Нахождение в плену в годы второй мировой войны стало одним из самых трагических событий XX в., наложив свой разрушительный отпечаток на судьбы миллионов людей. По немецким данным, в германском плену в 1941 - 1945 гг. находилось более 5,7 млн. советских военнопленных, из которых 3,3 млн. погибли¹ . В свою очередь, СССР, согласно отечественным источникам, захватил в плен свыше 4,3 млн. иностранных военнослужащих, из которых погибло более 580 тыс. чел.² Советский полководец К. А. Мерецков, размышляя о сущности плена, писал: "По-видимому, в этом тяжелом, мучительном явлении "плен" кроется нечто постыдно-удушающее в общечеловеческом смысле данного слова"³ . В экстремальной лагерной обстановке формировался особый тип личности. Среди исследователей нет единства мнений в определении сущности этого социально-психологического феномена. Ясно одно - пребывание в плену оказало сильнейшее воздействие на людей, переживших его. Однако механизм и последствия этого воздействия до сих пор не стали предметом специального исследования.

Психология военнопленного сложна для научного анализа. Исследователь Е. В. Якушенко отмечает, что "плен - это ужасное физическое и моральное страдание, глубину и разносторонность которого понять невозможно, не пережив этого издевательства лично"⁴ . Сложность изучения проблемы плена состоит в том, что она имеет междисциплинарный характер и находится на стыке наук - истории, социологии и психологии.

Долгое время советские исследователи либо обходили стороной социально-психологический проблематику истории плена, либо сводили ее к военно-политическому аспекту идеологической борьбы.

На поведение в плену оказывало влияние множество факторов. Один из них - национальная ментальность. Нами рассматривается поведение в советском плену военнослужащих германских вооруженных сил второй мировой войны (вермахта) немцев и австрийцев, воспитанных в традиционной немецкой ментальности и подвергнутых в "третьем рейхе" нацистской идеологической обработке.

Кузьминых Александр Леонидович - кандидат исторических наук, преподаватель кафедры философии и истории Вологодского института права и экономики Федеральной службы исполнения наказаний России.

¹ Hillgruber A. Hitlers Strategie, Politik und Kriegsfuhrung. Frankfurt a.M., 1965; Streim A. Die Behandlung sowjetischer Kriegsgefangener im "Fall Barbarossa". Heildelberg-Karlsruhe, 1981; Streit Ch. Keine Kameraden. Die Wehrmacht und die sowjetischen Kriegsgefangenen 1941 - 1945. Bonn, 1991; Kriegsgefangene - Военнопленные. Sowjetische Kriegsgefangene in Deutschland - Deutsche Kriegsgefangene in der Sowjetunion. Dusseldorf, 1995.

² Военнопленные в СССР. 1939 - 1956. Документы и материалы. М., 2000, с. 11, 12.

³ Мерецков К. А. На службе народу. М., 1983, с. 422.

⁴ Якушенко Е. В. Плен - трагедия и героизм как следствие войны. - Трагедия плена: сборник материалов Международной научно-практической конференции "Окончание войны, завершение деятельности НКСГ, СНО и начало репатриации военнопленных". Красногорск, 1996, с. 151.

стр. 168

В мемуарах бывших военнопленных солдат и офицеров вермахта прослеживается попытка показать мировоззренческий и психологический перелом, который произошел с ними в советском плену, а также выявить его причины⁵ .

Много тонких психологических наблюдений за поведением военнопленных содержится в воспоминаниях бывших офицеров Главного политического управления Красной Армии и сотрудников Главного управления по делам военнопленных и интернированных (ГУПВИ) НКВД-НКГБ-МВД СССР⁶ . Переводчики, медики должны были уметь разбираться в психологии военнопленных, знать методы социально-психологического воздействия на них; политработники - владеть приемами убеждения и переубеждения, иметь навыки агитации и пропаганды.

В 60-е годы первыми обратились к социально-психологической стороне истории плена исследователи из ФРГ. Пребывание немецких военнопленных в советских лагерях освещалась ими как история "переживаний германского солдата за колючей проволокой". В ФРГ вышла в свет 15-томная "История немецких военнопленных второй мировой войны", во втором томе которой исследовались межличностные отношения внутри лагерного сообщества, существовавшего в советском плену, в частности эволюция мировоззрения пленных, проявления личности в экстремальных условиях, проблема коллективного менталитета⁷ .

Усилиями молодого поколения историков ФРГ в 80-е годы определился интерес к проблеме простого человека на войне. А. Леманн наметил новые подходы к изучению быта пленных, своеобразной субкультуры, которая формируется в закрытой искусственно созданной мужской среде, оторванной от родины и привычного уклада жизни. Интерес представляет вывод А. Леманна о становлении лагерной иерархии, облегчавшей адаптацию солдат и офицеров вермахта к жизни за колючей проволокой⁸ . Психология военнопленных вермахта, как немцев, так и австрийцев, изучается в работах А. Хильгера (ФРГ) и С. Карнера (Австрия)⁹ .

В исследованиях отечественных историков, источниковая база которых в последние годы расширилась¹⁰ , упор делался на изучении дипломатических, политических, правовых, экономических аспектов проблемы военного плена, на участии военнопленных в

⁵ Петерсхаген Р. Мятежная совесть. М., 1958; Мюллер В. "Я нашел подлинную родину". Записки немецкого генерала. М., 1964; Вельц Г. Солдаты, которых предали. М., 1965; Видер И. Катастрофа на Волге: воспоминания офицера-разведчика 6-й армии Паулюса. М., 1965; Адам В. Трудное решение: мемуары полковника 6-й германской армии. М., 1967; Рюле Е. Исцеление в Елабуге. М., 1969; Штейдле Л. От Волги до Веймара. М., 1973.

⁶ Бланк А. С. Национальный Комитет "Свободная Германия" - центр антифашистской борьбы немецких патриотов. 1943 - 1945 "". Вологда, 1963; Blank A. Die deutschen Kriegsgefangenen in der UdSSR. Koln, 1979; Бланк А. С. Пленники Сталинграда. - Новый мир, 1983, N 9; Бланк А. С., Хавкин Б. Л. Вторая жизнь фельдмаршала Паулюса. М., 1990; Геродник Г. И. Восточные университеты. - Новый мир, 1977, N 7, N 8; Бурцев М. М. Прозрение. М., 1981; Царфис П. Г. Записки военного врача. М., 1984; Левин Им. Записки военного переводчика. М., 1986.

⁷ Cartellieri D. Die deutschen Kriegsgefangenen in der Sowjetunion. Die Lagergesellschaft. Eine Untersuchung der zwischenmenschlichen Beziehungen in der Kriegsgefangenenlagern. - Zur Geschichte der deutschen Kriegsgefangenen des Zweiten Weltkrieges, Bd. II. Munchen, 1967.

⁸ Lehmann A. Gefangenschaft und Heimkehr. Deutsche Kriegsgefangene in der Sowjetunion. Munchen, 1986.

⁹ Hilger A. "Arbeit ist die einzige Existenzquelle!" Deutsche Kriegsgefangene in der Sowjetunion 1941 - 1956. Kriegsgefangenepolitik und Gefangenenmentalitat (Phil. Diss.). Koln, 1999; Karner S. Im Archipel GUPVI. Kriegsgefangenschaft und Internierung in der Sowjetunion 1941 - 1945. Wien-Munchen, 1995.

¹⁰ Русский архив. Документы и материалы. Великая Отечественная. Т. 13. Иностранные военнопленные Второй мировой войны в СССР. М., 1996; Военнопленные в СССР. 1939 - 1956. Документы и материалы; Венгерские военнопленные в СССР. Документы 1941 - 1953 годов. М., 2005.

стр. 169

антифашистской работе¹¹ , а также на истории пребывания военнопленных в регионах России¹² .

Изучением психологического состояния человека в плену занимаются российские исследователи В. П. Галицкий и Е. С. Сенявская¹³ . В изучении этой проблемы наметилась дифференциация по социально-политическому критерию. Историю пребывания в советском плену такой специфической группы военнопленных, какой был генералитет вермахта, исследуют И. В. Безбородова и Б. Л. Хавкин¹⁴ .

Целью нашей статьи является изучение социально-психологических аспектов пребывания немецких военнопленных в советском плену на основе документов российских центральных и региональных архивов. Для того, чтобы понять психологию человека, находящегося в плену, также необходимо обратиться к мемуарам, письмам, рисункам военнопленных. Эти документы являются уникальными историческими источниками, дающими возможность ощутить дух ушедшей эпохи и реконструировать прошлое через призму индивидуального восприятия.

"ПЛЕНОБОЯЗНЬ"

Одним из характерных явлений любой войны является страх перед возможностью попасть в неприятельский плен - "пленобоязнь". В годы второй мировой войны проблема "пленобоязни" приобрела ярко выраженный идеологический смысл. Министр пропаганды нацистской Германии Й. Геббельс за две недели до нападения рейха на СССР говорил, что предстоящая война будет непохожа на те войны, которые Германия вела против Польши, Франции и других стран. "Война Германии и России, - указывал он, - будет войной мировоззрений, и обе стороны будут сражаться не на жизнь, а на смерть"¹⁵ . В "Памятке о поведении немецкого солдата и офицера на войне" подчеркивалось: "От каждого немецкого солдата ожидается, что он предпочтет умереть в бою с оружием в руках, чем попасть в плен"¹⁶ .

В свою очередь, бойцам Красной Армии внушалась мысль о том, что "советский воин в плен не сдается", ибо в противном случае он становится "предателем Родины"¹⁷ . И

¹¹ Коносов В. Б. Судьбы немецких военнопленных в СССР. Вологда, 1996; Попов А. Б. Пленные большой войны: иностранные военнопленные в СССР 1941 - 1945 гг. Ростов, 2000; Сидоров С. Г. Труд военнопленных в СССР в 1939 - 1956 гг. Волгоград, 2001; Всеволодов В. А. Срок хранения - постоянно. Красногорск, 2003; Коносов В. Б., Кузьминых А. Л. Особенности антифашистской работы в лагерях военнопленных европейского Севера. - Поиск исторической правды. Материалы международной научно-практической конференции "Борьба антифашистских организаций против нацизма в период второй мировой войны: история и современность". М., 2003, с. 90 - 102; Хавкин Б. Л. Новые документы о заговоре Штауффенберга. - Там же, с. 103 - 110.

¹² Епифанов А. Е. Сталинградский плен 1942 - 1956 г. Красногорск, 1999; Суржикова Н. В. Иностранные военнопленные на Среднем Урале (1942 - 1956 гг.) Екатеринбург, 2001 (Автореферент канд. дисс); Кузьминых А. Л. Иностранные военнопленные Второй мировой войны на европейском Севере СССР (1939 - 1949 гг.). Вологда, 2004.

¹³ Галицкий В. П. Вражеские военнопленные в СССР (1941 - 1945 гг.). - Военно-исторический журнал, 1990, N 9; его же. Социально-психологические аспекты межгрупповых отношений в условиях военного плена. - Социологические исследования, 1991, N 10; Сенявская Е. С. Психология войны в XX веке: исторический опыт России. М., 1999.

¹⁴ Безбородова И. В. Военнопленные Второй мировой войны: генералы вермахта в плену. М., 1998; Хавкин Б. Л. Фельдмаршал Паулюс и генерал артиллерии Зайдлиц в советском плену. - Россия и Германия, вып. 3. М., 2004.

¹⁵ Русский архив. Документы и материалы. Великая Отечественная. Т. 15. Битва за Берлин. М., 1995, с. 311.

¹⁶ Архив УВД Вологодской области (далее - Архив УВД ВО), ф. 10, оп. 1, д. 192, л. 38 - 38об.

¹⁷ Русский архив. Документы и материалы. Великая Отечественная. Т. 17. Главные политические органы Вооруженных Сил СССР в Великой Отечественной войне 1941 - 1945 гг. М., 1996, с. 20, 37 - 38, 372, 478 - 479.

стр. 170

та, и другая официальные установки напрямую или косвенно формировали у солдат страх перед неприятельским пленом.

"Пленобоязнь", рассматривавшаяся как фактор повышения боеспособности войск, устойчиво поддерживалась нацистской пропагандой на всем протяжении войны. В феврале 1945 г. пленный солдат вермахта З. Шуберт на допросе показывал: "Только боязнь перед русскими заставляла солдат бороться. Если бы немецкие солдаты были убеждены, что русские их не расстреляют и они вернутся на родину после войны, то многие давно сдались бы в плен"¹⁸ . В конце войны к страху перед советским пленом примешивались опасения мести за совершенные немцами преступления.

По мнению канадского историка О. Бартова, повышенный страх перед пленением у военнослужащих вермахта на Восточном фронте объяснялся боязнью возмездия за жестокое обращение с советскими военнопленными и преступную политику германских оккупационных властей на восточных территориях¹⁹ . Иная точка зрения у американского историка Р. Э. Герцштейна. Он полагает, что фатальное решение немцев сопротивляться до конца предопределили такие факторы, как прусско-германская дисциплина, страх перед тайной полицией Г. Гиммлера, глубокое отвращение к коммунизму, а также драконовские условия капитуляции, выдвинутые союзниками²⁰ . Так или иначе, но именно боязнь советского плена объясняет тенденцию немецких солдат на завершающем этапе войны сдаваться в плен американцам и англичанам. Только за первые три недели апреля 1945 г. в руки союзников сдалось более 1 млн. солдат и офицеров вермахта²¹ .

Стремясь переломить ситуацию с "пленобоязнью", Ставка Верховного Главнокомандования (ВГК) СССР в директиве N 11072 от 20 апреля 1945 г. требовала "более гуманного обращения" с пленными и гражданским населением, что, по мнению Ставки ВГК, значительно "облегчит ведение боевых действий" и "снизит упорство немцев в обороне"²² . Борясь со страхом перед советским пленом, командование Красной Армии забрасывало в расположение противника "листовки-пропуска" в плен, вело агитацию по радио и громкой связи, распространяло среди солдат противника советские приказы о гуманном отношении к военнопленным, посылало парламентеров в окруженные части противника с призывом к сдаче в плен. Советская военно-политическая пропаганда сочеталась с работой немецких военнопленных-антифашистов, которые добровольно агитировали своих соотечественников покончить с войной и сдаваться в плен.

По свидетельству политработников Череповецкого лагеря-распределителя N 158, им неоднократно приходилось доказывать немецким солдатам, что советский плен означает для них не пытки и смерть, а сохранение жизни и возвращение на родину после войны²³ . В одном из документов отмечается, что поступившие в лагерь пленные были поражены хорошим обращением, но считали, что оно продлится до тех пор, пока они способны давать полезную информацию, а после этого все равно будут расстреляны. На замечание политработника о том, что в лагере есть пленные, которые здесь находятся более двух лет, вновь поступившие ответили: "Это либо перебежчики, либо предатели"²⁴ .

Так или иначе, но для большинства иностранных солдат и офицеров плен являлся единственной альтернативой смерти в бою. Массовой сдаче в плен, как правило, предшествовала деморализация войск противника. Непосредственными причинами разло-

¹⁸ Русский архив, т. 15, с. 31.

¹⁹ Bartov O. Brutalitat und Mentalitat: Zum Verhalten deutscher Offiziere an der "Ostfront". - Erobern und Vernichten. Der Krieg gegen die Sowjetunion. Berlin, 1991, S. 183 - 199.

²⁰ Герцштейн Р. Э. Война, которую выиграл Гитлер. Смоленск, 1996. с. 6.

²¹ Вторая мировая война в воспоминаниях У. Черчилля, Ш. де Голля, К. Хэлла, У. Леги, Д. Эйзенхауэра. М., 1990, с. 498.

²² Русский архив, т. 15, с. 220.

²³ Архив УВД ВО, ф. 10, он. 1, д. 26, л. 12 - 13.

²⁴ Там же, д. 27, л. 107.

стр. 171

жения частей вермахта на завершающем этапе войны были неблагоприятный ход боевых действий, усталость войск, неудовлетворительное материальное обеспечение, потеря веры в победу.

ЧЕЛОВЕК В МОМЕНТ ПЛЕНЕНИЯ

Сдаче в плен всегда сопутствовал риск быть расстрелянным или стать объектом других форм насилия. Чтобы обеспечить себе шанс на выживание, сдававшиеся в плен немецкие солдаты избирали различные линии поведения. Одни заявляли, что являются рабочими, ненавидят войну и Гитлера. Другие, надеясь попасть в категорию гражданских лиц, носили под военным мундиром гражданскую одежду²⁵ . Третьи при сдаче в плен подбирали с поля боя раненых советских бойцов и доставляли их на ближайший медпункт. Мало кто отваживался сдаваться в плен в одиночку, обычно на это решались на пару или небольшой группой²⁶ . По воспоминаниям ветерана войны В. Крылова, в мае 1945 г. немцы перед неизбежностью оказаться в руках русских устраивали прощальные пирушки: кто-то напивался до беспамятства, кто-то стрелялся, кто-то плакал от отчаяния²⁷ .

Состояние военнопленных усугублялось чрезмерным нервно-психическим напряжением, накопившимся за время боевых действий. 38% солдат, участвовавших в боевых действиях, имели психические расстройства²⁸ . Многие отмечают животный страх солдат противника в первые часы пленения. Как показывает анализ мемуарной литературы, самым тяжелым психологическим моментом при взятии в плен являлся первый допрос. Именно здесь пленному предстояло избрать стратегию поведения: либо быть верным присяге и отказаться от дачи показаний, либо попытаться вступить в контакт с врагом и заработать лишний шанс на жизнь.

В воспоминаниях генерала А. П. Белобородова содержится характерное описание поведения немецкого пленного на допросе: "Мотоциклист был молод, лицо в прыщах, руки подергивались. Говорил он без умолку, врал без всякой системы и, возможно, без умысла... Даже попав в избу, где тепло и свет, к корректным командирам, выпив предложенную чашку чая и закурив папиросу, пленник все еще не мог отделаться от шока, полученного там, в ночи, на лесной дороге, когда его "спеленали" разведчики. После такого рода встряски иной "язык" рта долго раскрыть не может, другой, наоборот, не может закрыть"²⁹ .

Многие бывшие пленные, характеризуя в мемуарах свое состояние при пленении и допросе, описывают свое поведение как бы глазами стороннего наблюдателя. Это состояние в психологии рассматривается как деперсонализация, являющаяся механизмом психологической защиты. Стремление вытеснить из сознания страхи и переживания приводило к расщеплению личностного "я" и частичной утрате контроля над своими поступками. Так или иначе, реальное представление о плене складывалось у обезоруженных солдат и офицеров противника после прибытия в лагерь.

СТРУКТУРА ЛАГЕРНОГО ОБЩЕСТВА

Исследователь тюремной жизни России конца XIX в. А. Свирский отмечал, что любое пенитенциарное учреждение вырабатывает свою своеобразную культуру, ограниченную рамками несвободы³⁰ . Под понятием "лагерная культура" традиционно рассматривается не деятельность в сфере искусства, музыки и театра, каковая тоже имела мес-

²⁵ Бродский Е. А. Это известно немногим. Красногорск, 1996, с. 226.

²⁶ Иноземцев Н. Н. Цена победы в той самой войне (фронтовой дневник). М., 1995, с. 190.

²⁷ Крылов В. Годы далекие, годы ушедшие. - Север, 2000, N 4, с. 60.

²⁸ Сенявская Е. С. Указ. соч., с. 91.

²⁹ Белобородов А. П. Всегда в бою. М., 1984, с. 30.

³⁰ Свирский А. Тюремный мир. - Преступление и наказание, 1992, N 3, с. 42.

стр. 172

то в лагерях, а взаимоотношения между представителями лагерного социума. Это понятие охватывает совокупность ценностных представлений пленных, типизированные образцы их поведения, жизненные цели и мироощущение, а также методы и приемы регулирования жизни лагерного общества³¹ .

Лагеря военнопленных жили своей внутренней жизнью и по своим законам. Как лагерная администрация, так и пленные были заинтересованы в формировании органов самоуправления, посредством которых бы осуществлялся контакт между лагерным контингентом и командованием лагеря. Один из сотрудников оперативного отдела лагеря N 158 в Череповце отмечал, что военнопленные группировались не по принципу сожительства в одном бараке, а "по связям, сложившимся ранее"³² . По этой причине на командные посты в лагерях (староста барака, бригадир) в первое время назначались лица из числа офицеров, сохранивших влияние на солдатскую массу. Тем более что в лагерях встречались командиры, попавшие в плен вместе со своим подразделением. При отсутствии офицерских кандидатур на управленческие должности назначались представители социально значимых гражданских профессий: священники, учителя, судьи.

В производственных лагерях для рядового состава прежняя субординация между солдатами и унтер-офицерами постепенно размывалась. Это выражалось, прежде всего, в изменении формы обращения солдат к своим командирам: рядовые больше не обращались к унтер-офицерам на "вы". В офицерских же лагерях, как свидетельствуют документы, сохранялось обращение на "вы". Снятие воинских знаков, орденов и наград многие германские офицеры воспринимали как потерю своей идентичности, личную катастрофу и "бесчестие"³³ . С другой стороны, любые различия в социальном положении лагерное сообщество воспринимало крайне болезненно. В лагере-распределителе N 158 бывшие солдаты вермахта, возмущенные тем, что офицеры получают повышенную норму питания, говорили: "Эти господа хорошо жили на фронте и посылали нас на верную смерть. Здесь же, в лагере, им также живется лучше, чем нам"³⁴ . Лагерная администрация использовала недовольство солдатской массы офицерами, постепенно замещая управленческие должности своими ставленниками.

В лагерях шло формирование социальной структуры. Неузаконенные инструкциями и директивами ГУПВИ привилегии получал кухонный персонал, особенно, начальник столовой, от умения которого по-хозяйски и предприимчиво вести дело зависело питание всего лагеря, в том числе управленческого персонала. "Кухонные быки", как порой называли пленные работников лагерных пищеблоков, резко выделялись из основной массы контингента своей упитанностью. В лучших материальных условиях оказывались также санитары, парикмахеры, портные. Последние не только обшивали и одевали своих соотечественников, но и за определенное денежное и продовольственное вознаграждение работали на советский персонал.

В конце войны и в послевоенные годы главенствующую роль в лагерном самоуправлении заняли представители антифашистского актива, которые на лагерном жаргоне именовались "длинноволосыми" и "кашистами" - им разрешалось не стричь наголо волосы, они получали повышенную норму питания. Г. Голльвитцер так описывает типичного антифашистского функционера: "Руководитель актива - худощавый, молодой, хорошо выглядящий саксонский банковский служащий, разумный, но полуграмотный. На нем, как на большинстве "профессиональных" антифашистов в лагерях можно изучать тип нового поколения функционеров в тоталитарных государствах. Это в большинстве своем люди мелкобуржуазного, даже непролетарского происхождения... С одинаково легким сердцем они шли как в СС, так и в антифашистский актив. Они хорошо выгля-

³¹ Lehmann A. Op. cit., S. 41.

³² Архив УВД ВО, ф. 10, оп. 1, д. 33, л. 129.

³³ Lehmann A. Op. cit., S. 43.

³⁴ Архив УВД ВО, ф. 10, оп. 1, д. 27, л. 114 - 114об.

стр. 173

дят, хотят хорошо жить и достаточно умны, чтобы изучить необходимую терминологию"³⁵ .

Судя по воспоминаниям бывших узников лагерей ГУПВИ, они по времени пребывания в плену делились на три группы: "новички", т.е. те, кто пробыл в плену менее года, "бывалые" пленные, т.е. те, кто провел за колючей проволокой от одного года до трех лет и "старики", те кто, пробыл в лагере более трех лет. Новички в лагере представляли собой своеобразную проблему. Жалобы "новичков" на невыносимые условия и их неспособность справиться с трудностями делали жизнь в бараках еще тяжелее, а их плохая работа угрожала безопасности всей бригады. "Новичок", не сумевший одолеть собственные проблемы, охотнее других шел на вербовку и становился осведомителем начальства. На "новичков", не выдерживающих первых недель плена, приходился наибольший процент смертности. В отличие от "новичков", две другие группы лагерного общества старались как можно лучше устроить свой лагерный быт. Большинство "стариков" и "бывалых" руководствовались классическим немецким правилом: любую работу, в частности и в лагере, надо делать хорошо.

Устойчивая социальная структура в большинстве лагерей окончательно сложилась к 1947 г. Тем не менее, она была подвержена постоянным трансформациям. Большинство пленных в силу производственной необходимости или оперативных соображений перемещались из одного лагерного подразделения в другое не реже одного-двух раз в год. Вновь прибывшие приносили свежие знания и опыт, а также новые образцы поведения. В тех лагерях, где имелся прочный костяк "стариков", новички-умельцы скоро завоевывали ведущее место в лагерной иерархии. Для них был характерен своеобразный групповой эгоизм, противопоставление себя основной массе "новичков".

Таким образом, лагерь представлял из себя сложную иерархическую систему, в которой каждому из обитателей бараков отводилось свое место. Положение, которое занимал военнопленный в лагерной иерархии, накладывало отпечаток на его психику, мироощущение, внешнюю сторону поведения и последующую судьбу.

АТМОСФЕРА В ЛАГЕРЕ

"Обстановка, в которой оказывается военнопленный, унизительна, а для чувствительных людей просто мучительна, - пишет английский военный историк Д. Маклахан. - Военнопленный теряет не только свободу, но и право на уединение и даже право быть человеком"³⁶ . Сведения об атмосфере в лагерном коллективе крайне противоречивы. Некоторые из мемуаристов восторженно описывают мир равенства и братства, другие рисуют картину дифференцированной социальной системы со своей лагерной "аристократией" и "пролетариатом".

Отношение к человеку в лагере определялось по нравственным критериям, которые диктовались условиями жизни за колючей проволокой. Попадая в лагерь, вчерашний солдат или офицер испытывал своеобразный "культурный шок". Такое состояние вызывалось исчезновением или искажением привычных понятий и представлений, которые служили человеку для объяснения окружающего мира и заменой их другими толкованиями, которые казались незнакомыми и непонятными. Бывший немецкий военнопленный Й. Хендрикс рисует довольно удручающую картину духовного состояния своих соотечественников: "Я видел только дюжину бледнолицых, с впалыми щеками людей, смотрел в их безучастные и большей частью тупые, издевательские, бородатые физиономии. В них отражался глубочайший и безнадежный мрак... Они взаимно подозревали друг друга, мелочно, как попрошайки, ругались за каждую крошку хлеба, с жадностью поедали водянистый суп из жестяных или деревянных мисок. Изощренным ритуалом было у них точнейшее распределение скудных продуктов питания, при этом у

³⁵ Lehmann A. Op. cit., S. 53.

³⁶ Маклахан Д. Тайны английской разведки (1939 - 1945). М., 1997, с. 180.

стр. 174

них, как у собак Павлова, слюна стекала из уголков рта"³⁷ . Это наблюдение довольно точно отражает реальную картину событий. Действительно, адаптация к лагерной жизни проходила очень сложно и занимала месяцы, а то и годы.

Главным законом жизни за колючей проволокой был принцип "выжить любой ценой". Слабые телом и духом погибали в первую очередь. Рассуждая со своими товарищами по бараку о целесообразности голодовки, военнопленный лагеря N 437 доктор Шварц рассуждал: "Допустим, мы потеряем во время голодовки 35 - 40% людей из оздоровительной команды, зато все остальные будут здоровы. Если же мы не предпримем никаких мер, то постепенно истощимся, а позднее перемрем все до одного"³⁸ . Как отмечает А. Леманн, в лагерях потерпела крах идеология фронтового товарищества: даже слово "камерад" (товарищ) полностью было вытеснено обращением "коллега"³⁹ .

Второй особенностью лагерной жизни являлась так называемая "голодная культура". Однообразная, малокалорийная, без кулинарных изысков приготовленная пища провоцировала пленных на бесконечные мечты и разговоры о гастрономических деликатесах. Если на фронте сексуальная тема была одной из самых распространенных, то в лагере разговоры о женщинах и непристойные анекдоты на этот счет можно было услышать редко, особенно в первые тяжелые месяцы плена⁴⁰ .

Третьей особенностью жизни военнопленных являлась изматывающая психику монотонность лагерного быта. Со временем пленные научились ее преодолевать, организуя свой досуг. Форма проведения досуга зависела в большей степени от интересов и характера каждого военнопленного. Одни посвящали свободное время чтению книг в лагерной библиотеке, другие предпочитали доверительные разговоры с товарищами, третьи занимались спортом. Это стало возможным после окончания войны, когда футбольные матчи, боксерские поединки, музыкальные и танцевальные вечера не только разрешались, но и поощрялись лагерной администрацией.

Наконец, четвертой характерной чертой жизни за колючей проволокой была тоска по родине. Все разговоры сводились к возвращению домой, каждому хотелось, чтобы длительные мытарства скорее закончились. Военнопленный К. Прилл, поступивший в лагерь в начале 1944 г., говорил: "Противно и тяжело находиться здесь в лагере в тот момент, когда товарищи воюют за победу"⁴¹ . Особенно тягостным было отсутствие жизненной перспективы: непредсказуемость судьбы пленного, неизвестность срока пребывания в плену, неясность того, вернется ли он домой, а если вернется, то когда. В этом смысле, положение пленных было хуже положения заключенных, которые знали точный срок своего заточения и дату выхода на свободу.

Отсутствие перспективы в условиях нахождения за колючей проволокой делало жизнь бессодержательной, лишенной надежды на справедливость в этом мире. Пленный Э. Фильке в Вытегорском лагере N 211 говорил: "Здесь в лагере с нами могут сделать все, что захотят и некому будет пожаловаться. Если мы все умрем, никто об этом не узнает"⁴² .

Душевный кризис, тотальная апатия и депрессия приводили к печальным последствиям. Пленные переставали следить за своей внешностью, не брились, не умывались, по принуждению ходили в баню и в столовую, плохо работали на производстве. В итоге они слабели так, что попадали в оздоровительные команды⁴³ . Так, в одной из докладных записок по лагерю N 193 отмечалось: "Военнопленный Юнгникель стал ко всему безразличен, ибо думает лишь о родине и о том, когда придет конец пленению. Каким

³⁷ Хендрикс И. Лагерные "призраки". - Российские вести, 30.VIII.2000, с. 15.

³⁸ Архив УВД ВО, ф. 10, оп. 1, д. 37, л. 107 - 107об.

³⁹ Lehmann A. Op. cit., S. 40.

⁴⁰ Dehnel R. Deutsche Kriegsgefangene im Gebiet Wologda 1942 - 1949. Hamburg, 1995, S. 12.

⁴¹ Архив УВД ВО, ф. 10, оп. 1, д. 27, л. 88.

⁴² Там же, д. 54, л. 129.

⁴³ Всеволодов В. А. "Срок хранения - постоянно!". Краткая история лагеря военнопленных и интернированных УПВИ НКВД СССР N 27. М., 2003, с. 86 - 87.

стр. 175

же будет конец, ему все равно"⁴⁴ . Апатия приводила к снижению иммунитета, сопротивляемости организма, что ускоряло разрушительное воздействие инфекций на организм. Не случайно, что повышение смертности пленных наблюдалось в те периоды, когда вопрос о репатриации откладывался на неопределенный срок, как это было, например, зимой 1946 - 1947 гг.

Изменение своего положения пленные связывали, как правило, с такими событиями, как окончание войны, репатриация, послевоенное осложнение отношений между бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции. Одних пленных до конца войны не покидала вера в "чудо-оружие" и полководческий гений Гитлера как предпосылку скорого освобождения из неволи. Другие полагались на Бога, который защитит их и обеспечит возвращение домой. Именно в плену у многих солдат вермахта проявилась внутренняя потребность в религии. Вера в то, что все в этом мире находится в руках Божьих, помогала преодолеть чувство изолированности и беззащитности. Надежда на чудесное избавление из плена приводила некоторых пленных к спиритизму. Так, в одном из лагерей группа немецких офицеров вызывала духи Гитлера, Маршалла, Трумэна и других политических деятелей с целью узнать, как скоро ли наступит их освобождение из плена⁴⁵ .

Трудность психологической адаптации в лагере усугублялась условиями размещения контингента. Пленный почти никогда не был наедине с собой. Совместное вынужденное обитание воспринималось как мука⁴⁶ . Единственной личной площадью являлось так называемое "койко-место". Бывший военнопленный Ф. Хабер, попавший в плен 19-летним юношей, до сих пор вспоминает неуверенность и страх, связанные с перспективой оказаться в другом лагере и потерять свое "койко-место"⁴⁷ .

Стремление уединиться органично сочеталось с желанием не потерять круг близких друзей. В условиях перенаселенности бараков со сплошными нарами пленные были вынуждены спать не на спине, а на боку, буквально дыша в затылок соседу. Если ночью один человек чувствовал неудобство и переворачивался, то приходилось переворачиваться на другой бок и всем остальным. Это требовало от пленного и его соседей большого терпения и взаимопонимания. Душевное равновесие также зависело от опрятности и чистоплотности товарища по нарам⁴⁸ .

При рассмотрении проблемы адаптации пленных к лагерным условиям необходимо учитывать особенности европейского, в первую очередь немецкого, менталитета. Американские психологи Д. Фаст и Э. Холл отмечают, что личность немца неприспособленна для жизни в коллективных условиях в силу своей потребности иметь "личное пространство". Учитывая эту психологическую особенность немецких военнопленных, американцы, к примеру, старались размещать их в отдельных помещениях⁴⁹ . К осознанию этого факта пришло и руководство ГУПВИ, решившееся на полную замену к 1948 г. сплошных нар нарами вагонного типа, которые делили единое пространство барака на отдельные комнаты. Как показывали донесения с мест, устранение скученности улучшило микроклимат в лагерях.

Нередко пленных мучили психические травмы, полученные во время боевых действий. В докладной записке оперативно-чекистского отдела лагеря N 158 зафиксировано заявление осведомителя о том, что военнопленного Тимзига каждую ночь посещают кошмары, связанные с его участием в карательных акциях против партизан. Другой осведомитель сообщал, что солдату В. Бауэру не дают покоя воспоминания о расстреле евреев в Польше, участником которого он был⁵⁰ .

⁴⁴ Архив УВД ВО, ф. 10, оп. 1, д. 45, л. 114.

⁴⁵ Там же, д. 7, л. 10об.

⁴⁶ Антонян Ю. М., Еникеев М. И., Эминов В. Е. Психология преступника и расследования преступлений. М., 1996, с. 140 - 141.

⁴⁷ Lehmann A. Op. cit., S. 40.

⁴⁸ Rupert R. A Hidden World. London, 1963, p. 69.

⁴⁹ Фаст Дж. Язык тела. Как понять иностранца без слов. М., 1997, с. 48, 356.

⁵⁰ Архив УВД ВО, ф. 10, оп. 1, д. 27, л. 21; д. 36, л. 183, 208.

стр. 176

Длительное нервное перенапряжение приводило к тяжелым психическим расстройствам. Диагноз "шизофрения" был поставлен подполковнику вермахта А. Э. Белиху, содержавшемуся в лагере N 437⁵¹ . В отчете спецгоспиталя N 2715 зафиксирован факт смерти больного шизофренией, который повесился на простыне во время отсутствия в палате медсестры⁵² .

Впрочем, плен не смог искоренить жизнелюбие людей. В воспоминаниях бывших военнопленных есть слова, свидетельствующие о неповторимой прелести и очаровании русской природы: "Мы выходили из лагеря на рассвете, когда серебристый туман все еще висел над вершинами деревьев. Небо постепенно светлело, и легкие порывы ветра доносили до нас запах скошенных трав. Вокруг слышались невнятные голоса леса, наполненного буйной, невидимой глазу жизнью"⁵³ . Однако лагерная повседневность вновь напоминала о себе при возвращении в бараки. Бывший узник Севжелдорлага В. Флисиньски писал в своем дневнике: "Пребывание в тайге можно было бы назвать приятным, если бы не трагичность нашего положения, если бы не лагерная каждодневность, которая кажется каким-то кошмарным сном"⁵⁴ .

Составить представление о мироощущении пленных помогают их рисунки, сохранившиеся в личном архиве политинструктора лагеря N 437 Э. И. Герман⁵⁵ . В рисунках наиболее часто встречаются образы убегающей вдаль дороги, реки, упряжки лошадей, корабля, поезда, которые мысленно уводили пленных за пределы барака и лагерной зоны. На одном из плакатов, посвященном началу репатриации, изображено распахнутое окно и бьющие в глаза лучи солнца, обещающие скорое освобождение⁵⁶ . В акварели военнопленного К. Вернера "Вологодский кремль" в очертаниях Софийского собора явственно просматриваются элементы немецкой готической архитектуры⁵⁷ . Наряду с оптимистическими мотивами в ряде рисунков встречаются мрачные и трагичные образы, передающие чувство безнадежности и безысходности. К числу таких сюжетов можно отнести лагерный забор и серое, беспросветное небо⁵⁸ .

Внутренний мир военнопленных глубже, чем другие источники, раскрывают письма на родину. С психологической точки зрения почта была мостиком в мир за пределами лагеря, единственной нитью, связывающей с родиной и семьей. "Почему так долго нет писем?", - пишет один из пленных, и слово "долго" отражает страх лишиться общения с родными и близкими. Существенное значение для пленных имело то обстоятельство, чтобы родина и семья оставались стабильными и неизменными. Важно было, чтобы любимые люди оставались здоровы, чтобы жены и возлюбленные хранили верность. Военнопленный Г. Зоненшмидт писал жене: "Мне кажется, что я еще долго буду в плену. Ты поняла? Не злись, но я это должен тебе сказать, в конце концов, откровенно"⁵⁹ . Эта тревога имела под собой основание, ибо в послевоенные годы многие жены, не дождавшись возвращения мужей из плена, заново выходили замуж.

Больше всего пленных беспокоило изменение их роли в семье. Единственную возможность сохранить за собой статус главы семейства они видели в том, чтобы внутри семьи за время их отсутствия ничего не менялось. Если же надежда на сохранение семейного быта в прежнем состоянии покидала пленного, то он в письмах мог, к примеру, попросить жену забыть о его существовании и строить свою жизнь так, как она захочет.

⁵¹ Там же, д. 60, л. 77 - 111.

⁵² Государственный архив Вологодской области, ф. 1876, оп. 1, д. 240, л. 1.

⁵³ Rupert R. Op. cit., p. 139.

⁵⁴ Флисиньски В. По северным лагерям. - Еренский городок. Краеведческий альманах. Яренск, 2000, с. 129.

⁵⁵ Вологодский государственный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник, ф. 42, оп. 2, д. 93, л. 56об.; д. 94, л. 31, 65, 67об.; д. 96, л. 11 - 11об.

⁵⁶ Там же, д. 94, л. 70 - 71.

⁵⁷ Там же, д. 92, л. 36об.

⁵⁸ Там же, л. 9.

⁵⁹ Архив УВД ВО, ф. 10, оп. 1, д. 293, л. 95об.

стр. 177

Р. Траугольц писал своей возлюбленной из лагеря под Грязовцем: "Я тоскую по Вас так же, как и Вы по мне. Но устраивайте свою жизнь так, чтобы жить без меня"⁶⁰ .

Наиболее часто встречается в письмах образ "матери", который ассоциировался с домашним уютом и защищенностью. В условиях плена осознание того, что у тебя есть кто-то дома, служило опорой. Во многих письмах пленных чувствуется некоторая сдержанность и недоговоренность, что объясняется как ограниченным лимитом почтовых сообщений (25 слов), так и осознанием пленными того факта, что письма просматриваются сотрудниками оперативных отделов. Большую роль играла и внутренняя цензура: пленные не хотели беспокоить своих родных описанием того, что у них происходило в реальности.

Очень часто военнопленные писали о тоске по хорошему обеду, теплой ванне и прочим, столь обычным для свободного человека, вещам. Ф. Бергедер писал жене, проживавшей в советской зоне оккупации: "Пишу, сидя на нарах. Долго к этому не мог приучиться. Хорошо, что еще около меня окно, и я вижу кусочек голубого неба и березку. Когда же наступит момент желанный, и я смогу помыться с головы до ног? Когда я смогу взять чистое полотенце и вытереться? Когда же у меня будет для пользования носовой платок?"⁶¹ .

В письмах пленные почти не упоминают о товариществе, избегают расистских и шовинистических оценок и выражений. Ключевыми словами в письмах являются, с одной стороны - "надежда", а с другой - "неуверенность в завтрашнем дне". Порой в письмах слово "надежда" трансформируется в слова отчаяния: "Пятый раз я встречаю Новый год в плену и мои сыновья еще, наверное, долго будут ждать своего папу, - писал военнопленный Г. Лау своей жене в Берлин, - Когда-то я верил в честность и теперь безгранично разочарован. Ныне в период лжи и обмана потеряны вера и доверие человечеству"⁶² .

С приближением репатриации пленные выражали озабоченность тем, смогут ли они устроиться на работу, просили родных приготовить для них гражданскую одежду. В свою очередь, родственники ободряли военнопленных, обращая их внимание на светлые стороны пребывания в плену. Так, Р. Верт писал своему брату Йозефу, находящемуся в лагере под Грязовцем: "Мы очень рады твоему подробному письму. Эти высокие нормы питания, которые ты там получаешь, нас прямо поразили. Мы теперь совершенно спокойны за тебя". Разумеется, получали военнопленные и письма неутешительного содержания: Так, В. Янсену его родные из английской зоны оккупации Германии писали: "Ты не можешь себе представить нужду и голод, которые царят здесь. Грабеж и убийство - обыденные вещи. Все люди - это только скелеты, обтянутые кожей, слабые, больные. Смертность здесь велика"⁶³ .

ФОРМЫ ПРОТЕСТА

Было бы ошибочным думать, что лагерные власти полностью располагали свободой личности и временем военнопленного. Хотя они диктовали человеку время бодрствования и сна, трудовой деятельности и досуга, число и продолжительность приемов пищи, качество и количество еды, вид и продукт труда, господство над телом не означало власти над духовной жизнью человека. Плен обеспечивал лишь частичную "перекодировку" сознания.

Далеко не все пленные мирились с существующим положением. В одном из политдонесений в августе 1940 г. начальство Грязовецкого лагеря с тревогой отмечало такие факты, как нарушение программы вечера самодеятельности, хождение по лагерю нелегальных изданий, организацию пленными группового протеста, самосуд над своим това-

⁶⁰ Там же, л. 52.

⁶¹ Там же, л. 95об.

⁶² Там же, л. 52.

⁶³ Там же, л. 56.

стр. 178

рищем⁶⁴ . Методы протеста были разнообразными: побег, саботаж, симуляция, членовредительство. Нередким явлением было нарушение правил лагерного распорядка: неявка на проверку, пререкания с дежурным комендантом, уход с работы, драки, оскорбления сотрудников лагерного персонала⁶⁵ . Формы протеста и сопротивления лагерной администрации можно разделить на активные и пассивные.

К числу активных форм сопротивления можно отнести саботаж и совершение диверсионных актов. Захваченный в плен в мае 1945 г. командир одного из подразделений дивизии СС "Мертвая голова" оберштурмфюрер Г. Фриц на допросе показал, что перед сдачей в плен офицерам было поручено организовывать в лагерях саботаж, устраивать диверсии, вести шпионско-разведывательную работу и "как можно больше вредить"⁶⁶ . Среди пленных встречались лица, активно проводившие в жизнь нацистские приказы. Так, в лагере N 193 удалось разоблачить бывшего унтер-офицера А. К. Лихтенхаузена, который занимался вербовкой военнопленных для организации саботажа на производстве. Как показало следствие, у вербуемых им солдат бралась подписка следующего содержания: "Я обязуюсь бороться против социализма до последних дней моей жизни. Обязуюсь вредить СССР любыми возможными способами"⁶⁷ .

Судя по лагерной документации, диверсионные акты отличались разнообразием: военнопленные замыкали провода, обрезали тормозные рукава у вагонов, забивали гвозди в бревна, идущие в пилораму, выводили из строя электромоторы, выбрасывали в воду кирпич и железо при разгрузке барж. В механическом цехе Череповецкого судоремонтного завода был предупрежден диверсионно-вредительский акт со стороны военнопленных штрафной роты Тилля и Даммера. Эти лица при бетонировании подкрановой балки часть бетона заменили кирпичом, что могло привести к аварийной ситуации и человеческим жертвам⁶⁸ . Тот и другой были привлечены к уголовной ответственности.

Формой активного протеста был побег из лагеря. Как правило, возраст беглецов составлял в среднем 20 - 30 лет. Эта возрастная категория пленных была особенно недовольна своим положением, отсутствием перспектив, преувеличивала возможности. 22-летний ефрейтор А. В. Войтельсбахер, пытаясь найти спутника для побега, убеждал своих товарищей: "Русские нас заставляют работать на непосильной работе. Лучше бы нас фазу убили, чем постепенно умерщвлять. Нужно что-то предпринимать. Я лично не хочу умирать в лагере, а если умру, так на свободе"⁶⁹ .

Решимость беглецов усиливало то обстоятельство, что они знали, что их ждет в случае поимки. Кроме побоев, им грозили в лучшем случае несколько месяцев работы в штрафной бригаде, в худшем - отправление в режимный лагерь и, как следствие, отстранение от репатриации. Так, в июле 1944 г. из лагеря N 150, вооружившись топором, бежал военнопленный Р. Лемке. В течение двухнедельных скитаний последний совершил несколько нападений на жителей окрестных деревень и, в конце концов, при оказании сопротивления был убит бойцом истребительного батальона⁷⁰ .

Архивные документы свидетельствуют, что большинство пленных считали побег очень рискованным способом обретения желанной свободы. Обитателей лагерных бараков вынуждало негативно относиться к побегам своих соотечественников еще одно немаловажное обстоятельство: лагерные власти после каждого случая бегства ужесточали режим содержания пленных. Был даже зафиксирован случай, когда пленные собственноручно расправились с беглецом после его водворения в зону.

В условиях лагерей гораздо более действенными оказывались пассивные формы борьбы за свои права, не провоцировавшие лагерные власти на "крайние меры". Одной из таких форм являлась голодовка, во время которой пленные продолжали выходить на

⁶⁴ Там же, д. 1, л. 81.

⁶ Российский государственный военный архив (далее - РГВ А), ф. 1п., оп. 9в, д. 44, л. 354 - 359.

⁶⁶ Архив УВД ВО, ф. 6, он. 1, д. 503, л. 44 - 45об.

⁶⁷ Там же, ф. 10, он. 1, д. 48, л. 52.

⁶⁸ Там же, л. 214.

⁶⁹ Там же, д. 32, л. 60.

⁷⁰ Там же, д. 109, л. 17; РГВ А, ф. 1п., он. 35а, д. 25, л. 21.

стр. 179

работу. Один из мемуаристов пишет: "Мы обнаружили, что это был самый эффективный способ, потому что у русских были какие-то странные основания опасаться голодовок"⁷¹ . Этим "странным основанием", как нам думается, была возможность огласки происшествия и прибытия проверки из Москвы. Проверяющий инспектор из ГУПВИ наверняка обнаружил бы в лагере определенные нарушения.

Отказ от пищи чаще всего служил формой протеста против задержки репатриации. В январе 1948 г. в лагере N 437 от приема пищи отказалась группа офицеров под руководством бывшего капитана СС Зинна⁷² . Неоднократно прибегали к голодовке пленные испанцы из того же лагеря. Последних возмущал тот факт, что они, сдавшись в плен как перебежчики, содержались под усиленной охраной. Только после "беседы" с сотрудником оперативного отдела они согласились принять пищу и пообещали ударным трудом искупить свою "вину"⁷³ . Голодовка применялась и как средство протеста против произвола лагерной администрации. Так, группа пленных офицеров лагеря N 193 в июле 1947 г. намеревалась объявить голодовку из-за того, что вахтеры и кухонный персонал расхищают продукты, предназначенные для питания пленных⁷⁴ .

Одной из крайних форм протеста военнопленных было намеренное лишение себя жизни. Как правило, на самоубийство решались лица, не сумевшие вписаться в лагерный быт, испытывающие сильное психологическое давление со стороны лагерных властей или своих же товарищей. В одной из докладных записок по лагерю N 158 отмечалось, что пленный А. Амарос находится в отчаянном состоянии. Своим солагерникам он заявил: "Я теперь на все способен и буду рисковать, так как я дальше так жить не могу. Если не удастся совершить побег, то я покончу жизнь самоубийством"⁷⁵ .

Особенно частыми были попытки совершения суицида среди пленных, изобличенных в совершении военных преступлений против СССР. Одни из них надеялись избежать ответственности за злодеяния на советской земле, другие - спасти честь мундира, для третьих - это был жест отчаяния. Так, в сентябре 1948 г. покончил жизнь самоубийством пленный лагеря N 437 М. Ноак, который подлежал отправке в Крымскую область для окончания следствия по месту совершения им преступлений⁷⁶ .

Нередко в воспоминаниях бывших военнопленных годы жизни за колючей проволокой именуются "школой" или "университетом жизни". Общение в плену с другими людьми формировало новые взгляды. Р. Руперт, анализируя свой лагерный опыт, писал: "Я овладел новым знанием, критическим чувством и осознал, что я мог никогда не узнать так много о человеческой жизни, находясь в свободном, внешнем мире. Здесь, в этом аду страданий, я слышал от других о тяжелых испытаниях, по сравнению с которыми мои собственные переживания казались ничтожными. Я даже достиг состояния внутреннего спокойствия. Я осознавал, что вокруг меня происходило новое великое переселение народов, и, что в этом брожении я был только крошечной песчинкой"⁷⁷ .

Иная точка зрения на пребывание в плену была у Г. Хоферихтера, бывшего узника Грязовецкого лагеря N 150: "Никогда и никому я не пожелаю такой учебы, даже если в этих словах есть хоть зернышко правды. Здесь люди получают такой жизненный опыт, который нельзя приобрести в нормальной цивилизованной жизни"⁷⁸ .

Таким образом, военный плен в социально-психологическом плане представлял собой долговременную экстремальную ситуацию. Социальный опыт, полученный в советском плену, оценивается бывшими немецкими военнопленными по-разному. Однако плен наложил на каждого прошедшего его человека неизгладимый отпечаток, часто выражавшийся в изменении мировоззрения, психики и социального поведения.

⁷¹ Rupert R. Op. cit., p. 75.

⁷² Архив УВД ВО, ф. 10, оп. 1, д. 6, л. 73.

⁷³ Там же, д. 10, л. 4; д. 36, л. 69об.

⁷⁴ Там же, д. 48, л. 44.

⁷⁵ Там же, д. 27, л. 174.

⁷⁶ Там же, д. 54, л. 125.

⁷⁷ Rupert R. Op. cit., p. 39 - 40.

⁷⁸ Воспоминания Г. Хоферихтера. - Личный архив автора.