"Еще недавно, можно сказать, - до последних лет Россия представлялась романо-германскому Западу как своего рода "чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй", каким казалась в конце XVIII века и Радищеву, избравшему эти слова Тредиаковского эпиграфом к "Путешествию из Петербурга в Москву". Эта фраза из статьи Н. П. Дашкевича "Смены вековых традиций в отношениях народов Запада к Русским" ¹ написана почти сто лет назад - в 1908 г., но и сегодня звучит вполне актуально. Дашкевич рассматривал эволюцию многовекового (с древнейших времен до конца XIX в.) недоброжелательства Запада к России. Другой работой, в которой специально рассмотрена история страхов европейцев в отношении России в XVIII в., является статья французской исследовательницы С. Блан "История одной фобии" ² , посвященная так называемому "Завещанию Петра Великого". Имеющиеся в нашем распоряжении источники позволяют шире рассмотреть идею "русской угрозы" и ее место в общественной мысли Европы XVIII в., показать ее генезис и развитие в контексте политической и интеллектуальной жизни века Просвещения, а также понять роль стереотипов в ее бытовании.

Стереотипы ³ , о которых пойдет речь, были, конечно, связаны с мифологическим сознанием, но в XVIII в. они использовались целенаправленно и тиражировались в интересах внешней политики европейских государств, то есть приобрели идеологический характер ⁴ . В конфликтных ситуациях они служили материалом для создания образа врага.

Идея "русской опасности" имеет глубокие исторические корни. Противопоставление "цивилизованного" европейского мира враждебному "варварскому" окружению - один из архетипов, присущих европейским народам ⁵ . Представление о "северных варварах", о периодически повторяющихся набегах с севера и востока было общим местом в системе мировидения "цивилизованных" европейцев еще со времен античности. При этом складывался кочующий из одного сочинения в другое образ агрессивного "варварства". Границы же "варварского" мира, проходившие когда-то по северу Греции и Италии, отодвигались все дальше. Представление о славянах как о варварах было распространено буквально с первых упоминаний о них в письменных источниках.

Тацит, известие которого о венетах обычно трактуется как одно из первых упоминаний о славянах, помещал их среди варварских народов, ведущих разбойничий образ жизни ⁶ . Он колебался, отнести ли венетов, живших между сарматами и германцами, к кочевникам или к оседлым народам. В период "великого переселения народов" европейцы смешивали славян со свирепыми гуннами. Для византийцев они выступали как завоеватели и традиционно относились к "скифскому" миру. Когда наряду с названием "скифы" ("тавроскифы") греки стали называть восточных славян с их скандинавскими предводителями "росами", возникла устойчивая ассоциация с библейским именем Рош - предводителем диких народов Севера Гог и Магог, которые в конце света нападут на цивилизованные страны. "Росов" называли народом "губительным и на деле, и по имени" ⁷ . Как

Мезин Сергей Алексеевич-доктор исторических наук, профессор Саратовского государственного университета.

стр. 148

"варварское племя", которое "все время кипит злобой и ненавистью к Ромейской державе", - характеризовал русских Михаил Пселл ⁸ .

При таком восприятии славян было совершенно неважно, что в общем потоке набегов на "цивилизованные" народы - от скифов до скандинавов - как раз они играли весьма скромную роль. Они были прочно вписаны в ряд кочевых народов, а их противостояние цивилизации рассматривалось в римско- византийской традиции, как правило, в рамках оппозиции Север - Юг. В дихотомической модели "свои - чужие" славяне и русские прочно и надолго обосновались для жителей Западной Европы в классе "чужих".

Крещение Руси и ее европейские контакты в XI-XII вв. не смогли разрушить этого видения, а татарское нашествие, надолго изолировавшее Русь от остальной Европы, еще больше его укрепило. Как показал Дашкевич, в средние века европейцы причисляли русских к татарскому миру, а враждебное отношение к ним основывалось на религиозном фанатизме. (На деле конфессиональное противостояние и фанатизм "истинных христиан" лишь прикрывали привычные стереотипные отношения к далекому, самобытному и малоизвестному народу.)

В конце XV-XVI в., когда Западная Европа стала претендовать на ведущую роль в мировой цивилизации, происходит "новое открытие" России европейцами. В сочинениях путешественников (Герберштейна, Флетчера, Маржерета, Олеария, Мейерберга Корба и др.) сложился образ "русского варварства". Среди представлений, которые он в себя вобрал (отсталость, необразованность, деспотическая власть, рабство подданных и пр.) часто присутствовали недоверие и ненависть к иностранцам, жестокость, агрессивность ⁹ . Религиозный фанатизм в отношении к "московитам" дополнился высокомерием культуртрегерским. Считая себя не только истинными, но и цивилизованными христианами, европейцы тем самым испытывали двойное предубеждение к русским ¹⁰ .

Как показал немецкий историк А. Каппелер, представления о русских в Германии в конце XVI в. определялись в основном впечатлениями, оставшимися от Ливонской войны, слившимися с воспоминаниями о войне с турками, а также сведениями и слухами об Иване Грозном. В брошюрах и листовках периода Ливонской войны на образ русского "варвара" распространялись все те признаки, которыми характеризовались турки, особенно активно враждовавшие с Империей в первой половине XVI века. Турки и "московиты" выступали как "Feinde des heiligen Reichs", одинаково кровожадно поступавшие с христианами. На немецких гравюрах второй половины XVI в. русских часто изображали в турецкой одежде, с огромными усами и длинной саблей ¹¹ . Варвары-московиты как бы слились с турками в едином образе "смертельного врага всего христианского мира" ¹² . От внимания европейских авторов не укрылось и участие татар в войске московского царя. Ф. - Д. Лиштенан уточняет, что именно в годы Ливонской войны европейские авторы переходят от констатации культурного различия России и Европы к идее "русской угрозы" для всего континента. Это представление вырабатывалось в Польше и Габсбургской империи. Так, в 1568 г. картезианский монах Сурий призывал к бдительности своих соотечественников-немцев и их соседей: московиты, по его словам, готовятся к завоеванию континента, подобно туркам, гуннам, татарам. Посредством заимствования и плагиата этот книжный и пропагандистский стереотип передавался с востока на запад ¹³ .

В XVII в. Россия по-прежнему казалась европейцам частью Азии, ее население вызывало ассоциации со скифами и татарами, со "свирепыми дикими ордами" ¹⁴ . Из сочинений Маржерета, Майерберга, Олеария, Стрейса, а также из различного рода компиляций можно было узнать, что русские хуже турок и персов, что это "грязные души", которые знают лишь насилие примитивной орды, неспособны жить в согласии с соседями ¹⁵ . Причем, если в описаниях европейских путешественников образ России был относительно нюансированным, то в компиляциях избирались, как правило, лишь самые негативные аспекты. Как о "свирепых и крове жаждущих человецех" писал о русских немецкий ученый С. Пуфендорф, труд которого был переведен и издан при Петре I ¹⁶ . Истоки русской опасности многие авторы видели не только в деспотизме власти, но и в особенности национального характера русских, якобы особенно склонных к жестокости. Европейцы привыкли считать, что у "варваров" нет не только настоящего земледелия, городов и ремесел, но и морали.

Враждебное отношение соседей-европейцев к русским имело вполне реальную основу, ибо, по словам В. О. Ключевского, "отношения Московского государства к западным соседям были такого рода, что не война, а мир был случайностью" ¹⁷ . Борьба с "латинством", по замечаниям некоторых авторов, считалась русскими важнее борьбы с "басурманством". Русские тоже были враждебно настроены к европейцам, хотя, конечно, никаких планов завоевания Европы Россия тогда не вынашивала.

Нельзя сказать, что в рамках образа "русского варварства" уже сформировалась идея "русской угрозы" для Европы. Наиболее рьяные польские и немецкие публицисты (А. Гваньини, Г. Штаден) прямо писали о "русской опасности", но эти писания прикрывали завоевательные амбиции

стр. 149

европейских монархов. Большинство очевидцев, хотя и сообщали огромные, явно преувеличенные цифры о численности русских войск, вместе с тем отмечали, что русские воины уступают европейским в отношении военного искусства, вооружения, дисциплины. По поводу их личной храбрости давались противоречивые отзывы, но при этом отмечалось, что они очень неприхотливы и терпеливы, отличаются физической силой. По словам И. Корба, "оружия царей боятся одни татары". Русских воинов он характеризует как "несообразительных", недисциплинированных, обладающих плохой выучкой, лишенных стремления к доблести и славе. Европейцы смеялись над боевыми качествами русских, рассказывая такой анекдот: "Когда они обложили впервые ...Азов, ...то из города в царский лагерь выбежал кот и обратил в постыдное бегство много тысяч Московитов, наводя на них панический ужас" ¹⁸ . Сохранившееся до начала XVIII столетия презрение к русскому "варварству" не позволяло европейцам видеть в "московитах" ни союзников, ни серьезных соперников. "Московиты не могут соперничать с великими европейскими народами", утверждал французский автор ¹⁹ . Тем не менее, образ жестокого и агрессивного "русского варварства", уже отягощенный стереотипными представлениями, подготовил появление идеи "русской угрозы" в европейской общественной мысли XVIII века.

Идея эта окончательно сформировалась уже в XVIII в., в новых политических условиях, сложившихся в ходе Северной войны. Деятельность Петра I значительно скорректировала сложившиеся ранее среди европейцев представления о России, но при этом стереотипы не только не исчезли, но распространились шире ²⁰ . В глазах европейского общественного мнения царь уже нередко выступал как цивилизатор своей страны и даже претендовал на роль просвещенного монарха (в сочинениях Лейбница, Фонтенеля, Лоэнштейна, Вольтера и др.). В годы Северной войны между враждующими сторонами велась настоящая "памфлетная война", особенно в немецких княжествах. Воюющие стороны перед лицом общественного мнения пытались доказать справедливость войны со своей стороны и представить себя соблюдающими "правила христианских и политичных народов". Европейские публицисты упрекали Россию в недостаточно серьезных причинах для объявления войны, нарушении договоров при сдаче городов, жестоком отношении к пленным, тактике "выжженной земли" и т.д. В немецкой печати появлялись статьи, в которых говорилось о "варварской" свирепости русских, в частности, в обращении с пленными: "они вскрывают им затылки, вырывают языки, кроме того обрезают носы и уши, руки и ноги, срывают одежду и делают в боках отверстия, затем суют туда порох, поджигают его, и заставляют их бегать по улице в таком виде" ²¹ . Петр I также уделял европейской пропаганде серьезное внимание, о чем, в частности, свидетельствуют деятельность его литературного агента Г. Гюйссена и публикация на европейских языках "Рассуждения о причинах Свейской войны" П. П. Шафирова (СПб. 1717).

В немецкой периодике этого времени прежнее название нашей страны "Moskowien" сменяется к концу войны новыми терминами - "Северная держава", "Северная княжеская империя". Победа над Швецией свела на нет представление о военной несостоятельности русских. Но у немецких авторов появляются опасения в связи с возросшей военной мощью России. В ряде изданий появляются суждения, что реформаторские усилия Петра I направлены не на искоренение "народного варварства", а на усиление военной мощи и использование технических достижений Запада против него же самого. Эта точка зрения стала особенно актуальной после вступления русских войск в Северную Германию ²² .

В 1716 г. в Лондоне вышла брошюра "Северный кризис, или Беспристрастные суждения о политике царя", авторство которой приписывают шведскому дипломату К. Юлленборгу. В следующем году издание было повторено в Париже. Текст брошюры почти дословно был воспроизведен в работе К. Маркса "Разоблачение дипломатической истории XVIII века" ²³ . Автор утверждал, что неограниченный характер власти Петра I, в силу которого он является властелином над имуществом и честью своих подданных, побуждает его расширять территорию и богатства империи "с величайшей алчностью и честолюбием". Русский царь изображался главным зачинщиком войны и виновником ее затягивания. Петр I обвинялся в том, что он способствовал взаимному уничтожению шведского и датского флотов, чтобы достичь господства на Балтике. Автор пугал англичан: царь де вскоре будет господствовать в торговле на Севере, а также в Персии и Турции. Указывалось на опасное проникновение русских в Германию. Наконец, делался вывод, что царь "стал угрозой спокойствию не только своих соседей, но и всей Европы".

Победоносное завершение Северной войны изменило систему "равновесия сил", на которой базировалась европейская дипломатия со времени окончания Тридцатилетней войны. Россия реально претендовала на роль европейской державы, что болезненно воспринималось ведущими европейскими государствами, особенно Францией, с ее политикой "восточного барьера". Идея "русской угрозы" активно поддерживалась французской дипломатией на протяжении почти всего XVIII в.

стр. 150

Реальные политические корни этой позиции крылись в русской экспансии по отношению к странам "восточного барьера" - Швеции, Польше, Турции. Уже в 1724 г. французский посол в Петербурге Ж. -Ж. Кампредон называл Россию сильнейшей державой Севера и отмечал, что созданный Петром на Балтике флот "внушает страх своим соседям" ²⁴ .

Сразу после войны за польское наследство 1733 - 1734 гг., в ходе которой русские и французы впервые скрестили оружие, вышли "Московитские письма" Ф. Локателли. Автор был озабочен тем, что у европейцев под влиянием деятельности Петра I сложилось слишком хорошее мнение о русских. Он воскрешает образ "русского варварства". Русские, по его мнению, коренным образом отличаются от европейцев. Они хуже татар, которых ныне угнетают. Их происхождение темно. По-видимому, они потомки скифских рабов, восставших когда-то против хозяев и укрывшихся затем в северных лесах. Татары - потомки скифов, а русские - потомки их подлых рабов. Рабство и невежество - их вечный удел.

Громадные усилия и "потоки крови, которые Петр I должен был пролить", чтобы цивилизовать свой народ, не дали ожидаемых результатов. Русское варварство сохранилось, оно агрессивно и угрожает Европе. Планы России - распространить свое владычество на соседние территории. Они уже завоевали прекрасные провинции, пролагающие путь в Германию. Они давно пытаются главенствовать на Балтике. Весь мир является, по словам автора, свидетелем тирании русских в Польше, посеявших несогласие в этом королевстве. Следует опасаться, как бы русские не проникли дальше в Европу, истребляя там все огнем и железом ²⁵ . Локателли имел неудачный опыт общения с русскими и был убежден, что Россия является колоссом на глиняных ногах, ее могущество эфемерно и европейские армии легко могут поставить ее на место силой своего оружия. Автор призывал европейцев загнать московитов "в их леса". Возрождая стереотипные представления о "варварстве" русских, Локателли указывал на их родство с азиатскими кочевыми народами.

Своеобразный поворот тема русской опасности приобрела во взглядах Фридриха II. Его отец прусский король Фридрих-Вильгельм считал, что Россия потенциально опасна для Запада: московиты - это медведи, которых нельзя спускать с цепи, на которую их обратно не посадишь ²⁶ . Фридрих II, будучи еще наследным принцем, испытал большое влияние французских просветителей с их представлением о России, активно приобщающейся к культуре. Правда, скептические высказывания И. Г. Фоккеродта, автора осведомленного и трезвомыслящего, подействовали на отношение Фридриха к России и к Петру ²⁷ . Но прагматичный, расчетливый политик Фридрих II прежде всего стремился расширить и укрепить собственную державу, на пути к этой цели столкнулся в числе прочих государств, с Россией (в Семилетней войне). В письмах и специальных заявлениях прусский король гневно сообщал о зверствах русских, прежде всего - легкой конницы казаков и калмыков, которые опустошали целые области, "совершая все то, что самая варварская и почти неслыханная жестокость может внушить самым свирепым и безумным людям". После битвы при Цорндорфе он писал своему брату Генриху о русских: "Я не могу Вам передать всего варварства, которое творят здесь эти подлецы, волосы встают дыбом на голове: они перерезают горло женщинам и детям, они уродуют тех несчастных, кого настигают, они грабят и жгут; это ужас, который чувствительное сердце не может перенести без сокрушения" ²⁸ . Русских офицеров Фридрих II называл самыми невежественными в мире и по части военного искусства - их генералы способны принимать лишь самые ошибочные решения, хотя простые солдаты заслуживают похвалы. В суждениях Фридриха II звучат уже упоминавшиеся выше стереотипы.

Спасенный от поражения русским императором Петром III "философ из Сансуси" сохранил в своей душе безотчетный страх перед Россией и неприязнь к ней. Русские оставались для него "сибирскими волками и медведями". (Именно в XVIII в. нашло широкое распространение сравнение русских с медведями ²⁹ ; этот символ займет прочное место среди европейских идеологических стереотипов.) Вместе с тем Фридрих полагал, что Пруссии всегда выгоден союз с Россией (во всяком случае, более, чем России с Пруссией). "Союз с Россией становится после Семилетней войны лейтмотивом политики Фридриха", - констатирует современный исследователь ³⁰ . Именно "русская опасность" заставляла Фридриха II искать этого союза. "Это ужасная сила, которая через полвека заставит дрожать всю Европу", - пророчествовал он в 1769 году ³¹ .

Особенно настойчиво идея "русской опасности" разрабатывалась в сфере тайной дипломатии Людовика XV (так называемый "секрет короля"). Даже во время Семилетней войны, когда Россия и Франция были союзниками, королевская дипломатия была озабочена ростом русских завоеваний, "русской опасностью" для соседних государств и ролью, которую усилившаяся Россия будет играть "на мировой сцене" ³² .

Всплеск антирусских настроений приходится на период, предшествующий первому разделу Речи Посполитой. В инструкциях, данных французским посланникам в России, и в их донесениях своему

стр. 151

правительству постоянно проводится мысль о необходимости сдерживать русскую агрессию. Секретарь французского посольства в Петербурге Л. Беранже писал в 1762 г. герцогу Шуазелю: "Если мы не обуздаем амбиций России, результаты могут стать гибельными для пограничных с ней держав. Когда я рассматриваю ее планы расширения, я не могу сдержать беспокойства. Я знаю, что степень могущества России нельзя выводить из ее протяженности и что ее владычество на Востоке является скорее величественным призраком, чем источником реальной силы; но я подозреваю также, что народ, способный лучше других не бояться трудностей и непогоды, из-за суровости климата, в котором он живет, который привык к рабскому повиновению, который довольствуется малым и, следовательно, мало тратит на войну, особенно, когда она ведется на его границах, который по превратности судьбы занимает лишь болота и необработанные земли, а перед ним лежат страны плодородные и изобильные, я подозреваю, что такой народ станет воинственным, и история прошедших веков лишь утверждает меня в этом мнении". Беранже вторил К. К. Рюльер: "Скоро Россия будет в состоянии внушать страх остальной Европе.... Это она скоро будет диктовать законы". В инструкции 1763 г. новому послу в России маркизу Боссе, подчеркивалось, что "дух завоеваний составляет основу русской политики, и он должен постоянно вызывать недоверие и внимание со стороны просвещенных дворов" ³³ . Французские дипломаты связывали воинственность России с ее "варварством" и полагали, что она несет угрозу лишь соседним державам.

В 1768 г. аббат Гийо д'Юссиер, бывший поверенный в делах Франции в России, составил для герцога Шуазеля "Записку о необходимости подавлять успехи России и о способе, которым этого можно достичь". Вот текст этого малоизвестного документа. "Нельзя не замечать, что Россия является сегодня мощной державой, которая тем более заслуживает внимания политиков, что у нее есть возможности еще большего роста. Чтобы возрастать, ее населению нужны только заботы правительства: богатства умножаются каждодневно, как из-за того внимания, которое обращается на использование весьма многочисленных природных ресурсов, так и благодаря успехам коммерции и промышленности, которые становятся ощутимыми ежедневно. Полвека такого счастливого и действенного управления, которое эта империя имеет последние 4 - 5 лет, дало бы ей вес, способный раздавить Север и поколебать многие державы Юга.

Дух этого правительства должен вызывать страх из-за роста этих сил. Им движут только гордыня и амбиции. Это обычный результат деспотизма; но независимо от этого общего соображения, сам характер русского народа придает тому духу некоторые особенности. Из того немногого, что доступно наблюдению, можно заметить, что идея могущества постоянно внушает ему силу и дерзость, а идея слабости сообщает ему трусость и низость.

Успехи, которые несколько лет сопровождают ее деяния, стали вечным сюжетом ее (России. - С. М.) бахвальства и речей. Далекая от понимания и признания того, что своими успехами она обязана только обстоятельствам, она приписывает их своим силам и превосходству своего влияния. Она непрерывно сравнивает себя с самыми значительными державами Европы, и нередко здесь можно найти персон, которые в подобной нелепости доходят в своем тщеславии до того, что отдают предпочтение своей нации. Монархиня, которая уловила дух нации, умело льстит ему, тем охотнее, что в некотором отношении он напоминает ее собственный.

Этот дух гордыни и честолюбия должен пугать соседние державы, но большинство из них не способно его обуздать, а те, кто могли бы это сделать, или его не знают, или хотят скрыть, что у них есть основания боятся.

Держава, которая бы внушила одним мысль об этой опасности, а другим обеспечила бы средства избавиться от нее, оказала бы им услугу, наиболее достойную их признательности. Успех этого предприятия не так труден, как кажется. Не побоимся предложить его план, который вытекает из размышлений, порожденных местными наблюдениями.

Этот план сводится к двум средствам, которые должны действовать совместно, чтобы достичь должного эффекта. Первое - привести в движение Турка, а второе - придать вес соседним с Россией государствам" ³⁴ .

Таким образом, автор пребывал в плену концепции "восточного барьера". Политика "секрета короля" в отношении России противоречила здравому смыслу и реальному положению дел в Восточной Европе, поэтому она во многом определялась внешнеполитическими стереотипами, а именно, устаревшими представлениями о безусловном главенстве Франции в Европе, а также о том, что Россия не является европейской державой. До середины 70-х годов XVIII в. французская дипломатия не прекращала заявлений о "русской угрозе" и в то же время не желала воспринимать Россию на равных.

В записке французского посланника шевалье Дюрана 1773 г. русский экспансионизм объявлялся пустой амбициозностью. Автор утверждал, что завоевания приведут к ослаблению России. Им

стр. 152

активно разрабатывался стереотип завоевательных планов Петра I, которому якобы спело и неразумно следуют русские монархи, пытаясь не только "господствовать на Севере", но и "возродить Греческую империю на Востоке" ³⁵ .

Из области дипломатии идея "русской угрозы" проникла в общественную мысль и историографию. Правда, в середине XVIII в. у России здесь появляются мощные союзники - французские просветители. Ш. Монтескье не питал особых симпатий к России и ее правителям. Но знаменитый мыслитель едва ли не первым из современников причислил русских к европейским народам, к народам Севера - сильным, смелым, не склонным к тирании и рабству ³⁶ . Географический детерминизм Монтескье способствовал разрушению некоторых стереотипов о России.

Наиболее последовательным другом и поклонником России был Вольтер. Для него Россия, преображенная Петром I, была наглядным примером успехов разума, секуляризации и цивилизации. Военные успехи России при Екатерине II Вольтер рассматривал как средство распространения просвещения на народы, порабощенные Турцией. Он не только поддержал в переписке политику русской императрицы в Польше, но даже издал специальную брошюру, оправдывавшую введение русских войск в Речь Послолитую ³⁷ . Вольтер восхвалял политику Екатерины II в Польше как политику "свободы" и "веротерпимости". Знаменитый философ приложил немало усилий, чтобы развенчать идею "русской опасности", например, в споре с Руссо. Но в своем восхищении успехами цивилизации России (точнее - Петром I и Екатериной II) Вольтер, по большому счету, был одинок. Даже его идейные союзники выказывали беспокойство по поводу роста могущества России.

Д. Дидро не отрицал русской опасности для Европы, но и не склонен был ее преувеличивать. Он видел объективный предел роста военного могущества России в малочисленности ее населения. "Не бойтесь ничего, - говорил он своему собеседнику в 1768 г., - русское население никогда не сможет достичь количества, необходимого для завоевания Европы. Там слишком суровый климат. Им необходимы огромные леса, а деревья растут слишком медленно" ³⁸ . В России леса отнимают пространство у людей, но они необходимы, чтобы обеспечивать людей топливом. Таким образом, складывалась тупиковая ситуация, из которой Россия не сможет выйти.

Дальнейшая цивилизация Росси, по мнению Дидро, также должна привести к прекращению внешней экспансии. В соавторстве с Рейналем он в "Истории обеих Индий" предлагал русскому правительству во имя прогресса отказаться от внешних завоеваний: "Несмотря на доблесть, численность и дисциплину своих войск (победы русских войск при Екатерине изменили мнение европейцев о боевых качествах русских солдат. - С. М.), Россия принадлежит к тем державам, которые должны беречь свою кровь. Желание увеличивать территорию, и так слишком пространную, не должно увлекать ее слишком далеко от границ и побуждать к военным действиям. Она никогда не сможет достичь единства, а ее народ не сможет стать просвещенным, если она не откажется от опасной линии завоеваний, чтобы обратиться единственно к мирным занятиям" ³⁹ . Авторы даже предлагали с целью скорейшей цивилизации расчленить Россию на несколько небольших смежных государств.

Сотрудник Дидро по "Энциклопедии" Л. де Жокур успокаивал своих читателей, опасавшихся русской экспансии. Доходы русского монарха не превышают 13 млн. рублей, что незначительно по европейским меркам. "Со своими доходами Россия может воевать с турками, но не может вести войну в Европе, не получая субсидий. Ее средства недостаточны для этого: жалование военного очень скудно в этой стране. Русский солдат не имеет в день и третьей части жалования немецкого и французского; если он окажется за пределами своей страны, ему не обойтись без увеличения жалования, и именно союзные державы должны обеспечить это увеличение" ⁴⁰ . Таким образом, по мысли Жокура, европейские державы могут контролировать военные действия русских в Европе.

Руссо не верил в возможность цивилизации России и пророчествовал о новом татарском нашествии на Европу. Демократизм и явные польские симпатии Руссо оборачивались откровенной русофобией. Он продолжил традицию Локателли, утверждая: "Российская империя пожелает покорить Европу - и сама будет покорена. Татары, ее подданные или ее соседи, станут ее, как и нашими повелителями..." ⁴¹ . В этом утверждении оппоненты Руссо не без основания видели лишь воспроизведение старой идеи о повторяющихся набегах кочевников с территории России. Вольтер же просто высмеивал и третировал Руссо: "Приятно объявить о падении великой империи, это утешает нас в нашем невежестве".

Полемика Вольтера и Руссо привлекла внимание экономиста аббата Н. Бодо. В своей статье "О политическом мире" ⁴² он писал, что, на первый взгляд, Россия может показаться огромной, страшной страной, угрожающей Европе и Азии. Но на самом деле это не так: "Все идет к тому, чтобы рассматривать русских как объект интереса для нашей коммерции и национальной индустрии, а не как предмет страха за могущество короля и безопасность страны". В споре знаменитых философов

стр. 153

Бодо выступал на стороне Вольтера и видел в позиции Руссо лишь общее место европейской общественной мысли о повторяющихся набегах "варваров". Но эти набеги, считает Бодо, были возможны, когда северные территории были населены жестокими и невежественными дикарями. Автору приходится уверять своих читателей, что Россия уже не является "сборищем диких и независимых народов". "Развитие оседлого государства на Севере полностью устранило эту опасность". Кроме того, Бодо предвосхитил идею Дидро, что сама природа поставила барьер на пути русских завоеваний: в России слишком мало населения, и оно не может расти интенсивно, так как ее климат слишком суров и требуются огромные пространства лесов, чтобы обеспечить страну топливом. А главное - Россия вступает на путь цивилизации и перестает быть источником военной опасности. Причем, как показал итальянский исследователь Д. Годжи, цивилизацию России Бодо понимал по-новому: не как механический рост населения и военного могущества, а как установление нового социального порядка. В этом отношении он возлагал особые надежды на иностранную колонизацию Поволжья ⁴³ .

После громких побед над Турцией Россия окончательно входит в число ведущих европейских держав. Присоединение Северного Причерноморья и Крыма сделало Россию в глазах европейцев страной не только Севера, но и Востока. Авторы, сочувствовавшие политике Екатерины (Вольтер, Вольней), писали о миссии русских по освобождению Европы от турок, вызволению христиан из мусульманского плена, просвещению Востока. Враждебные России публицисты еще настойчивее стали подчеркивать глобальный характер русской угрозы. Л. -Ф. Сегюр писал о "колоссальном могуществе" России, "рост которого угрожает независимости всех народов в мире". О. Мирабо называл Россию "гигантом, который спит, и его пробуждение может изменить лицо земного шара" ⁴⁴ .

Революция способствовала росту антирусских настроений во Франции. На смену космополитизму и универсализму "философов" приходит национализм, сначала задрапированный благородными одеждами "патриотизма", но очень скоро представший в своей абсолютной наготе. Официальная французская пропаганда хотела всячески отлучить "варварскую" Россию от "цивилизованной" Европы. И в это же время Конвент пытался (хотя и тщетно) направить турок против России ⁴⁵ .

Впрочем, ростом могущества России были озабочены не только французские авторы. Англичане также оказались неравнодушными к внешнеполитическим успехам русских. Еще в петровское время Дж. Маршалл писал: "Пускай читатель сравнит морской путь из Азова к берегам Средиземного моря с расстоянием от Данцига, вокруг трех четвертей Европейского материка, и он поймет, что Россия станет хозяином снабжения всех стран, окружающих Средиземное море" ⁴⁶ .

В годы Семилетней войны Россия впервые выступила в роли союзника крупнейших европейских держав в коалиционной войне. В этой связи известный английский писатель и журналист О. Голдсмит высказал опасение, что такой союз "усиливает и без того могущественных русских". Автор мыслил Россию вне Европы и опасался, что русские, получив опорный пункт на этом континенте, "могли бы затопить весь западный мир наводнением варваров". Русские для Голдсмита принадлежат к нациям-завоевателям: "Готы, гунны, вандалы, сарацины, турки, татары-мириады людей, животных в человеческом облике, без родины, без имени, без законов своей многочисленностью подавляли любое сопротивление, разрушали города, обращали в прах империи, а затем, уничтожив целые народы и оставив за собой пепелище, они, в свой черед, становились жертвой нового неведомого врага, который превосходил их дикостью" ⁴⁷ .

Английские политики и публицисты были серьезно встревожены победами России над Турцией и особенно "греческим проектом" Екатерины II. "Дух завоевания однозначно определяет поведение России, дух коммерческой предприимчивости присоединился к нему, и не менее чем полное овладение Константинополем и Черным морем, удовлетворит ее непомерные амбиции". Обеспокоенные завоеваниями России в Причерноморье, затрагивавшими их экономические интересы, обитатели Британских островов чувствовали себя в большей безопасности в отношении русских завоеваний в Европе. Недоброжелательный к России Дж. Вильямс писал, что русские "могли бы справиться со всеми державами Европы, за исключением Англии" ⁴⁸ .

В 1789 г. в Лондоне вышел памфлет "Об угрозе политическому балансу в Европе", написанный, как полагают, французским журналистом Малле дю Паном по заданию шведского короля Густава III. В нем настойчиво звучит тема русской опасности, высказывается сожаление об утрате "восточного барьера": "Мы видим порабощенный Крым, Швецию под игом группировки, преданной России, Польшу, наказанную из-за порочности своих законов, наводненную русскими войсками, попранную, расчлененную". Тема русского "варварства" находит здесь новый поворот: если раньше "варварство" считали причиной слабости русской армии, то теперь в нем видят основу русских военных успехов. "Народ тем более опасный, что, закаленный варварством и дисциплинированный игом

стр. 154

рабства, он более годится для завоеваний и опустошений, чем для войн оборонительных, нечувствительный к смерти и несчастью" ⁴⁹ .

Большинство европейских авторов связывало появление русской угрозы с деятельностью Петра I. Ведь Россия, по общему мнению видных деятелей века Просвещения, была "творением Петра", а всякая политика считалась "петровской" ⁵⁰ , (что тоже можно рассматривать как достаточно устойчивый стереотип).

В наиболее полном виде страхи и опасения европейцев, все сложившиеся в Европе стереотипы "русской угрозы", воплотились в так называемом "Завещании Петра Великого". Оно было составлено в 1797 г. во Франции польским эмигрантом М. Сокольницким. Отредактированное Наполеоном, оно было опубликовано (как "план Петра I") в 1812 году. Его первые пункты более или менее адекватно отражают политические реалии русской и европейской политики XVIII века. Но заканчивается оно апокалиптическим предсказанием о новом нашествии кочевых варваров с Востока: "Пока ее (России. - С. М.) линейные войска будут подвигаться к Рейну, она вслед за тем вышлет свои несметные азиатские орды. И лишь только последние углубятся в Германию, как из Азовского моря и Архангельского порта выйдут с такими же ордами два значительных флота под конвоем двух вооруженных флотов - Черноморского и Балтийского. Они внезапно появятся в Средиземном море и океане для высадки этих кочевых, свирепых и жадных до добычи народов, которые наводнят Италию, Испанию и Францию; одну часть их жителей истребят, другую уведут в неволю для заселения сибирских пустынь и отнимут у остальных всякую возможность свержения ига" ⁵¹ . Мысль о близости, даже прямой принадлежности русских к ордам кочевников ⁵² глубоко вошла в сознание европейцев, приобретя характер едва ли не главного стереотипа в концепции "русской угрозы".

Еще одним предупреждением Западу о грозящей ему страшной опасности была книга М. Пассенана с характерным названием - "Россия и рабство в их отношении к европейской цивилизации". Хотя эта книга вышла в 1822 г., она, по словам автора, была задумана еще на рубеже веков, когда он жил в России. Пассенан пишет о господстве в России "зловещей фракции" бояр-крепостников, в которой он видит главный источник угрозы. (Образ Александра I сделал непопулярным в Европе представление о русском деспотизме, поэтому акцент делался на крепостничестве.) "Более 300 лет она ("зловещая фракция бояр". - С. М.) ведет непрерывную войну и хочет сделать ее вечной. Уничтожив и поглотив все страны, которые некогда были соседями России, как в Азии, так и в Европе, она бросает жадный взор на остальную часть Европы, которую ... стремится пожрать, пусть даже ей пришлось бы для этого мобилизовать все население подвластных стран, коим она распоряжается как безгласным стадом. Итак, она должна возобновить вторжения татар, обладая всеми их пороками и ни одной из их добродетелей" ⁵³ .

Это представление перейдет и к другим авторам XIX века. Мадам де Сталь заметила: "Поскребите русского - и вы обнаружите татарина" ⁵⁴ . А А. де Кюстин писал, что "русские не могут считаться людьми цивилизованными. Это татары в военном строю - и не более" ⁵⁵ . Стереотип оказался настолько живучим, что отразился и на восприятии русской культуры конца XIX - начала XX века. Современный французский исследователь приводит излюбленные характеристики, которыми французы "дружно одаривали русских: чудовище, варвар, скиф, странный ребенок, видя в нем азиата, навечно зараженного желтой, то есть татарской кровью" ⁵⁶ .

Явно набиравшая силу в европейской общественной мысли XVIII в. идея "русской угрозы" не имела прямой связи с представлениями русских того времени о Европе, не была их зеркальным отражением. Начиная с петровских реформ, образованная часть русского общества активно осваивала европейскую культуру и так преуспела в этом деле, что накануне войны 1812 г. Н. М. Карамзин высказывал серьезное опасение: "Мы стали гражданами мира, но перестали быть в некоторых случаях гражданами России". О том, что в высших слоях русского общества (формирующих общественную мысль) не было ксенофобии, свидетельствуют и сами иностранцы, жившие в России: "Почти все русские, под влиянием воспитателей-французов, с детства проникаются любовью к Франции...", - писал К. Масон ⁵⁷ . Это не исключало всплесков антифранцузских настроений, возросших после революции.

На формирование в XVIII в. идеи "русской угрозы" в Европе влияла и завоевательная внешняя политика России. Но сама эта идея, подхваченная политиками, журналистами и философами Франции, Англии, Германии, не в меньшей степени говорит и о внешнеполитических амбициях ведущих европейских держав. В XVIII в. европейские державы не раз пытались перекроить карту Европы и вели активную колониальную экспансию. Авторы, писавшие о "русской опасности", опирались на целый ряд стереотипов: противостояние Севера и Юга, постоянная угроза Европе со стороны орд кочевников, принадлежность России к кочевому, "гуннскому" и "татарскому" миру, природная склонность русских к насилию. Именно XVIII век породил миф о так называемом "Завещании" Петра

стр. 155

Великого. Россия, "цивилизованная" Петром I и Екатериной II, несмотря на важные сдвиги, которые произошли в европейской общественной мысли, продолжала восприниматься в рамках жесткой дихотомии "варварство - цивилизация", и так и не перестала быть "другой" для европейцев.

Примечания

Статья подготовлена при поддержке Института "Открытое Общество" (грант N НВА 008).

1. Сборник статей, посвященных академику и заслуженному профессору В. И. Ламанскому по случаю пятидесятилетия его ученой деятельности. Ч. 2. СПб. 1908, с. 1377.

2. BLANCS.Histoire d'une phobie: le Testament de Pierre le Grand. - Cahiers du monde russe et sovietique. 1968. Vol. IX, N3 - 4.

3. См.: LIPPMAN W. Public Opinion. N. Y. 1960; ГУРЕВИЧ А. Я. Социальная психология и история. Источниковедческий аспект. -Источниковедение: теоретические и методологические проблемы. М. 1969; ЕРОФЕЕВ Н. А Туманный Альбион. Англия и англичане глазами русских. 1825 - 1853. М. 1982; КОПЕЛЕВ Л. З. Чужие. -Одиссей. 1993. М. 1994; и др.

4. См.: ЧУГРОВ С. В. Этнические стереотипы и их влияние на формирование общественного мнения. -Мировая экономика и международные отношения, 1993, N 1; его же. Идеологемы и внешнеполитическое сознание. - Там же, 1993, N 2

5. См.: ЛУЧИЦКАЯ С. И. Образ другого: проблематика исследования. -Восток- Запад проблемы взаимодействия и трансляции культур. Саратов, 2001, с. 196 - 198.

6. Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. 1. М. 1991, с. 37. Возможно, венетами первоначально называли северных варваров независимо от места их обитания в области современной Венеции, в кельтской Бретани, в лесах Восточной Европы. См.: ПЕТРУХИН В. Я. Начало этнокультурной истории Руси IX-XI веков. Смоленск. М. 1995, с. 8.

7. Древняя Русь в свете зарубежных источников. М. 1999, с. 90 - 102,122 - 132.

8. ПСЕЛЛ МИХАИЛ. Хронография. М. 1978, с. 95.

9. См.: Rude and barbarous Kingdom: Russia in the Accounts of Sixteenth-Century English Voyagers. Madison, Milwaukee, London. 1968; MERVAUD M, ROBERTI J. -C. Une infime brutalite. L'image de la Russie dans la France des XVI-e et XVII-e siecle. P. 1991; LIECHTENHAN F. -D. Le Russe, ennemi hereditaire de la chretiente? "La diffusion de l'image de la Moscovie en Europe occidentale aux XVI-e et XVII-e siede". - Revue historkjue, 1991. CCLXXXV, p. 77 - 103; SCHEiDEGGER G. Perverses Abendland - barbarisches Russland: Begegnungen des 16. und 17. Jahrhunderts im Schatten kulturelier Missverstaednisse. Zuerich. 1993; ЭЛЬФОНД И. Я. Образ Ивана Грозного во французской общественной мысли второй половины XVI в. - Историк и историография. Саратов. 1999; ЕРМАСОВ Е. В. Образ "русского варварства" в сочинениях немецких публицистов XVI-первой половины XVfll в. - Европейское Просвещение и развитие цивилизации в России. Саратов. 2001.

10. MERVAUD M., ROBERTI J. -C. Op. cit., p. 18.

11. Этот стереотип дожил до Петра I. См.: LORTHOLARY A. Les "phitosophes" du XVIII siede etla Russie: le mirage russe en France au XVIII siede. P. 1951, p. 15.

12. KAPPELER A. Die deutschen Flugschriften ueber die Moskowtter und Iwan den Schrecklichen im Rahmen der Russland literatur des 16. Jahrhunderts. -Russen und Russland aus deutschen Sicht 9. -17. Jahrhundert. Muenchen. 1985, s. 173 - 175 (на это представление европейцев о русских обратила внимание С. В. Оболенская: См.: Одиссей. 1997. М. 1998, с. 335).

13. LIECHTENHAN F. -D. Op. at, p. 96 - 97,102.

14. KELLER M. Von Moskau zu Russland. - Russen und Russland aus deutschen Sicht 9 - 17. Jahrhundert, s. 389.

15. MERVAUD M., ROBERTI J. -C. Op. cit., p. 148.

16. Введение в гисторию европейскую чрез Самуила Пуфендорфа. СПб. 1718, с. 407 - 408.

17. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Сказания иностранцев о Московском государстве. М. 1991, с. 65.

18. КОРБ И. Г. Дневник путешествия в Московию (1698 и 1699 гг.) СПб. 1906, с. 207.

19. Цит. no: LIECHTENHAN F. -D. Op. cit, p. 100.

20. MERVAUD M., ROBERTI J. -C. Op. cit, p. 8.

21. MOEPPS E. Christian Slieffs "Relation von dem gegenwaertigen Zustande des Moskowitisches Reichs" und ihr Platz im Umfeld vom Presse und Propaganda. - Russen und Russland aus deutschen Sicht 18. Jahrhundert: Aufklaerung. Muenchen. 1987, S. 79.

22. ЕРМАСОВ Е. В. Северная война как фактор восприятия России в Германии в первой четверти XVIII века. - Военно-исторические исследования в Поволжье. Вып. 3. Ч. 1. Саратов. 1998, с. 73,76.

23. Вопросы истории, 1989, N 2, с. 6 - 15.

24. Сб. Русского исторического общества (РИО). Т. 52. СПб. 1886, с. 144.

25. [LOCATELLI F.] Lettres Muscovites. P. 1736, р. 141 - 145. Книга была переиздана в Англии и в Германии. Немецкое издание содержало "опровержение", написанное Д. Кантемиром с помощью Г. Гросса.

стр. 156

26. ЛИШТЕНАН Ф. -Д. Вольтер: Фридрих II или Петр I. -Вольтер и Россия. М. 1999, с. 80.

27. См.: ФОККЕРОДТ И. Г. Россия при Петре Великом. - Чтения ОИДР. 1974. Кн. 2.

28. KOPELEW L. "Unser natueriichsten Verbuendeter". Friedrich der Grosse ueber Russland. -Russen und Russland aus deutschen Sicht 18. Jahrhundert Aufklaerung. S. 282 - 283.

29. MERVAUD M., ROBERTI J. -C. Op. at., p. 107.

30. KOPELEW L Op. dt.S. 291.

31. LORTHOLARY A. Op. at., p. 157.

32. См.: Reaieil des instructions donnees aux ambassadeurs et ministres de France depuis les traites de Westphalie jusqu'a la Revolution franchise. I 9. P. 1890, p. 130 - 133; ЧЕРКАСОВ П. П. Двуглавый орел и королевские лилии. Становление русско-французских отношений в XVIII веке. 1700 - 1775. М. 1995, с. 199 - 200.

33. Сб. РИО. Т. 140, р. 646 - 647; CORBET Ch. L'opinion francaisefacea I'inconue Russe (1799 - 1894). P. 1967, p. 25, 288.

34. Archives des Affaires Etrangere. Correspondance politiqe. Russie. Supplement. Vol. 12. F. 307 - 314. Благодарю Н. Ю. Плавинскую, передавшую в мое распоряжение этот документ.

35. См. СТЕГНИЙ П. В. Хроники времен Екатерины II. М. 2001, с. 402-410.

36. MINUTI R. L'image de la Russie dans l'oeuvre de Montesquieu. -Европейское Просвещение и развитие цивилизации в России. Саратов. 2001; МОНТЕСКЬЕ. О духе законов. XVIII, 5.

37. См.: WILBERGER C. H. Voltair's Russia: Window on the East. - Studies on Voltaire and the Eighteenth Century. 1976. Vol. CLXIV. В своих ранних произведениях Вольтер не избежал стереотипных описаний "варварства" русских (см. "Историю Карла XII"). В первых изданиях вольтеровских "Анекдотов о царе Петре Великом" говорилось, что русский народ до Петра был "татарской ордой", "чем-то средним между медведем и человеком" (см.: MERVAUD M. Les Anecdotes sur le czar Pierre le Grand de Voltaire: genese, sources, form litteraire. - Studies of Voltaire and the Eighteenth Century. 1996. Vol. 341, p. 116.); см.: ЗОРИН А. Л. Вольтер и восточная политика Екатерины II. - Вольтер и Россия. М. 1999; Essai histoirique et critique sur les dissentions des eglises de Pologne, par Bourdiilon, professeur en droit public. Basle. 1767. См.: БИЛЬБАСОВ В. А. История Екатерины Второй. Берлин. 1896. Т. 12. Ч. 1: Обзор иностранных сочинений о Екатерине II, с. 60 - 64.

38. GOGGI G. Diderot et i'abbe Baudeau: les colonies de Saratov et la civilisation de la Russie. - Recherches sur Diderot et sur l'Encyciopedie. 1993, N 14, p. 23.

39. RAYNAL G. -T. Histoire philosophique et politique des etablissement et du commerce des europeens dans les deux lndes.T. 3. P. 1794, p. 151.

40. Encyclopedic ou dictionnaire raisonne. T. 14. Neufchastel. 1765, p. 445.

41. РУССО Ж. -Ж. Трактаты. М. 1969, с. 183.

42. Ephemerides du citoyens ou Chronique de l'esprit national. 1766. T. 2, p. 17 - 33; т. 3, p. 32 - 48; т. 6, p. 65 - 128. 43.GOGGI G. Op.cit.

44. ЗОРИН А. Л. ук. соч., c.36; LORTHOLARY A. Op. cit, p. 157,348.

45. ЛЕТЧФОРД С. Е. Французская революция конца XVIII века и формирование образа России в общественном мнении Западной Европы. - Европейское Просвещение.., с. 142; CORBET Ch. Op. cit, p. 18

46. МЕЙНДОРФ А. Англичане XVII и XVIII столетий о Русских и России. - Сборник статей, посвященных Петру Бернгардовичу Струве ко дню тридцатилетия его научно-публицистической деятельности. Прага. 1925, с. 306.

47. ГОЛДСМИТ О. Гражданин мира или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на Восток. М. 1974, с. 222.

48. MILES W. An Enquiry into the Justice and Expediency of Prescribing bounds to the Russian Empire. L. 1791, p. 20; БИЛЬБАСОВ В. А. ук. соч., с. 439; МЕЙНДОРФ А. ук. соч, с. 311.

49. Цит. по: BLANC S. Op. cit, p. 281 - 282.

50. Лишь К. Рюльер заметил, что Петр "нашел свой народ в состоянии роста его могущества". См.: BLANC S. Op. cit, p. 272.

51. SOKOLNICKI M. Le Testament de Pierre te Grand (Origines d'un pretendu document historique). -Revue de sciences politique. 1912. T. XXVII, N 1, p. 88 - 98; [LESUR Ch.] Des progres de la puissance Russe, depuis son origine jusqu'au commenctment du XIX-е siede. P. 1812, p. 177 - 179.

52. Ж. Кастера писал: "...Руссы происходят из этой бесчисленной семьи гуннов, армии которых, подобные опустошительным потокам, наводняли самые прекрасные страны Азии и Европы и ускоряли падение Римской империи". См.: CASTERA J. Histoire de Catherine II. Т. 1. P. an. VIII. (1800), p. 9.

53. PASSENANS M.P. D. La Russie et esclavage dans leurs rapports avec ia civilization europeenne. T. 1 - 2. P. 1822 (см. т. 1, p. 197 - 198).

54. Цит. по: MERVAUD M., ROBERTI J. -C. Op. cit., p. 68.

55. КЮСТИН А. де. Россия в 1839 году: В 2-х тт. Т. 1. М. 1996, с. 164.

56. МЕНЕГАЛЬДО Е. Русские в Париже. 1919 - 1939. М. 2001, с. 46.

57. КАРАМЗИН Н. М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском состояниях. М. 1991, с. 35; МАСОН Ш. Секретные записки России. М. 1996, с. 147 - 148. См. также: Россия XVIII в. тазами иностранцев. Л. 1989, с. 337.