История Юго-Восточной Азии (ЮВА) давно привлекает внимание исследователей, но из-за специфики источников многие ее аспекты остаются не вполне известными. Существующие теории государственности позволяют вновь обратиться к изучению наиболее ранних хронологически политических образований, существовавших на территории региона. Данная статья посвящена обсуждению политической организации островного мира ЮВА с V по VII в. по эпиграфическим данным с Калимантана, Суматры и Явы - единственным местным источникам. Хотелось бы рассмотреть следующий вопрос: можно ли говорить о "государстве" в истории этой части Азии или нет и почему; если же нет, то как следует характеризовать социумы, оставившие надписи?

Прежде всего необходимо более четко определить понятие "государство" и его предшественников, а также сделать ряд замечаний о методологии, используемой в исследовании. Существует множество определений государства, подробное рассмотрение которых выходит за рамки моей работы, поэтому остановлюсь лишь на наиболее известных концепциях.

Среди них особое место по ее влиянию на советскую и российскую историографические традиции занимает интерпретация государства Ф. Энгельсом, согласно которому это "организация имущего класса для защиты его от неимущего класса", характеризующаяся наличием территориального деления, отделенной от народа публичной власти, налогами, а также существованием профессионального войска (аппарата принуждения). "Государство есть продукт общества на известной ступени развития; государство есть признание, что это общество запуталось в неразрешимом противоречии с самим собой, раскололось на непримиримые противоположности, избавиться от которых оно бессильно. А чтобы эти противоположности, классы с противоречивыми экономическими интересами, не пожрали себя и общество в бесплодной борьбе, для этого стала необходимой сила, стоящая, по-видимому, над обществом, сила, которая бы умеряла столкновение, держала его в границах "порядка". И эта сила, происшедшая из общества, но ставящая себя над ним, все более и более отчуждающая себя от него, есть государство" [Энгельс, 1948, с. 191 - 192]. Этот подход любопытен целым рядом следующих из него выводов, среди которых противоречивое соединение в одном определении двух различных посылок: с одной стороны, государство есть организация имущего класса для защиты его от неимущего класса, с другой - это сила, стоящая над обществом. Другим следствием из концепции Ф. Энгельса является тезис о том, что государство есть продукт общества. В советской историографической традиции это истолковывалось как утверждение об историчности государства, понятой в том смысле, что оно не вечно.

стр. 7

Однако возможно и иное истолкование, согласно которому государство существует постольку, поскольку существуют люди, его производящие. Тогда государство есть человеческий конструкт, а не вещь, которая дана в том же смысле, в каком даны физические объекты. Это не означает, что государство образуется с нуля интеллектуальным усилием отдельного индивида; по отношению к последнему оно выступает элементом мира, конструируемого в процессе первичной социализации через концептуализацию многообразных отношений, в которые индивид включен, посредством языковых протоколов, которые уже сконструированы и потому по отношению к данному индивиду играют роль пред-конструкций. Вместе с тем только в результате деятельности индивидов, интериоризировавших эти пред-конструкции, соответствующие феномены продолжают свое существование, и именно потому, что процесс усвоения данного протекает по-разному в различных условиях и с учетом различных способностей конкретных людей, в социальном порядке возникают изменения. Они также нуждаются в концептуализации и присвоении, что приводит к постоянным трансформациям всех компонентов человеческого мира [подробнее см.: Бергер, Лукман, 1995]. Утверждение о том, что государство есть институт (организация) или их ряд, может быть интерпретировано при помощи конструктивистской парадигмы П. Бергера и Т. Лукмана. Согласно их подходу, "институционализация имеет место везде, где осуществляется взаимная типизация опривыченных действий деятелями разного рода. Иначе говоря, любая такая типизация есть институт" [Бергер, Лукман, 1995, с. 92]. С учетом их высказывания, что "социальный порядок - это человеческий продукт, или, точнее, непрерывное человеческое производство", напрашивается вывод о том, что государство конституируется в деятельности людей, причем понятой максимально широко, включая интеллектуальные процедуры, посредством которых привычные действия концептуализируются и формируются соответствующие им ментальные образы. Можно сказать, что государство не существует без мысли о нем.

Концепция Ф. Энгельса, помимо отмеченного выше противоречия, не лишена и других недостатков. Наиболее важно то, что не удалось доказать предположение, согласно которому классы возникли раньше, чем государство. Это является серьезным ограничением определения Ф. Энгельса, хотя не означает его общей ложности, поскольку, например, эпоха классического капитализма вполне удачно описывается этой моделью. Но стремление устранить это ограничение и/или желание предложить собственную схему вкупе с множеством этнографических и (отчасти) археологических данных привели исследователей к другим дефинициям государства. Прежде чем перейти к ним, любопытно отметить, что, несмотря на начавшиеся после революции 1991 г. в российской историографической традиции поиски новых методологических и концептуальных схем, многие историки продолжают использовать предложенные Ф. Энгельсом критерии государственности. Например, сторонник неоэволюционистской парадигмы А. В. Коротаев в описании государства ссылается на "наличие регулярного, формального административного аппарата, искусственного территориального деления или регулярной системы налогообложения" [Коротаев, 2000, с. 265 - 266].

А. Джонсон и Т. Ёрл полагают, что государство, в отличие от вождества, является регионально организованным обществом с населением, исчисляющимся в сотни тысяч или миллионы человек и, как правило, разнообразным в экономическом и этническом отношениях [Johnson & Earle, 1987, p. 246]. Факторами его возникновения являются технологические изменения и обмен, с одной стороны, и война - с другой. Войне как приоритетному фактору возникновения государства отдают предпочтение Р. Карнейро, Дж. Маркус и К. Флэннери, Ч. Спенсер: "Мы не думаем, что вождество просто превращается в государство. Мы считаем, что государства возникают тогда, когда один из членов группы вождеств начинает захватывать своих соседей, в конечном счете превращая их [земли] в подчиненные провинции гораздо более крупной политии" (выделено авторами. -А. З. ) [Marcus & Flannary, 1996, p. 157; цит. по: Спенсер,

стр. 8

2000, с. 152]. В определении А. Джонсона и Т. Ёрла сложно верифицировать тезис об этнической характеристике ряда конкретных политий. Требование же региональной организации и столь значительного по размерам населения заставляет отказаться от признания номов Шумера государствами, однако Э. Саутхолл категорично заявил: "Самые ранние государства были городами-государствами. К этому вела динамика интенсификации хозяйства. Шумерские города-государства прошли путь развития от эгалитарных общин во главе с руководителями, осуществлявшими ритуальные функции, до иерархически организованных политий во главе с обожествляемыми правителями, затем до государств, основанных на принуждении и политических санкциях, и наконец до попыток создания империй" [Саутхолл, 2000, с. 135 - 136]. И. М. Дьяконов предпочитает по отношению к Шумеру формулировку "номовое государство", но не отрицает и концепта "город-государство", подчеркивая при этом условный характер термина "город" в этом понятии применительно к III тысячелетию до н.э. [ИДВ, ч. 1,1983, с. 139].

Еще одно определение государства принадлежит Х. Т. Райту: "В противоположность развитому вождеству, государством может быть признано культурное развитие с централизованным процессом принятия решений, который одновременно специализирован внешне относительно регулируемых им местных процессов, которые он регулирует, и специализирован внутренне в том, что центральный процесс подразделяется на отдельные роды деятельности, которые могут быть совершены в разных местах и в разное время" [Wright, 1977, р. 383]. Х. Т. Райт и Ч. Спенсер предложили такую интерпретацию вождества: "Вождество может рассматриваться как такой вариант культурного развития, при котором центральная деятельность по принятию решений отличается от принятия решений, касающихся местного производства и местных социальных процессов; хотя, в конечном счете, она регулирует их; но сама эта деятельность внутренне не дифференцирована. Таким образом, она внешне специализирована, а внутренне нет" [Wright, 1977, р. 381; Спенсер, 2000, с. 138]. Ч. Спенсер замечает, что ключевой признак таких социумов - это "существование и на региональном, и на общинном уровне вождя, самого титула правителя, который существует независимо от личности, его занимающей, и передается из поколения в поколение". По его мнению, "из-за отсутствия внутренней специализации центральная власть в вождестве не имеет постоянных специализированных участков или блоков управления"; следовательно, вождь не может реально передать свою власть подчиненному, и любое делегирование власти превращается в полное делегирование, соответственно вождь идет на риск узурпации своей власти; поэтому существует предел территории для такой политической формы - с радиусом в полдня пути [Спенсер, 2000, с. 139; Wright, 1977, р. 381].

Можно сформулировать подход Х. Т. Райта и Ч. Спенсера проще: внутренняя специализация есть наличие дифференцированного аппарата управления, в котором отдельные функции управления закреплены за соответствующими должностями. Определение Х. Т. Райта, несмотря на свою привлекательность, порождаемую его абстрактностью, которая может быть приложима к множеству эмпирических данных, не содержит ни конструктивистских идей, ни указания на суверенитет и функции этой администрации. Но включение суверенитета в число признаков государства неизбежно означает, что понятие "зависимое государство" (например, колония или полуколония) внутренне противоречиво. В той форме, которую придал дефиниции Х. Т. Райта автор этих строк, она не позволяет говорить о государстве в тех случаях, когда нет формального различения управленческих функций (e.g., в древней Индии и средневековой Европе [Лелюхин, 1989, с. 78; 2001; Гутнова, 1992]).

Одна из наиболее популярных концепций государства (точнее, "раннего государства") принадлежит Х. Классену и П. Скальнику, согласно которым его можно определить как "централизованную социально-политическую организацию для регулиро-

стр. 9

вания общественных отношений в сложном, стратифицированном обществе, разделенном, по крайней мере, на две основные страты, или возникших общественных класса - а именно правителей и управляемых, - чьи отношения характеризуются политическим доминированием первых и данническими отношениями последних, узаконенными общей идеологией, для которой взаимный обмен (reciprocity) есть основной принцип" [The Early State, 1978, p. 640; цит. по: Wisseman Christie, 1995, p. 237]. Его признаками Х. Классен считает фиксированную территорию с минимальным населением в несколько тысяч человек, обеспечивающую регулярный и надежный прибавочный продукт, систему производства, узаконивающую политическую и социальную иерархию идеологию и сакральную позицию правителя [Claessen, 1995, р. 444 - 445]. Идею о существовании двух страт в архаическом государстве до Х. Классена сформулировал Э. Сервис [Service, 1975, р. XIII].

В недавней статье Х. Классен внес коррективы в первоначальную дефиницию, дополнив ее требованием трёхуровневой - национальной, региональной, местной - социально-политической организации и заменив даннические отношения управляемой страты на обязательство платить налоги (taxes) [Claessen, 2004, p. 4]. Исследователь делает важное замечание в конструктивистском духе, ссылаясь на цитированный выше фрагмент монографии Ф. Энгельса: "The state, being a product of social relations must not be reified, personified or sacralized. It is a specific kind of social organization, expressing a specific type of social order in a society. It gives expression to the existing social, economical and political relations in that society and to ideas pertaining to power, authority, force, justice, and property" [The Early State, 1978, p. 4; цит. по: Claessen, 2004, p. 73]. Первоначальный вариант определения Х. Классена и П. Скальника использовали Дж. Виссеман Кристи при рассмотрении островных, а Р. Хагестайн - материковых обществ ЮВА [Wisseman Christie, 1995, p. 237; Hagesteijn, 1985, p. 107]. Его слабостью можно считать недостаточно прослеживаемое отличие от вождества в определении Э. Сервиса (см. ниже), в то время как второй вариант оказывается очень близким подходу Ф. Энгельса, только без эксплуатации и аппарата принуждения.

Еще одна концепция государства на Востоке была предложена известным синологом Л. С. Васильевым, опиравшимся на разработки западных антропологов, в первую очередь Э. Сервиса [Service, 1962; 1975]. Напомним основную идею отечественного историка: Восток и Запад представляют собой два разных пути развития. Они образуют дихотомию двух различных структур, одна из которых, восточная, базируется на власти-собственности, редистрибуции ("централизованном перераспределении") и ведущей роли государства; вторая - на частной собственности и вызванных ею для собственного бытия институтах: демократическом управлении, гражданском обществе и системе общественной психологии, ориентированной на расцвет творческих возможностей отдельной личности [Васильев, 1993]. "Раннее государство - это многоступенчатая иерархическая структура, основанная на клановых и внеклановых связях, знакомая со специализацией производственной и административной деятельности... Раннее государство "врастает" в развитое постепенно - хотя далеко не каждому это удается. Принципиальные отличия развитой политической государственной структуры от ранней сводятся к появлению двух новых институтов - системы принуждения и институционализованного закона, а также... к дальнейшему развитию частнособственнических отношений" [Васильев, 1993, с. 75 - 76]. Предшествующее государству вождество отличается отсутствием многоступенчатой структуры, что подразумевает, по Л. С. Васильеву, три уровня - общегосударственный, региональный и местный [Васильев, 1993, с. 71]. "Государство в лице причастных к власти социальных верхов не только выполняло функции господствующего класса ("государство-класс"), но и было ведущим элементом базисной структуры общества"; "оно абсолютно господствовало над обществом, подчинив его себе" [Васильев, 1993, с. 223].

Что в данном случае Л. С. Васильев понимает под "базисной структурой общества", не ясно. Если это базис в его марксистском понимании, именно диалектическое

стр. 10

единство производительных сил и соответствующих им производственных отношений, то необходимо доказать, что существуют производительные силы, которым соответствует исключительно "государство" концепции Л. С. Васильева. Кроме того, в приведенных высказываниях происходит любопытное наложение друг на друга пространственных образов (и тем самым концептов) государства: с одной стороны, оно является элементом базиса, т.е. основы, на которой стоит все остальное, и тем самым мыслится находящимся снизу; с другой - "господствует над обществом" (что лишний раз подтверждает конструктивистский тезис). Возможно, термин "базис" (если развивать построения Л. С. Васильева) целесообразнее заменить "структурообразующим компонентом". Общество, о котором идёт речь во втором из цитированных высказываний Л. С. Васильева, - гражданское. Фактически перед нами смешение двух значений термина "общество", так как фраза "государство... было ведущим элементом базисной структуры общества" отсылает к хорошо известному марксистскому понятию общества как "суммы связей и отношений, в которых... индивиды находятся друг к другу" [Маркс, с. 214]. Таким образом, здесь проявляются "языковые игры" историков и их пространственные логики. Гипотеза о существовании государства-класса на древнем Востоке представляется неубедительной в свете данных "Законов Хаммурапи" (§ 35 - 39) и других правовых текстов [e.g., Хрестоматия..., 1980, с. 156 - 157, 179 (YOS, VIII, 38), 180 (СВД, 1941, 16), 204].

В отношении предшественников государства следует кратко охарактеризовать теории вождества [подробнее см.: Крадин, 1995, с. 11 - 61]. С точки зрения Э. Сервиса, вождество - это форма социально-политической организации, в которой существуют централизованное управление и наследственная клановая иерархия вождей, социальное и имущественное неравенство, но отсутствует формальный и тем более легальный репрессивный и принудительный аппарат [Service, 1975, р. 16]. Несколько иные признаки вождества были предложены Х. Классеном и П. Скальником. Во-первых, при существовании централизованного управления вожди не имеют постоянно легитимизированной власти; во-вторых, отсутствуют возможности для предотвращения распада структуры: существуют два уровня - элита и общинники. В-третьих, есть разделение на "управляющих" и "управляемых", но оно не абсолютное и основано часто на степени генеалогической близости к вождю. В-четвертых, институты для отчуждения прибавочного продукта неразвиты и применяются спорадически, дань и подношения не являются основными источниками существования вождя. Наконец, у составных частей вождества должна быть общая идеология [The Study of the State, 1981, p. 491; цит. по: Крадин, 1992, с. 147].

На этом перечисление различных вариантов определений и признаков государства и вождества хотелось бы прекратить и перейти к анализу конкретных данных по ЮВА. Но необходимо методологическое пояснение, прежде чем начать рассмотрение проблемы политической организации обществ региона. Приведенные выше определения государства будут использованы в качестве рабочих гипотез. Иными словами, их несоответствие изучаемой эмпирии не означает их общей ложности. Следовательно, наше исследование не претендует на решение вопроса о том, какая из этих дефиниций истинна. Это вытекает и из конструктивистской парадигмы, так как важнее рассмотреть максимальное число конструкций, поскольку они "работают" в сознании ряда исследователей и обусловливают ipso facto их способы восприятия, мышления и действия в современном им "социальном порядке", включая конструирование истории (повествования о "том, что совершалось").

Конечно, конструктивизм, понимаемый как концепция, утверждающая, что на историю как повествование о прошлых событиях бессознательно проецируются формы разума [Колосов, 2001]), и разделяемая автором этих строк, в своем точном смысле требует изучения самих этих форм, что в настоящей статье не представляется воз-

стр. 11

можным выполнить. Однако указанный выше пример с пространственными образами, использованными Л. С. Васильевым для концептуализации его представления о государстве, отвечает и на этот вопрос: "Мы мыслим чаще всего в пространстве". Эта интеллектуальная позиция восходит к И. Канту, согласно которому пространство и время суть априорные формы созерцания. Сами модели эволюции, вне зависимости от того, однолинейные они, билинейные или полилинейные, становятся интеллигибельными только при помощи образа линии. Иерархия мыслится через геометрические фигуры: пирамиды, вертикали, возможно, некоторые другие. Лексика историков тоже включает (!) пространственные метафоры: так, аргумент часто описывается как "основание". Само время, не данное непосредственно, мыслимо только при помощи пространственных метафор, таких как "линия", "циклическое время", "протяжённости" (duree) Ф. Броделя¹ . На этом обращение к формам разума (понимаемого исторически: я ни в коей мере не утверждаю, что всем людям присущи именно эти пространственные образы), проецируемым на историю, можно, кажется, закончить и перейти к ЮВА.

Источниками для исследования служат надписи на санскрите и древнемалайском языках, опубликованные различными исследователями. В течение длительного времени считалось само собой разумеющимся, что социумы ЮВА в раннем средневековье (V-VII вв.) были государствами: таково мнение Ж. Сёдеса, Н. Крома, Д. Холла и многих других авторов [Coedes, 1968; Krom, 1931; Холл, 1958]. Так, сама монография Ж. Сёдеса называется "Индуизированные государства Юго-Восточной Азии", что a priori означает, что в ней речь идёт об обществах, характеризующихся этой формой политической организации.

Начнем рассмотрение с Калимантана, с которого происходит компактная группа из семи надписей царя Мулавармана, написанных на санскрите и датирующихся V в. н.э. [Vogel, 1918, р. 167 - 232; Chhabra, 1965, р. 85 - 92]. Они были найдены в районе Кутэя (восточный Калимантан) и предполагают расположение политии, которой правил Мулаварман, в низовьях реки Махакам. В опубликованной Ж.-Ф. Фогелем надписи A приводится родословная Мулавармана, включающая его деда Кундунгу, названного "царем", или "Индрой/первым среди мужей" (narendraP> Ф. Нарсен и Й. Г. де Каспарис, исходя из обозначения действий Мулавармана как "дара" (dana), думают, что перед нами церемония потлача - взаимного обмена дарами [Naerssen & De Iongh, 1977, p. 18 - 21; De Casparis & Mabbett, 1999, p. 305]. Различные дары упоминаются в пяти из семи известных текстов. Л. С. Васильев указывает на важную роль такого института - реципрокного обмена - для генезиса государства [Васильев, 1993, с. 50 и сл.]. Вождь должен быть щедрым, и, распределяя среди членов своей группы имеющееся у него имущество, он получает больший престиж, чем его соперники. Поскольку реципрокный обмен восходит к первобытности, постольку объясняется отмеченное выше обстоятельство с титулом деда Мулавармана Кундунги: для него, видимо, еще не была характерна наследственная власть. Вопрос о церемонии потлача подробно обсуждался Дж. Виссеман Кристи. Она справедливо заме-

¹ Эту идею высказывал Р. Козеллек, обратившийся к рассмотрению кантианского вопроса "как возможна история" [цит. по: Zammito, 2004, р. 125]. Впрочем, И. Кант подчеркивал, что время не есть линия, но лишь мыслится с помощью таких аналогий [Кант, 1994, В 49 - 50].

стр. 12

чает, что "наиболее бросающимся в глаза различием между надписями Пурнавармана на Яве и Мулавармана в Кутэе является то, что заявления Мулавармана менее правдоподобны" [Wisseman Christie, 1995, p. 261]. Дар в 20 тысяч коров, упоминающийся в надписи B, по Ж.-Ф. Фогелю [Vogel, 1918, р. 214], в сильно покрытом лесами районе, жители которого на протяжении большей части истории использовали буйволов, свиней и даже кур в качестве церемониальных даров и жертвоприношений, совершенно невероятен, равно как и заявление о топленом масле. Окончательный вывод исследовательницы таков: "Это соединение гиперболы и общей невероятности, возможно, показывает, что список даров был скорее символическим, нежели реальным" [Wisseman Christie, 1995, p. 261 - 262]. Но даже если размеры дара и были преувеличены Мулаварманом, постоянное внимание к этой форме взаимодействия между людьми свидетельствует о ее важности в жизни общества Восточного Калимантана V в н.э. Надписи Мулавармана, по мнению Дж. Виссеман Кристи, были созданы членами местной элиты, а общество, к которому она принадлежала, нельзя характеризовать как государство, если следовать определению Х. Классена.

Чтобы применить концепцию Ф. Энгельса, разделявшуюся Э. О. Берзиным [Берзин, 1995], необходимо выделить в надписях те элементы, которые свидетельствуют об эксплуатации, общественных группах, налогах и других критериях истматовской схемы. Сразу замечу, что надпись C, опубликованная Б. Ч. Чхаброй [Chhabra, 1965, р. 90 - 92, pl. 13], содержит строки (1 - 2): "cri-Mulavarmma rajendra[h] sama(re) jitya partthi[van] karadam nrpatimc=cakre yatha raja Yudhisthirah", что можно перевести: "Прекрасный Мулаварман, величайший из царей, победив в битве жителей земли / царей (parthivan), сделал царей / повелителей / владык (nrpatin) данниками (karadan), как царь Юдхиштхира". Форма jitya в 1-й строке - явная ошибка, ее следует исправить на деепричастие jitva [Chhabra, 1965, p. 91]. Среди наиболее неясных терминов, несмотря на их распространенность в санскрите, является parthiva, имеющий значения "обитатель земли; царь, монарх; глиняный сосуд" [Apte, 1997, р. 333]. Поэтому с учетом слова nrpati ("царь") 2-й строки [Apte, 1997, р. 302] их можно толковать как синонимы. Упоминание в тексте (6-я строка) слова parthivendra еще более осложняет интерпретацию. Indra может означать (помимо имени бога, "первого из, лучшего из") также "владыку, правителя" [Apte, 1997, р. 94]. Поэтому сложно утверждать, что данная надпись может быть однозначно истолкована. Х. Кульке пишет: "Кажется, использование титула parthiva очень значимо. Конечно, он часто переводится как "принц" или даже "царь". Но более чем большинство других условных царских титулов parthiva имеет первоначальное значение владельца земли (parthiva = earthly, coming from earth). Parthiva, следовательно, точно обозначает местного лендлорда, которого на Яве мы знаем как гака" (курсив Х. Кулке. - А. З.) [Kulke, 1986, p. 6]. Эта интерпретация весьма интересна, однако наблюдения только над этимологией слов остаются проблематичными в отношении исторического анализа. Термин kara означает "дань, подать" [Apte, 1997, р. 134].

Сведения о "платящих дань" "царях/жителях земли" (parthiva) могут быть аргументом в пользу существования эксплуатации. Но если parthiva все-таки "цари", то это уже нельзя понимать как доказательство наличия классов в марксистском понимании этого слова: классы относятся к одному обществу, а не к разным. Признание этих "царей" Мулаварманом свидетельствует об отсутствии интеграции побежденных социумов в собственную социальную систему. Присутствие в обществе Калимантана брахманов, казалось бы, точно установлено, но только если согласиться с трактовкой термина vipra, встречаемого в четырех надписях, как обозначения брахманов, поскольку само слово brahmana не встречается в рассматриваемых текстах [Vogel, 1918, р. 214 - 215; Chhabra, 1965, р. 89 - 92]. Но такое толкование проблематично. Термин vipra у В. Ш. Апте имеет значения "брахман; мудрец, мудрый человек; дерево

стр. 13

Ащваттха" [Apte, 1997, p. 515], а у О. Бётлинка - "жрец, домашний жрец; певец, поэт; ученый" [Bohtlingk, t. VI, 1886, S. 103]. Ж. -Ф. Фогель использовал концепт "жрец" ("priest"), что сохранил и Б. Ч. Чхабра [Vogel, 1918, р. 214; Chhabra, 1965, р. 86]. Б. Р. Чаттерджи, напротив, перевел рассматриваемый термин как "брахман", что соответствует его общей идее привнесения цивилизации на Калимантан из Индии представителями первой варны [Chatterji, 1967, р. 116, 122 - 124]. В пользу варианта Ж.-Ф. Фогеля свидетельствует отсутствие в текстах упоминаний брахманов под их собственным названием, в пользу же гипотезы Б. Р. Чаттерджи - термин dvija ("дваждырожденные") из 12-й строки надписи А, прилагаемый, как замечал и первый из исследователей, к брахманам [Vogel, 1918, р. 213, п. 9]. Вместе с тем общее соображение позволяет все-таки остановиться на значении "жрец", так как нельзя забывать о церемонии потлача в этом социуме, что отвергает представление о его антагонистическом характере.

Добавлю, что упоминание "дваждырожденных" в надписи A по Ж-Ф. Фогелю отсылает к совершенно определенной генеалогической традиции: род должен точно знать свое происхождение, чтобы конституировать себя в качестве dvijati [Vogel, 1918, p. 212 - 213]. А Мулаварман в том же тексте о собственном деде не может сказать, что тот был "основателем рода". Следовательно, генеалогия, индийская по типу, только лишь начинала создаваться или была символической. Это, в свою очередь, препятствует рассмотрению самого упоминания vipra в качестве свидетельства далеко зашедшего общественного расслоения. Но отсюда еще не следует, что его (расслоения) не было вообще, тем более что слово vipra какую-то группу (скорее жрецов) все-таки обозначает. Никаких свидетельств существования налогов (дань kara не есть налог) и аппарата принуждения в надписях нет. Публичная власть зафиксирована только царским престолом самого Мулавармана. Поэтому в целом концепция государства Ф. Энгельса с анализируемыми памятниками согласуется плохо.

Если принять предложенную Э. Сервисом концепцию вождества (см. выше), то ее положения совпадут с имеющимся материалом. Наследственность власти Мулавармана подтверждается титулом его отца "основатель рода" (vamca-kartr). То, что сам он называет себя царем, совершает дарения жрецам (пусть и проблематичные по своим размерам) и подчиняет себе других местных правителей, несомненно, и может быть истолковано как свидетельство существования неравенства и единого управления (иначе воевать невозможно). Поскольку надписи ничего не сообщают об управленческом аппарате, отделенном от личности царя, постольку один из признаков вождества схемы Э. Сервиса остается под сомнением. Нельзя не отметить, что, так как засвидетельствовано существование наследственной власти вождей, приходится признать наличие социальной дифференциации, что подтверждает и указание на "жрецов" vipra. Войны, которые вел Мулаварман, свидетельствуют со своей стороны об успешности жизнедеятельности его царства. Вместе с тем отсутствие у него наследников, которые бы оставили надписи, делает эту последнюю посылку сомнительной.

Выше приводились пять признаков вождества, предложенные Х. Классеном и П. Скальником. Первые два из них выступают, видимо, в связке и требуют ретроспективного анализа: рассмотрения ситуации до возникновения вождества и после. Еще Б. Флекке указывал, что на Калимантане "индуизированная" верхушка после Мулавармана оказалась быстро растворена в безбрежном море местных этносов [Vlekke, 1945, р. 20, 15], что подтверждается полным отсутствием других надписей 1-го тысячелетия с территории острова и молчанием китайских хроник об этом регионе вплоть до начала 2-го тысячелетия. С. В. Кулланда объясняет это ограниченными возможностями для ведения орошаемого земледелия [Кулланда, 1995, с. 216]. Следовательно, политическая структура распалась. Одной из причин этого можно считать специфическое географическое положение Калимантана: он находился в стороне от основных торговых путей, связывающих Китай, Индию и Юго-Восточную Азию. Третий признак схемы Х. Классена и П. Скальника непосредственно на имеющихся материалах не проверяем. То, что

стр. 14

дань не является основным источником существования Мулавармана, может подтверждаться, на мой взгляд, тем, что он совершал дарения и без военных акций: как иначе объяснить, что лишь одна из семи надписей, цитированная выше (С по Б. Ч. Чхабре), содержит упоминание о подчинении царем других "царей"? Размышляя об идеологии, необходимо помнить о двух обстоятельствах. Во-первых, докапиталистические общества были религиозными и религии первобытных социумов не могут считаться дифференцированными; во-вторых, все надписи Мулавармана написаны на "жертвенных столбах" упра и не ссылаются ни на кого, помимо самого царя. Последние соображения позволяют утверждать, что столб был важным элементом мировосприятия местных жителей и одновременно был включен в идеологию возникшего вождества² . Отсутствие ссылок на божества - аргумент не без изъянов, так как могут появиться новые сведения, однако вполне вероятно, что царя рассматривали как обладателя специфической силы, подобной полинезийской мана.

Из своеобразных попыток рассматривать политогенез в Юго-Восточной Азии заслуживает внимания точка зрения О. В. Уолтерса, описывающего этот процесс при помощи санскритского термина "мандала": "Карта ранней Юго-Восточной Азии, которая развивалась из доисторических сетей небольших поселений и обнаруживается в исторических документах, была мешаниной из часто перекрывающих [друг друга] мандал, или "кругов царств". В каждой из этих мандал один царь, отождествляемый с божественной и "вселенской" властью, провозглашал личную гегемонию над остальными правителями в его мандале, которые в теории были его покорными союзниками и вассалами... На практике мандала (санскритский термин, используемый в пособиях по управлению) представляет особую (particular) и часто неустойчивую политическую ситуацию в неясно определимом географическом ареале без фиксированных границ и где меньшие центры имеют склонность искать безопасности во всех направлениях. Мандалы, бывало, расширялись и сжимались в подобной концертино манере. Каждая из них включала несколько платящих дань правителей, некоторые из которых, случалось, отказывались от своего вассального статуса, когда предоставлялась возможность, и пытались построить свои собственные сети вассалов. Только сюзерен мандалы имел прерогативу получения приносящих дань посланников; он сам посылал чиновников, которые представляли его высший статус" (выделено автором. -А. З. ) [Wolters, 1982, р. 16 - 17].

В случае с Калимантаном V в. можно указать лишь на то, что в пределах острова не зафиксировано иных мандал, кроме царства Мулавармана, и что серьезные сомнения вызывает идея о чиновниках, так как ничего похожего на них не упоминается в надписях. Но главное, на мой взгляд, в том, что данная О. В. Уолтерсом характеристика обща и должна быть специфицирована применительно к социуму, которым правил Мулаварман. Эта спецификация может быть проведена через синтез имеющейся политической характеристики структуры с известной историей острова: перед нами уникальный кратковременный взлет на уровень вождества/мандалы из первобытности, закончившийся падением к собственным истокам. Еще один из вариантов уточнения политического статуса царства Мулавармана возможен через указание на то, что эта мандала не демонстрировала тенденции к расширению, будучи единственной на Калимантане, а ее вассалы не стремились к созданию своих "кругов царств".

Имея в виду схему О. В. Уолтерса, Х. Кульке в работе 1986 г. использует слово "вождество" для характеристики калимантанского социума и делает важное наблюдение над терминологией надписей Мулавармана: "[Мулаварман] разбил других землевладельцев (parthiva) и сделал их своими данниками (karada). Кажется, использование титула parthiva очень значимо. Конечно, он часто переводится как "принц" или даже "царь". Но более чем большинство других условных царских титулов parthiva

² Обсуждение вопроса об образе горы в мировосприятии автохтонного населения Индонезии увело бы меня далеко от темы, но нельзя не заметить, что он играл важную роль. Подробнее см.: [Бандиленко, 1992, с. 13 - 25].

стр. 15

имеет первоначальное значение владельца земли (parthiva = earthly, coming from earth). Parthiva, следовательно, точно обозначает местного лендлорда, которого на Яве мы знаем как гака. Мулаварман явно разбил некоторых из них поблизости, но он признал их законные местные права на условии выплаты (da) дани (kara)" [Kulke, 1986, p. 6]. В этих рассуждениях вызывает сомнения последнее утверждение: оно явно гипотетично, так как мы не знаем, насколько регулярно parthiva были обязаны платить дань и долго ли продолжалась их зависимость от Мулавармана. Так как, кроме его надписей, никаких данных по Калимантану 1-го тысячелетия н.э. не имеется, то эти отношения между Мулаварманом и различными parthiva были, видимо, недолгими.

Вместе с тем взгляды Х. Кульке сложнее, чем может показаться на первый взгляд, поскольку они претерпели известную эволюцию. Вначале он предложил концепцию "раннего царства" (Early Kingdom): "Раннее государство, которое возникает в результате этой борьбы между несколькими "атомарными областями" (nuclear areas) и их "доблестными людьми" ("men of prowess"), будет называться ранним царством. Его лидер обычно принимает новый титул: например, раджа или даже махараджа. Но, несмотря на различные царские принадлежности, окружающие этих новых раджей и их двор, они остаются в своей основе primi inter pares среди местных вождей на протяжении этого периода. Структурной слабостью этой политической системы была ненадежная позиция раджи. Его данники-вожди вне его собственной атомарной области часто были той же породы и имели тем самым, по крайней мере теоретически, такие же шансы стать раджами, как только они окажутся способными доказать их собственную доблесть. Политическая система этих "ранних царств" характеризуется "множественностью" местных политических центров и переменчивой лояльностью их вождей, особенно на периферии этих систем" [Kulke, 1986, р. 7]. Сохраняя эти теоретические посылки, в статье 1991 г. Х. Кульке уже полагает, что надписи Мулавармана показывают переход от вождества к раннему царству [Kulke, 1991, p. 4f.]. Он также разделяет идею об упоминании в этих источниках брахманов, что представляется проблематичным (см. выше). Более важно в нашем анализе другое обстоятельство: описание "раннего царства", оказывающегося разновидностью "государства", de facto совпадает с определением вождества по Э. Сервису. В результате складывается парадоксальная ситуация: полития Мулавармана может быть интерпретирована и как государство (Х. Кульке), и как вождество (Дж. Виссеман Кристи).

Если исходить из других определений государства, то крайне сложно доказать существование трех уровней: общегосударственного, регионального и местного, - которые присущи этой форме политической организации согласно уточненной дефиниции Х. Классена и концепции Л. С. Васильева. Отсутствие упоминания чиновников препятствует применению гипотезы Х. Т. Райта. Подход А. Джонсона и Т. Ёрла также с трудом приложим к эмпирии Калимантана. То, что население было разнообразно в экономическом отношении, вполне правдоподобно; царь, жрецы и простые жители суть не подлежащие сомнению фигуры. Но степень разделения функций установить по данным надписям невозможно. Впрочем, концепция А. Джонсона и Т. Ёрла не "работает" в этом случае еще и потому, что совершенно невозможно считать царство Мулавармана состоящим из сотен тысяч человек. Этнический аспект очень трудно рассматривать, хотя ряд исследователей, например Ж. Сёдес и Б. Р. Чаттерджи, убеждены в том, что индийцы селились в ЮВА. Но в целом считать существовавшее на Калимантане в V в. общество под управлением Мулавармана государством, принимая дефиниции А. Джонсона и Т. Ёрла, Х. Т. Райта и, как показано выше, Ф. Энгельса, затруднительно.

Перейдем к санскритской эпиграфике Явы, датирующейся, как и надписи Калимантана, V в. н.э. Надписи царя Таруманагары (< *taRum "индиго") Пурнавармана были обнаружены в резидентстве Батавия (современная Джакарта). Их классическое издание осуществил Ж.-Ф. Фогель [Vogel, 1925, р. 15 - 35; Chhabra, 1965, р. 93 - 97,

стр. 16

pl. 14 - 18; Sarkar, 1971]. Примечательной чертой трех из них (Чи-Арутён, Джамбу и Кебон Копи) является изображение пары отпечатков ног: в двух случаях самого Пурнавармана и в одном (Кебон Копи) его слона. Четвертая же надпись из Тугу говорит о прорытии канала ("реки") и не содержит никаких рисунков, которые могут быть сопоставлены с отпечатками ног из других надписей. Пятая надпись, найденная в 1949 г. в русле реки Чидангхъянг, ссылается на отпечатки ног царя [Wisseman Christie, 1995, p. 257 - 258; Naerssen & De Iongh, 1977, p. 23, n. 50], как и надписи Чи-Арутён и Джамбу (к сожалению, она осталась недоступной). Еще две надписи нечитаемы [Sarkar, 1971, р. 1].

О социуме, которым правил Пурнаварман, с точки зрения его политической организации можно сделать почти те же самые замечания, что и о царстве Мулавармана. Первое, что бросается в глаза, - полное отсутствие упоминания в анализируемых текстах каких бы то ни было чиновников и, шире, сановников. Это роднит эту группу надписей с оными Мулавармана с Восточного Калимантана, но отличает от поздних эпиграфических памятников Суматры и Явы (хорошо известна надпись Телага Бату VII в., являющаяся одним из важнейших источников по истории Шривиджайи [De Casparis, 1956, p. 15 - 46]). Х. Кульке отмечает и различие между Пурнаварманом и Мулаварманом, заключающееся в том, что в эпиграфике последнего упомянут только рига, в то время как на Яве представлены три термина: nagara, purl и cibira. Санскритский термин pura (purl - форма женского рода), как и нагара, имеет основное значение "город", но обладает и вторичными значениями "замок", "крепость", "цитадель" [Apte, 1997, p. 341; Bohtlingk, T. IV, 1883, S. 97: Burg, eine befestige Stadt, Stadt]. Предшественник Пурнавармана Пинабаху назван "царем среди царей". Термин cibira означает "укрепленный лагерь", Х. Кульке переводит его как "cantonment" и определяет его как "кратон" - резиденцию правителя, a purl как "знаменитый город". Но наиболее важное наблюдение Х. Кульке состоит в том, что "только термин nagara встречается в связи с Тарумой и политиями ее побежденных врагов" (arinagara); таким образом, "несмотря на свои завоевания, Пурнаварман остается первым среди равных, правя своей нагарой, как делают его враги в своих нагарах" [Kulke, 1991, р. 6 - 7]. Х. Кульке замечает также, что такое применение термина nagara "может быть понято как указание на то, что пространственное понятие "государства" на Яве V в. было преимущественно сосредоточено на "городе"" [Kulke, 1991, р. 7]. Исследователь рассматривает политическую организацию социума Пурнавармана как государственную, следуя своей концепции "раннего царства".

О существовании в обществе Пурнавармана наследственной клановой иерархии вождей свидетельствует упоминание в надписи из Тугу "старшего родственника Пинабаху" и "укрепленного лагеря деда царственного мудреца". Само положение Пурнавармана как "царя" говорит о социальном неравенстве, как и наличие брахманов (здесь они, в отличие от эпиграфики Калимантана, упоминаются под собственным именем). На имущественное неравенство указывает дарение царем брахманам тысячи коров. Надпись из Тугу весьма важна для исследования, поэтому приведем ее полностью:

[1] Pura rajadhirajena guruna pinabahuna

Khata khyatam puri[m] prapya candrabhagarnnavam yayau ‌‌

Pravarddhamanadvavimcadvatsarah crigunaujasa

Narendradhvajabhutena [3] crimata purnnavarmmana ‌‌

Prarabhya phalgune masi khata krsnastamitithau

Caitracuklatrayodacyam dinais siddhaikavincakai[h]

[4] Ayata satsahasrena dhanusa[m] sa catena ca

Dvavincena nadi ramya gomati nirmalodaka ‌‌

Pitamahasya rajarserbbidaryya cibiravanim

[5] Brahmanairggosahasrena prayati krtadaksinah ‌‌

стр. 17

Перевод: "В старые времена царем среди царей, старшим родственником / наставником Пинабаху прорытая Чандрабхага, направляясь к прославленному городу (крепости?) (purl), пришла к океану. На 22-м году [его] увеличивавшегося [правления] сильным прекрасными качествами, сделавшимся обладателем знаков Индры среди мужей (царских знаков) великолепным Пурнаварманом, начавшись в восьмой день темной [половины] месяца Пхальгуна [и закончившись] в тринадцатый день светлой [половины месяца] Чайтра, выполненная за 21 день, была прорыта прекрасная река Гомати, чистая водой, протянувшаяся на шесть тысяч сто двадцать два дхану. [Она] протекает, разделяя землю с укрепленным лагерем деда царственного мудреца с брахманами, обладающими исполненной дакшиной в тысячу коров".

Ж. Нордюйн и Х. Т. Ферстаппен показали, что ирригационные работы были предприняты для контроля над затоплением рекой (фактически с целью его предотвращения) района порта и заключались в изменении направления русла реки с северного на северо-восточное [Noorduyn & Verstappen, 1972, p. 298 - 307]. Вопрос о привлеченных людских ресурсах ими не ставился, но необходимо заметить, что такое действие вовсе не обязательно требовало бюрократического аппарата, так как могла действовать простая кооперация заинтересованных в нем общин. Исследователи на основании изучения геоморфологической ситуации пришли к выводу, что царское поселение находилось между Тугу и современным портом Танджунг Приок [Noorduyn & Verstappen, 1972, p. 305 - 306]. Против тезиса о том, что Пурнаварман предпринял именно ирригационные работы, свидетельствует то, что на Западной Яве до XVII в. господствовало земледелие типа ладанг (переложное земледелие с подсечно-огневой системой), а не типа савах (ирригационное) [Naerssen & De Iongh, 1977, p. 28]. По замечанию К. Холла, "занимающееся суходольным земледелием население Западной Явы было более мобильным и было способно избежать хватки гнетущей придворной элиты..." [Hall, 1985, р. 105]. Это объясняет отсутствие других надписей в этом районе, которые можно было бы датировать временем после Пурнавармана, до X в. н.э. [Naerssen & De Iongh, 1977, p. 25]. Рытье канала (изменение русла реки) можно рассматривать как результат централизованного принятия решения по поводу проблемы, важной для всего общества: ведь недостаток влаги (как и ее избыток) препятствует удачному хозяйствованию, а недостаточная доступность гавани для иноземных торговцев не дает возможности для развития торговли.

Вместе с тем в яванской эпиграфике V в. нет данных о существовании территориального деления и налогов, что препятствует применению к этой эмпирии концепций Ф. Энгельса, Л. С. Васильева, А. Джонсона и Т. Ёрла (в последнем случае для признания социума государством, напомню, требуется региональная организация и население в сотни тысяч человек). Так как мы не можем быть уверены в существовании чиновничьего аппарата, неубедительной выглядит попытка охарактеризовать царство Пурнавармана термином "государство" согласно дефиниции Х. Т. Райта. Правда, по мнению ряда исследователей, в китайских хрониках царство Тарума упоминается под именем "Доломо", откуда в 666 - 669 гг. прибывали миссии в Китай [Холл, 1958, с. 45; Берзин, 1995, с. 180; Coedes, 1968, р. 53 - 54]. Это обстоятельство как будто можно интерпретировать в качестве аргумента стабильности определенной политической структуры, но, строго говоря, миссии в Китай означают лишь то, что существовали лидеры, считавшие для себя необходимым их снарядить. Китайские хроники ничего не сообщают о том, каков был статус этих правителей. Их посольства могли быть и единичными актами. Главное же, что необходимо помнить: наличие внешних (дипломатических) связей не обязательно означает, что их участники суть государства по своей политической организации, что хорошо показывает история кочевников. Как писал Н. Н. Крадин: "Подобие степных империй государству ярко проявляется только в отношениях с внешним миром (военно-иерархическая структура номадного общества для изъятия престижных продуктов и товаров у соседей, а также для сдержи-

стр. 18

вания внешнего давления); международный суверенитет, специфический церемониал во внешнеполитических сношениях" [Крадин, 2000, с. 329]. Поэтому скорее можно определить социум Пурнавармана как вождество по Э. Сервису. Но Х. Кульке [1991] считает эту политию "ранним царством", т.е. государством.

Рассмотрим вкратце политическую организацию Шривиджайи - социума, существовавшего на Суматре. Ее надписи, написанные на древнемалайском языке, датируются концом VII в.; к 775 г. относится знаменитая Лигорская стела, также упоминающая правителя Шривиджайи [De Casparis, 1956, p. 1-46; Coedes, 1918; Coedes, 1930]. Наиболее широко используемыми терминами для её обозначения долгое время были "государство", "империя" и "королевство"/"царство" [Холл, 1958; Coedes, 1918; Coedes, 1968; Ferrand, 1922; Nilakanta Sastri, 1949; Majumdar, 1963; Chatterji, 1967]. После публикации Й. Г. де Каспарисом надписи из Телага Бату-2 (далее - ТБ-2) появилась возможность исследовать внутреннюю структуру Шривиджайи. Одним из наиболее важных фрагментов надписи ТБ-2 с точки зрения рассматриваемой проблематики является перечень участников церемонии принесения клятвы, заключавшейся, помимо текстуальной стороны, в питье ритуальной воды (minum sumpah): "Kamu vanak=mamu rajaputra prostara bhupati senapati nayaka pratyaya hajipratyaya dandanayaka ... murddhaka tuha an vatak=vuruh addhyaksj mjavarna vasikarana kumaramatya catabhata adhikarana karmma ... kayastha sthapaka puhavam vaniyaga pratisara da kamu marsl haji hulun=haji vanak=mamu uram nivinuh sumpah" (строки 3 - 5) [De Casparis, 1956, p. 32]. Й. Г. де Каспарис предложил следующий перевод: "[3] Все вы, сколько вас ни есть, дети царей ... вожди, военачальники, найяки, пратьяя, наперсники (?) царя, судьи... [4] начальники (chiefs of)... надзиратели за рабочими группами, надзиратели за низшими кастами, ножовщики (cutlers), кумараматьи, чатабхата, адхикарана... писцы, скульпторы, корабельные капитаны, купцы, командиры... и вы, [5] прачечники царя и рабы царя, - все вы будете убиты этой клятвой".

Й. Г. де Каспарис истолковывает все встреченные в надписи термины. Встречающиеся в 20-й, 21-й и 22-й строках yuvaraja, pratiyuvaraja и rajakumara обозначают категории принцев: наследного, второго наследного и прочих принцев соответственно [De Casparis, 1956, p. 17 - 18]. Эпиграфист признает, что первое слово в перечне ТБ-2 rajaputra "дети царей" обладает слишком широким спектром значений, варьирующихся в зависимости от места и времени; однако, памятуя о других категориях принцев, он полагает, что оно отсылало к внебрачным детям царя либо к вассальным принцам [De Casparis, 1956, p. 19]. Непонятно второе слово в списке - progjara. С точки зрения Й. Г. де Каспариса, неясно, как интерпретировать термин bhupati вследствие его распространённости, но, вероятно, он обладает в надписи ТБ-2 специальным значением "вассал", хотя в переводе использован термин "вождь" (chief) [De Casparis, 1956, p. 19, 37, п. 4]. В отношении следующих пяти терминов: senapati, nayaka, pratyaya, hajipratyaya, dandanayaka - историк указывает, что ни первый, ни последний не вызывают трудностей в интерпретации, обозначая военачальника и судей соответственно. В переводе Й. Г. де Каспарис оставил nayaka и pratyaya, но предположил, что это могли быть низшие чиновники, в том числе ответственные за сбор налогов и/или "окружные чиновники" (district officers) [De Casparis, 1956, p. 19, 37, n. 5, 6]. Весьма странное для санскрита слово hajipratyaya, состоящее из индонезийского и санскритского корней, он предположительно перевёл (с вопросительным знаком) как "наперсники царя", а во введении к надписи дал вариант "царские / королевские шерифы". Й. Г. де Каспарис полагает, что термин murddhaka обозначает того, кто находится во главе определенной группы людей, и передает его словом "chief of [De Casparis, 1956, p. 19 - 20, 37]. Tuha an vatak=vuruh и adhyaksi nicavarna обозначают "надзирателей за рабочими группами" и "надзирателей за низшими кастами", a vasikarana - "ножовщиков" (cutlers) [De Casparis, 1956, p. 20, 32, п. 6, 37, п. 8]. Следующие три термина: kumaramatya, catabhata, adhikarana - оставлены без перевода в значительной степени благодаря своей распространенности и специфическому положению в перечне ТБ-2. Поскольку Й. Г. де Каспарис использует гипотезу М. Де и К.-П. Джаясвала, согласно которой kumaramatya обозначает "министра некоролевских кровей, на основании своих заслуг рассматриваемого как равного принцу по статусу", постольку он не видит возможности иначе

стр. 19

интерпретировать тот факт, что этот термин следует за "ножовщиками и смотрителями", а не предшествует им [De Casparis, 1956, p. 20]. Сомнения может вызывать лишь определение amatya как "министра": это скорее "сподвижник, спутник" [Лелюхин, 2001, с. 23 - 24]. Оставшиеся термины перечня не вызывают особых затруднений. "Мы встречаемся там с писцами (kayastha), архитекторами (sthapaka), корабельщиками (puhavam), купцами (vaniyaga), командирами (pratisara), царскими прачечниками (marsi haji, если наш перевод верен) и царскими рабами (hulun=haji)" [De Casparis, 1956, p. 20]. Вместе с тем в переводе sthapaka вместо "архитекторов" - "скульпторы", а puhavam вместо "корабельщиков" - "морские капитаны" [De Casparis, 1956, p. 37].

Таким образом, в отношении Шривиджайи не вызывает серьезных сомнений существование аппарата управления. Но возникает вопрос о структуре царства и самой администрации. Данные могут быть суммированы таким образом. Во-первых, сама надпись ТБ-2 содержит прежде всего проклятие всем нарушителям клятвы. Вполне справедливым представляется подход К. Холла, который, сравнивая этот источник с другими текстами на древнемалайском языке (надписями из Кота Капур 686 г. с острова Банка, Карангбрахи и Палас Пасемах с Суматры), заметил, что, несмотря на единое содержание - наказание за предательство царя Шривиджайи, - в последних источниках мятежников должно покарать божество, в то время как в ТБ-2 - сам царь: "Различение, предполагаемое этими надписями, таково, что ближе к центру домена царя Шривиджайи его власть была прямой, тогда как во внутренних районах государства царь был вынужден подчеркивать больше теоретические и мифические аспекты своей царственности, потому что его власть, кажется, была менее прямой" [Hall, 1976, р. 69]. Второе обстоятельство, не позволяющее утверждать, что все признававшие власть монарха Шривиджайи находились под административным контролем, состоит в следующем: правитель Шривиджайи, часто обозначаемый в текстах титулами haji ("царь") или dapunta hiyang (точное значение неизвестно, но hiyang - бог), носит также традиционный малайский титул datu ("вождь"). ТБ-2 и другие тексты VII в. упоминают множество людей, называвшихся datu и находившихся в зависимости от datu Шривиджайи. Поэтому последний был скорее primus inter pares. Крайне сложно утверждать также, что чиновники, существовавшие в центре Шривиджайи (ее kadatuan'e), располагали возможностью строгого контроля на землях, подвластных другим datu. Так, в надписи Кота Капур с острова Банка упоминаются только datu Шривиджайи и другие datu, но нет никаких чиновников [Дорофеева, 2001, с. 250 - 256 (пер. С. В. Кулланды)]. Лигорская стела обозначает "царя царей" Шривиджайи также термином bhupati [Nilakanta Sastri, 1949, p. 120, cloka 6], который встречается в надписи ТБ-2 и переведен Й. Г. де Каспарисом как "вождь". К. Холл полагает, что термин bhupati является синонимом титула datu, обозначающего "важного вождя" [Hall, 1976, р. 75]. Если эти умозаключения справедливы, то оказывается, что и в VIII в. монарх Шривиджайи оставался первым среди равных³ . Наконец, надписи Шривиджайи содержат лишь одно средство защиты политии от внутреннего врага - проклятие нарушителям клятвы. Следовательно, наличие аппарата управления не означает объединения территорий под властью единой администрации.

Этот тезис может быть усилен рассмотрением вопроса о том, каким образом сами жители Шривиджайи концептуализировали свою политическую организацию. Й. Г. де Каспарис пишет: "Интересное выражение, ранее неизвестное из других надписей Шривиджайи - это huluntuhanku, явно обозначающее "моя империя" (строки 7, 11, 12, 14, 17 и 23); кажется, литературное значение таково: "мои рабы (hulun) и владыки (tuhan)", предполагающее классификацию подданных на две большие группы: или рабов и свободных людей, или, более вероятно, простой народ и правящий класс; первый включает также население завоеванных территорий"

³ О традиционных религиозных аспектах власти монарха Шривиджайи см.: [Hall, 1976, p. 85ff.; Hall, 1985; Бандиленко, 1991, с. 11 - 23; Бандиленко, 1995, с. 18 - 36].

стр. 20

[De Casparis, 1956, p. 26]. На той же странице Й. Г. де Каспарис передает термин kadatuan словом "кратон", хотя на с. 18 замечает, что кадатуан означает "империю" в целом, которая "разделена на большое число мандал", а значение древнеяванского термина "keraton" (царский дворец) не может быть приложимо к кадатуану. Отношение между дату и кадатуаном, с точки зрения историка, не является прямым: первый правит мандалой (здесь он расходится с Ж. Сёдесом, согласно которому царь "назначал datu, которые должны были каждый управлять кадатуаном" [Coedes, 1930, р. 54]). Следовательно, термином "империя" Й. Г. де Каспарис передает два разных древнемалайских слова, причем так, что в некоторых случаях возникает внутреннее противоречие. Важно подчеркнуть, однако, что термин huluntuhanku ("мои рабы и владыки") отсылает к личным, а не территориальным или другим формальным связям между правителем и подданными. Кроме того, Ф. Нарсен считает кратон и кадатуан синонимами, означающими "место правителя" [Naerssen & De Iongh, 1977, p. 17, 27].

Х. Кульке думает, что единство кадатуана Шривиджайи и подвластных другим datu районов обозначалось санскритским термином bhumi ("земля, почва; царство, страна") [Kulke, 1991, р. 10]. Но слабость концепции Х. Кульке состоит в том, что термин (Jnvijaya никогда не встречается вместе с термином bhumi. Зато мы обнаруживаем выражение kadatuan (Jrivijaya в надписях из Кедукан Букит, Кота Капур, Палас Пасемах и Бунгкук и словосочетание vanua Crivijaya в надписях из Кота Капур и Каранг Брахи [Nilakanta Sastri, 1949, p. 113 - 116; Дорофеева, 2001, с. 250; Sriwijaya, 1992, p. VII]. Vanua имеет значения "община", "обитаемая земля" и "страна", согласно Ж. Сёдесу и СВ. Кулланде [Кулланда, 1995, с. 217; Кулланда, 1992, с. 80 - 81; Кулланда apud Дорофеева, 2001, с. 256]. В любом случае кажется, что авторы надписей не испытывали потребности особым способом обозначить единство кадатуана и зависимых земель.

Прилагая избранные концепции государства к эпиграфике Суматры, можно отметить, что наличие административного аппарата в кадатуане Шривиджайи вкупе с социальным расслоением (см. выше перечень лиц, "пивших клятву", в ТБ-2) означает, что допустимо определять кадатуан как государство, согласно концепциям Х. Классена и Х. Т. Райта. Упоминание рабов царя (hulunhaji) может даже свидетельствовать о классовой дифференциации в марксистском смысле слова, хотя это маловероятно вследствие того, что уже приводившийся термин huluntuhanku ("мои рабы и владыки") охватывает, видимо, всех тех, кто признавал зависимость от царя Шривиджайи. Это оборот, подобный термину "рабы божьи". Поскольку в ТБ-2 перечисляются самые разнообразные титулы и наименования профессий (e.g., vaniyaga - "торговец"), сложно предполагать, что hulun означало именно "рабов" в античном смысле слова. Но, конечно, и такие рабы в строгом смысле слова вполне могли существовать в Шривиджайе. В отношении территориального деления и аппарата принуждения, необходимых признаков государства по Ф. Энгельсу, можно заметить, что в надписях встречается санскритский термин deca, который, согласно С. В. Кулланде, обозначал отдельные области [Кулланда, 1995, с. 217]. Вместе с тем, как было отмечено выше, вне кадатуана контроль чиновников центра был, вероятно, очень слабым или его вообще не было. Важной деталью является то, что практически неизвестна финансовая сторона деятельности правителей Шривиджайи. Единственное упоминание не богатства, а именно налогов содержит китайский текст Чжао Жугуа, относящийся уже к XIII в., но это негативное свидетельство: "Тамошние люди... не платят ни арендную плату-цзу, ни поземельный налог-фу " (пер. М. Ю. Ульянова) [Чжао Жугуа, 1996, с. 143]. Насколько эту информацию можно экстраполировать на более раннее время, сказать сложно.

Суммируя известные данные, включая преимущественное внимание к религиозным способам сохранения целостности царства, можно предположить, что вряд ли Шривиджайя как единство кадатуана и признающих зависимость земель может быть названа государством по определению Ф. Энгельса, хотя ее кадатуан, видимо, вполне удовлетворяет ему. В центре Шривиджайи существовала и армия, т.е. один из элементов аппарата принуждения: в надписи из Кедукан Букит 682 г. упоминается отправ-

стр. 21

ление войска в 20 тыс. человек. Однако непосредственно с кадатуаном есть основания связывать другие числа той же надписи, именно 200 моряков и 2312 пеших воинов [Nilakanta Sastri, 1949, p. 113]. Остальные участники экспедиции скорее всего принадлежали к войскам союзных/зависимых datu, а также к общинам морских кочевников orang laut [Naerssen & De Iongh, 1977, p. 33 - 34; Hall, 1976, p. 64]. Поскольку связи между кадатуаном и другими районами не были стабильными, постольку сложно говорить о трех уровнях управления в этой политии, что не позволяет использовать и определения государства Л. С. Васильева, А. Джонсона и Т. Ёрла. С другой стороны, кадатуан вполне может быть охарактеризован как государство, если принять определение Х. Т. Райта.

Прежде чем завершить рассмотрение Шривиджайи, необходимо указать на то, что часто прилагавшееся к ней определение "империя" было поставлено под сомнение еще в 1968 г. советскими исследователями М. Г. Козловой, Л. А. Седовым и В. А. Тюриным. Они писали: "В отличие от "ирригационных" обществ, где наблюдалась тенденция к образованию единообразного аппарата чиновничьего управления на всей территории государства... в нагарах такой аппарат существовал лишь в самом центре... В том случае, когда происходило возвышение нагары (Фунань III в., Шривиджайя VII-X вв.), она превращалась не в империю, охватывающую обширные пространства, стремящуюся создать централизованный аппарат управления, а в талассократию, господствующую на важнейших морских путях благодаря своему флоту и довольствующуюся подчас чисто формальной зависимостью большинства своих владений. ...По-видимому, малайские владения Шривиджайи также сохраняли значительную самостоятельность, например, нагара Лангкасука, возникшая в I-II вв., а затем вошедшая в состав Шривиджайи, вплоть до XIII в. упоминается в качестве отдельного государства. Слабо контролируемыми были и владения Шривиджайи в других частях современной Северной Малайи и Южного Таиланда" [Тюрин, 1959, с. 87; Козлова, Седов, Тюрин, 1968. с. 528].

В недавнее время в западной литературе тезис об империи Шривиджайя отверг Х. Кульке, что поддержал П.-И. Мангэн, однако без ссылок на отечественную публикацию [Kulke, 1991, р. 10; Manguin, 2000, р. 410-412]. Не вдаваясь в дискуссии о том, как следует определять империю, замечу лишь, что если мы не в состоянии применить к Шривиджайе значительное число концепций государства, то, поскольку империя, по общему мнению, представляет собой более развитый тип государственности, это понятие еще менее подходит для рассматриваемого политического образования. Однако предлагаемое М. Г. Козловой, Л. А. Седовым и В. А. Тюриным, а также рядом других историков, в том числе и СВ. Кулландой [1995, с. 216], понятие талассократии ("морской власти"), возможно, удачно характеризует Шривиджайю с точки зрения направленности ее политики вне кадатуана [см. также: Тюрин, 2004, с. 33].

Подведем итоги. С эмпирическими данными сопоставлялись некоторые из существующих концепций государства, которые были заранее приняты в качестве рабочих гипотез. Социумы ЮВА V-VII вв. хорошо описываются некоторыми из них и, напротив, не могут быть охарактеризованы другими. В зависимости от того, какой подход выберет исследователь, он по-разному может представить генезис государственности в регионе (вплоть до отрицания этого процесса в ЮВА в случае принятия дефиниций А. Джонсона и Т. Ёрла, Л. С. Васильева). Это подтверждает конструктивистскую парадигму: историк конструирует историю, а не воспроизводит ее wie es eigentlich gewesen (Л. фон Ранке) и не отражает действительность. По условию нашего исследования, не ставилась задача решить вопрос о том, какая концепция государства истинна. De facto я попытался показать множественность возможных подходов и способы их функционирования в историографическом процессе. Другой задачей было применить конструктивизм к историографии. Насколько они были решены - судить не автору этих строк.

стр. 22

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Бандиленко Г. Г. К вопросу о сакральной экологии власти в ранних государствах Западной Нусантары // Малайцы: этногенез, государственность, традиционная культура. М., 1991.

Бандиленко Г. Г. Религиозная концепция монарха и образ горы в средневековых государствах Нусантары (к интерпретации данных "Сутасомы") // Вестник МГУ. Серия 13. Востоковедение. 1992. N 4.

Бандиленко Г. Г. Центр власти и власть центра (к проблемам изучения монархической концепции и столичных образований в ранних государствах Нусантары) // Города-гиганты Нусантары и проблемы их развития (Малайско-индонезийские исследования, IV). М., 1995.

Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М., 1995.

Берзин Э. О. Юго-Восточная Азия с древнейших времен до XIII в. М., 1995.

Блок М. Феодальное общество. М., 2003.

Васильев Л. С. История Востока. Т. 1. М., 1993.

Гутнова Е. В. Западноевропейский регион в XI-XV вв. // История Европы. Т. 2. Средневековая Европа. М., 1992.

Дорофеева Т. В. История письменного малайского языка (VII - начала XX веков). М., 2001.

Кант И. Критика чистого разума // Кант И. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 3. Б.м., 1994.

Козлова М. Г., Седов Л. А., Тюрин В. А. Типы раннеклассовых обществ Юго-Восточной Азии // Проблемы истории докапиталистических обществ. Кн. I. М., 1968.

Колосов Н. Е. Как думают историки. М., 2001.

Коротаев А. В. Племя как форма социально-политической организации сложных непервобытных обществ (в основном по материалам Северо-Восточного Йемена) // АПЦ.

Крадин Н. Н. Кочевые общества (проблемы формационной характеристики). Владивосток, 1992.

Крадин Н. Н. Вождество: современное состояние и проблемы изучения // Ранние формы политической организации: от первобытности к государственности. М., 1995.

Крадин Н. Н. Кочевники, мир-империи и социальная эволюция // АПЦ.

Кулланда С. В. История древней Явы. М., 1992.

Кулланда С. В. Генезис государственности у народов Западной Индонезии. Шривиджайя // История Востока. Т. // Восток в средние века / Отв. ред. Л. Б. Алаев, К. З. Ашрафян. М., 1995.

Лелюхин Д. Н. Концепция идеального царства в "Артхашастре" Каутильи и проблема структуры древнеиндийского государства // Государство в истории общества (к проблеме критериев государственности). 2-е изд., испр. и доп. М., 2001.

Лелюхин Д. Н. Некоторые особенности структуры древнеиндийского государства по "Артхашастре" Каутильи // Вестник МГУ. Сер. 8. История. 1989. N 2.

Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 46. Ч. I.

Саутхолл Э. О возникновении государств // АПЦ.

Спенсер Ч. Политическая экономия становления первичного государства // АПЦ.

Тюрин В. А. К вопросу об истоках малайской культуры // Вестник истории мировой культуры. 1959. N3.

Тюрин В. А. История Индонезии. М., 2004.

Холл Д. Дж. Е. История Юго-Восточной Азии/пер, с англ. М., 1958.

Хрестоматия по истории древнего Востока. Ч. I. М., 1980.

Чжао Жугуа. "Чжу Фань Чжи" (1225 г.) (сообщение о государстве Шривиджая)/введение, пер. с кит. и комментарии М. Ю. Ульянова // Восток (Oriens). 1996. N 6.

Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. М., 1948.

Apte V.Sh. The Student's Sanskrit - English Dictionary containing Appendices on Sanskrit Prosody and Important Literary and Geographical Names in the Ancient History of India. Delhi, 1997.

Bohtlingk O. Sanskrit-Worterbuch in Kurzerer Fassung. T. I-VII. St. Petersburg, 1879 - 1889.

Casparis J.C. de. Prasasti Indonesia. Selected Inscriptions from the 7^th to the 9^th century AD. Vol. II. Bandung, 1956.

Casparis J.C. de, Mabbett I.W. Religion and Popular Beliefs of Southeast Asia before с 1500 // The Cambridge History of Southeast Asia. Vol. I. From Early Times to с 1500/ed. by N. Tarling. Cambridge, 1999.

Chatterji B.R. History of Indonesia. Early and Medieval. 3^rd ed. Meerut, 1967.

Chhabra B.Ch. Expansion of Indo-Aryan Culture During the Pallava Rule (as evidenced by inscriptions). Delhi, 1965.

Claessen H.J.M. How Unique was Srivijaya? // BKI. Deel 151. 3e Aflevering. 1995.

Claessen H.J.M. Was the State Inevitable? // The Early State, its Alternatives and Analogues. Ed. by L.E. Grinin, R.L. Carneiro, D.M. Bondarenko, N.N. Kradin, A.V. Korotayev. Volgograd, 2004.

Coedes G. Le Royaume de Crivijaya // BEFEO. T. XVIII. 1918.

Coedes G. Les Inscriptions malaises de Crivijaya // BEFEO. T. 30. 1930.

Coedes G. The Indianized States of Southeast Asia/ed. by W.F. Vella, translated by S. Brown Cowing. Honolulu, 1968.

стр. 23

The Early State / ed. by H.J.M. Claessen & P. Skalnik. The Hague, 1978.

Ferrand G. L'Empire Sumatranais de Crivijaya // Journal Asiatique. 11 ser. T. 20. 1922.

Hagesteijn R.R. Circles of Kings. Political Dynamics in Early Continental Southeast Asia: Proefschrift ter Verkr-ijging van de Graad van Doctor in de Sociale Wetenschappen aan de Rijksuniversiteit. s'Gravenhage, 1985.

Hall K. Maritime Trade and State Development in Early Southeast Asia. Honolulu, 1985.

Hall K. State and Statecraft in Early Srivijaya // Explorations in Early Southeast Asian History: The Origins of Southeast Asian Statecraft / ed. by K. Hall & J.K. Whitmore. Ann Arbor, Michigan, 1976.

Johnson A.W., Earle T. The Evolution of Human Society from Foraging Group to Agrarian State. Stanford, 1987. Krom N.J. Hindoe-Javanische Geschiedenis. 2^nd ed. s'Gravenhage, 1931.

Kulke H. The Early and Imperial Kingdoms in Southeast Asian History // Southeast Asia in the 9^th to 14^th Centuries I ed. by D.G. Marr and A.C. Millner. Singapore, 1986.

Kulke H. Epigraphical References to the "City" and the "State" an Early Indonesia // Indonesia. Deel 52. 1991. Majumdar R.C. Hindu Colonies in the Far East. 2^nd ed. Calcutta, 1963.

Manguin P. -Y. City-States and City-State Cultures in pre-15^lh -Century Southeast Asia // A Comparative Study of Thirty City-State Cultures. An Investigation Conducted by the Copenhagen Polis Centre / Ed. by M.H. Hansen. Copenhagen, 2000.

Naerssen F.H. van & R.C. de Iongh. The Economic and Administrative History of Early Indonesia. Leiden-Koln, 1977.

Nilakanta Sastri K.A. History of Sri Vijaya (Sir William Meyer Lectures, 1946 - 1947). Madras, 1949. Noorduyn J., Verstappen H.Th. Purnavarman's River-works near Tugu // BKI. Deel 128. 1972.

Sarkar H.B. Corpus of the Inscriptions of Java (Corpus Inscriptionum Javanicarum) (up to 928 A.D.). Vol. I. Calcutta, 1971.

Service E. Primitive Social Organization. N.Y., 1962. Service E. Origins of the State and Civilization. N.Y., 1975.

Sriwijaya: History, Religion & Language of an Early Malay Polity. Collected Studies by G. Coedes and L.-Ch. Damais. Kuala Lumpur, 1992.

The Study of the State / Ed. by H.J.M. Claessen & P. Skalnik. The Hague, 1981.

Vlekke B. Nusantara. A History of the East Indian Archipelago. Cambridge-Mass., 1945

Vogel J.Ph. The YQpa Inscriptions of king Mulavarman, from Koetei (East Borneo) II BKI. s'Gravenhage, 1918.

Vogel J.Ph. The Earliest Sanskrit Inscriptions of Java // Publicaties van den Oudheidkundigen Dienst in Neder-landsch-Indie. Batavia, 1925.

Wisseman Christie J. State Formation in Early Maritime Southeast Asia. A Consideration of the Theories and the Data HBKI. Deel 151. 2e Aflevering. 1995.

Wolters O.W. History, Culture, and Region in Southeast Asian Perspectives. Singapore, 1982.

Wright H.T. Recent Research on the Origin of the State // Annual Review of Anthropology. Vol. 6. 1911.

Zammito J. Reinhart Koselleck. Zeitschichten. Studien zur Historik // History and Theory. Studies in the Philosophy of History. Vol. 43. 2004. N 1.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

АПЦ - Альтернативные пути к цивилизации. М., 2000.

Вестник МГУ- Вестник Московского университета. Москва.

ИДВ - История древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Ч. 1. Месопотамия / Под ред. И. М. Дьяконова. М., 1983.

СВД - Рифтин А. П. Старовавилонские юридические и административные документы в собраниях СССР / Под ред. В. В. Струве. Л., 1937.

BEFEO - Bulletin de l'Ecole Francaise d'Extreme Orient. Paris.

BKI - Bijdragen tot de Taal-, Land- en Volkenkunde van Nederlandisch-Indie, uitgegeven door Het Koninklijk instituut voor de Taal-, Land-en Volkenkunde van Nederlandisch-Indie. s'Gravenhage.

YOS - Yale Oriental Series. Babylonian Texts. Vol. VIII. Faust D.E. Contracts from Larsa Dated in the Reign of Rim-Sin. New Haven, 1941.