ПУШКИН В МИХАЙЛОВСКОМ. О ДУХОВНОМ НАДЗОРЕ НАД ПОЭТОМ (1824 - 1826)

Актуальные публикации по вопросам школьной педагогики.

NEW ПЕДАГОГИКА ШКОЛЬНАЯ


ПЕДАГОГИКА ШКОЛЬНАЯ: новые материалы (2024)

Меню для авторов

ПЕДАГОГИКА ШКОЛЬНАЯ: экспорт материалов
Скачать бесплатно! Научная работа на тему ПУШКИН В МИХАЙЛОВСКОМ. О ДУХОВНОМ НАДЗОРЕ НАД ПОЭТОМ (1824 - 1826). Аудитория: ученые, педагоги, деятели науки, работники образования, студенты (18-50). Minsk, Belarus. Research paper. Agreement.

Полезные ссылки

BIBLIOTEKA.BY Беларусь - аэрофотосъемка HIT.BY! Звёздная жизнь


Автор(ы):
Публикатор:

Опубликовано в библиотеке: 2007-11-20
Источник: http://portalus.ru

Настоящая статья посвящена малоизученной стороне Михайловского периода жизни Пушкина. Речь пойдет о духовном надзоре над поэтом, осуществлявшемся настоятелем Святогорского монастыря игуменом Ионой (род. 1759) в 1824 - 1826 годах. Дореволюционное пушкиноведение высказывалось об этом противоречиво: одни утверждали, что факт имел место в действительности, другие, напротив, отрицали его. В советское время никто из исследователей обсуждением вопроса о духовном надзоре над Пушкиным не занимался. Показательно, что в "Летописи жизни и творчества А. С. Пушкина: 1799 - 1826", составленной М. А. Цявловским, нет указания на время его учреждения.(1)

Обратимся сначала к обзору высказываний об о. Ионе, сделанных в дореволюционной литературе. Первое упоминание о нем мы находим в "Записках о Пушкине" И. И. Пущина. Он вспоминал о .своей встрече с поэтом в Михайловском: "...среди чтения кто-то подъехал к крыльцу. Пушкин взглянул в окно, как будто смутился и торопливо раскрыл лежавшую на столе Четью-Минею. Заметив это смущение и не подозревая причины, я спросил его: что это значит? Не успел он отвечать, как вошел в комнату низенький, рыжеватый монах и рекомендовался мне настоятелем соседнего монастыря.

Я подошел под благословение. Пушкин - тоже, прося его сесть. Монах начал извинением в том, что, может быть, помешал нам, потом сказал, что, узнавши мою фамилию, ожидал найти знакомого ему П. С. Пущина <...>. Ясно было, что настоятелю донесли о моем приезде и что монах хитрит.

<...> Разговор завязался о том о сем. Между тем подали чай. Пушкин спросил рому, до которого, видно, монах был охотник. Он выпил два стакана чаю, не забывая о роме, и после этого начал прощаться, извиняясь снова, что прервал нашу товарищескую беседу.

Я рад был, что мы избавились этого гостя, но мне неловко было за Пушкина: он, как школьник, присмирел при появлении настоятеля. Я ему высказал мою досаду, что накликал это посещение. "Перестань, любезный друг! Ведь он и без того бывает у меня, я поручен его наблюдению. Что говорить об этом вздоре!""(2)

Воспоминания Пущина ценны тем, что они содержат в себе сообщение самого Пушкина о той роли, которую играл о. Иона в его Михайловской жизни ("поручен его наблюдению"). В последующих высказываниях,


--------------------------------------------------------------------------------

1 Летопись жизни и творчества Александра Пушкина: В 4 т. Т. 1 / Сост. М. А. Цявловский. [3-е изд., испр. и доп.]. М., 1999.

2 Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. / Вступ. ст. В. Э. Вацуро. Подг. текста, сост. и прим. В. Э. Вацуро, М. И. Гиллельсона, Р. В. Иезуитовой, Я. Л. Левкович и др. 3-е изд. СПб., 1998. Т. 1. С. 95 - 96.

стр. 3


--------------------------------------------------------------------------------

касавшихся этой темы, ссылки на воспоминания Пущина почему-то нет. В них фигурируют совсем другие источники. М. И. Семевский в статье 1869 года "К биографии Пушкина. Выдержки из записной книжки" писал: "...Пушкина, как гласит местное предание, отдали под надзор игумена Святогорского Духова монастыря, находящегося верстах в пяти от сельца Михайловского".(3) В следующем году Семевский был вынужден напечатать свидетельство А. Н. Вульфа, заявившего решительный протест против этого утверждения: "Во время пребывания его в ссылке, в деревне, Пушкин под надзором игумена Святогорского монастыря не был и только угощал его у себя по праздникам".(4) Свидетельство Вульфа с сочувствием процитировал Л. Н. Майков, который посчитал его более справедливым, чем рассказ Пущина.(5)

Иного мнения придерживался П. И. Бартенев, крупнейший дореволюционный биограф Пушкина, по крупицам собиравший свои знания о нем у родных и близких поэта. В 1892 году он писал в заметке "Из Записной книжки "Русского архива"" о результатах одесского столкновения Пушкина с графом Воронцовым: "Следствием была полная ссылка: он отдан под надзор местного дворянского предводителя и соседнего архимандрита...". К этому месту статьи Бартенев дал очень любопытное примечание: "Следует доискаться в архивах Св. Синода или Псковской Духовной Консистории, не сохранилось ли донесений дедушки-игумна об эпитимийце-Пушкине".(6)

Бартенев назвал поэта "эпитимийцей", т. е. человеком, находящимся под епитимьей. Здесь нужно сказать несколько слов об этом церковном наказании. Первоначально оно связывалось с публичным покаянием человека, преступившего закон церкви (часто речь шла об очень серьезных с правовой точки зрения проступках), впоследствии - с наличием определенных ограничений и запрещений, касавшихся участия епитимийцы в общих молитвах, таинствах и т. п. На протяжении веков епитимийная практика претерпела значительные изменения.(7) Не вдаваясь в тонкости исторического комментария, отметим лишь то, что касается нашей темы. Законами петровского времени прохождение епитимьи было поставлено в неразрывную связь с монастырской жизнью; этим была окончательно закреплена тенденция, издавна жившая в православной церкви. На протяжении XIX века Св. Синод неоднократно обращался в своих постановлениях к этой практике, постепенно освобождая монастыри от засилья проштрафившихся мирян. Само собой разумеется, что во все времена епитимья предполагала руководство со стороны священника, "доброго и крепкожительного". Церковная жизнь епитимийцы приобретала при этом более интенсивный и упорядоченный с точки зрения устава характер. В словаре В. И. Даля, одного из приятелей Пушкина, к слову "епитимья" дано следующее пояснение: Отдать кого под эпитимью, под духовный надзор и поучения, с наложением духовного запрещенья. Быть


--------------------------------------------------------------------------------

3 Русский вестник. 1869. ? 11. С. 64.

4 Семевский М. Заметки, поправки и дополнения // Русская старина. 1870. ? 4. С. 404.

5 Майков Л. Пушкин. Биографические материалы и историко-литературные очерки. СПб., 1899. С. 220 - 221 (статья "А. Н. Вульф и его дневник"),

6 Цит. по: Бартенев П. И. О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников / Сост., вступ. ст. и прим. А. М. Гордина., М., 1992. С. 298. В высказывании Бартенева содержится цитата из стихотворения, долгое время приписывавшегося Пушкину. Оно начиналось словами: "Дедушка игумен / Был ли нам приятен?".

7 См. об этом: Православная богословская энциклопедия: В 12 т. СПб., 1904. Т. V. С. 475 - 479.

стр. 4


--------------------------------------------------------------------------------

на эпитимии то же".(8) Толкование, данное автором словаря, очень подходит к образу жизни Михайловского "затворника".

В конце января 1826 года Пушкин писал Жуковскому о причине своей ссылки в Михайловское: "Покойный император, сослав меня, мог только упрекнуть <...> в безверии";(9) Плетневу, в то же время: "Покойный имп.<ератор> в 1824 году сослал меня в деревню за две строчки не-рели- гиозные - других художеств за собою не знаю" (XIII, 256); наконец, Николаю I, в мае 1826 года: "В 1824 году, имев несчастие заслужить гнев покойного императора суждением касательно афеизма, изложенным в одном письме, я был выключен из службы и сослан в деревню, где и нахожусь под надзором губернского начальства" (XIII, 283). Из этих строк видно, что поэт считал причиной своей Михайловской ссылки письмо, отправленное им из Одессы весной 1824 года. Это письмо известно нам в отрывке, приведенном в "одесском" деле Пушкина: "<...> Святый Дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гете и Шекспира. - Ты хочешь знать, что я делаю - пишу пестрые строфы романтической поэмы - и беру уроки чистого афеизма. Здесь англичанин, глухой философ, единственный умный афей, которого я еще встретил. Он исписал листов 1000, чтобы доказать, qu'il ne peut exister d'etre intelligent Createur et regulateur,(10) - мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастию, более всего правдоподобная" (XIII, 92).

Именно это письмо фигурировало в "одесском" деле в качестве доказательства "дурного поведения" Пушкина. Его вскрытие полицией увенчало сложную интригу Нессельроде и Воронцова, связанную с желанием последнего удалить от себя Пушкина. Александр I колебался в своем решении до тех пор, пока не увидел "крамольное" письмо поэта. "Для него Пушкин был распространителем вредных политических идей, - писал Б. В. Томашевский, - теперь он оказался еще атеистом, что подтверждало твердое убеждение Александра о дьявольском происхождении идей политической свободы".(11) В александровскую эпоху выражение симпатий к атеизму было непростительной смелостью. За это полагалось наказание. Ненависть Воронцова к Пушкину, его желание избавиться от него - все это осталось, так сказать, "за кадром" официального дела; причина новой ссылки поэта была представлена в нем в первую очередь как религиозная.

В "Деле о высылке Пушкина из Одессы",(12) а также в других документах, связанных с псковской ссылкой поэта, нигде не упоминается об учреждении над ним духовного надзора. Между тем епитимийцам в тогдашних духовных консисториях велся строгий учет. Церковное покаяние накладывалось на мирян епархиальным начальством за преступления и проступки, которые обнаруживались по делам, производившимся в епархиальном ведомстве, и по приговорам светских присутственных


--------------------------------------------------------------------------------

8 Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1994. Т. 4. С. 1037. Ср. объяснение слова "епитимья", данное в последнем издании академического толкового словаря: "Церковное наказание, состоящее в строгом посте, длительных молитвах и т. п." (Словарь современного русского литературного языка: В 20 т. 2-е изд., перераб. и доп. М., 1994. Т. V - VI. С. 40).

9 Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949. Т. XIII. С. 257. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы.

10 Перевод: что не может быть существа разумного, творца и правителя (фр.).

11 Томашевский Б. Пушкин. Книга первая (1813 - 1824). М.; Л., 1956. С. 671.

12 См., например: Анненков П. В. Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху: 1799 - 1826 гг. СПб., 1874. С. 262 - 263.

стр. 5


--------------------------------------------------------------------------------

мест, - так рассказывает об этой стороне жизни церкви энциклопедия, вышедшая в самом начале XX века.(13) Примеры кропотливой канцелярской работы, которая велась в пушкинское время в Псковской епархии с разного рода ослушниками, приведены в статье Н. С. Новикова.(14) Заявленное при высылке поэта из Одессы "преступление" касалось прежде всего духовной сферы, и губернское начальство не могло не поставить в известность об этом начальство епархиальное. Да, вероятно, и поставило, раз о. Иона стал "наблюдать" за поэтом. Получить же это поручение он мог только в консистории.

Первым, кто занялся поиском архивного дела о духовном надзоре над Пушкиным, был А. Яцимирский. О своих разысканиях он сообщил следующее: "По моей просьбе, архивариусы А. И. Никольский и Л. К. Бродский любезно пересмотрели вместе со мной все существующие в архиве синода описи дел и рукописные указатели к ним за несколько лет по всем отделам, в том числе по канцелярии обер-прокурора. По имеющимся у меня вполне компетентным сведениям такого дела нет и среди признаваемых еще до сих пор секретными документов, которым также сделана опись, без особого разрешения для занимающихся недоступная. Из бесед с некоторыми видными иерархами, знакомыми с практикой ведения подобного рода "деликатных" увещаний, каким оно могло быть в отношении Пушкина, выяснилось, что могло и совсем не существовать переписки. Частью это наблюдение усиливается характером ведения дел обер-прокурором интересующего нас периода кн. П. С. Мещерским, который в таких случаях переписки не заводил. Также действовал часто и преосвященный Евгений (Казанцев) (он возглавлял Псковскую епархию с 1822-го по сентябрь 1825 года. - С. Б.)". На основании архивных разысканий и консультаций с компетентными людьми Яцимирский пришел к совершенно верному, с нашей точки зрения, выводу: Пушкин, "сданный на поруки отца и находившийся под надзором гражданских властей, <...> одновременно отдан был конфиденциально под духовное начало святогорского игумена".(15) Вот именно: духовный надзор над Пушкиным был конфиденциальным! К сожалению, он не отразился в архивных документах своей эпохи. Поэтому нам здесь не все ясно, особенно сейчас, когда в поле зрения пушкиноведения попали чрезвычайно любопытные сведения.

Несколько лет назад псковский исследователь Н. С. Новиков, изучивший исповедальные росписи и клировые ведомости расположенных по соседству с Михайловским церквей, сделал интересное открытие: в них нет ни одного упоминания имени Пушкина.(16) Из этого следует, что в течение двух лет, проведенных поэтом в Псковской губернии, он не исповедовался и не причащался (иначе бы осталась запись в одном из церковных журналов, а об этом Пушкину следовало бы особо позаботиться, поскольку вопросом о том, бывает ли он на духу, вполне могло заинтересоваться высшее начальство). Почему же имени Пушкина нет в церковных ведомостях? Может быть, это было связано с его свободным волеизъявлением? Нет, такое предположение нужно решительно отвести.


--------------------------------------------------------------------------------

13 Православная богословская энциклопедия. Т. V. С. 478.

14 Новиков Н. С. Летопись сельца Михайловского и окрестностей, которую вели местные Священнослужители f Христианская культура. Пушкинская эпоха. СПб., 1996. Вып. XII. С. 40 - 43.

15 Пушкин А. С. Сочинения / Под ред. С. А. Венгерова. П., 1915. Т. VI. С. 329 (статья А. Яцимирского "Святые Горы - место вечного упокоения Пушкина").

16 Новиков Н. С. Указ. соч. С. 43.

стр. 6


--------------------------------------------------------------------------------

В Российской империи каждый человек обязан был прийти на исповедь хотя бы один раз в год. Тот, кто этого не делал, рисковал навлечь на себя серьезные неприятности: начинался розыск о том, почему человек не бывал на духу, потом на него накладывалась епитимья, по истечении которой ослушник приобщался церковных таинств. Учет прихожан со стороны священника должен был быть всеохватным, поскольку с них строго спрашивали за это. Именно об этом говорит поп в замечательной русской народной сказке "Правда и кривда" из собрания А. Н. Афанасьева: "Вот хоть к примеру... сказать вам не солгать: в приходе-то у меня разе десятая доля на духу-то бывает, а знамо дело, мы всех записываем. Зато и нам повольготнее..."(17)

Работа Новикова заставляет вернуться к высказыванию Бартенева о Пушкине как "эпитимийце". Неужели поэт, живя в Михайловском, находился под запретом на причащение? При таком повороте дел тема "Пушкин и православная церковь" осложняется, обрастая множеством побочных, непроясненных вопросов: каковы предпосылки этого церковного наказания? как оно преодолевалось Пушкиным в плане личной биографии? как отразилось в его творчестве? Ответы на них необходимы, поскольку в литературе о Пушкине уже была предпринята попытка объяснения отсутствия его имени в церковных исповедальных росписях. Для Э. С. Лебедевой это обстоятельство послужило основой для создания самой радужной картины: "Наши недоумения разрешаются при мысли об отце Ионе, Игумене Святогорского монастыря, которого, к сожалению, И. И. Пущин обрисовал в своих записках как соглядатая и осведомителя, но который оказался высокодуховным старцем. <...> Отношение Игумена Ионы к Александру Сергеевичу похоже на окормление старцем духовного чада. Подобного рода связи письменной фиксации не имели. Где доказательства, что это было именно так? Плоды налицо - в творчестве Пушкина. Одной и той же рукой, не принеся покаяния за "Гавриилиаду", вряд ли можно было написать "Бориса Годунова", произведение высочайшей Христианской духовности".(18)

Вероятнее всего, Пушкин действительно должен был исповедоваться у о. Ионы. Только вот крайне сомнительна "радость" поэта от общения с официально назначенным для наблюдения за ним священником... Во всяком случае, И. Пущин, повидавшийся с Михайловским "затворником", ее не заметил. О многом говорит судьба поэта пушкинского времени В. Г. Теплякова (1804 - 1842), которая приняла трагический оборот после неосторожного, но искреннего слова, сказанного им на духу.(19) Пушкин знал об опасностях такого рода, и это во многом определило его поведение в Михайловском.

С. Л. Пушкин был очень напуган известием о причине новой ссылки сына. При этом он считал себя обязанным воспрепятствовать пропаганде безбожия, которую Александр, с его точки зрения, мог обратить на брата и сестру. В письме от 31 октября 1824 года Пушкин писал Жуковскому: "Отец начал упрекать брата в том, что я преподаю ему безбожие" (XIII, 116; в черновике упоминалась и сестра: Там же. С. 401). Таким образом, в домашнем кругу поэт был вынужден сдерживаться в своих


--------------------------------------------------------------------------------

17 Народные русские сказки А. Н. Афанасьева: В 3 т. / Изд. подг. Л. Г. Бараг и Н. В. Новиков. М., 1984. Т. 1. С. 152. ("Лит. памятники").

18 Лебедева Э. С. Отзвуки дела о "Гавриилиаде" в истории гибели и похорон Пушкина // Христианская культура. Пушкинская эпоха. СПб., 1997. Вып. XVI. С. 102.

10 Вацуро В. Э. К биографии В. Г. Теплякова // Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1983. Т. XI. С. 192 - 212.

стр. 7


--------------------------------------------------------------------------------

высказываниях на религиозные темы. Скорее всего, это отразилось и на его бытовом поведении. К такого рода переменам Пушкина подталкивало и общение с о. Ионой. Его испуг при появлении святогорского игумена неприятно удивил Пущина, и мы должны обратить самое серьезное внимание на это свидетельство мемуариста. Что делает Пушкин в ожидании о. Ионы? Он открывает Четьи-Минеи. Думаем, что этим Пушкин хотел продемонстрировать свое послушание отеческим наставлениям духовника. Не следует ли связать с ними и настойчивые просьбы к брату о присылке в Михайловское Библии, причем не только французской, но и церковнославянской (см. его письма от 22 - 25 ноября и 4 декабря 1824 года)? Интересен тот иронический тон, которым сопровождалась эта просьба Пушкина в письме от 4 декабря (XIII, 127). Библию вполне можно было открыть на столе, как и Минеи, перед приходом о. Ионы...

7 марта 1826 года Пушкин писал Жуковскому: "Вступление на престол государя Николая Павловича подает мне радостную надежду. Может быть его величеству угодно будет переменить мою судьбу. Каков бы ни был мой образ мыслей, политический и религиозный, я храню его про самого себя и не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости" (XIII, 265 - 266). Тем не менее творчество поэта 1824 - 1826 годов несет на себе следы очень сложного взаимодействия с официальной церковью. При этом в нем обнаруживается и нечто, характерное только для Михайловского. Чтобы понять эту специфичность, нам нужно вернуться назад и коснуться некоторых особенностей религиозного чувства Пушкина, отразившихся в его творчестве "южного" периода.

Дореволюционные пушкиноведы в своих суждениях о духовном надзоре над поэтом нередко ошибались, считая его причиной поэму "Гавриилиада" (1821). Между тем в 1824 году правительство еще не знало о ней. История этого произведения очень показательна в отношении официальной церковной жизни людей того времени. Ее следовало бы вписать в учебники по истории христианской церкви особым параграфом (своего рода предостережение), поскольку в ней, как в капле воды, отразилось то, что никогда и ни при каких условиях не должно быть признаваемо со стороны властей, церковных или государственных, как норма духовной жизни человека.

Дело в том, что в какой-то своей значительной части "Гавриилиада" была написана Пушкиным в период говенья. Так называлась неделя, в течение которой человек ежедневно посещал богослужения (иногда все, и утренние и вечерние), готовясь к исповеди и причащению. В 1821 году Пасха была 10 апреля. "Летопись" определяет период говенья Пушкина рамками "Март, 28... Апрель, 9 (?)".(20) Вероятнее всего, оно было приурочено к Великому четвергу, т. е. к 7 апреля. Датой "6 апреля 1821" Пушкин датировал в рабочей тетради ПД 833 перебеленный автограф стихотворения "Чедаеву" ("В стране, где я забыл тревоги прежних лет..."). Черновая рукопись послания находится в тетради ПД 831; она прерывается записью единственного дошедшего до нас автографа, связанного с работой над "Гавриилиадой" (IV, 368). Это небольшой план, который, по верному замечанию С. А. Фомичева, отражает какую-то корректировку замысла поэмы. В этот момент работа над произведением уже велась, и шла она, по-видимому, довольно интенсивно.(21)


--------------------------------------------------------------------------------

20 Летопись жизни и творчества Александра Пушкина. Т. 1. С. 229.

21 См. комментарий С. А. Фомичева к поэме "Гавриилиада" в кн.: Пушкин А. С. Собр. соч.: В 5 т. СПб.: Библиополис, 1993. Т. 2. С. 603.

стр. 8


--------------------------------------------------------------------------------

Примерно в это же время (1 - 5 апреля) Пушкин пишет другое свое произведение, не менее кощунственное по содержанию, чем "Гавриилиа- да". Это послание "В. Л. Давыдову" ("Меж тем как генерал Орлов..."), в котором поэт вышучивает евхаристию, главное таинство христианской церкви (а он, говея, именно к нему и готовился). Насмешки Пушкина вызывает "с водой молдавское вино", употребляемое в евхаристическом каноне. Поэт явным образом не верит в то, что оно может быть не сомнительного качества напитком, а чем-то иным - Кровью Иисуса Христа, как это и утверждается христианской церковью. Послание "В. Л. Давыдову" не оставляет сомнения в том, что его автор в истинность евхаристии не верит. Он пытается говорить об "эвхаристии другой", подлинной, связывая ее с кровью, пролитой за свободу человечества. По мнению Пушкина, это ожидает и его самого, и обитателей Каменки, и вот здесь-то проявляется у поэта весь энтузиазм чувства, вызываемого словом "евхаристия":

Но нет! - мы счастьем насладимся, Кровавой чаши причастимся - И я скажу: Христос воскрес!

(II, 179)

Здесь обнаруживается черта религиозности, свойственная революционно- радикальному сознанию. В нем представление об освобождении связывается с сакраментальным значением пролития жертвенной человеческой крови; это символ искупления, осознаваемого как дело будущего, но ни в коем случае не прошлого. Пушкин готовил стихотворение как поздравление с Пасхой, и это обстоятельство определило его последний стих ("И я скажу..." - см. выше). Другим образцом пасхального и в то же время кощунственного послания в творчестве Пушкина является стихотворение "Христос воскрес", написанное Пушкиным на Светлой неделе 1821 года.

"Гавриилиада" и послание "В. Л. Давыдову" ясно обнаруживают отношение Пушкина к догматике христианской церкви. Совершенно очевидно, что человек, исповедующий такую степень неверия, не мог быть допущен к Св. Дарам. Евхаристия - это средоточие литургии верных (название говорит за себя), ее участником может быть только тот, кто стремится к единству с Богом, верует в Него. По канонам церкви (но не в российской действительности XIX века), это сугубо добровольное дело, здесь необходимо желание человека, идеальным образом выраженное в библейских псалмах: "Как вожделенны жилища Твои, Господи Сил! Истомилась душа моя, желая во дворы Господни; сердце мое и плоть моя восторгаются к Богу живому" (Пс. 83, ст. 2 - 3).

Автору "Гавриилиады" подобные переживания были чужды. Тогда как же могло случиться, что в конце Великого поста 1821 года Пушкин и отговел и причастился? Ответ на это дан в послании "В. Л. Давыдову":

Я стал умен, [я] лицемерю - Пощусь, молюсь и твердо верю, Что Бог простит мои грехи, Как государь мои стихи. Говеет Инзов, и намедни Я променял парна<сски> бредни И лиру, грешный дар судьбы, На часослов и на обедни, Да на сушеные грибы.

стр. 9


--------------------------------------------------------------------------------

Однако ж гордый мой рассудок Мое раска<янье> бранит...

(II, 179)

Пушкин уже давно тяготился ежегодным говеньем. Это видно из его лицейского письма к Вяземскому от 27 марта 1816 года: "От скуки, часто пишу я стихи довольно скучные (а иногда и очень скучные), часто читаю стихотворения, которые их не лучше, недавно говел и исповедывался - все это вовсе не забавно" (XIII, 3). И далее, в этом же письме, поэт пародирует одно из основных положений христианского учения (о вечности), в котором его должно было бы утвердить недавнее таинство: "Любезный арзамасец! утешьте нас своими посланиями - и обещаю вам если не вечное блаженство, то по крайней мере искреннюю благодарность всего Лицея" (Там же).

Автор послания "В. Л. Давыдову" был предельно искренен. Именно поэтому ему удалось передать в нем нечто очень характерное для духовной жизни людей той эпохи. Нередко она принимала уродливые формы под давлением государственной идеологизированной машины. Свое вынужденное "благочестие" Пушкин назвал лицемерием. Если бы не было в 1821 году его насильственно-привычного обращения к церковному обряду, то, возможно, и самой бы "Гавриилиады" не было... Такова сложная диалектика этого процесса: возрастание человека в Боге носит глубоко личностный характер и здесь не должно быть места идущему извне принуждению.

Религиозное насилие - это смертоносное оружие, способное вынудить человека к использованию страшных средств для защиты своей свободы. Кощунственно-богоборческие выпады могут быть реакцией на попрание прав свободной человеческой личности. Именно поэтому в евангельской истории Иисус Христос так защищал Своих учеников от насильственного навязывания им, еще не уверовавшим, обрядов, основанных на человеческом авторитете.

По вполне вероятному предположению М. В. Строганова, замысел "Гавриилиады" зародился у Пушкина во время посещений Благовещенской церкви, находившейся в Кишиневе напротив дома Инзова, где жил поэт.(22) П. А. Флоренский писал о православном храме: "Многими веками, изо дня , в день собиралось сюда сокровище, самоцветный камень за камнем, золотая крупинка за крупинкою, червонец за червонцем. Как благоуханная роса на руно, как небесная манна выпадала здесь благодатная сила богоозаренной души. Как лучшие жемчужины ссыпались сюда слезы чистых сердец. Небо, как и земля, многими веками делало тут свои вклады. <...> Текли века, а это все пребывало и накапливалось".(23) Это не просто поэзия. Большая правда чувства скрыта за картиной, нарисованной Флоренским. Впрочем, не следует забывать и о другой реальности. Сколько равнодушных, презрительных глаз скользило по стенам храмов, сколько острых словечек зародилось здесь в ответ на неуклюжие славянские выражения, сколько нелюбви, отчужденности, неприятия было схоронено в тайниках нераскаянных человеческих сердец! И это тоже копилось - как гной, как нарыв... Вот А. Н. Вульф, приятель Пушкина, записывает в своем дневнике 22 октября 1827 года:


--------------------------------------------------------------------------------

22 Строганов М. В. Пушкин и Мадона // А. С. Пушкин. Проблемы творчества. Калинин, 1987. С. 16 (раздел об истории создания "Гавриилиады" написан В. И. Юхновичем).

23 Флоренский П. А. Столп и утверждение истины. Т. I (1) / Вступ. ст. С. С. Хоружего. Историографич. очерк игумена Андроника (Трубачева). М., 1990. С. 4.

стр. 10


--------------------------------------------------------------------------------

"Сегодня праздник Казанской богородицы. Я пошел рано (в 10 часов) в Казанскую церковь, надеялся увидеть там Государя и царское семейство. <...> Но я не мог долго выдержать эту бесконечную толкотню и очень счастлив был, когда продрался назад. - И после того есть столь бессовестные люди, которые уверяют, что они молются в церкви и для того туда ходят!"(24) К 1834 году относится другая примечательная запись в дневнике Вульфа: "<...> я невольно почувствовал желание отдать отчет самому себе, в своих понятиях о сем предмете и должен сознаться, что нашел в себе одно только сомнение или чистый скептицизм, или неверие и сомнение во всем, что относится к религиозным понятиям, к так называемым обязанностям человека к божеству".(25)

В 1821 году религиозное принуждение сыграло в жизни Пушкина роль детонатора. Порожденный им взрыв привел к созданию ряда произведений, вобравших в себя кощунственные мотивы. Пик творчества такого рода приходится на апрель 1821 года, т. е. на дни, непосредственно предшествовавшие причастию и последовавшие за ним (церковь называет это так: причаститься себе во осуждение). Вероятнее всего, "Гавриилиада" была закончена на Светлой неделе, т. е. после Пасхи. Не случайно в финале поэмы появляется слово "предатель":

Досель я был еретиком в любви, Младых богинь безумный обожатель, Друг демона, повеса и предатель...

(IV, 136)

Предполагается, что последнее слово характеризует те стороны взаимоотношений поэта с приятелями, о которых говорит его письмо к Н. С. Алексееву от 1 декабря 1826 года: "Я готов доныне идти по твоим следам, утешаясь мыслию - что орогачу друга" (XIII, 309). Возможно, впрочем, что семантика слова "предатель" здесь иная. Пушкин сравнивает себя с Иудой, предавшим Христа поцелуем. Напоминание о нем как своего рода предостережение ("...ни лобзание Ти дам, яко Иуда...") содержится в чине последования к причащению. В 1821 году Пушкин, несомненно, понимал значение совмещения столь несовместимого: с одной стороны, церковное таинство, а с другой - создание кощунственных произведений. Само умение назвать вещи своими именами ("я лицемерю", "предатель") было залогом той мучительной остроты, с которой впоследствии в творчестве Пушкина явился образ Иуды (стихотворение 1836 года "(Подражание италиянскому)"):

И сатана, привстав, с веселием на лике Лобзанием своим насквозь прожег уста, В предательскую ночь лобзавшие Христа.

(III, 418)

Известно, с какой болью воспринимал Пушкин в дальнейшем упоминание о "Гавриилиаде" (об этом вспоминали В. П. Горчаков, С. Д. Полторацкий, С. А. Соболевский, М. В. Юзефович, А. С. Норов). Весной же 1821 года он был окрылен своим достижением. Об этом свидетельствуют три посвящения, которыми Пушкин намеревался сопроводить поэму при


--------------------------------------------------------------------------------

24 Вульф А. Н. Дневники (Любовный быт пушкинской эпохи). Со статьей М. И. Семевского "Прогулка в Тригорское" / Ред. и вступ. ст. П. Е. Щеголева. М., 1929. С. 158,

25 Там же. С.374.

стр. 11


--------------------------------------------------------------------------------

передаче ее друзьям, - "Примите новую тетрадь...", "О вы, которые любили..." и "Вот муза, резвая болтунья...". Нельзя не заметить, с какой заботой поэт "снаряжал" в путь эту "шалунью". Ей предназначалась сложная участь - жизнь "под заветною печатью". Пушкина при этом, несомненно, вдохновлял пример автора "Орлеанской девственницы" (1735). По уверению Вольтера, сделанному в одном из его писем, поэма эта изначально не предназначалась для широкой публики, однако, проникнув в печать, именно она принесла автору европейскую известность. Возможно, что такая перспектива рисовалась и в воображении молодого Пушкина, высоко ставившего живость стиха и оригинальность фабулы своей новой поэмы.

Почти одновременно с "Гавриилиадой" Пушкин пишет стихотворение "Недавно бедный музульман...", представляющее собой начало переложения сказки французского писателя А. Б. де Сенасе (1643 - 1737) "Утерянное доверие, или Змей, любитель каймака, и турок, его поставщик". Вопрос о его соотношении с источником рассмотрен в статье Н. Л. Дмитриевой, которая пришла к совершенно справедливому, с нашей точки зрения, выводу о причине обращения к нему поэта. Вся "соль" сказки Сенасе заключена в сентенции, которую изрекает змей, один из персонажей произведения: "Зачем пускаться в долгое путешествие <...>. Главное - бойся Бога, служи ближнему и следи за своим хозяйством".(26) Ее верность подтверждается историей героя, предпринявшего благочестивое паломничество: он теряет сына, доверие друга и, наконец, материальное благополучие.

Сказка Сенасе была созвучна положительному содержанию, усвоенному Пушкиным в религиозной жизни. Как легко было бы жить в рамках духовного пространства, предложенного сказочным персонажем! Здесь был простор для роста, для совершающейся в душе человека работы. Однако идеальное понимание некоторого вполне достаточного с точки зрения Пушкина религиозного жизненного содержания вступило в конфликт с российской действительностью. Обряд (можно сказать и иначе - закон) всей своей давящей массой налег на этот росток и искривил его. Однако он не смог лишить его жизни!

Весной 1821 года Пушкин, получивший необходимую отметку в исповедальной росписи и потративший столько сил "на часослов и на обедни, да на сушеные грибы", многое, подобно герою Сенасе, потерял. Если бы в 1824 году до Александра I дошло не письмо, а "Гавриилиада", то дело не ограничилось бы ссылкой автора в родовое имение. В 1828 году, когда начались допросы, связанные с этой поэмой, Пушкин сразу определил "маршрут" своего возможного следования: "Прямо, прямо на восток", т. е. в Сибирь (см. письмо к Вяземскому от 1 сентября 1828 года - XIII, 26). Эта распространявшаяся в списках поэма была для автора страшнее всех его вольнолюбивых стихов. В плане провиденциального течения человеческой судьбы Михайловская ссылка Пушкина выглядит как наказание именно за "Гавриилиаду".

Отрывок "Недавно бедный музульман..." интересен и в другом отношении. У Пушкина это была первая попытка переноса религиозно-медитативных поэтических экзерсисов в плоскость ориентальной тематики. Сама по себе духовная сфера привлекала поэтов во все времена. С ней связывалась богатейшая палитра художественной образности, эмоциональных состояний,


--------------------------------------------------------------------------------

26 Дмитриева Н. Л. О пушкинском переводе сказки Сенасе "Утерянное доверие, или Змей, любитель каймака, и турок, его поставщик" ("Недавно бедный музульман...") // Пушкин и другие. Сб. статей к 60-летию проф. С. А. Фомичева. Новгород, 1997. С. 95.

стр. 12


--------------------------------------------------------------------------------

углубленно-философских содержательных аспектов. "Нулевого" религиозного опыта в мире, по-видимому, не существует. Тяга к его осмыслению - прерогатива человеческой личности, стремящейся к самовыражению.

Н. А. Полевой, в целом негативно оценивавший такую своеобразную ветвь русской литературы, как "духовная поэзия", признавал тем не менее право человека "отзываться на голос религии и вне храма Божия".(27) В пушкинское время оно, однако, было стеснено известными обстоятельствами. На страже христианской нравственности российского читателя стояла цензура (вспомним хотя бы весьма одиозную в этом плане фигуру А. И. Красовского, петербургского цензора в 1821 - 1828 годах). В ее обязанности входила защита церковных установлений, что нередко оказывалось причиной претензий богословско-нравственного характера, предъявлявшихся авторам. Существовала и разноведомственная духовная цензура,(28) в руки которой можно было попасть, например, из-за склонности к цитации Св. Писания (это в "мирских" сочинениях не поощрялось). Переложения библейских текстов также могли быть переданы строгим цензорам из подчиненных Синоду учреждений. Все это ограничивало возможности поэтического выражения личного духовного опыта, поскольку он мог не совпадать с заданной церковно- государственным официозом или "придворными мистиками" схемой. Тем не менее это было совершенно необходимо творческой личности, которая почти интуитивно находила поле иных сюжетно-тематических коллизий, позволявших говорить о своих религиозных убеждениях, вечности, тайнах будущего, наконец, о современности и раскрытии в ней библейского пророческого слова.

Духовный опыт человека обладает абсолютной ценностью; на любом этапе роста он достоин своей высшей награды - Божьего суда. Нечто очень важное из области своего личного духовного опыта Пушкин сумел раскрыть в цикле "Подражания Корану" (1824 - 1825), написанном в Михайловском. Его создание лишь отчасти было связано со стремлением постижения идейно-художественного мира Корана, выдающегося литературного памятника Средневековья. Автобиографический подтекст цикла подробно освещен в исследовательской литературе: это и мотив гонения, опирающийся на жизнеописание Магомета, и тягота духовного поиска, и зреющее в поэте пророческое самосознание.(29) К Корану внимание Пушкина было обращено благодаря возможности развить на основе источника именно эти темы, близкие ему в Михайловский период.

Другая собственно пушкинская, глубоко лирическая стихия цикла отразилась в его напряженном религиозно-медитативном звучании. В значительной степени она была детерминирована источником. Аллах как центральный образ цикла характеризуется и благоволением к брачным утехам Магомета (подражание II), и суровостью обещанных кар, грядущих на нечестивцев (подражание III), и свирепыми призывами к брани с неверными (подражание VI). Все это узнаваемые черты сугубо "коранических" прочтений, связанных с проникновением в сердцевину "магометанства". Сквозь эту "подражательную" оболочку явственно просвечивает горячее желание поэта сказать свое собственное слово о Боге. Мысль о Нем увлекает автора:


--------------------------------------------------------------------------------

27 Полевой Н.А. О духовной поэзии // Библиотека для чтения. 1838. Т. XXVI. Кн. 1. С.100.

28 См. о ней: Котович А. Духовная цензура в России (1799 - 1855). СПб., 1909.

29 См. об этом: Фомичев С. А. "Подражания Корану": Генезис, архитектоника и композиция цикла // Временник Пушкинской комиссии. 1978. Л., 1981. С. 22 - 45; Краснов Г. В. "Святая заповедь Корана..." (К истолкованию "Подражаний Корану") // Пушкин и мир Востока. М., 1999. С. 170 - 177.

стр. 13


--------------------------------------------------------------------------------

здесь "смелая поэзия", она зажигает сердце грандиозностью дискурсивного усилия. Ориентальная стилистика позволяет Пушкину развить свою "богословскую" мысль без оглядки на "букву закона". В "Подражаниях Корану" Пушкин настойчиво и смело выговаривает то, что обнаруживает и его интуитивные предчувствия, и устремленность к выражению своих представлений о Боге. Отсюда особая лирическая убедительность подражания IX, которое, как известно, выросло из нескольких слов главы Корана "Крава" и по сути своей является самостоятельным в сюжетном отношении стихотворением. "И путник усталый на Бога роптал" - начало подражания IX; его конец передает оптимистическую доминанту духовного искания, которое может быть вполне плодотворным лишь при наличии надежды: "И с Богом он дале пускается в путь" (II, 356, 357). Герой этого стихотворения дважды оказывается на пике отчаяния - в результате блужданий по пустыне и, вторично, после известия о том, что его сон у колодца продолжался многие годы. В обоих случаях героя спасает чудо: "кладязь" с водой, таинственным образом утоляющей его временную жажду, и, в конце стихотворения, возвращение "минувшего", данное "по воле Владыки неба и земли" в ответ на рыдания проснувшегося старика. Сюжетная коллизия стихотворения - типично пушкинская, связанная с характерным для поэта пониманием трагической бесплодности земного странствия, которое может получить свое смысловое наполнение лишь в результате соприкосновения с миром небесным. Эта коллизия отразилась в стихотворениях Пушкина "Пророк" (1826), "В степи мирской, печальной и безбрежной..." (1827), "Странник" (1835)и др.

"Подражания Корану" - свидетельство напряженной духовной жизни поэта, явным образом не удовлетворившегося учением "афеизма". Однако одно дело жизнь духовная, связанная со стремлением человека удостовериться в бытии Бога и наполнить свое знание о Нем, а другое - церковно- обрядовая. В реальной действительности они зачастую не совпадают. Это хорошо видно на примере михайловской жизни Пушкина. Внешне он занимает очень активную в отношении православной церкви позицию. В Святогорском монастыре, по донесению А. К. Бошняка, поэт бывает каждое воскресенье.(30) Он живо общается со священниками - с о. Ионой и о. Илларионом Раевским (по прозвищу Шкода), читает Библию. А. Д. Скоропост, воронический псаломщик, сообщал в 1891 году, что к Пушкину "приходили монахи из монастыря Святогорского" (т. е. получается, что у него бывал не только о. Иона).(31) Похоже, что Пушкин поставил перед собой цель - исправить в глазах окружающих и, прежде всего, священнослужителей свою репутацию как человека нерелигиозного. Судя по донесению Бошняка, ему это вполне удалось. Однако было бы наивностью полагать, что это в полной мере и адекватно отражает какое-то благотворное изменение в отношении Пушкина к церкви. Этого в Михайловском не произошло. Пушкин не писал в ссылке сочинений, сходных по тематике с "каменноостровским циклом" 1836 года.(32) Напротив, недовольство духовной опекой, необходимость увязывать с ней свою


--------------------------------------------------------------------------------

30 Модзалевский Б. Л. Пушкин под тайным надзором. 3-е изд. Л., 1925. С. 28.

31 А. С. Пушкин в сельце Михайловском // Русский архив. 1892. ? 1. С. 96 (сообщение было записано послушником монастыря Владимировым).

32 В качестве исключения можно было бы указать на стихотворение "Пророк" (1826), однако, по нашему мнению, оно в первую очередь было откликом на трагедию декабризма и лишь затем проявлением религиозно- философских устремлений поэта. См. об этом: Березкина С.В. "Пророк" Пушкина: современные проблемы изучения // Русская литература. 1999. ? 2. С. 27 - 42.

стр. 14


--------------------------------------------------------------------------------

жизнь породили в душе поэта глубоко скрытый протест. Можно отметить такую особенность творческой работы Пушкина в Михайловском. Если ранее его выпады антирелигиозного характера вызывались недоумениями догматического характера ("Гавриилиада", "В. Л. Пушкину"), то в 1824 - 1825 годах это связывалось в первую очередь с монастырским бытом, которому Пушкин, вынужденный узнать его поближе, вовсе не сочувствовал.

13 ноября 1824 года датируется любопытный набросок Пушкина,(33) до настоящего времени должным образом не прокомментированный:

С перегородкою коморки, Довольно чистенькие норки, В углу на полке образа, Под ними верб[ная] лоза [С иссохшей просвирой и свечкой], < > [Горшок с на окне], Две канареички над печкой -

(II, 473)

В первоначальных набросках стихотворения, отделенных от основного текста линией, говорилось не о "довольно чистеньких норках", а, напротив, всячески подчеркивалась запущенность описываемого помещения:

"Окно заткнутое подушкой", "И запылен<ное> oкно <>", "Стекло разбитое", "На пыльной полке образа" (II, 994). Чистота или беспорядок - это детали, не столь значимые для поэта; их можно было и заменить. Важно другое: в обоих вариантах замысла Пушкин настойчиво выводит одни и те же характерные особенности интерьера - это образа, верба (ее принято хранить от одного вербного воскресенья до другого, т. е. целый год), просфора (в православном быту ее место именно рядом с иконами), свечка (не четверговая ли? т. е. огарок свечки, оставшийся после слушания "двенадцати евангелий" в Великий четверг; ее хранили весь год под образами и зажигали в экстренных случаях, например когда человек был при смерти).

Стихотворение оставляет впечатление зарисовки, сделанной с натуры. Что же это за помещение? Ответ может показаться неожиданным только на первый взгляд: это монашеская келья. Стихотворение Пушкина было напечатано в начале XX века, а между тем оно имеет поразительное сходство с описанием кельи, данной Л. Н. Толстым в повести "Юность" (1857): "Комнатка <...> была очень невелика и чрезвычайно опрятно убрана. Всю мебель составляли столик, покрытый клеенкой, стоявший между двумя маленькими створчатыми окнами, на которых стояли два горшка герани, стоечка с образами и лампадка, висевшая перед ними, одно кресло и два стула. В углу висели стенные часы с разрисованным цветочками циферблатом и подтянутыми на цепочках медными гирями: на перегородке, соединявшейся с потолком деревянными, выкрашенными известкой палочками (за которой, верно, стояла кровать), висело на гвоздиках две рясы".(34) У Пушкина и Толстого совпадают многие детали описания - вплоть до перегородки и горшков с цветами на окне.


--------------------------------------------------------------------------------

33 Датировка предложена Н. В. Измайловым на основании пометы в автографе ПД 60 стихотворения "Ночной зефир..." (см. об этом ниже) в: II, 1093.

34 Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. М.; Л., 1930. Т. 2. С. 94.

стр. 15


--------------------------------------------------------------------------------

Вероятнее всего, в первоначальных набросках стихотворения Пушкина отразились реальные впечатления от увиденной им в Святогорском монастыре кельи, запущенной и неопрятной. Потом Пушкин решил изменить свой замысел, несколько приблизив его к цензурным условиям своего времени.(35) Однако и описывая "довольно чистенькие норки", автор не сумел спрятать своего отношения к ним. Мир стихотворения "С перегородкою коморки..." совершенно чужд поэту. Какое-то недоумение сквозит в каждой его строке. Поэт как бы спрашивает самого себя: зачем живут в этом скучном пространстве люди? Он не понимает сути мужского монастырского бытия. В этом настроении, кстати, - отличие описания монашеской кельи у Пушкина от данного Толстым. Николай Иртеньев, герой "Юности", с "невыразимо приятной задумчивостью" обозревает жилище своего духовника: все предметы в нем "говорили мне внятно про какую-то новую, доселе бывшую мне неизвестной, жизнь, про жизнь уединения, молитвы, тихого, спокойного счастия...".(36) Подобного сочувствия у автора стихотворения "С перегородкою коморки..." нет. Это и понятно, поскольку Иртеньев ехал ранним утром в монастырь по своему почину (он вспомнил грех, забытый им вечером на исповеди), для Пушкина же в 1824 году Святые Горы связывались с угрожающими обстоятельствами учрежденного над ним духовного надзора.

10 - 12 ноября уехала из Михайловского в Петербург О. С. Пушкина. Вероятно, поэт проводил сестру до Святых Гор, где она отслужила, по обычаю того времени, молебен на дорогу. Были в монастыре, возможно, видели отца-настоятеля, посетили какие-то помещения... Под впечатлением этой поездки, полагаем, и родился замысел стихотворения "С перегородкою коморки...". Пушкин оставил его, поскольку мир монастыря был для него нестерпимо скучен. Он обратился к изображению иной картины, сладостно влекущей его романтическое воображение: Пушкин начал работу над стихотворением "Ночной зефир...". Чтобы понять полет фантазии поэта, нужно представить себе подлинную картину его Михайловской жизни 1824 года: холод, зимний мрак, неволя ссылки, домашние неприятности, скучные монахи в своих пыльных кельях, и вдруг - "гитары звон", мантилья, "чугунные перилы", "ножка дивная", Гвадалквивир...

Черновики стихотворения "Ночной зефир..." находятся на двух маленьких листочках ПД 60 и 61, первоначально представлявших собой одно целое с автографом "С перегородкою коморки..." ПД 62 (тоже отдельный листок, но большего размера). Эти автографы были разрознены, по-видимому, уже после смерти поэта (нередкий случай в истории его рукописей). Предложенный здесь порядок заполнения не дошедшего до нас большого листа с записями Пушкина является гипотетическим, поскольку мы не располагаем всеми его фрагментами (края трех листков не совпадают при совмещении, хотя их былая целостность сомнения не вызывает). Палеографические особенности автографов ПД 60, 61 и 62 (чернила, почерк, характер исправлений) идентичны.(37)


--------------------------------------------------------------------------------

35 Автор "Замечаний на Комедию о царе Борисе и Гришке Отрепьеве" (см. об этом документе далее) писал: "Во время мистицизма и влияния духовенства на литературу (т. е. в 1818 - 1824 годах. - С. Б.) даже имена монахов и священников запрещалось строго упоминать" (цит. по: Пушкин А. С. Борис Годунов. Трагедия / Предисл., подг. текста и статья С. А. Фомичева. Комм. Л. М. Лотман. СПб., 1996. С. 489).

36 Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. Т. 2. С. 94.

37 Об автографах ПД 60, 61 и 62 см.: Рукописи Пушкина, хранящиеся в Пушкинском Доме: Научное описание / Сост. Л. Б. Модзалевский и Б. В. Томашевский. М.; Л., 1937. С. 26. См. также: Модзалевский Б. Л. Новинки пушкинского текста по рукописям Пушкинского Дома // Сборник Пушкинского Дома на 1923 год. Пгр., 1922. С. 6 - 8.

стр. 16


--------------------------------------------------------------------------------

Настроения, определившие звучание оставленного стихотворения "С перегородкою коморки...", не исчезли бесследно из памяти Пушкина. Они нашли свое отражение в трагедии "Борис Годунов", начатой спустя несколько недель, в декабре 1824 года. В сцене у фонтана Отрепьев говорит о себе Марине Мнишек:

<...> я бедный черноризец; Монашеской неволею скучая, Под клобуком, свой замысел отважный Обдумал я, готовил миру чудо.

(VII, 61)

Более обстоятельно мотив "монашеской неволи" развит в сцене "Ограда монастырская", оставшейся вне окончательной редакции трагедии. Сцена открывается речью Отрепьева:

Что за скука, что за горе наше бедное житье! День приходит, день проходит - видно, слышно все одно: Только видишь черны рясы, только слышишь колокол. Днем, зевая, бродишь, бродишь; делать нечего - соснешь. Ночью долгою до света все не спится чернецу. Сном забудешься, так душу грезы черные мутят; Рад, что в колокол ударят, что разбудят костылем. Нет, не вытерплю! нет мочи. Чрез ограду да бегом. Мир велик; мне путь дорога на четыре стороны.

(VII, 263)

Старый чернец, подавший совет Отрепьеву стать самозванцем, сочувственно отзывается на это: "Вы разгульные, лихие, молодые чернецы" (Там же). Обе песни "бродяг-чернецов" в сцене "Корчма на литовской границе" посвящены теме "монашеской неволи". В "Собрании разных песен" М. Чулкова (первое издание - 1770 - 1774 годов) одна из них заканчивалась словами (напомним, что в трагедии Пушкина тексты песен не приводятся, там указаны только первые их строчки):

Ты сгори моя скучная келья, Пропади ты мое черное платье, Уж как полно мне добру молодцу спасаться, Не пора ли мне добру молодцу жениться, Что на душеньке на красной на девице...(38)

На воспроизведение в трагедии образов монахов было особо указано в анонимных "Замечаниях на Комедию о царе Борисе и Гришке Отрепьеве", наиболее вероятным автором которых считается Ф. В. Булгарин (этот отзыв был написан по просьбе Бенкендорфа и хранился в бумагах III Отделения): "<...> монахи слишком представлены в развратном виде". Автором "Замечаний" это связывалось с воздействием на Пушкина народных песен о монахах и "Истории Государства Российского" Н. М. Карамзина. "<...> У Карамзина, - пишет он, - все это описано вдесятеро сильнее - и он говорит даже, что в то время Россия была наполнена беглыми монахами, которые, скитаясь по обителям, делали большие соблазны и даже злодеяния".(39)


--------------------------------------------------------------------------------

38 Цит. по: Пушкин А. С. Борис Годунов. С. 301. См. также с. 299 - 301 (комментарий Л. М. Лотман).

39 Цит. по: Там же. С. 489.

стр. 17


--------------------------------------------------------------------------------

Изображение у Пушкина беглых монахов было в первую очередь обусловлено правдой эпохи рубежа XVI - XVII веков. Читая "Историю" Карамзина, Пушкин не мог не почувствовать, что трагическая интрига Смутного времени как бы зародилась и созрела в "ограде монастырской" (современная наука дополнила эти представления, указав на возможность влияния на Отрепьева со стороны знатных родов Романовых и князей Черкасских). По Карамзину получалось, что именно в "ограде монастырской" вырос и напитался знаниями Гришка Отрепьев, а "злой инок" (подлинный персонаж "Истории") нашептал ему свой страшный умысел, оттуда бежали во главе с самозванцем трое "духовных лиц", которые затем были принимаемы всеми монастырями как странствующие иноки. Вместе с тем некоторое сочувствие Пушкина к Самозванцу как герою произведения (а ему поэт передал такую свою заветную мысль, как "Я верую в пророчества пиитов") было связано с личными впечатлениями, полученными в Святогорском монастыре. Видимо, в 1824 году он произвел на автора "Годунова" неблагоприятное впечатление. Пушкин по- человечески, сочувственно понял, что под воздействием монашеской жизни, ставшей следствием ошибки или прямого насилия над человеком, в мужском сердце могут зародиться невероятные страсти и умыслы, поэтому его Лжедимитрий - это прежде всего деятельный авантюрист романтического плана, стремящийся вырваться из "неволи" монастыря.

В образной системе "Бориса Годунова", связанной с "оградой монастырской", своего рода исключением является летописец Пимен. Его жизнь в тесной келье наполнена смыслом и светом. Суждения старца отличает ясность нравственных критериев. Почему же его не тяготит "монашеская неволя"? Как например злого чернеца из сцены "Ограда монастырская"? Он, сожалея об утраченной молодости, говорит Отрепьеву: "Если б я был так же молод, как и ты, / Если б ус не пробивала уж лихая седина..." (VII, 264). Ответ Пушкина прост: творчество способно скрасить самое тяжелое с внешней стороны бытие человека. Пимен - творец, он увлечен своим "художеством", и поэтому ему не тесно в монашеской келье. Но есть и еще одно определяющее этот образ обстоятельство: летописец стар. "Блажен, кто смолоду был молод...". Пушкин придерживался характерных для античности взглядов на возраст человека, гармоничное развитие которого требует сообразных "летам" увлечений и занятий. Старости, умудренной опытом, глубокомысленной и творчески активной, монашеская одежда, как говорится, "пристала". Не то с цветущим мужским возрастом. Именно об этом говорит Пимену в келье Чудова монастыря Григорий:

Как весело провел свою ты младость! <...> Зачем и мне не тешиться в боях, Не пировать за царскою трапезой? Успел бы я, как ты, на старость лет От суеты, от мира отложиться, Произнести монашества обет И в тихую обитель затвориться.

(VII, 19)

В этих словах сквозит личная убежденность автора, который смысла иноческой жизни не понимает и мужчине, добровольно принявшему на себя монашеский обет, не сочувствует.

стр. 18


--------------------------------------------------------------------------------

Так было в 1824 - 1825 годах. Впоследствии вопрос о смысле иночества (зачем люди обрекают себя на эту сложную и по-своему мучительную жизнь?) вновь встал перед поэтом. Пушкин ответил на него в стихотворении 1829 года "Монастырь на Казбеке":

Далекий, вожделенный брег! Туда б, сказав прости ущелью, Подняться к вольной вышине! Туда б, в заоблачную келью, В соседство Бога скрыться мне!..

(III, 200)

Возможность уйти от земной суеты и целиком отдаться полету возвышенной, свободной мысли влечет к себе тридцатилетнего поэта. Следует, однако, отметить, что в стихотворении дано как бы "теоретическое" решение проблемы иночества. В "Монастыре на Казбеке" поэт видит себя в полном одиночестве: только "соседство Бога", больше никого - ни "духоносных старцев", ни монашеской братии. Его представление об идеальном иночестве связано с Казбеком как некоей далекой от жизни абстракцией, если же речь вести об иных горах, родных, псковских, пусть даже и нареченных Святыми, то здесь у Пушкина трудно обнаружить какой-либо энтузиазм.(40)

Во второй половине 1825 года Пушкин пишет наброски перевода стихотворной сказки Вольтера "Что нравится женщинам" (1763); они известны под заголовком "(Из Вольтера)" ("Короче дни, а ночи доле..."). Это занимательная сказка о приключениях молодого и пригожего собой путешественника. Четыре маленьких отрывка Пушкина воспроизводят отдельные моменты произведения Вольтера. В пушкинском тексте интересен набросок стиха "В то время деньги .............. (II, 445). Он связан со следующим утверждением автора "Что нравится женщинам": во времена, когда жил Роберт, герой сказки (это VII век, эпоха короля франков Дагоберта), деньги доставались только служителям церкви.(41) Примечательно, что в небольшом тексте наброска Пушкина (менее двадцати стихов) отмечена именно эта мелкая деталь источника. В такого рода заметках, отражающих какие-то личные наблюдения над жизнью духовенства, таилось зерно замысла будущей сказки Пушкина "О попе и о работнике его Балде" (1830).

1825 год был отмечен взлетом интереса Пушкина к творчеству Вольтера. С ним связан и отрывок "Начало первой песни Девственницы".(42) Первоначально заголовок пушкинского автографа имел другой вид: "I песнь Девственницы" (II, 980). Если Пушкин и хотел перевести какую-то большую часть антиклерикальной поэмы Вольтера "Орлеанская девственница" (не меньше первой песни), то следует отметить, что надежд на публикацию перевода он питать не мог. Его работа лишь пополнила бы арсенал сочинений, "презревших печать". В таком случае надо обратить внимание на то упорство, с которым Пушкин пытался удержаться на стезе, проложенной им при создании "Гавриилиады". Ведь и у этой


--------------------------------------------------------------------------------

40 Икая точка зрения на проблему "Пушкин и иночество" выражена в статье В. А. Котельникова "О религиозно-нравственном отношении к слову у русских поэтов" (Пушкинская эпоха и христианская культура. СПб., 1994. Вып. 5. С. 20 - 24).

41 О сказке Вольтера и работе над ней Пушкина см.: Алексеев М. П. Пушкин. Сравнительно-исторические исследования. Л., 1972. С. 387 - 392 (статья "Пушкин и Чосер").

42 О датировке отрывка см.: Фомичев С. А. Рабочая тетрадь Пушкина ПД N 835 (Из текстологических наблюдений) // Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1983. Т. XI. С. 62.

стр. 19


--------------------------------------------------------------------------------

поэмы, и у отрывка "Начало первой песни Девственницы" сходная тематика:

Я не рожден святыню славословить, Мой слабый глас не взыдет до небес.

(II, 451)

Святыня, о которой здесь говорится, - это девственность. Таким образом, оба эти произведения Пушкина объединены общими кощунственными мотивами.

Подведем итоги нашим рассуждениям о причинах и следствиях духовного надзора над Пушкиным в 1824 - 1826 годах. Поэт был по-настоящему испуган появлением в его жизни попечительного о. Ионы. Это привело к новому возмущению тех протестующих против официальной церкви настроений и мыслей, которые таились в его душевной глубине. Впоследствии эта буря улеглась и - как это ни странно - не без влияния о. Ионы. Поэт увидел, что его опасения были напрасны. Настоятель Святогорского монастыря оказался безобидным, добродушным стариком, да к тому же еще со склонностью к чарочке. Он говорил яркой народной речью, и его поговорки Пушкин не раз припоминал в ходе своей творческой работы (в "Годунове": "<...> выпьем, поворотим, и в донушко поколотим"). Определенный интерес для поэта составляла и библиотека монастыря, возглавлявшегося о. Ионой. Какой-то особой домашней теплотой дышит сообщение Бошняка в донесении 1826 года об отношениях поэта со святогорским настоятелем: "Пушкин иногда приходит в гости к игумену Ионе, пьет с ним наливку и занимается разговорами".(43) А вот что в 1891 году вспоминал об этом крестьянин по имени Афанасий: к Пушкину "приезжал из Святогорского монастыря монах, беседовал с ним или ходил с ним вдвоем по лесу".(44) Поэт знал, что его участь во многом зависит от того отзыва о нем, который в определенных условиях даст именно игумен Иона. Так и случилось в июле 1826 года, когда в Святые Горы пожаловал со шпионскими целями Бошняк. О. Иона дал ему о Пушкине самый благоприятный отзыв: "Он ни во что не мешается и живет, как красная девка".(45) И это сыграло свою роль в освобождении Пушкина из ссылки. В том, какой оборот для Пушкина принял духовный надзор игумена, была большая заслуга просвещенного и образованного человека - архиепископа Евгения (Казанцева). Видимо, задание, данное им святогорскому настоятелю, не предполагало особой строгости и служебного рвения.


--------------------------------------------------------------------------------

43 Модзалевский Б. Л. Пушкин под тайным надзором. С. 28.

44 Русский архив. 1892. ? 1. С. 97.

45 Модзалевский Б. Л. Пушкин под тайным надзором. С. 28.

стр. 20

Новые статьи на library.by:
ПЕДАГОГИКА ШКОЛЬНАЯ:
Комментируем публикацию: ПУШКИН В МИХАЙЛОВСКОМ. О ДУХОВНОМ НАДЗОРЕ НАД ПОЭТОМ (1824 - 1826)

© С. В. БЕРЕЗКИНА () Источник: http://portalus.ru

Искать похожие?

LIBRARY.BY+ЛибмонстрЯндексGoogle
подняться наверх ↑

ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!

подняться наверх ↑

ОБРАТНО В РУБРИКУ?

ПЕДАГОГИКА ШКОЛЬНАЯ НА LIBRARY.BY

Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.