном.

(Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.-Л., 1949. Т. III/2; здесь и далее черновики приводятся по этому изданию, стр. 1109- 1121).

В окончательном тексте царь "шлет за ним гонца с поклоном". Звездочет не назван стариком. Старик в этой сцене Дадон, который к финалу молодеет и становится снова грозным. Звездочет, напротив, подчеркнуто стар в конце сказки ("старец", "старичок").

В сцене первой встречи с Дадоном звездочет ведет себя с достоинством ("молвил"), снисходительно помогая царю. И Дадон это чувствует ("За такое одолженье..."), не замечая соблазна, иллюзии, которую предлагает скопец:

Петушок мой золотой

Будет верный сторож твой...

^* Вспомним слезы Александра I и призыв на помощь Трощинского, своеобразно реализованные в сказке.

стр. 96

Петушок остался верным звездочету и отомстил за его смерть, клюнув царя в темя. Но Дадон доверчив и пока благодарен за спасение. Искреннее восхищение ведет его к страшному шагу - обмену волей:

Волю первую твою

Я исполню, как мою.

Власть, отказавшаяся от собственной воли, абсурдна. Превращение Дадона в эхо звездочета (мой - твой, твою - мою) - свидетельство пассивности царя, которая и приведет его к гибели. Благодарность Дадона побуждает его не только сулить "горы золота", но дать обещание, которое он не может исполнить. Человек не вправе отдать свою волю другому, пока жив. Сходный мотив щедрого обещания, которое властитель не способен выполнить, звучит в "Песне о вещем Олеге". Князь обещает кудеснику награду за правду о судьбе. Но кудесник берет не любого коня, а любимого, и Олег, внешне подчинившись приговору судьбы, не в силах забыть коня.

Обмен волей - первый шаг Дадона к гибели. Но это страшное действо облечено в форму чуда:

Петушок с высокой спицы

Стал стеречь его границы.

Чуть опасность где видна,

Верный сторож как со сна

Шевельнется, встрепенется,

К той сторонке обернется

И кричит: "Кири-ку-ку.

Царствуй, лежа на боку!"

Петушок описан, как живой ("приподымет гребешок"), но его действия Пушкин при всем чуде происходящего лишает поэтической силы. Это наваждение, а не вдохновение ("как со сна"). И поэтому из текста убирается строка:

Петушок поет опять...

Появляется другая:

Петушок кричит опять.

Отодвинутая чудом тревога возвращается. Снова чудо сменяется страхом: "Вот однажды царь Дадон / Страшным шумом пробужден..." Страх отступает перед забытьем ("Шум утих, и царь забылся"), но оцепенение сна недолговечно, войско старшего и младшего сына исчезает бесследно, пропадает в пустоте. И снова: "Люди в страхе дни проводят...". Поход самого Дадона подсказан не смелостью, а растерянно-

стр. 97

стью. В черновике была строка: "Царь не знает, что начать". Это неуверенность Дадона сохранена и в окончательном тексте:

Царь скликает третью рать

И ведет ее к востоку, -

Сам не зная, быть ли проку.

Походом страх не отброшен:

Войска идут день и ночь;

Им становится невмочь.

Ни побоища, ни стана,

Ни надгробного кургана

Не встречает царь Дадон.

"Что за чудо?" - мыслит он.

Пустота (в черновике: "А врага нигде не видно") принята Дадоном за чудо. Но оно не замедляет явиться:

Войско в горы царь приводит,

И промеж высоких гор

Видит шелковый шатер.

Все в безмолвии чудесном

Вкруг шатра...

Пустота завораживает тишиной, но таинство снова сменяется страхом:

Что за страшная картина!

Перед ним его два сына;

Без шеломов и без лат

Оба мертвые лежат,

Меч вонзивши друг во друга.

Неожиданность боя среди наслаждений любви ("без шеломов и без лат") подчеркивает, что спор шел из-за Шамаханской царицы, и это могло бы служить грозным предостережением Дадону. Пронзительность впечатления поддержана сиротливостью коней, бродящих "средь луга по притоптанной траве, по кровавой мураве". В фольклоре эпитет устойчив, как качества мира (зеленая мурава), здесь он неожидан и страшен, как само действо: кони живы, а всадники мертвы. Горе Дадона так сильно, что в его словах прорывается народный плач. Слово "завыл" не скомпрометировано в фольклоре. Выть, по Далю, "причитать и плакать по покойнику". И "все завыли за Дадоном". Искренность боли царя позволяет ему почти прозреть свою судьбу:

стр. 98

"Ox дети, дети!

Горе мне! попались в сети

Оба наших сокола!

Горе! смерть моя пришла".

Эхо гор усиливает горестные жалобы Дадона и его войска:

Застонала тяжким стоном

Глубь долин, и сердце гор

Потряслося.

Вряд ли справедливо, как это делают многие исследователи, видеть в причитаниях Дадона комическое начало. Пушкин заботится здесь о трагическом впечатлении и убирает эпитет, который мог бы его нарушить (в черновике: "Застонала жалким стоном"). Но тем неожиданнее переход от страха и горя к чуду. Смерть является в облике чуда, обольщения.

Над портретом Шамаханской царицы Пушкин работает упорно, освобождая ее облик от фольклорных начал. В черновике - привычный образ красавицы ("бела, добра", "румяна, как заря"). Шатер назван "таинственным", потом "белым, шелковым". Но таинство не в шатре - в царице. Среди ужаса кровавой сечи она сияет, как заря. (В черновике: "в блеске вышла из шатра"). Она несет успокоение: "тихо встретила царя".

В черновике реакция Дадона комична:

Ахнул царь, ей глядя в очи,

В окончательном тексте таинство ослепления поднято до высокой поэзии:

Как пред солнцем птица ночи,

Царь умолк, ей глядя в очи...

Пушкину были знакомы чувства, овладевшие Дадоном:

Куда бы ты ни поспешал,

Хоть на любовное свиданье,

Какое б в сердце не питал

Ты сокровенное мечтанье, -

Но, встретясь с ней, смущенный, ты

Вдруг остановишься невольно,

Благоговея богомольно

Перед святыней красоты.

("Красавица", 1832)

стр. 99

Однако в "Сказке о золотом петушке" красота не святыня, а Дадон не благоговеет богомольно, а повинуется чарам, забывая о реальной беде. Тяготение Дадона ко сну, забытью и здесь заставляет его отрешиться от своей воли:

И потом, неделю ровно,

Покорясь ей безусловно,

Околдован, восхищен,

Пировал у ней Дадон.

Восхищение чудом, как и во встрече со звездочетом ("говорит он в восхищеньи"), опять ведет царя (власть) к потери воли. И только в последнем эпизоде сказки Дадон эту свою волю упорно отстаивает перед звездочетом, но поздно: он уже обречен и должен платить по обещанию.

Сцена возвращения Дадона в столицу неоднократно перерабатывалась Пушкиным. Конец - делу венец, и финал произведения определяет окончательные акценты смысла. Прежде всего в этом эпизоде резко подчеркнуты перемены в Дадоне. Это не испуганный сонный царь, который мечтает царствовать "лежа на боку". Здесь он бодр, приветлив, щедр. В черновике это новое состояние Дадона дано совершенно откровенно. Народ

... бежал пред колесницей,

Где Дадон сидел с девицей,

Улыбаясь нежно ей.

Рад и счастлив был Дадон.

Неожиданность перемены в Дадоне так велика, что удивлению народа в черновике придано комическое звучание:

Из ворот его столицы

С шумом кинулся народ.

Все глядят, разиня рот.

В окончательном тексте чувства Дадона охарактеризованы более сдержанно, но суть их неизменна, и они переведены в действие. Влюбленность делает Дадона благожелательным ("всех приветствует Дадон") и щедрым. Он сам замечает мудреца, сам его призывает, сам хочет наградить. Царь полон благодарности, и его обращение к звездочету полно фамильярного, но теплого благодушия:

"А, здорово, мой отец, -

Молвил царь ему, - что скажешь?

Подь поближе! Что прикажешь?"

стр. 100

Дадон не уходит от расплаты, признает свои обязательства и готов их выполнить, как волю высшую ("Что прикажешь?"). И он готов отдать все:

"... Попроси ты от меня

Хоть казну, хоть чин боярский,

Хоть коня с конюшни царской,

Хоть полцарства моего!"

Но звездочет требует невозможного: отдать царицу, которую Дадон любит. В черновике эта нереальность платы высказана откровеннее:

"Ты спросил бы у меня / То, что сделать мог бы я". Изумление царя было подчеркнуто резче:

"Как? - спросил его, - царицу?";

"Ты, мудрец, с ума сошел".

С другой стороны, в черновике виден соблазн сделать Дадона неблагодарным мошенником: "От моих от царских слов / Отпереться я готов". Но в конце концов побеждает в Дадоне достоинство: "Не забыл своих я слов / И их выполнить готов".

Однако абсурдность просьбы скопца и ее неисполнимость побуждают Дадона сопротивляться. Сначала увещеванием: "Полно, сводник что ли я?"; "Сам себя, упрямец, мучишь". Дадон оскорблен просьбой, потому что все его беды и радости оказались лишь исполнением чужого замысла, он стал орудием в руках звездочета ("сводник"), призванным добыть Шамаханскую царицу, отдать ее скопцу.

В черновых вариантах сказки связь звездочета и царицы как явлений одной силы была установлена эпитетами.

Уже в первой встрече с царем звездочет был назван шамаханским скопцом. В последнем эпизоде - "шамаханский наш мудрец", "в шамаханской шапке белой". Это прямое сопряжение звездочета и царицы в окончательном тексте отменяется. Но связь с Востоком остается: "в сарачинской (астраханской) шапке белой". Восточный евнух хочет получить красавицу из рук царя. В черновых вариантах абсурдность его желания подчеркивалась прямо - старостью: "Весь наморщен, поседелый. С бородою поседелой". В окончательном тексте Пушкин дает возможность звездочету быть благородным в облике: "Весь как лебедь поседелый". Эта деталь подкупила Ахматову, всегда влюбленную в эту царственную птицу ("Уже кленовые листы на пруд слетают лебединый...; "И снова лебедью плыла сквозь золотистый дым"). И вслед за Ахматовой B.C. Непомнящий строит концепцию о белом петухе, возвышающую звездочета. Но благородство облика скопца лишь контрастирует с капризным упрямством его поведения:

"Не хочу я ничего!

Подари ты мне девицу,

Шамаханскую царицу..."

стр. 101

Желание, за которое звездочет платит жизнью, лишено мотивов ("И зачем тебе девица?" - разумно говорит Дадон). И в этом еще одна примета того абсурдного мира, который дан в сказке и которому не противостоит, а принадлежит звездочет. Дадон, забыв свои намерения, становится груб и властен. И Пушкин усиливает это впечатление, меняя детали: вместо "вспыхнул царь" (в черновике) появляется "плюнул царь" (в окончательном варианте). Дадон, наконец, обретает собственную волю, но это злая воля, ведущая к смерти старика, а потом и самого царя. Да и его ли, Дадона, воля? Он пленник Шамаханской царицы, и ее веселое удовлетворение при гибели звездочета, пожалуй, свидетельствует об исполнении ее желаний.

Вся столица

Содрогнулась, а девица -

Хи-хи-хи! да ха-ха-ха!

Не боится, знать, греха.

Царь, хоть был встревожен сильно,

Усмехнулся ей умильно.

Шамаханская красавица, поначалу наделенная кротостью ("тихо встретила царя"), начинает напоминать царицу-мачеху из "Сказки о мертвой царевне и о семи богатырях" с ее бесовским злорадством и самовлюбленностью. Любовь оказывается в сказке стихией призрачной, неверной, ведущей к смерти.

И звездочет, и Дадон, как его два сына, спорящие из-за Шамаханской царицы, в гибели становятся детски беспомощными и вызывают жалость этой простодушной человечностью гибели:

Царь хватил его жезлом

По лбу; тот упал ничком,

Да и дух вон. (...)

...клюнул в темя

И взвился... и в то же время

С колесницы пал Дадон!

Охнул раз, - и умер он.

Мгновенность смерти обоих соперников от ударов зеркально повторяет судьбу одного в другом и уравнивает их.

Финал сказки не несет в себе катарсиса. Поначалу Пушкин хотел его озвучить:

Петушок слетел со спицы

И запел...

В окончательном тексте нет торжествующей песни петуха. Уходит из текста победность:

И летит, блестя крылами.

стр. 102

Легкость движений петушка в соседстве со смертью выглядит столь же жестокой, как смех Шамаханской царицы. P.O. Якобсон выразительно писал о губительной силе статуи в поэтической мифологии Пушкина: "В "Золотом петушке" Пушкин намеренно видоизменяет сказку Ирвинга и ее название: он вводит образы мертвых сыновей царя, чем ярче подчеркивает страсть Дадона к Шамаханской царице; тем, что звездочет - скопец, усиливается нелепость его притязаний на царицу, и Пушкин дает, самое главное, совсем другую развязку - вмешательство статуи и смерть царя" (Якобсон Роман. Работы по поэтике. М., 1987. С. 151).

"Урок" последней пушкинской сказки лишен этического удовлетворения. Напротив, он трагичен, и это подчеркнуто неожиданным и таинственным, как в балладе, обрывом сюжета.

Санкт-Петербург