В современной социологической литературе нередко подчеркивается, что изучение социальной мобильности было начато П. А. Сорокиным¹, опубликовавшим в 1927 г. работу "Social Mobility, Its Forms and Fluctuation"². Это не соответствует действительности. При анализе процессов маргинализации и деклассирования определенных слоев населения К. Маркс выделял два вида индивидуальной вертикальной мобильности: восходящую - переход рабочих в средний и высший классы (обуржуазивание) и нисходящую - процессы разорения мелкой буржуазии, переход ее в ряды наемной рабочей силы (пролетаризация) и обнищания рабочего класса (пауперизация). О явлении "социальной мобильности" рассуждали К. Кочаровский, Н. П. Огановский, А. В. Пешехонов, С. Н. Прокопович, А. И. Хрящева, Н. Н. Черненков (крестьянские "подвижки" вверх и вниз)³.

Вертикальная мобильность в той или иной степени существует в любом обществе; тем более в индустриальном типе общества, где между стратами нет непроходимых границ. К основным каналам индивидуальной вертикальной мобильности современное обществознание относит: профессиональную деятельность, происхождение, образование, этническую принадлежность, пол, физические и умственные способности, место жительства, выгодный брак. Следовательно, основания социального неравенства так или иначе определяются исходными номинальными параметрами, причем в разных типах социальной организации общества они влияют на социальное восхождение неодинаково: в обществах одного типа особенно важна раса, в других - религия, в третьих - политическая установка, в четвертых - совокупность нескольких горизонтальных характеристик одновременно. Тип социального неравенства везде свой.

Система вертикальной мобильности советского общества также строилась на принципах социального отбора. Профессионализм же, личные способности, талант, уровень образования зачастую играли меньшую роль для занятия той или иной социальной позиции, чем политические и идеологические качества. Для занятия руководящих должностей прежде всего необходимо было состоять в коммунистической партии, активно внедрять ее программные установки в общество, внешне соблюдать принципы партийной морали.

Головин Сергей Александрович - кандидат исторических наук, доцент Благовещенского государственного педагогического университета.

Новая формирующаяся политическая система строилась на основе принципов строгой централизации, вертикального, иерархического подчинения. Низовые партийные комитеты и государственные учреждения на местах отвечали перед вышестоящими органами за результаты государственной, экономической, культурной деятельности на своей территории, контролируя работу всех хозяйственных и общественных учреждений. Провозглашенная диктатура пролетариата в реальности означала диктатуру партии, которая затем стала диктатурой ЦК. Н. И. Бухарин: "Нам для того, чтобы поддержать пролетарскую диктатуру, необходимо поддержать диктатуру партии, которая немыслима без диктатуры старой гвардии, которая в свою очередь немыслима без руководящей роли ЦК как властного учреждения" (1924 г.)⁴. И. В. Сталин: "Кадры партии - это командный состав партии, а так как наша партия стоит у власти - они являются также командным составом руководящих государственных органов" (1939 г.).

Членство в РКП(б)-ВКП(б) являлось доминирующим каналом индивидуальной вертикальной мобильности в СССР. Стоило какой-нибудь общественной группе войти в тесное соприкосновение с коммунистической партией - и через самое короткое время она теряла свои структурные очертания, вся ее классовая специфичность в системе социальных сил страны исчезала. Дело даже не в том, что ВКП(б) поставляла руководящие кадры государства, начиная от председателя СНК и заканчивая рядовым функционером - к этому стремится всякая владеющая властью партия. Но коммунистическая партия из межклассового разнообразия своего состава формировала новый правящий слой (класс), ничего общего не имеющий ни с одним из прежних классов. Коммунистическая партия становилась школой, лабораторией, фабрикой для производства нового социального слоя (класса). Именно РКП(б)-ВКП(б)-КПСС жестко контролировала каналы вертикальной мобильности. Вершиной социальной пирамиды, на которую мог забраться индивид, была принадлежность к номенклатуре - господствующему слою (классу) партийных функционеров.

Основу номенклатуры должны были составлять выходцы из рабочих и крестьян. В соответствии с партийным курсом на "орабочивание" государственного аппарата, который неоднократно подтверждался на съездах, пленумах, конференциях партии, доля бывших рабочих в органах государственного управления должна была постоянно увеличиваться⁵. Выдвижение рабочих в органы власти имело целью заменить рабочими (и крестьянами) чуждое партии бюрократическое чиновничество, создать новые кадры управленцев. В этом правящая партия видела гарантию своего господства в стране. В. И. Ленин: "Мы должны влить в этот аппарат возможно больше рабочих и крестьян. Мы... это сделаем и этим изгоним из наших учреждений бюрократизм... В государстве диктатуры пролетариата управляют рабочие"⁶.

Однако с течением времени это идеологическое положение было опрокинуто практикой государственного строительства, которая определяется не политическими установками, а социальными закономерностями функционирования такого социального института как власть.

При пополнении партийных кадров упор был сделан на привлечение в ряды партии рабочих "от станка". Резолюция XIII партконференции (январь 1924 г.) требует относительно вновь вербуемых в партию рабочих "сделать все возможное, чтобы не оторвать их от производственной работы", а XIII партийный съезд (в мае) постановил "добиваться, чтобы в течение ближайшего года в партии было больше половины ее состава рабочих от станка"⁷. Однако тот же съезд поставил "главной задачей" партии в связи с приходом новых 200 тыс. членов - "суметь втянуть их в государственную работу. Необходимо теперь же максимальное их количество связать с той или иной практической работой в государственных, профессиональных, кооперативных и партийных органах"⁸.

В конце 1924 г. закончился "ленинский набор" в партию, и он вызвал изменения в ее социальном составе⁹:

Социальный состав партии по происхождению в 1924 г. (в %):

За время "ленинского" призыва в партию процент рабочих по происхождению в партии повысился за год на 13,9 и превысил 50%. Однако из этого числа продолжали оставаться рабочими "от станка" только 40,8% (см. след. табл.); остальные же с вступлением в партию фактически перестали быть рабочими по занятию (остались ими только по происхождению) и перешли на работу в органы партийно-государственной власти. Вопреки уверенности XIII съезда партии в том, что "уже в течение ближайшего года" будут созданы условия "для явного и решающего преобладания в нашей партии основной массы пролетариата - рабочих от станка", на деле в партии процент не бывших, а действительных рабочих ("рабочих по роду занятий", "рабочих от станка") оказался весьма далек от "решающего преобладания".

В течение 1924 г. кардинально изменилось соотношение в партии между бывшими рабочими и реальными рабочими ¹⁰:

Цифра в 126 582 рабочих "у портфеля" определяет в 1925 г. численность, по сути, маргинальных слоев пролетариата¹¹. "Ленинский" набор рабочих "от станка" ознаменовал открытие нового канала индивидуальной восходящей мобильности. В партийный устав (п. 35) вносятся изменения, устанавливавшие 6-летний стаж пребывания в РКП(б) для секретарей губернских комитетов и отменявшие ранее существовавший обязательный дооктябрьский партийный стаж для занятия этих должностей. Постепенно проводилась "замена прежних секретарей ячеек, выполняющих преимущественно технические функции... на более воспитанных и выдержанных партийных товарищей"¹².

К середине 1920-х годов партийно-государственная элита включала значительное количество молодежи, вступившей в партию в период гражданской войны и после нее. Здесь наблюдались две тенденции в социальной мобильности рабочих.

Первая. В партии с 1924 по 1927 г. процент рабочих "от станка" понижался, несмотря на партийную установку при приеме: на 1 января 1925 г. - 40,8; на 1 января 1926 г. - 40,8; на 1 января 1927 г. - 38,1; на 1 июля 1927 г. - 36,7¹³. Абсолютное число рабочих в партии в эти годы в связи с быстрым ростом их численности в стране повышается, но еще быстрее в партии увеличивается представительство других социальных групп, вследствие чего доля рабочих в партии падает. К середине 1927 г. партия стояла дальше от идеала, выраженного XIII съездом (50% членов партии - рабочие от станка), чем тогда, когда этот идеал был сформулирован.

Партийная печать в 1927 г. отмечала массовые выходы из партии рабочих "от станка". "Произведенные по заданию ЦКК обследования наиболее крупных рабочих ячеек говорят о том, что из партии главным образом выходят рабочие от станка, квалифицированные и полуквалифицированные, вступившие в партию в период массовых приемов. По 9 наиболее крупным организациям (Москва, Ленинград) имеются следующие данные о выходах из

партии в 1926 году. Из общего числа 8292 членов и кандидатов, выбывших по этим организациям, рабочие от станка составляют 76,5%... Многие товарищи неискренне выставляют причины семейно-бытового характера, которые будто не позволяют им оставаться в рядах партии". Партийные организации обвинялись в "недостаточно внимательном отношении к приему в партию, в особенности во время массовых приемов, когда на местах держали курс на количество и недостаточно уделяли внимания качеству принимаемых в партию"¹⁴. При этом наибольший процент выбывших из партии составляли рабочие с относительно высоким заработком в 70 - 100 руб. в месяц, а наименьший - рабочие, получавшие 30 - 40 рублей. То есть наименее квалифицированные рабочие были вынуждены держаться за партию гораздо крепче. Имевшие высокую квалификацию и приличный заработок стремились обойтись без партийного покровительства, если они только не связывали свое пребывание в партии с какими-либо дальнейшими карьерными расчетами. Но в таком случае этот рабочий "от станка" тем или иным путем становился рабочим "у портфеля".

Партийная перепись 1927 г. зафиксировала общую убыль ("партийный отсев") рабочих из партии (до 5 - 6% от всей их численности в партии)¹⁵. При среднем отсеве по московской парторганизации в 3,3%, парторганизации некоторых уездных фабрик зафиксировали 20% отсева, завод "Серп и молот" - 8,8%, "Красный богатырь" - 10%. Часть рабочих не явилась на перепись; другие, вследствие разных проступков, к переписи не были допущены; третьи оказались "мертвыми душами", давно уже порвавшими какую бы то ни было фактическую связь с партией.

В середине 1920-х годов проявилась тенденция к снижению в составе партии доли квалифицированных рабочих вследствие повышения процента, сравнительно медленного, по группе полуквалифицированных рабочих и довольно быстрого - по группе неквалифицированных рабочих. Среди кандидатов, вступивших в партию в 1924 - 1926 гг., доля квалифицированных рабочих была на 14% меньше, чем численность их среди членов партии. Понижался и производственный стаж рабочих, принимаемых в партию. Рабочие, вступившие в партию во время октябрьского призыва (1927 - 1928 гг.), по производственному стажу характеризовались следующими данными: до 3 лет - 22,4%; от 3 до 5 лет - 22,6%; от 5 до 10 лет - 25,8%; свыше 10 лет - 29,0%. Наряду с относительно большим пополнением партии малоквалифицированными рабочими с небольшим производственным стажем увеличивалась в составе принимаемых кандидатов доля рабочих, связанных с деревней¹⁶.

Вторая. В 1920-е годы усилилось выдвижение рабочих на руководящие должности: в 1923 г. - 568 человек, в 1924 г. - 3096, в 1925 г. - 7459 человек. Среди выдвиженцев 75% составляли рабочие. К негативным последствиям такой практики "выдвижения" относилась недостаточность профессиональных знаний, образования и практического опыта управления у рабочих-выдвиженцев. Е. Г. Гимпельсон отметил тенденцию: чем выше руководящие общеполитические должности, тем значительнее процент бывших рабочих. На должностях, требующих обладания профессиональными знаниями, процент рабочих по происхождению значительно снижался. В 1930 г. на XVI съезде ВКП(б) Г. К. Орджоникидзе сообщил данные об общем составе управленческих кадров промышленности: в высшем персонале 30 - 40% составляли выходцы из рабочей среды, в оперативном - всего 17%¹⁷. Служащие, получившие образование до революции, составляли основу оперативно-руководящего состава государственного аппарата. Они приспособились к новым условиям, доказав свою политическую лояльность. Однако карьерный рост таких специалистов-профессионалов был ограничен - они не могли войти в политическое руководство страны, так как большей частью были далеки от партийной деятельности. Членство же в коммунистической партии в СССР являлось доминирующим каналом индивидуальной восходящей социальной мобильности.

Однако дело даже не в этой тенденции, а в законе социальной иерархии, согласно которому индивид, поднимаясь на очередную ступень социальной лестницы, переходит в другой социальный слой (класс). Рабочий, достигая определенного уровня властных полномочий, оставаясь в прежней категории по происхождению, уже становился по роду профессиональной деятельности представителем непролетарского слоя "советских служащих", преобладающих в государственном аппарате.

Партийные органы, выясняя "социальное положение" члена ВКП(б), за основу брали основную профессию или основное занятие определенного лица до вступления в партию. Однако выявление основного занятия коммуниста до вступления в партию, по существу, определяло его социальное происхождение, так как основное занятие до вступления в партию чаще всего не совпадало с его занятием на тот или иной момент пребывания в партии (социальное положение) или вообще отсутствовало (молодые люди 20 - 23 лет, военные).

К концу 1930-х годов состав пленумов крайкомов, обкомов, горкомов и райкомов партии по происхождению на 85 - 90% состоял из бывших рабочих и крестьян. Однако по роду занятия доля рабочих, непосредственно работающих на производстве и входящих в состав пленумов крайкомов и обкомов составляла 6,2% в 1938 г. и 3,4% в 1940 г. всего состава этих органов; в составе пленумов райкомов и горкомов - 5,0% в 1938 г. и 3,8% в 1940 году. В составе пленумов обкомов и крайкомов процент колхозников по роду занятий равнялся 2,2 в 1938 г. и 3,4 в 1940 году. В составе райкомов доля крестьян-колхозников выросла с 3,4% в 1938 г. до 5,8% в 1940 году. По роду профессиональной деятельности в составе пленумов райкомов и обкомов преобладали партийно-советские работники - 50,9% всего состава пленумов обкомов и 33,4% пленумов райкомов являлись партийными работниками. Доля советских работников достигала 15,7% в составе пленумов обкомов и 17,1% - в составе пленумов райкомов. Военных работников в составе пленумов обкомов насчитывалось в 1938 г. 9,1%, в 1940 г. - 8,5%¹⁸.

Нетрудно исчислить приблизительно количество рабочих, перешедших за 1926 год с производства на партийно-советскую работу. На 1 января 1926 г. рабочих "от станка" в партии насчитывалось 409400 - 40,8% всего партийного состава. До конца этого года было принято рабочих с производства 70000 - 42,4% всего приема. Значит, к концу 1926 г. численность рабочих "от станка" должна была составить в партии 480300 человек. Однако за этот год было исключено, добровольно и механически выбыло 23700 человека. Следовательно, к концу года должно было остаться 456600 рабочих "от станка". Между тем партийная статистика зафиксировала только 430300 рабочих "от станка". Таким образом, за 1926 год 26300 рабочих "от станка" превратились в рабочих, ушедших с производства преимущественно в разряд служащих ¹⁹. В целом за год партия недосчиталась около 50 тыс. рабочих "от станка": из этого числа меньшая часть осталась на производстве, но ушла из партии, большая часть осталась в партии, но ушла с производства.

Несколько иные тенденции прослеживаются в среде крестьянства. Однако и для крестьян по происхождению было характерно абсолютное и относительное увеличение их численности в партии. Тождественными с мотивами рабочих оставались и стимулы крестьян при вступлении в партию.

На 1923 год в партии состояло 96 тыс. крестьян - 25,7% всего членского состава. В связи с установками XII съезда (апрель 1923 г.) прием крестьян в партию совершено прекратился. Первая половина 1924 г. также проходила под лозунгом ленинского призыва рабочих "от станка". Прием крестьян в партию возобновился со второй половины 1924 г., после перерыва в 1,5 года. На 1 января 1925 г. по сравнению с 1 января 1924 г. численность крестьян в партии увеличилась с 128358 до 187690 (на 59332 - 31,6%)²⁰. Однако в целом доля крестьян в партии снизилась ввиду значительной численности "ленинского" призыва рабочих в партию. В дальнейшем относительная численность крестьян в партии будет только возрастать. Во втором полугодии

1924 г. крестьяне составляли 22,2% всех членов партии, в первом полугодии 1925 г. - 22,5%; во втором полугодии 1925 г. уже - 39,6%; в первом полугодии 1926 г. - 39,1% ("массовый напор", по партийным источникам того времени)²¹.

Показательны данные о принятых в партию крестьянах "у сохи". Во втором полугодии 1924 г. крестьяне "у сохи" составляли в общем приеме 11,2%, в первом полугодии 1925 г. - 11,5%. К концу 1926 г., постепенно возрастая, прием в партию крестьян "у сохи" составил уже 29,6%. В отдельных губерниях прием крестьян был еще выше. По Воронежской губернии процент принятых крестьян поднялся с 44,6 в 1925 г. до 70,8 к середине 1926 г.; в Орловской губернии - с 61,5 до 69,2%; в Вятской - с 40,7 до 54,4%. Несмотря на массовые выходы и исключения крестьян, их "массовый напор" в партию покрывал весь пассив 1923 года. В 1924 - 1925 гг. численность крестьян в партии увеличилась с 137 до 251 тыс. - на 114 тыс. человек, или на 45,4% (при этом число крестьян, побывавших за это время в партии, было значительно выше).

Крестьяне, вступившие в партию и занимавшие какие-либо партийно-советские должности в деревне, и крестьяне-партийцы без должности ("у сохи") продолжали оставаться сельскими хозяевами. Доля крестьян-партийцев без должности ("у сохи") в общей массе крестьян-коммунистов составляла для периода с 1 января по 1 июля 1925 г. - 55,1%; с 1 июля 1925 г. по 1 января 1926 г. - 55,8%; с 1 января по 1 апреля 1926 г. - 77,0%. За данный период времени в числе 108 641 принятых в партию крестьян оставались крестьянами "у сохи" 63 044 человека, а свыше 44 тыс. крестьян-партийцев получили партийно-советскую работу без отрыва от ведения сельскохозяйственной деятельности²².

В 1926 г. А. Кровицкий провел обследование хозяйств крестьян-коммунистов Вятской губернии. В каждом уезде было взято в среднем по 30 хозяйств коммунистов, а всего 251 двор, то есть 16,6% всей численности хозяйств, принадлежавших в губернии крестьянам-коммунистам. Анализ полученных данных свидетельствует о ярко выраженном имущественном превосходстве хозяйств крестьян-коммунистов над средним уровнем остальных хозяйств губернии. Средняя обеспеченность лошадьми в хозяйствах крестьян-партийцев была выше средней губернской на 12,5%, обеспеченность коровами - на 23%. Если по губернии средний процент хозяйств без посева составлял 23,3%, то среди крестьян-коммунистов - только 3,1%. Самая высокая группа по обеспечению землей - от 8 дес. и выше, среди крестьян-коммунистов к ней относились 16,9%. Среди остальных крестьянских дворов на данную группу приходилось только 3,4%. При этом значительным подкреплением бюджета членов партии являлись побочные заработки в виде денежных окладов по партийно-советским должностям (100 - 300 руб. в год)²³.

При обработке данных по 91 хозяйству коммунистов Крутинского района Пермского округа и 70 хозяйствам коммунистов Родинского района Славгородского округа (Сибирь) С. Бергавинов (в начале 1930-х годов возглавлял Дальневосточный крайком партии) разделил, согласно принятой тогда методике, все хозяйства крестьян-коммунистов на три группы: бедняцкие, середняцкие и зажиточные.

Исследование выявило показательную тенденцию: нижняя и средняя группы крестьян-партийцев со службой подвигались вверх по социальной лестнице гораздо быстрее тех же групп коммунистов, занятых только в своем хозяйстве. Нижняя группа со службой уменьшилась на 16,8%, в то время как та же группа без службы уменьшилась всего на 6,5%. Средняя группа со службой увеличилась на 17,1%, а без службы уменьшилась на 2,5%. Положение радикально менялось в верхней группе, и без службы весьма преуспевавшей в ведении своего хозяйства. Доля этой категории неслужащих крестьян-коммунистов увеличилась в 2,5 раза, в то время как численность зажиточных крестьян-партийцев со службой уменьшалась, то есть подъему своего хозяйства крестьянин-коммунист уделял большее внимание, чем партийно-советской работе. У коммунистов же, совмещавших ведение хозяйства со служ-

бой, зарплата обеспечивала их более быстрый переход из нижней группы хозяйств в среднюю, из средней в верхнюю. Автор приводимых данных акцентирует внимание на том, что "цифры по остальным округам Сибирского края в основном дают примерно такую же картину"²⁴.

Однако здесь необходимо учитывать относительность данной классификации хозяйств крестьян-коммунистов. В статистических документах 1920-х годов отразилось противоречие между стремлением статистиков выработать постоянные научные основы учета и политическими устремлениями верхов. Для руководства государства при определении основ статистического учета доминировал классовый подход: критерием группировки служило отношение к наемному труду, целью ставилось выявить классы в марксистском понимании. Для этого советская статистика во второй половине 1920-х годов разработала номенклатуру из семи классов на основе отношения к наемному труду: все рабочие были сгруппированы в один-единственный класс, а все другие наемные работники - в класс служащих. (Другие пять классов отличались по видам профессиональной деятельности, не принадлежа при этом к наемным работникам.)

Под давлением классового фактора с его делением населения на трудящихся и эксплуататоров, в советских органах статистики утвердилась методика количественного учета элементов крестьянского хозяйства без учета его внутреннего содержания (величины, качества, ценности и др.). С 1925 г. за основу выделения экономической мощности хозяйств принималось пять признаков: площадь посева, количество скота, площадь сенокоса, число хозяйственных построек, хозяйственный инвентарь. Но доминировал фактор использования наемной рабочей силы.

Выборочное обследование крестьянских хозяйств Амурской губернии, проведенное весной 1925 г., отразило процесс имущественного расслоения, характерный в той или иной мере для любой местности российской деревни того времени²⁵. Были выделены пять групп хозяйств, различающиеся размером посева: 1) хозяйства без посева; 2) хозяйства, сеющие до 4 дес. посева (бедняки); 3) сеющие от 4 до 8 дес. (так называемые середняки пониженного типа: деление середняцкой группы на две категории потребовалось ввиду различия экономических условий в разных частях губернии); 4) сеющие 8,1 - 16 дес. (так называемые середняки повышенного типа); 5) сеющие свыше 16 дес. (зажиточные).

Однако на основе политического (классового) мотива, а не реальной экономической дифференциации деревни губернские органы статистики разделили все сельское население на три группы - верхнюю, среднюю и нижнюю: "бедняк", "середняк", "зажиточный" ("богач"). В 1930-е годы верхняя группа фигурировала уже под наименованием "кулак". Остановимся на обоснованности такого деления.

По размеру надельной земли в Амурской губернии соотношение между группами (верхней, средней и нижней) обследованных крестьянских хозяйств выразилось пропорцией 2:3:5. Соотношение по величине земли, находившейся в пользовании у различных групп обследованных крестьянских хозяйств (с вычетом из надельной земли участков сданных и с прибавлением арендованных участков) становилось более резким и выражалось пропорцией 3:4:8. По мере увеличения зажиточности уменьшались размеры сдаваемой в аренду земли и увеличивались размеры арендуемой земли. По величине общего количества земли и скота, приходившихся в среднем на хозяйство, классифицируемые группы крестьян образовывали пропорцию 2:5:10. По отдельным видам скота это соотношение менялось в более благоприятную для нижней группы сторону (соотношение обеспеченности рабочими лошадьми и коровами - 1:2:3; обеспеченности овцами 1:3:15). Состав стада по типам хозяйств характеризовался большим процентом лошадей, крупного рогатого скота и свиней в стаде нижней группы опрошенных, и ниже всего у наиболее зажиточных хозяйств²⁵.

Данная классификация учета индивидуальных крестьянских хозяйств не учитывала их экономические показатели с численным составом крестьяне-

ких семей. С середины 1920-х годов показатель среднего состава крестьянской семьи стал учитываться в целом по всему крестьянству (5 - 6 чел.), а не по отдельным категориям сельского населения.

Сравнение типов хозяйств по величине семьи показывает, что по мере увеличения посевных площадей увеличивался и средний семейный состав (если принять размер семьи нижней группы обследованных за 100 условных единиц, то размер семьи в средней группе выражался цифрой 123, а в верхней - 134). В большинстве хозяйств нижней группы семья состояла из 4 - 6 человек, семьи середняка делилась на две большие группы в 4 - 6 человек и 7 - 10 человек, в зажиточных хозяйствах преобладали семьи в 7 - 10 человек. Соотношение полов давало такое деление: в верхней и нижней группах отмечалось преобладание женщин в семье (особенно в нижней). В семьях средней группы наблюдалось незначительное превышение численности мужчин над числом женщин.

Таким образом, при детальном сопоставлении разных групп обследованных весной 1925 г. крестьянских хозяйств Амурской губернии разница в имущественном положении этих групп по одним показателям обследования была невелика, по другим же значительное на первый взгляд различие между крайними группами нивелировалась численным составом семей.

Тем не менее два частных обследования А. Кровицкого и С. Бергавинова подчеркивают социальную природу "крестьянского коммунизма". При малой доходности крестьянского хозяйства заработки по службе в 100 - 300 руб. и выше радикально меняли всю экономическую структуру хозяйства коммуниста. 300 руб. - это примерная продажная стоимость 300 пудов хлеба, собрать которые было возможно с 6 - 7 дес. земли. Иными словами, деревенский коммунист как будто получал добавочный земельный надел весьма крупных размеров. Тем самым, вступление крестьян в партию обусловливалось не партийно-идеологическими мотивами, а социально-экономическими стимулами. Партийный билет повышал возможность улучшить свое материальное положение, обеспечивал вероятность перехода на более высокое социальное положение в качестве члена экономически и политически господствующей в деревне группы.

Данные обследования доказывают, что увеличение численности крестьян-коммунистов ("деревенский коммунизм") - явление не столько политического, сколько промыслово-экономического и социального характера. Социально-экономическая структура крестьянского хозяйства радикально изменялась в связи с внеэкономическим моментом приспособления к господству коммунистической партии. Здесь роль ВКП(б) выходила за пределы политики и превращалась в фактор социально-экономических изменений в деревне.

Руководство ВКП(б) понимало мотивы роста численности крестьян в партии и в 1926 г. еще раз выступило против увеличения в партии слоя выходцев из крестьян. Вновь животрепещущей становится тема "о регулировании социального состава партии". Орган ЦК "Деревенский коммунист" укорял парторганизации за "высокий процент (29,6 только у сохи) крестьян среди вновь принимаемых... Каждая организация - даже самая крестьянская - должна ставить своей задачей удержаться в отношении социального процента рабочих, который имелся в организациях"²⁶.

Установку на ограничение приема крестьян в партию ЦК дал после подсчетов Статистического отдела (на 1 июня 1926 г.), которые показали, что, по сравнению с приемом в партию крестьян "у сохи", батраков (сельского пролетариата) приняли в партию намного меньше. В первом полугодии 1925 г. прием батраков по отношению к приему крестьян "у сохи" составил 11,3%, во втором полугодии 1925 г. - 9%, а в первую четверть 1926 г. - 11,5%. Среди батраков, состоявших в партии, крестьян по своему социальному происхождению была всего половина (50,4%). Остальные же партийцы-батраки вышли из других социальных слоев, преимущественно из рабочей среды (47,1%)²⁷.

Состав батраков-партийцев был далек по своему социально-бытовому типу от рядовой массы деревенского пролетариата, отличавшегося в России низким культурным уровнем. Среди коммунистов-батраков многие быстро делали карьеру и попадали на другую, более высокую социальную ступеньку, что фиксировалось в партийной статистике того времени. На 1 января 1927 г., после расчета прибывших и выбывших в течение 1926 г. батраков, обнаружилась нехватка 1900 батраков-партийцев. Заведующая партийной статистикой Е. Смиттен указывала, что "в 1926 г. из каждой сотни батраков переместилось в другие колонки партийного состава 13 - 14 человек, между тем как из каждой сотни рабочих "от станка" переместилось в другие колонки, лучшие, чем место на производстве, всего 6 человек"²⁸. Такое быстрое и частое перемещение батраков в иные социально-иерархические слои свидетельствовало о все большем возрастании социально-бытового разрыва батрака-партийца с основной батрацкой массой деревенского населения.

Крестьяне, вступавшие в партию, стремились использовать ее в целях своего социально-экономического и культурно-общественного роста. Партия при помощи крестьянина-коммуниста хотела приобрести социальную опору в деревне, а крестьянин-коммунист использовал членство в партии как средство повысить свой материальный достаток и для социального восхождения, страховал себя на случай будущих преобразований в деревне. Такой крестьянин вносил в партию элементы своего мировоззрения, а партия использовала его для борьбы с теми социальными элементами деревни (а отчасти и города), которые составляли реальную угрозу господству ВКП(б) в обществе.

Членство в РКП(б)-ВКП(б) обеспечивало быстрое социальное восхождение индивида и в армии. В 1923 г. в РККА состояло 38179 членов РКП(б). По заявлению Г. Е. Зиновьева, "почти все эти 40 тыс. находятся на командных постах и являются политработниками, являются головкой армии". Получая небольшое коммунистическое пополнение, РККА значительно пополняла ряды ВКП(б). Среди призванных красноармейцев 1902 г. рождения партийцев насчитывалось 4600, комсомольцев - 20 тыс., всего - 24600 человек; среди уволенных из армии в запас данного года рождения эти цифры значительно увеличивались: члены ВКП(б) - 19400, комсомольцев - 49700, всего - 69100 человек. Разница составляла 44600 человек. Таким образом, численность коммунистов среди красноармейцев призыва 1922 г. возросла за время прохождения службы более чем в 4 раза, а комсомольцев в 2,5 раза²⁹.

По данным политического управления РККА, в 1926 г. среди призывников в РККА члены ВКП(б) составляли 0,7%, кандидаты в ВКП(б) - 0,7%, члены ВЛКСМ - 7,3%, беспартийные - 91,5%. В составе РККА эти цифры изменялись в сторону резкого увеличения численности партийцев: члены ВКП(б) - 8,0%, кандидаты - 5,2%, члены ВЛКСМ - 13,5%, беспартийные - 73,3%³⁰.

На апрель 1927 г. в РККА насчитывалось 53218 членов ВКП(б), кандидатов - 29780, комсомольцев - 126007, всего - 209004 человек. В общей численности вооруженных сил коммунистов состояло до трети. По сведениям ЦСУ, относящимся к 1926 г., члены коммунистической партии и комсомольцы составляли 26,7% численности РККА³¹.

Заслуживает внимания распределение коммунистов в армии между рядовым и командным составом. По данным ЦСУ, в 1926 г. военнослужащие РККА - члены ВКП(б) составляли (в процентах)³²:

Таблица показывает, что основные кадры ВКП(б) в армии были сосредоточены в командном составе и в готовящемся его пополнить кадре. Среди рядовых красноармейцев вместе с младшим начсоставом коммунистическая прослойка была в 2,5 раза меньше, чем в среднем и старшем начсоставе, и в четыре раза меньше, чем в переменном составе и в военных школах. Если взять только членов и кандидатов партии, то в младшем начсоставе и среди рядовых они представлены в 8 раз слабее, чем в среднем и старшем начсоставе. Это различие выявилось бы еще более резко, если бы были отдельно приведены данные по рядовому составу РККА, в таблице соединенные вместе с младшим начсоставом.

По данным, приведенным заместителем председателя РВС СССР И. С. Уншлихтом, в 1926 г. командный состав РККА состоял на 47,4% из коммунистов. Это значит, что в РККА из 87 тыс. членов партии и кандидатов 40 890 партийцев были командирами. Членов ВКП(б) в командном составе армии имелось в 1920 г. 10,5%, в 1923 г. - 13%, в 1924 г. - 18%, в 1925 - 29%, в 1926 г. - 50%, в 1927 - 54%. "В связи с ростом партийной части нашего командного состава возникает вопрос, - писал И. С. Уншлихт, - не означает ли это постепенного исключения из рядов армии беспартийного командира. Такое предположение не имеет никаких оснований. Мы держим курс не на 100 процентов партийности начсостава, а на то, чтобы обеспечить нашей партии руководство в РККА"³³.

Однако приведенные статистические данные отражают тенденцию к занятию всех командных постов в армии коммунистами. Военные школы готовили не просто командиров, а коммунистов-командиров. Во главе всей этой сети учреждений, выпускавших кадры военно-коммунистического командования, стояла Военно-политическая Академия им. Толмачева. Ее слушатели на 100% были коммунистами; 21,5% из них вступили в партию до 1917 г., 93,5% всех слушателей воевали на фронтах гражданской войны. Здесь готовилась военно-политическая элита Красной армии. Доля коммунистов в составе военных школ в середине 1920-х годов колебалась от 30 до 35% после выпуска в строевые части РККА, до 55 - 60% перед выпуском. Осенью каждого следующего года, с очередным набором в военные школы, процент коммунистов понижался. Тем не менее "в каждом году кончающие школу товарищи в громадном большинстве уходят командовать в красноармейские части уже будучи в партии"³⁴.

Одна из военных школ провела у себя анонимную анкету о причинах, побудивших курсантов вступить в военную школу. 45% опрошенных назвали причинами "интерес к военному делу, желание быть командиром", "желание защищать советскую власть и революцию", "увидеть себя героем в борьбе с буржуазией в грядущих боях"; 31% молодежи поступил в военную школу для того, чтобы "получить общее образование для лучшего приспособления к жизни"; 16% - вследствие материальной нужды, голода, семейных неурядиц; "поступил в военную школу лишь потому, что в другие учебные заведения поступить не мог за неимением средств", "из-за нужды в семье и безземелья"³⁵.

Результаты опроса показали, что служба в армии и военное образование рассматривались как фактор восхождения, а вступление в ряды ВКП(б) делало это восхождение более стремительным. С точки зрения руководства партии увеличение численности коммунистов в РККА обеспечивало коммунистам контроль на наиболее ответственных постах в вооруженных силах.

Ключевым каналом индивидуальной восходящей социальной мобильности в советском обществе в 1920-е годы, механизмом социального отбора, своеобразным фильтром, через который наверх проходили самые приспособленные к советской действительности индивиды, служило членство в коммунистической партии. Остальные принципы социального отбора в обществе, такие каналы вертикальной мобильности, как армия, происхождение (семья), образование, также оказывали влияние, однако их действие преломлялось через призму членства в коммунистической партии и имело вспомогательный, не доминирующий характер.

С течением времени эта особенность восходящей социальной мобильности в СССР порождала дисфункции в деятельности социальных институтов

общества. Значительная часть руководителей достигла своего высокого социального статуса не благодаря способностям и таланту, профессионализму, образованию, своей функциональной значимости для жизнедеятельности общества, а обходным путем - через членство в коммунистической партии. Талантливые вынуждены были подстраиваться под идеологические постулаты и догмы коммунизма, на верх социальной лестницы нередко выдвигались люди, неспособные принимать оптимальные решения. Другое дело, что принадлежность к ВКП(б) могла оказаться не только каналом на верх социальной лестницы, но и лифтом вниз - партийные чистки, репрессии 1920 - 1930-х годов дают в изобилии примеры такой нисходящей мобильности, однако это отдельная тема.

Примечания

1. РАДАЕВ В. В., ШКАРАТАН О. И. Социальная стратификация. М. 1996, с. 184.

2. СОРОКИН П. Социальная стратификация и мобильность. В кн.: Человек, цивилизация, общество. М. 1992, с. 302 - 334, 353 - 392.

3. МАРКС К., ЭНГЕЛЬС Ф. Соч. Т. 23, 24, 25. Ч. 1 - 2; т. 26. Ч. 1 - 3; ПРОКОПОВИЧ С. Н. Крестьянское хозяйство: По данным бюджетных исследований и динамических переписей. Берлин. 1924; ОГАНОВСКИЙ Н. П. Закономерность аграрной эволюции. Т. 2. 1897; КОЧАРОВСКИЙ К. Социальный строй России. Прага. 1926; ПЕШЕХОНОВ А. В. К вопросу о социальной природе крестьянства. - Воля России, 1925, N 3, с. 112 - 134; N 4, с. 81 - 102; ХРЯЩЕВА А. И. К вопросу о расслоении крестьянства. - Экономическое обозрение, 1924, N 9 - 10, с. 25; ЕЕ ЖЕ. К вопросу об условиях образования классов. - Вестник статистики, 1922, кн. 12, N 9 - 12; ЕЕ ЖЕ. К вопросу о применении группировки массовых статистических материалов в целях изучения классов в крестьянстве. М. 1925.

4. БУХАРИН Н. И. Атака. М. 1924, с. 17.

5. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 17, оп. 7, д. 143. л. 16; д. 145, л. 2.

6. ЛЕНИН В. И. Поли. собр. соч. Т. 40, с. 127 - 128.

7. РГАСПИ, ф. 17, оп. 7, д. 164, л. 2.

8. Российская Коммунистическая партия (б) в резолюциях ее съездов и конференций. 11 изд. М. 1924, с. 367, 394.

9. РГАСПИ, ф. 17, оп. 7, д. 145, л. 4 - 6.

10. Партия в цифровом освещении. М. 1925, с. 14.

11. Термин маргинальность введен в 1928 г. Р. Парком (PARK R. Human Migration and the Marginal Man. - American Journal of Sociology, 1928, Vol. 33, N 6). Процессы деклассирования и маргинализации во многом похожи - это выпадение людей из границ своего класса, но вместе с тем они различаются. Деклассирование - это пример нисходящей социальной мобильности, а маргинальность бывает как нисходящая, так и восходящая.

12. КПСС в резолюциях. Т. 3. М. 1983, с. 97.

13. МАЛЕНКОВ Г. Вовлечение рабочих в партию. - Большевик, 1926, N 21 - 22; Правда, 14.VII, 2.IX.1927.

14. Известия, 6.VII.1927; Ленинградская правда, 1926, N 301.

15. Гудок, 29.III.1927.

16. РГАСПИ, ф. 17, оп. 7, д. 164, л. 14 - 15.

17. ГИМПЕЛЬСОН Е. Г. НЭП и советская политическая система. М. 2000, с. 360, 366 - 367.

18. РГАСПИ, ф. 17, оп. 7, д. 410, л. 10 - 18.

19. МАЛЕНКОВ Г. Ук. соч.; Правда, 14.VII, 2.IX.1927.

20. Партия в цифровом освещении. М. 1924, с. 41.

21. КВИРИНГ Э. Регулирование состава партии. - Деревенский коммунист, 1926, N 18 - 19, с. 22 - 26.

22. Там же.

23. КРОВИЦКИЙ А. Быт и работа партийцев-крестьян. - Там же, N 20, с. 31 - 32.

24. БЕРГАВИНОВ С. О хозяйственном росте коммунистов в деревне. - Там же, 1927, N 8.

25. Сравнительная характеристика единоличного крестьянского хозяйства Амурской губернии по выборочному обследованию 1925 г. - Экономическая жизнь Амура, 1925, N 2, с. 10 - 21.

26. Деревенский коммунист, 1926, N 20, с. 38.

27. Известия ЦК ВКП(б), 1926, N 2 - 3; КВИРИНГ Э. Ук. соч.

28. Правда, 14.VII.1927.

29. Красная звезда, 24.II.1927.

30. Статистический справочник СССР. 1927 г. М. 1927, с. 41; Красная звезда, 26.II.1927.

31. Статистический справочник СССР. 1927 г., с. 45.

32. Там же, с. 47.

33. XIII съезд РКП(б). Стенограф, отчет. М. 1924, с. 119; XIV съезд РКП(б). Стенограф, отчет. М. 1925, с. 70; Красная звезда, 4.V.1927.

34. Беднота, 11.III.1924.

35. Красная звезда, 28.VI.1927.