Архив еврейской истории. Т. 1. М. РОССПЭН. 2004. 456 с., ил.; т. 2. 2005. 464 с., ил.; т. 3. 408 с., ил.

В дореволюционной России выходило несколько периодических изданий, которые можно было бы отнести к жанру еврейской истории. В советское время традиция была разрушена. Задачу возродить ее взял на себя О. В. Будницкий. В редактируемом им альманахе удалось собрать авторов из ряда стран (преимущественно России, США, Израиля), представивших уникальные материалы ряда известных и малоизвестных архивных фондов.

Тираж рецензируемого издания за два года вырос в полтора раза. Возможно, это связано с тем, что "Архив" не просто живописует прошлое евреев Восточной Европы, России, СССР, а представляет историю этих этнически пестрых пространств, увиденную под непривычным углом зрения. Здесь, между прочим, сразу же бросается в глаза, насколько неполной оказалась бы история России без взгляда не нее со стороны "русских евреев".

В альманахе три раздела: воспоминания, исследования, документы (в последнем томе к ним добавлены обзоры). Доминирует тема самоощущений евреев, которые вольно или невольно интегрируются в социальную среду, функционирующую по непривычным для них законам. Помимо мемуаров публикуются семейные хроники и дневники; в центре внимания - деятели культуры. Во втором томе, вышедшем в 2005 г., особое место в связи с 50-летием победы в Великой Отечественной войне уделяется военной истории.

Воспоминания Е. Райзе и А. Штейнберга представляют собой типичные семейные хроники дореволюционных времен (т. 2) - это, конечно, специфическая еврейская история. Но ря-

дом с ними В. А. Невежиным и О. С. Никулиной опубликованы дневники военных лет известного корреспондента Л. К. Бронтмана - это уже вполне советская история, содержащая интереснейшие свидетельства о психологии обитателей прифронтовой полосы. О еврейской истории здесь напоминает только то, что Бронтман, предстающий как совершенно русский автор, позднее пострадал как "космополит" - явление по-своему символичное.

Представленные в альманахе исследования охватывают довольно большой отрезок времени. В статье В. Я. Петрухина "Евреи в древнерусских источниках" между прочим отмечается, что первый еврейский погром произошел в Киеве в 1113 г. (т. 2, с. 155). Проблема инкорпорации еврейства в восточноевропейскую социальную среду со временем становилась все более острой. Д. З. Фельдман на примере деятельности одного из первых "штадланов" - витебского купца Ц. Файбишовича - показал процесс становления института еврейского представительства при верховной власти в конце XVIII века. При этом обнаруживается нечто поразительное: даже "проверенный" штадлан смог добиться справедливой компенсации за понесенные убытки только через 15 лет - исключительно из-за нерасторопности бюрократии (т. 1, с. 86). Возникает вопрос: способна ли была в принципе российская бюрократическая система воспользоваться искренним желанием добропорядочных граждан помочь власти? И это при том, что, как показано в другой статье того же автора (о развитии наградной системы для иудеев), правительство старалось включить это иноверческое меньшинство в российскую систему по принципу полезности государству (т. 3).

История "русских евреев" полна парадоксов. Из работы А. Е. Хаеша об общине Великих Лук видно, что в конце XIX в. богатые евреи занимались благотворительностью в пользу русского населения, а в 1901 г. по случаю закладки синагоги христиане и иудеи дружно пили за здоровье императора (т. 1, с. 123 - 124, 126). Все это не помешало ужесточению политики властей по отношению к евреям накануне первой мировой войны.

Продолжая тему взаимодействия еврейства и российской власти, В. Щедрин (Бостон, США) проводит мысль, что русско-еврейская историография начинается с записок, поданных просвещенными евреями в официальные инстанции в начале XIX века. В этих сочинениях обычно умалчивалось о бесправии евреев, а это давало властям лишнее основание считать, что главная причина их бедственного положения - в традициях (т. 1, с. 188 - 189). Анализируя работы М. И. Берлина, занимавшего должность "ученого еврея" при Министерстве внутренних дел и позднее удостоившегося академических наград за "Историю хасидизма", Щедрин отмечает совпадение в пореформенное время интересов просвещенной части еврейства с интересами царской администрации (т. 1, с. 176). Статья о религиозной жизни Турова - типичного еврейского местечка черты оседлости - убеждает, что в этом совпадении нет ничего удивительного: евреи хотели органично (не жертвуя своей идентичностью) вписаться в существующую систему (т. 3). Из других статей (т. 3) видно, что в середине XIX в. некоторые деятельные русские чиновники, рассматривая евреев отнюдь не как бесповоротно обособленное сообщество, пытались "исправить" их путем верноподданнического "очищения иудаизма", языковой ассимиляции. В конечном счете даже консервативные члены учрежденной в 1883 г. Высшей комиссии для пересмотра законодательства о евреях пришли к выводу, что для максимального сближения евреев с христианским населением следовало существующую репрессивно-запретительную систему заменить "системой постепенных освободительных и уравнительных законов" (т. 3, с. 224). Между тем разобщение христианской и еврейской части населения прогрессировало. Исключение составляла полиэтничная интеллигентская среда.

Рассматривая вопрос об источнике представления о тотальном еврейском революционаризме и терроризме, повлекшего за собой погромную волну начала 1880-х годов, В. Е. Кельнер показал, что в понимании деятелей передового еврейства (в частности СМ. Дубнова) деятельность евреев-революционеров "противоречила еврейской истории" (т. 1, с. 159). Российскую общественность это, однако, мало убеждало. Б. С. Итенберг, в частности, показал, какое влияние на нее оказала критика германской реакции и антисемитизма и апологетика французских свобод в творчестве германского публициста Л. Берне, еврея, перешедшего в лютеранство (т. 1, с. 106 - 107). Радикальная интеллигенция в XIX в. привыкла демонстрировать филосемитизм, а это привело к отождествлению евреев с революционерами в глазах низов.

Из других исследований видно, что в массе своей евреи всегда сохраняли иллюзии относительно любой власти и повсеместно старались к ней приспособиться. Даже в годы "военного коммунизма" еврейская культурная жизнь в Москве не затихла: на идише в 1917 - 1921 гг. было издано 110 наименований книг - на 60 тыс. еврейского населения это было немало (т. 2, с. 187). Будницкий, обратившись к деятельности А. А. Гольденвейзера, одного из руководителей Союза русских евреев в Германии, показал, что тот питал иллюзии относительно последствий прихода Гитлера к власти (т. 2, с. 237).

Опубликованные в альманахе статьи производят впечатление того, что евреи склонны были идеализировать любую власть (даже считая ее чужой) и пребывать в заблуждении относительно доброго отношения со стороны своих ближайших соседей-иноверцев. Погромные действия времен первой мировой войны были лишь бледной тенью Холокоста, и у евреев бывшей черты оседлости именно тогда сложилось убеждение, что в отличие от казаков "цивилизованные" немцы будут к ним относиться вполне гуманно. Предлагая в своей статье уточнить историю Холокоста, П. М. Полян считает, что практическое начало его (не говоря в данном случае о нацистской "теории") следовало бы относить не к январю 1942 г., а к августу 1941 г., когда на оккупированных территориях СССР эйнзацгруппы при активной поддержке коллаборационистов стали расстреливать не только евреев-военнопленных, но и женщин и еврейских детей (т. 2. с. 252 - 253). Исследование О. Б. Беловой (одно из наиболее оригинальных), основанное на анализе фольклорных нарративов, показывает, что в эти годы иные "вчерашние соседи" рьяно выдавали на расправу "чужих" - евреев и цыган (т. 2, с. 316). Правда, многие прятали евреев (т. 2, с. 325). На представления белорусско-польского населения о евреях наложили свой отпечаток привычные этностереотипы, причем в их рассказы естественно включались элементы традиционных предрассудков (т. 2, с. 327).

Ряд статей посвящен исследованию специальных вопросов истории культуры: о месте и времени рождения выдающегося русско-еврейского скульптора М. М. Антокольского, об источниковой базе к биографии Дубнова (т. 2).

Публикуемые документы усиливают звучание основных тем. Введение рекрутской повинности (1827 г.) стало одним из самых драматичных моментов в истории евреев Восточной Европы. В отличие от стран Запада, где призыв евреев на военную службу был результатом их уравнения в правах, в России она являлась повинностью, от которой определенные группы населения освобождались. Решение Николая I, проводившего общий курс на унификацию населения по военному образцу, имело последствием лишение еврея его религиозной традиции. Характерна реакция еврейского сообщества: начался сбор средств для того, чтобы тем или иным способом отвести рекрутчину (т. 3). Распространение на все группы населения (не только на евреев) одинаковых повинностей при сохранении гражданского неравенства, надо думать, вело к серьезным последствиям: все новые унижения одних все более развращали других.

Проект реформирования еврейского сообщества опубликовала О. Ю. Минкина. Оказывается, планы переустройства собственного бытия, сочетавшие его резкую критику с предложениями по радикальной модернизации, выдвигались евреями уже в первые десятилетия пребывания под властью России (т. 2, с. 334). Например, Г. Маркевич, патриотически настроенный предприниматель, попытался выяснить причины "бедности и нерадения" евреев и высказал соображения, при каких условиях они начали бы приносить пользу империи. По его проекту, дарование свобод евреям предполагало кардинальное переустройство их внутренней жизни. Эти идеи перекликаются с мыслями Антокольского, изложенными в письме барону Г. О. Гинцбургу (публикация М. Гланц, Русский центр Гарвардского университета). По мнению скульптора, такие выработанные веками черты евреев как "трусость, дряхлость, изворотливость", склонность к наживе, не могли не вызвать отторжения традиционалистской среды, вынужденной страдать от "отрицательных сторон прогресса" (т. 1, с. 208, 214). К этому времени возможности перемен к лучшему блокировались и наверху. В. В. Чепарухин обнаружил в личной библиотеке СЮ. Витте записку, составленную правительственным чиновником П. П. Менделеевым. Он указывал на вред от дурных ограничительных законов: "Не имея возможности жить по закону, еврей поневоле обходит закон". В условиях, когда "материальное положение основной массы доведено до крайней степени" (т. 1, с. 253, 257), это становится особенно опасным. Записке Менделеева суждено было остаться под сукном - антисемитизм царя исключал существенное облегчение участи евреев. Насколько

успешно евреи пытались приспособиться то к царизму, то к большевистской системе, показывает публикация документов о деятельности симбирских раввинов с пореформенного времени до 1922 г. (т. 3). Новая российская бюрократия проявила готовность к диалогу с евреями еще меньше, чем старая, она могла лишь уничтожить любые проявления самобытности.

Политически активные евреи (составлявшие ничтожную часть еврейства) не были едины. И. С. Розенталь публикует документы об обсуждении проекта национально-культурной автономии на V съезде Бунда в 1903 году. Если судить по этой дискуссии, Бунд не был "националистической" партией, как его преподносили большевики; вокруг пресловутой культурно-национальной автономии разгорелись споры, настолько острые, что участники съезда решили не придавать стенограмме окончательный вид (т. 3). Вопреки подобным фактам, представления о повальном революционаризме евреев сыграли немалую роль в разжигании антисемитских настроений.

В свое время еврейские публицисты утверждали, что погромная волна идет "сверху": оттуда антисемитские настроения передаются чиновникам, и они начинают попустительствовать погромщикам. Не менее черносотенным оказалось в годы первой мировой войны офицерство, склонное объяснять военные поражения еврейским "шпионством". Публикация А. И. Хаеша свидетельствует, что на территории прибалтийских губерний депортации евреев проводились не менее жестоко, чем в Галиции (т. 2, с. 371- 379), где еврейское население действительно неприязненно относилось к русским войскам. Примечательно следственное дело лидера Союза русского народа А. И. Дубровина (архив ФСБ), опубликованное В. Г. Макаровым. Дубровин предстает в протоколах допросов жалким и безобидным стариком, организация которого допускала "только идейный способ борьбы" и руководствовалась исключительно "человеколюбием" (т. 1, с. 279). Публикатору стоило бы для сравнения процитировать некоторые из прошлых высказываний Дубровина.

Из публикуемых документов следует, что зачастую евреи относились к большевизму куда более негативно, нежели к самодержавию. Страстью отрицания социализма пронизано письмо известного евразийца Я. А. Бромберга и философа А. З. Штейнберга (публикация В. Хазана, Израиль) (т. 1). Советские чиновники платили евреям не меньшим недоверием, чем царские бюрократы. В этом смысле показательна публикация Е. С. Розенблата о политике советской власти по отношению к иудаизму на "освобожденной" в 1939 г. территории Западной Белоруссии (т. 1).

Публикация Г. В. Костырченко "Дело Марии Вейцман 1953 года" (т. 1) содержит протоколы допросов сестры первого президента Израиля. Они несут на себе отпечаток вербальной стилистики следователей МГБ (т. 1). Составленное с использованием соответствующей терминологии обвинение само по себе могло произвести пугающее воздействие на "простого советского человека", убежденного в том, что окружающий мир кишит всевозможными врагами.

Ряд документов и воспоминаний посвящен характеристике известных деятелей: здесь и "Штрихи к портрету П. Рутенберга" - эсеровского террориста, а позднее - сиониста, инженера-гидротехника, одного из создателей израильской промышленности (т. 3), и "масонские анкеты" известного сиониста В. Е. Жаботинского (1931 г.). "Масонство может быть полезно ему, и он может быть полезен масонству" - такова мотивация его приема (в качестве исключения) в ложу. Масоны, как видно, рассчитывали обуздать его нетерпимость (т. 3, с. 351, 349). Материалы о сионизме, обнаруженные в Государственном историческом архиве Литвы, публикует Г. Аграновский (т. 3).

Впервые опубликованы (В. Е. Кельнером, Петербург) на языке оригинала (русском) воспоминания Шолом-Алейхема о В. Л. Бермане. (т. 1). Значительное внимание уделено личности С. А. Анского (Ш. -З. Рапопорта) - революционера-народника, эсера, публициста, драматурга, этнографа (т. 3). Строго говоря, его рукопись "Разрушение Галиции" представляет собой не воспоминания, а черновик или конспект задуманной книги. В настоящее время о погромных действиях русских войск на этой "освобожденной" территории хорошо известно из многих публикаций. Ценность рукописи Анского в том, что он, во-первых, использовал приемы ныне популярной устной истории, во-вторых, показал механизм провоцирования погрома, начавшегося с ложных слухов. Там же впервые на русском языке А. П. Новиков (Саратов) опубликовал не менее интересные воспоминания об Анском, написанные лидером эсеров В. М. Черновым. Воспоминания о жизни в Петербурге с 1900 по 1922 г. почти столетнего Л. Я. Фридлянда (надиктованные по просьбе М. Бейзера) также уникальны (т. 1). Богаты деталями воспоминания

А. С. Кагана (Бахметевский архив русской и восточноевропейской истории Колумбийского университета, публикация О. Р. Демидовой) (т. 1).

Составителей "Архива" нельзя упрекнуть ни в излишней политизированности, ни в этнической "зауженности" темы. Весьма интересны письма выдающихся деятелей русской культуры (В. Г. Короленко, И. А. Бунина, В. Я. Брюсова, Ф. К. Сологуба и др.), извлеченные из центрального сионистского архива в Иерусалиме (публикация Б. Горовица и В. Хазана), - ответы на предложение редакции "Еврейской жизни" отозваться на 25-летие появления первого стихотворения выдающегося еврейского поэта Х. Н. Бялика (1916 г.). Эту своего рода демонстрацию солидарности русской культуры с еврейским народим - вопреки развивавшимся погромным настроениям - русские писатели в большинстве своем поддержали (т. 2).

На Западе исследования в данной области давно стали интегральной частью исторической науки. В современной России существуют, мягко говоря, неадекватные представления о месте евреев в ее истории - сказывается, помимо всего, воспитанная в советское время привычка делить национальные истории на "главные" и "второстепенные". Возможно, "Архив" поможет изживанию таких слабостей социально-исторического сознания, необходимому для общего подъема отечественной историографической культуры.