ТЮТЧЕВ И ПАСКАЛЬ (АНТИНОМИИ БЫТИЯ И СОЗНАНИЯ В СВЕТЕ ХРИСТИАНСКОЙ ОНТОЛОГИИ)

Актуальные публикации по вопросам школьной педагогики.

NEW ПЕДАГОГИКА ШКОЛЬНАЯ


ПЕДАГОГИКА ШКОЛЬНАЯ: новые материалы (2024)

Меню для авторов

ПЕДАГОГИКА ШКОЛЬНАЯ: экспорт материалов
Скачать бесплатно! Научная работа на тему ТЮТЧЕВ И ПАСКАЛЬ (АНТИНОМИИ БЫТИЯ И СОЗНАНИЯ В СВЕТЕ ХРИСТИАНСКОЙ ОНТОЛОГИИ). Аудитория: ученые, педагоги, деятели науки, работники образования, студенты (18-50). Minsk, Belarus. Research paper. Agreement.

Полезные ссылки

BIBLIOTEKA.BY Беларусь - аэрофотосъемка HIT.BY! Звёздная жизнь


Автор(ы):
Публикатор:

Опубликовано в библиотеке: 2007-11-20
Источник: http://portalus.ru

Статья первая

Тютчев принадлежит к наиболее глубоким представителям отечественной культуры, которых волновала в первую очередь (разумеется, каждого из них на свой лад и в особой форме) "тайна человека" (Достоевский), как бы не видимые на поверхности текущего существования, но непреложные законы и основополагающие смыслы бытия и истории. Такие писатели пристальнее, нежели "актуальные", "политические" и т.п. литераторы, всматривались в злободневные проблемы, но оценивали их не с точки зрения абсолютизированных модных идей или "прогрессивных" изменений, а как очередную историческую модификацию неизменных корневых начал жизни, уходящих за пределы обозреваемого мира. За несколько дней до кончины Тютчева И. С. Аксаков писал Ю. Ф. Самарину: "Он лежал безмолвен, недвижим, с глазами, открыто глядевшими, вперенными напряженно куда-то, за края всего окружающего (курсив мой. - Б. Т.), с выражением ужаса, и в то же время необыкновенной торжественностью на челе". 1 В приведенных словах примечательно сочетание ужаса и торжественности, т. е. своеобразного проявления и на смертном одре той неизбывной двойственности, которая постоянно вносила мучительное напряжение в духовные переживания поэта и неизгладимый отпечаток которой он обнаруживал во всем происходящем вокруг. О других проявлениях этой двойственности и ее истоках еще будет сказано ниже.

Сейчас же уместно вспомнить строки известного письма В. А. Жуковского, который на лице покойного Пушкина обнаружил признаки открывшегося "за краем" какого-то "полного, глубоко удовлетворяющего знания", выражение "глубокой, величественной, торжественной мысли". И Тютчеву, и Пушкину свойственно по-разному обнаруживаемое в их творчестве стремление заглянуть "за край" культурного, идеологического, экономического и т. п. пространства и времени и проникнуть в заповедные тайники мирового бытия и человеческой души, постоянно питающие и сохраняющие ядро жизненного процесса при всей изменяемости в ходе истории (до неузнаваемости) его внешнего облика. Своеобразно перекликающиеся наблюдения близких друзей и единомышленников обоих писателей свидетельствуют о высшей (но уже посмертной) ясности в достижении подобных целей, которая при жизни, вследствие естественных ограничений и несовершенств всякой личности, в реальной действительности всегда носит достаточно условный, приблизительный, гадательный ("как бы сквозь тусклое стекло" - 1 Кор., 13, 26) характер. Однако без учета этой онтологической и человековедческой целеустремленности подлинное содержание поэтической или публицистической " фактуры"


--------------------------------------------------------------------------------

1 Современники о Ф. И. Тютчеве (воспоминания, отзывы и письма). Тула, i984. С. 45.

стр. 53


--------------------------------------------------------------------------------

в тех или иных произведениях или размышлениях не может получить должного освещения.

Сказанное в самой высокой степени относится к мировоззрению и творчеству Тютчева, которое изначально окрашено "вопросами" (название переведенного в молодости стихотворения Гейне "Fragen"): "...что значит человек? Откуда он, куда идет, и кто живет под звездным сводом?" Л. Н. Толстой относил поэта к "чуждым путешественникам" на "пустынной дороге" жизни, которых тем не менее сближает насущная озабоченность безответными вопросами: "кто мы такие и зачем и чем мы живем и куда мы пойдем...". 2 Взлеты и падения человеческого духа, "ужасающая загадка" смерти, "какое-то таинственное осязание бесконечности, какое-то смутное чуяние беспредельности" (К. С. Аксаков), самое главное и роковое противостояние двух основополагающих метафизических принципов антропоцентрического своеволия и Богопослушания (по убеждению Тютчева, между самовластием человеческой воли и законом Христа немыслима мировая сделка) - подобные, можно сказать "паскалевские" вопросы составляют скрытый мировоззренческий фундамент натурфилософской или любовной лирики, историософских или политических раздумий поэта. Однако выявление соотношений и взаимодействий между "вечными" и "временными", "метафизическими" и "физическими" уровнями творчества Тютчева представляет для всякого исследователя весьма сложную задачу, обусловленную художественными особенностями его поэзии. "Тютчеву, - подчеркивал Д. С. Мережковский, - достаточно несколько строк; солнечные системы, туманные пятна "Войны и мира", "Братьев Карамазовых" сжимает он в один кристалл, в один алмаз. Вот почему критика так беспомощно бьется над ним. Его совершенство для нее почти непроницаемо. Этот орешек не так-то легко раскусить: глаз видит, а зуб неймет. Толковать Тютчева - превращать огонь в уголь". 3

Отдавая себе отчет в точно подмеченных и подстерегающих всякого интерпретатора препятствиях и опасностях, постараемся тем не менее выделить некоторые "кристаллы" мировоззрения и мысли Тютчева, как бы растворенные в ткани многих его текстов. И для выполнения такой задачи Паскаль оказывается едва ли не самой подходящей фигурой. Когда речь заходит о западных источниках, влиявших на формирование мировоззрения Тютчева, приходится сталкиваться с известным парадоксом: однозначность тех или иных оценок нередко не подкрепляется их содержательным наполнением, а отдельные факты биографии толкуются весьма расширительно. Например, по словам К. Пфеффеля, поэт испытывал серьезное влияние теократических идей Ж. де Местра и "на всю жизнь сохранил их отпечаток". 4 И. С. Гагарин утверждал, что в петербургских салонах Тютчев исполнял "роль православного графа де Местра". 5 С последним сравнивал русского поэта и французский публицист Э. Форкад. 6

Действительно, можно говорить о чисто внешнем сходстве Тютчева и Ж. де Местра в их понимании божественного происхождения монархической власти, легитимизма или антихристианской сущности революции как восстания человеческого Я против высшей воли. Однако в более принципиальном и содержательном плане трудно представить менее сопоставимых мыслителей. Если для Ж. де Местра римский католицизм является главным проводником


--------------------------------------------------------------------------------

2 Там же. С. 69-70.

3 Мережковский Д. С. Вечные спутники. М., 1996. С. 538.

4 Лит. наследство. 1989. Т. 97 (книга вторая). С. 33, 427. Далее это издание обозначается: ЛН. Кн. 2.

5 ЛН. Кн. 2. С. 45.

6 Там же. С. 232-233.

стр. 54


--------------------------------------------------------------------------------

религиозно-исторического единства и сопротивления разрушительным революционным тенденциям, то у Тютчева он, напротив, и порождает (через искажение христианства корыстной политикой) протестантизм, атеизм и Революцию, истинным противовесом которой выступает у него абсолютно неприемлемое для французского мыслителя Православие. По мнению католического публициста П. Лоранси, историософские построения Тютчева представляют собой "блестящую противоположность теориям христианского единства, изложенным г-ом де Местром". 7 Но ни развернутого анализа, ни даже ясного обозначения коренных расхождений между ними не встречается в научной литературе.

Еще одним примером недостаточно адекватного определения "главного учителя" Тютчева может служить косвенное, вольное или невольное выдвижение на эту роль Шеллинга в работах ряда исследователей (П. С. Попова, Л. В. Пумпянского, К. В. Пигарева, В. Сечкарева), искавших общие темы в их творчестве (пантеистическое восприятие бытия, параллелизм духовного и физического миров, одухотворение природы, "дневное" и "ночное" раздвоение души и т. д.). Но, по справедливому замечанию В. Н. Топорова, в стихотворениях Тютчева легко найти "не- шеллингианское", "транс-шеллингианское" и даже "анти- шеллингианское", а сами шеллингианские образы составляют лишь часть "более общего и глубже лежащего "мифопоэтического" комплекса, который обычно ставят в соответствие с тем, что называют "космическим чувством" Тютчева...". 8 Более того, при отсутствии надлежащей методологии соотнесения поэтических образов одного автора с философскими идеями другого реконструкция "шеллингианского" слоя в мировоззрении и творчестве Тютчева ограничивается, как правило, недостаточно дифференцированными и интуитивно угадываемыми примерами.

К высказанному исследователем мнению можно добавить, что "шеллингианские" примеры легко заменяются "гетевскими", "романтическими" и т. п. Главное же заключается в том, что преувеличение без должных противовесов роли шеллингианства как бы заслоняет даже более общее и глубокое, нежели "космическое чувство", христианское начало мировоззрения и творчества Тютчева, которое влияло на формирование его личности и самосознания. И здесь важную роль играют собственные признания, высказывания, размышления, реакции поэта, о встречах которого с немецким философом свидетельствуют современники. По воспоминаниям русских поклонников Шеллинга, тот хвалил Тютчева как умного и проницательного собеседника. А. И. Тургенев указывает и на темы их бесед (например, "безбожие Гегеля" или "бессмертие души"). Между тем нет никаких положительных отзывов самого Тютчева о Шеллинге. Более того, И. С. Аксаков писал о постоянных спорах русского поэта с немецким философом, а по свидетельству Фарнгагена фон Энзе, Тютчев весьма критически относился к Шеллингу и удивлялся, что тот "все еще производит блестящее впечатление". 9 Возможно, в таком отношении сказались разногласия в оценке пределов рационального знания и компетенции философской науки при решении основополагающих мировоззренческих и жизненных вопросов. А. И. Тургенев, слушавший в 1832 году курс Шеллинга по "философии Откровения", называл его "гением-христианином, возвратившимся на путь истины и теперь проповедующим Христа в высшей философии". 10 П. Я. Чаадаев также испытывал неподдельный восторг


--------------------------------------------------------------------------------

7 Лит. наследство. 1988. Т. 97 (книга первая). С. 238. Далее это издание обозначается: ЛН. Кн. 1.

8 Тютчевский сборник. Таллинн, 1990. С. 92.

9 ЛН. Кн. 2. С. 459.

10 Там же. С. 64.

стр. 55


--------------------------------------------------------------------------------

от того, что "глубочайший мыслитель нашего времени пришел к этой великой мысли о слиянии философии с религией"."

Реакция Тютчева была, можно сказать, прямо противоположной (она отчасти совпадает с оценкой И. В. Киреевского, писавшего в статье "О необходимости и возможности новых начал для философии" о "жалкой работе" философского разума Шеллинга, который "сочинял" себе веру, а не всецело опирался на христианское предание). Тютчев словно вступает в заочный диалог с А. И. Тургеневым и П. Я. Чаадаевым, когда возражает Шеллингу: "Вы пытаетесь совершить невозможное дело. Философия, которая отвергает сверхъестественное и стремится доказывать все при помощи разума, неизбежно придет к материализму, а затем погрязнет в атеизме. Единственная философия, совместимая с христианством, целиком содержится в Катехизисе. Необходимо верить в то, во что верил святой Павел, а после него Паскаль, склонять колена перед Безумием креста или же все отрицать. Сверхъестественное лежит в глубине всего наиболее естественного в человеке. У него свои корни в человеческом сознании, которые гораздо сильнее того, что называют разумом, этим жалким разумом, признающим лишь то, что ему понятно, то есть ничего!" 12

Предстоит еще вернуться к столь важному размышлению, до сих пор остающемуся вне активного внимания литературоведов, несмотря на то, что оно затрагивает не только принципиальные аспекты темы "Тютчев и Паскаль" (соотношение, иерархия и взаимодействие христианства и философии, "божественного" и "человеческого", "сверхъестественного" и "естественного" начал в природе и истории; внутренний потенциал и эволюция различных философских систем от "идеализма" к "материализму" и "атеизму"; границы, определенная беспомощность и возможная нигилистическая роль разума), но и глубинные основы мировоззрения поэта. Пока же необходимо отметить далеко не достаточную изученность влияния на личность, мировоззрение и творчество Тютчева фигуры Паскаля, появляющейся вместе с апостолом Павлом в качестве главнейшего и ответственнейшего авторитета в узловом пункте развития мысли русского поэта. Думается, именно французский мыслитель в гораздо большей степени, чем Шеллинг или Ж. де Местр, воздействовал на Тютчева и может по праву претендовать на роль ведущего вдохновителя среди представителей западной культуры, чьи воззрения так или иначе входили в состав его собственных взглядов.

Следует подчеркнуть, что знакомство Тютчева с творчеством Паскаля состоялось еще в студенческие годы. Об интересе юного поэта (не ослабевавшем в течение всей жизни) к религиозно-философским темам можно судить по дневниковой записи М. П. Погодина (9 августа 1820 года), бравшего у Тютчева для прочтения "Мысли" Паскаля: "Ходил в деревню к Ф. И. Тютчеву, разговаривал с ним... о религии, о Моисее, о божественности Иисуса Христа, об авторах, писавших об этом: Виланде (Agathodamon), Лессинге, Шиллере, Аддисоне, Паскале, Руссо". 13 Спустя сорок лет после упомянутой беседы, в Рождество 1860 года, поэт дарит своей двадцатилетней дочери Марии, склонной к самоуглублению и нравственным исканиям, две книги Паскаля - "Мысли" и "Письма к провинциалу". Приведенное выше рассуждение Тютчева о совместимой с христианством философии, подлинным выразителем которой, наряду с апостолом Павлом, оказывается и Паскаль, относится приблизительно к началу 30-х годов. Таким образом, прорисовывается пунктирная линия постоянного


--------------------------------------------------------------------------------

11 Чаадаев П. Я. Статьи и письма. 2-е изд. М., 1989. С. 225.

12 ЛН. Кн. 2. С. 37.

13 Там же. С. 10.

стр. 56


--------------------------------------------------------------------------------

и ценностно значимого присутствия французского мыслителя в сознании русского поэта, что не могло не отразиться и на его творчестве.

Известный тютчевед К. В. Пигарев заключает: "Книга французского мыслителя ("Мысли". - Б. Т.) и апология христианской религии наложили определенный отпечаток на мировоззрение поэта". 14 К сходному выводу приходит и Б. М. Козырев, когда говорит о том, что Паскаль должен был привлекать Тютчева "как моралист и теолог исключительной смелости". 15 Однако предполагаемый в подобных оценках содержательный состав мотивов, тем, идей, понятий, внутренней логики и т. п. в отечественном литературоведении не только не раскрывается, но порою даже не обозначается. Чаще всего лишь упоминается стихотворение "Певучесть есть в морских волнах...", где используется паскалевское понимание человека как "мыслящего тростника" (на прообраз "мыслящего тростника" у Тютчева впервые указал Р. Ф. Брандт в статье "Материалы для исследования "Федор Иванович Тютчев и его поэзия"). 16 Например, тот же Б. М. Козырев обнаруживает в этом стихотворении выпады против рационалистического, картезианско-спинозистского представления о природе как о бездушном механизме и акцентирует пифагорейско- платоническую доктрину о мировой гармонии ("Невозмутимый строй во всем, созвучье полное в природе"), парадоксальным контрастом к которой звучит "ропот" и "отчаянный протест", словно бы сошедший, по его мнению, со страниц радикальной журналистики 60-х годов. Неадекватная социологизация метафизического смысла стихотворных строк вкупе с абсолютизацией натурфилософского подхода в целом (Б. М. Козырев считает ионийскую натурфилософию Фалеев и Анаксимандра едва ли не исчерпывающим источником тютчевской поэзии) не позволяют понять, в чем же, собственно, состоит влияние "моралиста и теолога исключительной смелости", как конкретно выражалось восприятие Тютчевым богословия, философии, антропологии, нравственного учения Паскаля. Из поля зрения исследователя выпадает общедуховное и внесоциальное напряжение, возникающее из-за несовместимости и противопоставленности "индивида" и "природы", с одной стороны, а с другой - из-за коренной двойственности и неизгладимой противоречивости человеческого бытия, которые отражены в самом понятии "мыслящего тростника", в нераздельном сочетании духовных и природных начал, в неразрывном сцеплении признаков величия и ничтожества, в стремлении к бессмертию смертного существа (лишь мельком он отмечает, но не анализирует трагизм "заброшенности" человека в музыкально стройной, но чуждой ему Вселенной). К тому же и биографический контекст "паскалевского" стихотворения (оно написано сразу же после посещения могил Е. А. Денисьевой и ее малолетних детей) никак не предполагает выделения на передний план "мировой гармонии" и "социального протеста".

В отличие от Б. М. Козырева английский литературовед Р. Грэгг 17 настойчиво подчеркивает один из отмеченных выше аспектов и видит в ропоте "мыслящего тростника", напротив, отрицание прекраснодушного платонического пифагореизма, шеллингианского тождества внешнего и внутреннего миров, радикальное отчуждение человеческого Я от безбрежной и равнодушной природы. Вместе с тем этот фрагментарный вывод должен занять свое место среди других в более полной картине, вытекающей из целостной характеристики мировоззрения Тютчева и Паскаля.


--------------------------------------------------------------------------------

14 Пигарев К. В. Жизнь и творчество Ф. И. Тютчева. М., 1962. С. 27.

15 ЛН. Кн. 1. С. 87.

16 Известия ОРЯС имп. Акад. наук. 1911. Т. 16. Кн. 2. С. 205.

17 Gregg Richard. Fedor Tiutchev. The evolution of a poet. N. Y.; L., 1965. P. 197-198.

стр. 57


--------------------------------------------------------------------------------

Еще один зарубежный славист Ф. Корнийо в своей диссертации "Тютчев - поэт-философ" рассматривает два стихотворения Тютчева ("Лебедь" и "Сон на море"), в которых возникают перекликающиеся с паскалевскими образы "двойной бездны", "двух беспредельностей", между которыми человек молчаливо-беспомощно затерян. Источник подобных образов французский ученый находит у Паскаля и многозначительно обобщает: "Это молчаливое созерцание, исходящее из удрученного осознания онтологического положения человека, на наш взгляд, задолго до Тютчева выражает сущность его поэзии". 18

Однако важнейшая смысловая связь между онтологией и антропологией французского мыслителя и русского поэта лишь заявлена, но не раскрыта и не соотнесена с разными творческими проявлениями. Между тем рассмотрение ее различных аспектов и соответствий в более объемном контексте дает возможность внести принципиальные уточнения в иерархию проблем и расстановку акцентов при изучении личности, поэзии и публицистики Тютчева, соотношения в них "натурфилософских" и "христианских" элементов. Следует отметить, что к настоящему времени нет работ, в которых более или менее систематически анализировалось бы место и значение христианства в мировоззрении поэта. Рассмотрение некоторых аспектов генетической и типологической близости между двумя писателями-мыслителями позволяет прикоснуться к этому пласту тютчевского творчества.

В приведенном выше разговоре с Шеллингом Тютчев в резко альтернативной форме, так сказать по-достоевски (или-или), ставит самый существенный для его сознания вопрос: или апостольско- паскалевская вера в Безумие креста - или всеобщее отрицание, или примат "божественного" и "сверхъестественного" - или нигилистическое торжество "человеческого" и "природного". Третьего, как говорится, не дано. Речь в данном случае идет о жесткой противопоставленности, внутренней антагонистичности как бы двух сценариев развития жизни и мысли, человека и человечества, геоцентрического и антропоцентрического понимания бытия и истории. Поэт был глубоко убежден, как уже отмечалось, что между самовластием человеческой воли и законом Христа невозможна никакая сделка. Это убеждение постоянно укреплялось его собственным личным опытом, изучением протекших веков, современных событий и грядущих перспектив, проницательным исследованием непримиримых сил в душе эмансипированного человека. "Человеческая природа, - подчеркивал Тютчев незадолго до смерти, - вне известных верований, преданная на добычу внешней действительности, может быть только одним: судорогою бешенства, которой роковой исход - только разрушение. Это последнее слово Иуды, который, предавши Христа, основательно рассудил, что ему остается лишь одно: удавиться. Вот кризис, чрез который общество должно пройти, прежде чем доберется до кризиса возрождения..." 19 О том, насколько владела сознанием поэта и варьировалась мысль о судорогах существования и иудиной участи отрекшегося от Бога и полагающегося на собственные силы человека, можно судить по его словам в передаче А. В. Плетневой: "Между Христом и бешенством нет середины". 20

Представленная альтернатива типологически сходна с высшей логикой Достоевского (достаточно вспомнить образ Ставрогина в "Бесах" или рассуждения "логического" самоубийцы в "Дневнике писателя"), неоднократно предупреждавшего, что, "раз отвергнув Христа, ум человеческий может дойти до


--------------------------------------------------------------------------------

18 Cornillot Francois. Tioutchev Poete-philosophe. Lille, 1974. P. 483.

19 Аксаков И. С. Биография Федора Ивановича Тютчева. М., 1886. С. 198.

20 ЛН. Кн. 1. С. 567.

стр. 58


--------------------------------------------------------------------------------

удивительных результатов" и что, "начав возводить свою "вавилонскую башню" без всякой религии, человек кончит антропофагией". И по Тютчеву, и по Достоевскому, без веры в Бога невозможно нормальное развитие, гармоничный ум и подлинная жизнеспособность личности, общества, государства, ибо именно в ней удовлетворяется глубинная, более или менее осознанная, потребность человека в обретении не теряемого со смертью смысла жизни, естественно укрепляются духовные начала и утверждается высшая нравственная норма бытия. В свете вечности, безусловных ценностей и неколебимой разумности и обретается человеческое в человеке, который тогда не довольствуется собственной греховной природой и стремится к ее преображению.

Забывая Бога и отрываясь от своих мистических корней (сверхъестественного в глубине всего наиболее естественного - в терминологии Тютчева, от живоносного соприкосновения мирам иным - в лексике Достоевского), человек утрачивает высшую нравственную норму бытия, истинную свободу, теряет способность постоянного различения добра и зла и становится "бешеным", ибо безысходно блуждает в поисках иллюзорного бессмертия и подлинно разумного оправдания жизни. Если нет Бога и высшего смысла, то их место занимают смерть и нигилизм, а личность предает самое себя, лишается бесконечного содержания, опустошается в безуспешном "вавилонском" строительстве и обманчивой погоне за "счастьем", что лишь умножает семена бытийной досады и усиливает гедонистические "судороги", желание урвать все от кратковременной жизни.

Прежде чем перейти к Паскалю в связи с обозначенной альтернативой, входящей в саму основу мировоззрения Тютчева и пронизывающей его философскую и публицистическую мысль, отметим еще одно ее выражение у Вл. Соловьева: "Пока темная основа нашей природы, злая в своем исключительном эгоизме и безумная в своем стремлении осуществить этот эгоизм, все отнести к себе и все определить собою, - пока эта темная основа у нас налицо - не обращена - и этот первородный грех не сокрушен, до тех пор невозможно для нее никакое настоящее дело и вопрос что делать не имеет разумного смысла. Представьте себе толпу людей, слепых, глухих, увечных, бесноватых, и вдруг из этой толпы раздается вопрос: что делать? Единственный разумный здесь ответ: ищите исцеления; пока вы не исцелитесь, для вас нет дела, а пока вы выдаете себя за здоровых, для вас нет исцеления... Истинное дело возможно, только если и в человеке и в природе есть положительные силы добра и света; но без Бога ни человек, ни природа таких сил не имеет". 21

Точки зрения Достоевского и Вл. Соловьева приведены здесь для того, чтобы подчеркнуть, в русле какой традиции и какого подхода находится мышление Тютчева, которое в такой типологии не получило должного освещения. Генетически же оно формировалось и чтением еще в юности "Мыслей" Паскаля, которые как бы в полном соответствии с обрисованной альтернативой делятся на два раздела: "Несчастие человека без Бога" и "Радость человека с Богом". Причем у французского философа столь же резко выделена антагонистическая противопоставленность двух основополагающих сценариев и направлений жизни, акцентирована неизлечимая болезненность (чреватая "судорогой" и "бешенством") самодостаточно человеческой природы. "Без Иисуса Христа человек предоставлен пороку и своей немощи; с Иисусом же Христом человек свободен от того и другого. В Нем вся наша добродетель и все наше благо; вне Его лишь порок, несчастия, заблуждения, мрак, смерть, отчаяние..." 22


--------------------------------------------------------------------------------

21 Соловьев В. С. Соч.: В 2 т. М., 1987. Т. 2. С. 311, 315.

22 Pascal B. Pensees. Paris: Bordas, 1966. P. 161.

стр. 59


--------------------------------------------------------------------------------

Сам автор "Мыслей" называл свой труд "апологией христианской религии"; "апология" эта своим замыслом, строем, внутренней логикой отвечала своеобразию душевного склада и духовных устремлений русского поэта. Тютчев, может быть как никто другой, остро чувствовал "несчастие человека без Бога" и глубоко осознавал, где находится источник несокрушимой радости. Однако тайные душевные переживания и интеллектуальное понимание пути их преодоления не обретали полнокровного экзистенциального синтеза, и он постоянно пребывал на пороге "двойного бытия", на грани веры и безверия, скорее у церковной ограды, нежели в ней. Но сам вектор движения к освобождению от противоречий и обретению чаемого единства не вызывал у него никаких сомнений. В рамках настоящей статьи нет возможности говорить подробно об этой внутренней драме поэта, которой до сих пор, к сожалению, не уделено заслуживающего внимания и всестороннее раскрытие которой позволило бы несколько иначе взглянуть на конфигурацию тем и проблем в творчестве Тютчева, на соотношение в нем опять-таки "христианских" и "пантеистических" начал, "катехизисных" и "философских" элементов и т. п. Заметим только, что из совокупности его собственных признаний, свидетельств родных и современников, биографических данных, соединенных с рассмотрением влияния специфического, так сказать, ставрогинского состояния человека эпохи ("неверием палим и иссушен"; "он к свету рвется из ночной тени, и, свет обретши, ропщет и бунтует"), выстраивается сложный духовный облик поэта как "воплощенного парадокса". Дочь поэта Анна Федоровна, давшая это определение, страшилась скальпеля его тонкого и остроумного анализа, который может оказаться тлетворным, ибо "зиждется на принципе исключительно человеческом, скептическом и негативном", а "разум оставляет так мало места сердцу и представляет эгоизму такую власть". 23 Можно сказать, что Тютчев, являвшийся глубоким и последовательным аналитиком и оценщиком всех нигилистических последствий самозабвенного антропоцентризма и "атеистического рационализма", вместе с тем носил в себе свойственные времени яды гипертрофированного ячества, "оголявшейся веры" ("я лютеран люблю богослуженья"), сомневающегося рассудка. Но именно потому, что с тягостью носил в себе и ясно представлял их отрицательные пределы, он и видел единственный выход для человека вообще в "сверхъестественном", в "безумии креста". Однако поэт, подобно пушкинскому "страннику", напрасно бежал к "Сионским высотам", хотя и устремлялся к ним как к источнику "спасительного света". По наблюдению И. С. Аксакова, недосягаемая высота христианского идеала подавляла волю Тютчева, а сознание ограниченности человеческого разума не восполнялось всецело "живительным началом веры". Сам поэт признавался, что его христианство имело во многом умственный характер и недостаточно затрагивало сердце. Отсюда и возникали различные несоответствия между взыскуемым нравственным совершенством и реальной жизнью, что снова и снова приводило его в привычно невыносимое состояние отчаяния и тоски. К. Пфеффель говорит также о сосуществовании в Тютчеве "двух натур": 24 с одной стороны, скептической и земной, подавляемой страхом небытия и страстно цепляющейся за жизнь, а с другой - религиозной и мистической, способной на вдохновенные пророчества.

Сказанного достаточно, чтобы представить себе, возвращаясь к прерванной мысли, что не только духовно и интеллектуально, но и психологически русский поэт был именно тем благодарным читателем, которому, среди прочих,


--------------------------------------------------------------------------------

23 ЛН. Кн. 2. С. 221.

24 Там же. С. 33, 427.

стр. 60


--------------------------------------------------------------------------------

адресована книга французского философа. Можно сказать, что Паскаль описывал пребывание человека в мире как постоянно длящуюся драму, которую в своем личном бытии по-своему воплощал и Тютчев и которая самим автором "Мыслей" была преодолена. Апология христианской религии была обращена к сомневающимся, маловерам и полуверам, а также к взлелеянным эпохой Возрождения вольнодумцам (буквально "сильным умам" - esprits forts), отрицавшим "сверхъестественное" в естественном и заявлявшим, подобно мольеровскому Дон Жуану, о своей вере лишь в то, что можно увидеть и потрогать. "Атеизм является признаком ума, - соглашается Паскаль, - но только до известной степени": 25 можно ли гордиться положением вещей, ведущим человека к ожиданию безнадежного уничтожения среди непроницаемого мрака?

Автор "Мыслей" оказался живым свидетелем "переворачивания" средневековой картины мира, когда теоцентризм уступал место антропоцентризму, утверждавшему человека мерой всей, целиком от его планов и деятельности зависимой действительности, а религиозные догматы стали замещаться истинами, основанными на опытных данных и рациональном анализе.

Этот антропологический поворот, определивший кардинальный сдвиг общественного сознания и изменивший основное русло развития истории, стоит в центре внимания и Тютчева, который возводит к нему характерные проявления "нашего века". Разорвавший с Церковью Гуманизм, подчеркивает он в трактате "Россия и Запад", породил Реформацию, Атеизм, Революцию и всю "современную мысль" западной цивилизации. "Мысль эта такова: человек, в конечном счете, зависит только от себя самого как в управлении своим разумом, так и в управлении своей волей. Всякая власть исходит от человека; все, провозглашающее себя выше человека, - либо иллюзия, либо обман. Словом, это апофеоз человеческого я в самом буквальном смысле слова". 26

Аргументация Паскаля в критике самых разных проявлений и границ "апофеоза человеческого я", несомненно, должна была привлечь сочувственное внимание Тютчева. По мнению французского мыслителя, провозглашенное возрожденцами величие независимого человека есть в некотором роде преувеличение, опасный крен в сторону его самообожествления. Возрожденческое миропонимание полагает, что в неистощимой плодовитости самой природы, которая мыслится здоровой и не нуждающейся в преображении, подобный человек сможет найти объяснение всем фактам своего бытия, собственной мудростью определить и исполнить свое предназначение, обеспечить полное развитие своих способностей и сил, а в конечном итоге завоевать и подчинить эту природу.

Паскаль счел необходимым обсудить подобные положения, показав границы идеалов "жизни по природе", онтологическую недостаточность и превратное действие духовных сил предоставленного себе самому человека. Чтобы привести души безразлично спокойных и бессознательно "гордящихся" людей в состояние плодотворной удрученности, с одной стороны, а с другой - расположить встревоженные сердца и неудовлетворенные умы к восприятию религиозных истин, автор "Мыслей" прибегает к близким для них понятиям и проблемам (разум, счастье, наслаждение, самолюбие и т. п.). То есть он использует выделенный Возрождением антропологический принцип, исходит из общего рассмотрения человеческой природы, из наблюдений (их каждый может проверить) над сложным богатством конкретной внутренней


--------------------------------------------------------------------------------

25 Pascal В. Pensees. P. 89.

26 ЛН. Кн. 2. С. 206.

стр. 61


--------------------------------------------------------------------------------

жизни людей, над неизгладимыми противоречиями и напряжениями в любой среде живой действительности.

С особой настойчивостью Паскаль подчеркивал в своей философии неискоренимую двусоставность человеческого существования (неизбывное сращение в нем элементов величия и ничтожества), чтобы затем показать ее изначальный источник. По его наблюдению, люди словно забыли о своих онтологических слабостях, совсем не думают о них и тем самым оказываются как бы слепыми по отношению ко многим последствиям своих амбициозных планов и решений. И их несовершенство вполне очевидно и явственно проступает в суетливой и самозабвенной житейской активности, теряющей всякий смысл при созерцании вечного бытия. Пусть человек, как бы призывает автор "Мыслей" своих читателей, среди которых Тютчев - подчеркнем еще раз - был одним из самых благодарных и восприимчивых, отойдет хотя бы на мгновение от привычных дел и посмотрит на природу во всем ее объеме. Тогда он подумает, что и просторная наша земля, и ослепительное светило, словно вечная лампа повисшее над ней, и катящиеся по небесному своду звезды, и вообще весь видимый мир - лишь незаметные песчинки в обширном лоне природы. И все пространства, которые мы можем вообразить, являются лишь атомом по сравнению с действительностью. "Это бесконечная сфера, центр которой повсюду, а окружности нет нигде", 27 - так Паскаль обозначает "ландшафт", на котором убывают быстротечные дни всякой жизни и который изменяет "суетливое" сознание.

Тогда человек, запрятанный в определенном жизненном уголке вечной и бесконечной природы, может взглянуть с космической точки зрения на землю, государства, города, на самого себя и смысл своего существования и по справедливости оценить их. Что такое человек в бесконечности? Ответить на этот вопрос могла бы только сама бесконечность. Но ответа нет от нее, и "это вечное молчание бесконечных пространств ужасает меня". 28 "Я не знаю, кто меня послал в мир, что такое мир, кто такой я. Я нахожусь в полнейшем неведении обо всем. Я не знаю, что такое мое тело, чувства, душа и та самая часть моего "я", которая думает то, что я говорю, которая размышляет обо всем и о самой себе и все-таки знает себя не больше, чем все остальное. Я вижу эти ужасающие пространства вселенной, которые заключают меня в себе, я нахожу себя привязанным к одному уголку этого обширного мира, но не знаю, почему отпущенное мне короткое время жизни назначено именно в этой, а не в другой точке целой вечности, предшествовавшей мне и следующей за мной. Я вижу со всех сторон только бесконечности, которые заключают меня в себе, как атом и тень, продолжающуюся лишь безвозвратное мгновение. Я знаю только то, что должен скоро умереть, но чего я больше всего не знаю, так это смерти, которой не сумею избежать. Я не знаю, ни откуда пришел, ни куда иду... Вот мое положение, полное слабости и неизвестности". 29 Так, по Паскалю, начинает размышлять человек, забывший на минуту о житейских делах и окинувший мысленным взором сотворенный мир.

Но наименьшая в природе величина, переводит разговор французский мыслитель в противоположную плоскость, открывает человеку новую бездну неизмеримости, и в пределах атома можно представить себе с отрицательным знаком бесконечность миров, уходящих в беспредельность небытия. И Паскаль так определяет общее положение человека посреди двух неизмеримостей:


--------------------------------------------------------------------------------

27 Pascal В. Pensees. P. 44.

28 Ibid. P. 88.

29 Ibid. P. 81.

стр. 62


--------------------------------------------------------------------------------

"Ничто в сравнении с бесконечностью, все в сравнении с ничем - середина между ничем и всем. Он бесконечно удален от понимания крайних пределов, конец и начало вещей неодолимо скрыты от него в непроницаемой тайне: он одинаково не способен видеть ни то ничто, из которого извлечен, ни ту бесконечность, которой поглощается". 30 Таким образом, человек навек лишен абсолютного знания или полного неведения и плавает в своем бессилии перед "непроницаемой тайной" и полузнанием всего происходящего между "краями", безуспешно пытаясь найти истинное и всеобъемлющее основание "для построения башни, возвышающейся в бесконечность": любой фундамент, построенный собственными ограниченными силами человека, трещит, и бездна вновь разверзается под его ногами, ибо "ничто не может укрепить конечное между двумя бесконечностями, которые заключают его в себе и бегут от него". 31

Духовная и познавательная беспомощность человека перед лицом начал и концов его существования и "ужасающей загадки смерти" (слова Тютчева), неспособность решить самые главные вопросы (вспомним упомянутое выше стихотворение "Вопросы"), его угнетающая затерянность во вселенной - подобный настрой личности, освобожденной от социальных одежд и условных иерархий, нередко овладевает и русским поэтом и его лирическим героем, вплоть до использования паскалевской лексики. Бесконечность, ничто, пропасть, бездна - эти понятия и образы составляют глубинный метафизический контекст тютчевской поэзии, в котором на какое-то мгновение появляется, "плавает" и исчезает "точка", "атом", "тень" человеческой жизни.

Небесный свод, горящий славой звездной,

Таинственно глядит из глубины, -

И мы плывем, пылающею бездной

Со всех сторон окружены.

("Как океан объемлет шар земной...")

О "двух беспредельностях", которые своевольно играют человеком, о его "подвешенном" положении между вечностью и ничто, о "случайности" его существования "на краю" узко земного и вселенского бытия речь заходит во многих стихотворениях Тютчева. Причем подчеркивается удручающая несоизмеримость конечного индивида с бесконечным миром, непреодолимая чуждость "мыслящего тростника" безбрежной, "равнодушной" и "молчаливой" природе. В "бездомной" коперниканской вселенной, в "осиротелом мире" мы "покинуты на нас самих", вынуждены в "борьбе с природой целой" лишь слушать глухие стенания времени "среди всемирного молчанья", наблюдать, как "бледнеет в сумрачной дали", истощается на "краю земли" вместе с "нашим веком и друзьями" бледный призрак человеческой жизни.

Темы и образы мимолетности и ничтожности человеческого Я проходят не только через всю лирику поэта ("нашей мысли обольщенье", "греза природы", "злак земной", "облак дыма", "тень, бегущая от дыма"), но и вообще глубоко укореняются в его сознании. "Какое жалкое существо человек", "как ничтожно все, что относится к человеку", "какое сновиденье есть жизнь, боже мой, какое сновиденье", - неоднократно признается он в письмах. "Как мало реален человек, как легко он стирается", "бесследно все, и так легко не быть", - повторяется поэтом в стихах. Пространство и время осознаются им как своеобразные формы и границы неполноты и хрупкости испаряющейся "реальности человека": "Никто, я думаю, не чувствовал себя


--------------------------------------------------------------------------------

30 Ibid. P. 45-46.

31 Ibid. P. 49.

стр. 63


--------------------------------------------------------------------------------

ничтожнее меня перед лицом этих двух угнетателей и тиранов человечества: времени и пространства..." 32

Разрушительная работа ("отвратительное колдовство") времени выражается в письмах Тютчева в частых мотивах возрастного изменения (вплоть до неузнаваемости и самоотчуждения) личности, увядания, старения (воспринимаемого в карикатурном свете), разлуки, забвения, ослабления памяти, ухода из жизни близких людей и т. п. Кажется, что жизненные повторения должны длиться вечно, но вдруг наступает мгновение, когда "все рушится, все исчезает, и то, что было так реально, что казалось таким прочным и громадным, как земля под ногами, превращается в сон, о котором сохраняется только воспоминание, и воспоминание с трудом его удерживает". 33

Мотив непостоянства всего в мире и универсальной текучести занимает большое место в "Мыслях". "Утекание. Ужасно чувствовать, как утекает все, чем мы владеем". 34 В небольшом сочинении "Об обращении грешника" Паскаль пишет опять-таки об абсолютно близком и Тютчеву чувстве ужаса при осознании того, как всякий момент "утекает все самое дорогое для души и что однажды она окажется лишенной всего обнадеживавшего ее". 35 Для обозначения этой всеобщей преходящести он использует образ подвижной воды, библейских Вавилонских рек: "Реки Вавилона текут и низвергаются и уносят с собой" (ср. 136 псалом: "При реках Вавилона, там сидели мы и плакали..."). В другом фрагменте Паскаль пишет о тех, кто погружен в поток огненных рек (временных страстей) и проливает слезы над тем, как "уплывает все тленное, влекомое этими волнами". Образы воды (океан, море, река, волны и т. д.) неотделимы от поэзии Тютчева, о "гидрофилии" которого в упомянутой выше статье подробно говорит Б. М. Козырев, возводя ее к античному культу воды как первичной и благой мирообразующей стихии. И хотя исследователь выделяет "натурфилософский" и "христианский" периоды в творчестве поэта, в его размышлениях очевидно преувеличение роли языческих элементов в анализируемых стихах. В частности, мифологема подвижной воды рассматривается им почти исключительно как положительная стихия, что отводит внимание от ее "вавилонских" аспектов и приводит к смещению смысловых акцентов в разбираемых произведениях. Например, в стихотворении "Что ты клонишь над водами..." в бегущей влаге он видит "нечто высшее, свободное, победительное, как бы самую жизнь". 36 Однако эта "как бы самая жизнь", блещущая и нежащаяся на солнце, смеется над дрожащими листами трепещущей и томящейся ивы, которая безуспешно пытается поймать "беглую струю". Собственно говоря, река здесь выступает столь же чуждой стихией по отношению к иве (читай человеку), что и море по отношению к ропщущему "мыслящему тростнику" в стихотворении "Певучесть есть в морских волнах...". Поток вздувшихся и подернутых свинцом вод уносит золотые искры угасающего дня (при этом "вечер пламенный и бурный обрывает свой венок...") в стихотворении "Под дыханьем непогоды...". Плывущим в роковую бездну "всеобъемлющего моря" уподобляет поэт "человеческое Я" в стихотворении "Смотри, как на речном просторе...". "Призрак тревожно-пустой" видит он в вечном "прибое" и "отбое" морских волн, сравниваемых им с чередующимся повторением человеческих дум (стихотворение "Волна и дума"). "Всесильная" волна уносит все, "что звали мы своим", в стихотворении "Успокоение" (вольный перевод стихов Н. Ленау


--------------------------------------------------------------------------------

32 Старина и новизна. Пг.. 1915. Кн. 19. С. 265.

33 Там же. С. 270.

34 Pascal В. Pensees. P. 88.

35 L' oeuvre de Pascal. Paris: Bibliotheque de la Pleiade, 1954. P. 324.

36 ЛН. Кн. 1. С. 100.

стр. 64


--------------------------------------------------------------------------------

"Взгляд в поток"). Водная семантика подобных стихотворений тяготеет не столько к выражению языческой жизнерадостности и высшего "торжества" жизни, сколько к христианской символике моментальности и бесследности в паскалевском или державинском ("Река времен в своем теченьи уносит все дела людей...") смысле.

Эта же символика сокрыта в тютчевских образах человека, которые в конечном итоге восходят к сто первому псалму ("сыны смерти" представляются в нем как засыхающая трава, исчезающий дым, уклоняющаяся тень). В трансформированном виде они могли быть усвоены русским поэтом и через французского мыслителя, подчеркивавшего: "Человек - всего лишь тростинка, самая слабая в природе... облачка пара, капельки воды достаточно, чтобы его убить". 37 Выше уже упоминался паскалевский образ человека как мгновенной тени, образ, который получает и прямое афористическое обобщение: "Между нами и адом или небом - только жизнь, самая хрупкая вещь на свете". 38 К аналогичному выводу приходит и Тютчев: "Нет, хрупкость человеческой жизни - единственная вещь на земле, которой никакие фразы и напыщенные рассуждения не в состоянии преувеличить". 39

Приведенные слова непосредственно вызваны кончиной Сергея Мещерского, которого поэт недавно видел на костюмированном балу, не подозревая, по его "паскалевскому" выражению, какая бездна вскоре их разделит. Одна из записей в дневнике А. Ф. Тютчевой выразительно представляет сознание поэта, озабоченного "отвратительным колдовством" разделительной, разрушительной и необратимой работы времени. "Вот так, - сказал он, - чередуются поколения, не зная друг друга: ты не знала своего деда, как не знал моего и я. Ты и меня тоже не будешь знать, ибо не знавала меня молодым. Ныне же мы существуем в двух разных мирах. Тот, в котором живешь ты, уже не мой мир. Мы столь же отличны друг от друга, как лето отличается от зимы. А ведь и я был молод!.. Как все было молодо тогда, и свежо, и прекрасно!.. Теперь та пора жизни - всего лишь далекая точка, которая отдаляется все более и более и которую настигнуть я не могу... А теперь это всего лишь сон. И она (умершая первая жена. - Б. Т.) также, она, которая была для меня жизнью, - больше, чем сон: исчезнувшая тень... Ах, как ужасна смерть, как ужасна! Существо, которое ты любил в течение двенадцати лет, которое знал лучше, чем самого себя, которое было твоей жизнью и счастьем, - женщина, которую видел молодой и прекрасной, смеющейся, нежной и чуткой, - и вдруг мертва, недвижна, обезображена тленьем. О, ведь это ужасно, ужасно! Нет слов, чтобы передать это. Я только раз в жизни видел, как умирают... Смерть ужасна!" 40

Приведенная запись относится к 1846 году, но и другие реакции Тютчева на смерть, например Софьи Карамзиной, Андрея Карамзина или Николая Бирилева, сходны с нею. "Ужасающая загадка" смерти, приводившая к выводу о том, что "Смерть и Время царят на земле", требовала, но не получала эффективной разгадки. Она становилась источником напряженной внутренней тревоги поэта, о которой не раз свидетельствовали его родственники и в которой нередко признавался он сам. "Чувство тоски и ужаса уже много лет стало привычным состоянием моей души", 41 - жалуется он в одном из писем, замечая, что смерть не должна застать его врасплох. "Тоска, - подтверждает биограф-очевидец, - составляла как бы основной тон всей его


--------------------------------------------------------------------------------

37 Паскаль Блез. Мысли / Пер. Ю. Гинзбург. М., 1995. С. 136.

38 Там же. С. 124.

39 Старина и новизна. Кн. 19. С. 241.

40 ЛН. Кн. 2. С. 216.

4 Тютчев Ф. И. Соч.: В 2 т. М., 1984. Т. 2. С. 241. Далее это издание обозначается: Соч. Т. 2.

стр. 65


--------------------------------------------------------------------------------

поэзии и всего его нравственного существа". 42 Это отчаяние было порой столь невыносимо, что поэт его сравнивал с чувством заключенного, приговоренного к смерти.

Конечно же, Тютчев мог счесть за свои размышления Паскаля о закономерности экзистенциальной тоски, обусловленной смертным уделом человека, как бы подытоживающим его хрупкость, беспомощность и "осиротелость". Ведь "последний акт кровав, как бы ни была весела вся остальная пьеса. Потом бросают горсть земли на голову - и дело с концом". 43 С точки зрения автора "Мыслей", памятование о смерти и сопутствующая ему сокрушенность духа, к которой он хотел привести своего читателя, могут помочь человеку искать действенный выход из удрученного состояния в преодолении смертного удела и обретении высшего смысла своего существования: "Вся жизнь зависит от того, смертна или бессмертна душа". 44 Паскаль, как и Тютчев, сравнивает положение человека с положением смертника в тюрьме, который должен решить главный для себя вопрос: "Узник в темнице не знает, вынесен ли ему приговор; у него есть только час на то, чтобы это узнать, но если он узнает, что приговор вынесен, этого часа достаточно, чтобы добиться его отмены. Было бы противоестественно, если бы он употребил этот час не на выяснение того, вынесен ли приговор, а на игру в пикет". 45

Однако люди, отмечает Паскаль еще один аспект их духовной нищеты, предпочитают, как правило, целеустремленному поиску ответа на главный вопрос своего бытия "игру в пикет", "ищут не кроткой и мирной жизни, которая позволяет думать о нашем несчастном положении, а шумной сутолоки, которая отвращает от мыслей о нем и развлекает нас". 46 Развлечение понимается автором "Мыслей" предельно широко, не просто как специфическое занятие или свойство эпикурейско-гедонистического стиля жизни, а как всякая деятельность, заслоняющая, словно ширма, подлинное положение человека. Людей, пишет он, с детства обременяют различными социальными, сословными, имущественными и иными житейскими заботами, которые для них бессознательно желанны, ибо отвлекают от тяжких дум о том, что они такое, откуда пришли, куда идут. "Нет ничего невыносимее для человека, как быть в полном покое, без страстей, без дела, без развлечения, без применения своих сил. Он чувствует тогда свое ничтожество, свою беспомощность, свою оставленность, немощь, пустоту. И тотчас же он извлечет из глубины своей души скуку, мрачность, печаль, грусть, досаду, отчаяние". 47 И чтобы избавиться от столь тяжкого состояния, люди выбирают путь наименьшего сопротивления, не затрудняют себя поисками ответов на такие вопросы, как что такое человек или бессмертие души, стремятся "забыть" их и находятся в сверхъестественном ослеплении от добровольной псевдоактивности. "Они совершенно иначе относятся ко всем другим вещам, они боятся сущих пустяков, они их предвидят, они их чувствуют; и вот тот самый человек, который проводит дни и ночи в бешенстве и отчаянии из-за потери какой-нибудь должности или воображаемого оскорбления своей чести, зная, что он все потеряет со смертью, не чувствует по этому поводу никакого беспокойства и волнения. Чудовищное явление - видеть одновременно в одном сердце чувствительность к ничтожнейшим вещам и странную нечувствительность к самым важным. Это непостижимое колдовство и нечеловеческое


--------------------------------------------------------------------------------

42 Аксаков И. С. Указ. соч. С. 300.

43 Паскаль Блез. Мысли. С. 125.

44 Там же. С. 126.

45 Там же. С. 125.

46 Pascal В. Pensees. P. 66.

47 Ibid. P. 164.

стр. 66


--------------------------------------------------------------------------------

усыпление, которое указывает на всемогущую силу, производящую его". 48

Основной порок нравственного эпикуреизма и гедонистической устремленности человека Нового времени, возраставших за счет потери онтологического качества и высшесмыслового содержания жизни, Паскаль видит в безразличии к гибели своего бытия и забвении самых главных вопросов своего существования. Большинство людей строит свою жизнь так, будто смерти вовсе нет. Они подобны обремененным цепями преступникам, которые ежедневно с полным равнодушием смотрят на то, как убивают одного из их товарищей, зная, что придет и их черед. Но в своей "тюрьме" опять-таки совершенно не интересуются вынесенным приговором и предпочитают развлекаться. "Единственная вещь, утешающая нас в несчастиях, - это развлечение, а между тем оно является самым большим из наших несчастий. Ибо оно, главным образом, мешает нам размышлять о себе и незаметно губит. Без него мы оказались бы в плену тоски, которая принуждала бы нас искать более действенного средства избавления от нее. Но развлечение забавляет нас и заставляет совершенно незаметно приближаться к смерти". 49

Расширительное толкование Паскалем развлечения в соотношении со смертным уделом человека и экзистенциальной тоской должно было найти тем больший отклик у Тютчева, что он сам находился в замкнутом кругу обозначенных закономерностей, являл собой живой пример их яркого воплощения, глубокого переживания и подлинного осознания. "Я с каждым днем становлюсь все несноснее, - признается он, - и моему обычному раздражению способствует немало та усталость, которую я испытываю в погоне за всеми способами развлечься и не видеть перед собой ужасной пустоты. Ах, сколько прекрасных слов можно бы сказать на эту тему!" 50

Можно утверждать, что именно сказанные автором "Мыслей" слова на "эту тему" наиболее полно и точно отражают принципиальные оттенки испытываемых поэтом чувств. "Как странно, - замечает Паскаль, - что мы ищем утешения в обществе нам подобных, несчастных, как и мы, бессильных, как и мы; они нам не помогут: мы будем умирать в одиночку. Значит, нужно поступать, как если бы мы были одни. Тогда стали бы мы возводить роскошные дворцы и т. д.?.. мы бы решительно искали истину. А кто от этого отказывается, тот свидетельствует, что людские почести ему важнее поисков истины". 51

Тютчев был одним из самых последовательных искателей истины и прекрасно осознавал заключенную в высказывании Паскаля проблему. Завсегдатай петербургских салонов и московских гостиных, блестящий острослов и "говорун" хорошо знал истинную цену "большого света" и "бесчувственной толпы" и вместе с тем не мог оставаться в одиночестве и покое без "сутолоки" и "дел", постоянно искал утешения в обществе себе подобных. Многочисленные проявления такого парадокса, по- своему воплощающие основные противоречия человеческой природы, зафиксированы родственниками поэта. "Он избегал оставаться наедине с самим собою, - пишет И. С. Аксаков, муж его дочери Анны Федоровны, - не выдерживал одиночества, и как ни раздражался "бессмертной пошлостью людской", по его собственному выражению, однако не в силах был обойтись без людей, без общества, даже на короткое время". 52 Анна Федоровна заостряет упомянутый парадокс: "Он ежедневно нуждается в обществе, ощущает потребность видеть людей, которые для


--------------------------------------------------------------------------------

48 Ibid. P. 82.

49 L' oeuvre de Pascal. P. 884.

50 Старина и новизна. Пг., 1916. Кн. 21. С. 219.

51 Паскаль Блез. Мысли. С. 123-124.

52 Аксаков И. С. Указ. соч. С. 48.

стр. 67


--------------------------------------------------------------------------------

него - ничто..." 53 Сам Тютчев так характеризует свое искание этого "ничто": "Мы много бываем в свете. Я бываю там скорее по необходимости, чем по склонности, ибо развлечение, какое бы то ни было, стало для меня настоящей потребностью". 54

Столь настоятельная нужда в общении соотносится поэтом с невыносимым одиночеством (по свидетельству жены Эрнестины Федоровны, вынужденное затворничество вызывало у него приступы ярости) и ужасной тоской, которая, как указывалось выше, стала его привычным состоянием и второй натурой. По его собственному признанию, скитания из дома в дом, из салона в салон ради новых впечатлений имели единственной целью избежать во что бы то ни стало в течение восемнадцати часов из двадцати четырех всякой серьезной встречи с самим собой. Бывать в свете, по утверждению жены, составляло для него не просто удовольствие, а "условие существования". 55 И каждое утро он вынужден распределять день так, чтобы ни на минуту не оставаться в одиноком покое, ибо "тотчас же является призрак...". 56

Преследующий поэта призрак - это всеприсутствующая смерть, которая и является невидимым источником неиссякаемой тоски и делает каждый день его жизни днем приговоренного к казни. По Паскалю, иллюзорный выход из такого состояния дает не только "развлечение", "деятельность", но и изначальная человеческая устремленность к счастью. "Все люди ищут счастья. Исключений тут нет, какими бы разными средствами они ни пользовались. Все стремятся к этой цели. Одни идут на войну, а другие нет, но за этим все то же единственное желание, только по- разному понимаемое. Воля никогда не предпринимает ничего, что имело бы другой предмет. Вот что движет всеми поступками людей, даже тех, кто собрался вешаться". 57 Невозможность насыщения этой бесконечной и всеобщей жажды счастья (все жалуются на свое положение - принцы, дворяне, ремесленники, больные, здоровые, старые, молодые) свидетельствует, по мнению автора "Мыслей", не только о ее несовершенстве, но и о том, что у человека когда-то было подлинное благо соединенности с бесконечным и всеблагим Богом, которое не зависит ни от власти, ни от знания, ни от искомых удовольствий от обладания какой-либо тленной и преходящей частью (с- часть-е) бытия. В отсутствие же подлинного блага происходит безостановочное движение по следующей схеме: так как полное счастье невозможно в любых состояниях, наши желания устремляются к более счастливому положению, присоединяя к действительному состоянию удовольствия желаемого положения; достигая этих удовольствий, мы не становимся счастливее, ибо появляются новые желания, соответствующие новому положению...

И опять-таки Тютчеву была не только интеллектуально понятна, но и экзистенциально близка отмеченная логика Паскаля. "Я знаю, - писал он, - что это обычное безумие людей - стремиться к тому, чего у них нет..." 58 Но такое безумие столь прочно укоренено в человеческом сердце, что отказаться, говоря словами Пушкина, от "счастья" ради "покоя и воли" оказывается нечеловечески трудно. Положительным примером здесь служила для Тютчева "истинная жизнь" В. А. Жуковского, чьи христианские воззрения, по его наблюдению, наиболее полно и результативно могли смягчить "мучительный страх перед бренностью бытия". Скрытое противопоставление "счастья" и


--------------------------------------------------------------------------------

53 ЛН. Кн. 2. С. 221.

54 Соч. Т. 2. С. 46.

55 ЛН. Кн. 2. С. 408.

56 Соч. Т. 2. С. 162.

57 Паскаль Блез. Мысли. С. 118.

58 Старина и новизна. Кн. 21. С. 210.

стр. 68


--------------------------------------------------------------------------------

"религии" как двух глубинных и ведущих ценностей человека, по-разному управляющих его свободой и поступками, сокрыто в письме Тютчева В. А. Жуковскому: "Не вы ли сказали где-то: в жизни много прекрасного и кроме счастия. В этом слове есть целая религия, целое откровение... Но ужасно, несказанно ужасно для бедного человеческого сердца отречься навсегда от счастия". 59

Тютчев приходил к убеждению, выраженному в следующих стихах:

Когда на то нет Божьего согласья,

Как ни страдай она любя,

Душа, увы, не выстрадает счастья...

("Когда на то нет Божьего согласья...")

Тем не менее "бедное человеческое сердце" побеждало убеждение и направляло волю поэта к самолюбивым поискам счастья, оборачивающимся "убийственными заботами" среди "дольнего чада" и "буйной слепоты страстей". И даже любовь оказывалась всего лишь навсего сном, мгновеньем, таящим к тому же смертельный яд ("О, как убийственно мы любим..."), неся с собой не свет и гармонию, а "взрывы страстей" и "слезы страстей", превращалась в роковой поединок со своими победителями и побежденными, т.е. подпадала под несокрушенное влияние "самовластия человеческого я".

Русский поэт с болью переживал ту внутреннюю драму, которую обозначил французский философ. Мысль о принципиальной неистинности и неправомерности беспочвенных претензий самолюбия, словно вампир, питающегося симпатиями других людей для собственного "счастья", но неспособного на жертву и самоотдачу, много раз в различных вариациях повторяется на страницах главного произведения Паскаля. Нельзя думать, пишет он, будто мы достойны того, чтобы "другие нас любили. Между тем с этой наклонностью мы рождаемся, стало быть, рождаемся несправедливыми, ибо всякий печется лишь о себе. И трудно встретить человека, который свое собственное благо, продолжительность своего счастья и своей жизни не предпочитал бы благу и счастью окружающих людей. Однако такое положение вещей, обобщает Паскаль, противно не только истине и справедливости, но и элементарному порядку: нужно стремиться к всеобщему благоденствию и объединяющей цели, склонность же к самому себе есть начало всякого беспорядка, будь то на войне, в хозяйстве или в душе и теле отдельного человека. И "кто не испытывает ненависти к своему себялюбию и к тому инстинкту, который заставляет обожествлять себя, тот настоящий слепец. Кто не видит, что нет ничего более противного истине и справедливости... Это явный грех, в котором мы родились и от которого не можем избавиться, а избавляться нужно". 60

Можно сказать, что Тютчев полностью разделяет выводы Паскаля об "очевидной несправедливости", от которой невозможно избавиться без подлинного религиозного преображения человеческого сердца. Всецело преклоняясь умом перед высшими истинами веры, он, в отличие от Жуковского, не находил ей достаточно места именно в сердце. "Да, - признавался он, - в недрах моей души трагедия, ибо часто я ощущаю глубокое отвращение к себе самому и в то же время ощущаю, насколько бесплодно это чувство отвращения, так как эта беспристрастная оценка исходит исключительно от ума; сердце тут ни при чем, ибо тут не примешивается ничего, что походило бы на порыв христианского раскаяния". 61


--------------------------------------------------------------------------------

59 Соч. Т. 2. С. 42.

60 Паскаль Блез. Мысли. С. 258-259.

61 Соч. Т. 2. С. 201.

стр. 69


--------------------------------------------------------------------------------

Тютчева и Паскаля сближает также сходная логика в понимании первичной роли сердца в иерархии духовно-душевных сил человека. Сердце оценивается ими как самое глубинное основание внутреннего мира человека, корень его деятельных способностей, источник доброй и злой воли, направитель ума. Вслед за предваряющей целостной "симпатией" или "антипатией" сердца воля обращается к вещам, которые ей нравятся, всегда увлекая за собой покорный разум и отвлекая его не только от противоположных, но и многих других вещей. В результате умозаключения как бы обслуживают на логической поверхности такое целостное сердечно-волевое понимание и в конечном итоге всегда уступают ему, несмотря на любые усилия разума освободиться от него. "У сердца, - заключает Паскаль, - свои доводы, которых не знает разум; это видно по множеству вещей". 62 И именно интуитивные доводы сердца незаметно для разума направляют волю к тем или иным "вещам" и подготавливают почву для его логических выводов. Автор "Мыслей" отмечает, что "истинность или ложность всякой вещи зависит от того, с какой стороны на нее посмотреть. Воля, которая избирает то, а не другое, не дает разуму разобраться в достоинствах той вещи, которая ей не нравится, и разум, идущий в ногу с волей, останавливается, чтобы взглянуть с той стороны, с какой ей угодно, и судит сообразно увиденному". 63

Подобно Паскалю Тютчев обнаруживает ту же самую зависимость между основными силами в психическом универсуме и усматривает "корень нашего мышления не в умозрительной способности человека, а в настроении его сердца". 64 Одним из примеров той зависимости служило для него сочувствие идеям коммунизма людей серьезных, ученых и даже нравственных, хотя безнравственность и несостоятельность новых устремлений очевидны на логическом уровне. По его наблюдению, "мир все более погружается в беспочвенные иллюзии, в заблуждения разума, порожденные лукавством сердец". 65 А лукавые и фарисейские сердца направляют волю к таким рассудочным построениям, при которых умаляется все священное и духовное, а возвышается все материальное и утилитарное. При этом люди не замечают, как из их жизни вытесняются высшие положительные чувства (благородство, благодарность, совесть, любовь, честь, достоинство) и остаются низшие отрицательные (гордость, тщеславие, жадность, зависть, мстительность, злоба). В результате сердце и воля человека оказываются в замкнутом порочном кругу все более несовершенных, капризных, корыстных желаний власти, наслаждения, обладания и т. п., у которых, если воспользоваться словом Паскаля, ум всегда оказывается "в дураках".

Именно подобные закономерности, "подсказанные" Паскалем и собственным опытом, становились все более заметными для Тютчева в его эпохе и приводили поэта к отмеченному выше выводу, что человеческая природа "вне известных верований" несет в себе разрушительный потенциал "судорог бешенства". Они же не раз "диктовали" ему стихи о "нашем веке", когда растлился дух, т. е. сердце человека:

О, этот век, воспитанный в крамолах,

Век без души, с озлобленным умом,

На площадях, в палатах, на престолах,

Везде он правды стал врагом!

("Хотя б она сошла с лица земного...")

62 Pascal В. Pensees. P. 102.

63 Паскаль Блез. Мысли. С. 242-243.

64 ЛН. Кн. 1. С. 366.

65 Соч. Т.2. С. 357.

стр. 70


--------------------------------------------------------------------------------

О современном человеке "с его озлобленным умом, кипящем в действии пустом", писал Пушкин, о страстях ума, о злобе, входящей в жизнь людей дорогами разума, размышлял Гоголь. Как бы вслед за ними Тютчев говорит о подспудной зараженности ума ядами растленного сердца, стремясь, подобно Паскалю, определить ее онтологический корень.

Несмотря на все многообразие и прихотливость человеческих волеизъявлений, автор "Мыслей" обнаруживает на самой последней глубине сердечного дна основополагающее иррациональное раздвоение. Сердце так же любит своевольные желания и отворачивается от Бога, констатировал он, как и наоборот - любит Бога и охладевает к удовлетворению эгоистических устремлений: "Все отбросили одно и сохранили другое; по рассудку ли вы любите самого себя?" 66 По убеждению Паскаля, только в чистом сердце, преображенном благодатью и смиренномудрым подвигом веры, пробуждается истинная любовь к Богу и ближнему, органически переживается необходимость следовать не своекорыстной, а высшей воле. Тогда и ум, постоянно имея в виду главную цель любви и милосердия, направлен в первую очередь не на внешнее "образование", а на внутреннее "воспитание", не на удовлетворение страстей, а на очищение душевных желаний и, соответственно, выход из замкнутого круга несовершенных волеизъявлений. И здесь главным авторитетом для автора "Мыслей", как и для Тютчева, выступает апостол Павел, который после смерти Христа пришел научить людей, "что царство Божие не плотское, но духовное, что враги человеку не вавилоняне, но страсти его, что Богу угодны не рукотворные храмы, но сердца чистые и смиренные, что телесное обрезание бесполезно, а нужно обрезание в сердце..." 67

Если же в сердце человека не происходит встреча с Богом, ставит Паскаль проблему в противоположную плоскость, то оно каменеет в плену таких основополагающих влечений, как libido sentiendi, libido sciendi, libido domi-nandi (похоть чувства, похоть знания, похоть властвования - лат.). Приводя слова из первого послания Иоанна (все в мире есть "похоть плоти, похоть очей и гордость житейская"), он заключает: "Горе земле проклятия, которые эти три огненные реки больше опаляют, чем орошают". 68 Скорее опаляющие, нежели орошающие реки и питают всегдашние импульсы испорченной человеческой воли и неочищенного сердца, заставляющие людей неудовлетворительно и бесплодно рыскать в поисках "счастья", наслаждений, богатства, власти, славы, успеха и в своем предельном выражении подспудно противопоставляющие самолюбие боголюбию, человекобога Богочеловеку. У человека, настаивает Паскаль, нет иного врага, кроме собственного Я, эгоистических страстей, отделяющих и отвращающих его от Бога. Следовательно, главная задача и единственная добродетель заключается в борьбе с ними и очищении сердца, чтобы соединиться с божественной волей и обрести подлинный покой и нерушимое счастье.

Паскалевская логика в критике разрушительных закономерностей непросветленного антропоцентризма, являющаяся как бы частным случаем общехристианского сознания, по-своему преломляется и в самых опорных пунктах тютчевского мышления. Поэт обнаруживает, что в "настроении сердца" современного человека "преобладающим аккордом" является "принцип личности, доведенный до какого-то болезненного неистовства". 69 Он рассматривает "самовластие человеческого я" уже в предельно широком и глубоком


--------------------------------------------------------------------------------

66 Pascal В. Pensees. P. 102.

67 Паскаль Блез. Мысли. С. 152.

68 Там же. С. 244.

69 ЛН. Кн. 1. С. 366.

стр. 71


--------------------------------------------------------------------------------

контексте как богоотступничество и утверждение антично- возрожденческого принципа "человек есть мера всех вещей", превращающегося в дальнейшей эволюции в принцип "я есть мера всех вещей" (со всей ограниченностью не только его идеологических притязаний и рационалистических теорий, но и тайных страстей и прихотливых желаний). "Поклонение человеческому я, - подчеркивал И. С. Аксаков, - вообще представлялось ему обоготворением ограниченности человеческого разума, добровольным отречением от высшей, недосягаемой уму, абсолютной истины, от высших надземных стремлений, - возведением человеческой личности на степень кумира, началом материалистическим, гибельным для судьбы человеческих обществ, воспринявших это начало в жизнь и в душу". 70

Из такого кумиротворения Тютчев непосредственно выводил революционные социально-политические преобразования в мире, рассматривавшиеся им не обособленно, а как проявления фундаментальной тенденции бытия, в которой человек, подобно Адаму, противопоставляется Творцу и ставит себя на его место. "Революция была враждебна не только королям и установившемуся образу правления, - передавал тютчевское понимание Революции К. Пфеффель. - Тогда, как и теперь, она покушается на самого Бога, а без Бога общество человеческое существовать не может". 71 Революция для Тютчева есть не только зримое историческое событие, но и - прежде всего - Принцип, однотипным следствием которого оно (при всем многообразии своих социалистических, демократических, республиканских и т. п. идей) является. Корень Революции - удаление человека от Бога, ее главный результат - "современная мысль", бесплодно полагающая в своем непослушании божественной воле и антропоцентрической гордыне гармонизировать общественные отношения в ограниченных рамках того или иного вида "антихристианского рационализма".

Тютчев в самых резких выражениях ("все назойливее зло", "призрачная свобода", "одичалый мир земной") оценивал проистекающую из онтологически не обеспеченного самовозвышения человека утрату абсолютных истин и религиозных оснований жизни в бессодержательных и понижающих духовное качество жизни мифах прогресса, науки, общественного мнения, свободы слова и т. п., маскирующих обмельчание и сплошную материализацию человеческих устремлений, двойные стандарты, своекорыстные страсти и низменные расчеты:

Ложь, злая ложь растлила все умы,

И целый мир стал воплощенной ложью.

("Хотя б она сошла с лица земного...")

И одним из главнейших орудий такой лжи является, по Тютчеву, непросветленный разум, превозносящийся над бытием как главный орган полного и точного знания и не желающий задуматься о собственных границах, возможностях и страстях. Он характеризовал "гордыню ума" как "первейшее революционное чувство", как бы солидаризируясь с выводом Гоголя: "Есть другой вид гордости, еще сильнейший первого, - гордости ума. Никогда еще не возрастала она до такой силы, как в девятнадцатом веке... Уже ссоры и брани начались не за какие-нибудь существенные права, не из-за личных ненавистей - нет, не чувственные страсти, но страсти ума уже начались: уже враждуют лично из несходства мнений, из-за противуречий в мире мысленном.


--------------------------------------------------------------------------------

70 Аксаков И. С. Указ. соч. С. 73-74.

71 ЛН. Кн. 2. С. 36.

стр. 72


--------------------------------------------------------------------------------

Уже образовались целые партии, друг друга не видевшие, никаких личных сношений еще не имевшие - и уже друг друга ненавидящие". 72

Затемненность озлобленного ума ("кипит наш разум возмущенный", как поется в одном из революционных гимнов), существенно усугубляясь страстями, изначально предопределялась узкими рамками и недостаточной адекватностью по отношению к целостному бытию, о которых очень много размышлял Паскаль. Люди, пишет он, по самонадеянности, столь же бесконечной, как и предмет их изучения, безрассудно пустились в исследование природы (как будто они соизмеримы с нею и имеют неограниченную способность познания), захотели познать начало вещей, а от них дойти до познания всего. (Отсюда претенциозные названия иных книг: "Обо всем познаваемом", "О начале вещей" и т. п.). Однако они не могут заглянуть "за край", а потому их познавательные способности ограничены лишь промежутком между крайностями: например, излишек или недостаток света, звука, тепла, холода и т. п. ускользает от нас, принося лишь страдания. Наше познание не может идти выше определенного уровня еще и потому, что часть не может познать целого и даже соразмерных с ней частей, так как все части взаимосвязаны и в то же время обусловлены целым: нельзя знать частей, не зная целого; нельзя знать целого, не зная частей. К тому же, приводит Паскаль еще один аргумент в пользу познавательного бессилия, вещи просты сами по себе, а люди составлены из двух противоположных природ (души и тела) и накладывают на изучаемое отпечаток своего составного бытия, смешивая идеи и вещи, материализуя духовное и одушевляя материальное. Они слабо постигают, что такое тело, еще меньше понимают, что такое дух, а соединение тела и духа представляет для них верх трудностей и непроницаемую тайну, между тем как в этом-то соединении и состоит весь человек.

В логике автора "Мыслей" структурная ограниченность разума дополняется его неразумной зависимостью от посторонних сил, вплоть до самых незначительных мелочей. Чтобы помешать "суверенному судье мира" (так люди называют разум), не надобно грохота пушек и сильных землетрясений - достаточно шума флюгера или жужжания мухи, которая может отвлечь и нарушить ход мысли какого-нибудь великого стратега и помочь выиграть битву его сопернику. Однако наиболее мощного противника разум встречает среди так называемых "обманывающих сил" (тщеславие, суеверия, предубеждения, страсти и т. п.), главной из которых оказывается воображение, ткущее репутационную материю человеческого существования, устанавливающее и оформляющее в человеке "вторую природу". Воображение в трактовке Паскаля предстает как социально-оценочная и иррационально-убеждающая сила, подчиняющая и контролирующая разум большинства людей: "напрасно кричит разум, он не может оценивать вещи". 73 Так, изящные манеры и красноречиво- театральные жесты адвоката незаметно заставляют воображение судей отождествлять его внешность и способности, манеру поведения и истинность защищаемого им мнения и влияют на вынесение окончательного приговора, а щетина разумнейшего, но не бритого проповедника может вызвать у слушающих его недоверие к высказываемым им мыслям. Государственные же, политические и иные деятели, несмотря порою на свою ничтожность и несостоятельность, могут получить в глазах толпы разумно никак не обосновываемое достоинство из-за поражающих воображение ритуалов, церемоний, пропаганды и т. п. И все это, скептически заключает Паскаль, имеет такие живые корни в человеке, что разум не способен вырвать


--------------------------------------------------------------------------------

72 Гоголь Н. В. Собр. соч.: В 9 т. М., 1994. Т. 6. С. 189.

73 L' oeuvre de Pascal. P. 851.

стр. 73


--------------------------------------------------------------------------------

их из его души: никогда разум не победит воображение, в то время как воображение сплошь да рядом выбивает разум из седла.

Как бы вслед за французским философом русский поэт констатирует "свойство человеческой природы питаться иллюзиями", и что "люди изрядно глупы, а мир нелеп", и что они тем меньше пользуются разумом, чем больше кричат о его правах. Он также приходит к заключению, что "Суд людской" является роковой силой, неподвластной никакому разуму, что "боязнь людского мнения еще сильнее, чем очевидность", что действующее через понимаемое по-паскалевски воображение "сверхъестественное" (в смысле не Божественного Провидения, а дьявольского наваждения) проникает в дела мира сего. И "разум угасает" при очевидной "нелепости", когда, например, "жалкие посредственности, самые худшие, самые отсталые из всего класса ученики, эти люди, стоящие настолько ниже даже нашего собственного, кстати очень невысокого уровня, эти выродки находятся и удерживаются во главе страны...". 74 В результате остается наблюдать "полное поражение, очевидное и бесповоротное того, что казалось самим Разумом, Разумом по преимуществу, Мудростью, Наукой, человеческой предусмотрительностью". 75

Так же как и Паскаля, Тютчева поражала укороченность и бессилие разума по отношению к полноте многомерной и непредсказуемой действительности. "В обычное время ужасная реальность жизни позволяет мысли свободно резвиться вокруг себя, и, когда та полна уверенности в своей безопасности и силе, эта реальность вдруг пробуждается и сокрушает ее одним взмахом своей лапы". 76 Подобные диспропорции вызывают в его сознании образы океана бытия и теряющегося в нем маленького островка "человеческого муравейника" или приводят к обозначенному в начале статьи выводу о "жалком разуме, признающем лишь то, что ему понятно, то есть ничего". Неутешительный вывод Тютчева можно пояснить высказываниями двух персонажей Достоевского, выражающими выстраданное убеждение их создателя. Герой "Записок из подполья" утверждает, что рассудок захватывает только одну грань жизни и не обнимает всей неохватной совокупности ее проявлений, "ис рассудком и со всеми почесываниями... Рассудок знает только то, что успел узнать (иногда, пожалуй, и никогда не узнает, это хоть и не утешение, но отчего же этого не высказать?), а натура человеческая действует вся целиком, всем, что в ней есть, сознательно и бессознательно...". 77 Ему как бы вторит Разумихин из "Преступления и наказания", критикующий "научную" идею первенствующей роли экономического благополучия в социалистическом фаланстере: "С одной логикой нельзя через натуру перескочить! Логика предугадает три случая, а их миллион! Отрезать весь миллион и все на один вопрос о комфорте свести! Самое легкое разрешение задачи! Соблазнительно ясно, и думать не надо! Главное - думать не надо! Вся жизненная тайна на двух печатных листках умещается!" 78

Ничтожность таких основных инструментов разума, как рассудок или логика, заключалась для Тютчева в их несоответствии жизненной тайне, полноте живой натуры и подлинной реальности, неспособности определить, оценить, охарактеризовать и предсказать свою "невидимую" сращенность и зависимость от бессознательных "почесываний", прихотливых движений свободной воли человека, опрокидывающих своей "лапой" теоретические комбинации "правильных" идей.


--------------------------------------------------------------------------------

74 ЛН. Кн. 1. С. 334.

75 Старина и новизна. Кн. 19. С. 225.

76 Соч. Т.2. С. 14.

77 Достоевский Ф. М. Собр. соч.: В 15 т. Л., 1989. Т. 4. С. 471.

78 Там же. Т. 5. С. 242.

стр. 74

Новые статьи на library.by:
ПЕДАГОГИКА ШКОЛЬНАЯ:
Комментируем публикацию: ТЮТЧЕВ И ПАСКАЛЬ (АНТИНОМИИ БЫТИЯ И СОЗНАНИЯ В СВЕТЕ ХРИСТИАНСКОЙ ОНТОЛОГИИ)

© Б. Н. ТАРАСОВ () Источник: http://portalus.ru

Искать похожие?

LIBRARY.BY+ЛибмонстрЯндексGoogle
подняться наверх ↑

ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!

подняться наверх ↑

ОБРАТНО В РУБРИКУ?

ПЕДАГОГИКА ШКОЛЬНАЯ НА LIBRARY.BY

Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.