ПЕДАГОГИКА ШКОЛЬНАЯ (последнее)
Макаренко и власть
Актуальные публикации по вопросам школьной педагогики.
Первые биографы А. С. Макаренко активно копались в его прошлом, пытаясь найти доказательства, что он еще в юности симпатизировал большевикам. Так, Е. З. Балабанович с удовольствием цитирует воспоминания начальника Макаренко по Крюковскому и Долинскому железнодорожным училищам М. Г. Компанцева. Собственно говоря, речь идет о неопубликованном дополнении к его воспоминаниям, которые вышли в свет в 1944 г. [1, с. 4 - 6]. Пять лет спустя Компанцев в своей рукописи "Еще о А. С. Макаренко" вспоминает о том сенсационном факте, что он и Антон Семенович в 1905 г., накануне революции, "выписали себе... большевистскую легальную газету "Новая жизнь" и были ее внимательными читателями" [2]. Однако этот печатный орган выходил в свет лишь в течение пяти недель - до запрета цензурой.
Новый взгляд на политические убеждения молодого педагога помог сформировать его младший брат Виталий. Сотрудники марбургской лаборатории "Макаренко-реферат" в 1970 г. разыскали его в одном из домов для престарелых во Франции и убедили написать воспоминания о детстве и юности, проведенных вместе с братом. В первые годы перестройки эти материалы были опубликованы в журнале "Советская педагогика" [3].
Во время нашей последней встречи в 1983 г., за несколько недель до смерти, Виталий Семенович сообщил мне, что в 1906 - 1907 гг. Антон Семенович примерно в течение года был кандидатом в члены партии социалистов- революционеров (эсеров) - факт, который он скрыл от семьи и о котором сообщил брату лишь в 1913 г. Но Виталий уже знал о принадлежности брата к эсерам: он был свидетелем обыска, проводимого тремя жандармами в комнате Антона, в ходе которого ему предусмотрительно удалось спрятать экземпляр партийной программы, вложенный братом в одну из его книг, где значилось: "Для кандидата партии Антона Семеновича Макаренко" [4, с. 177]. Из этого можно заключить, что молодой педагог по своим убеждениям действительно был социалистом, однако не большевистского толка.
То обстоятельство, что Виталий Семенович на протяжении всех тех лет, что мы были знакомы и вместе работали, умалчивал о принадлежности брата к партии социалистов-революционеров и рассказал об этом лишь во время нашей последней встречи, можно объяснить тем, что это, очевидно, противоречило политическим взглядам "белого" эмигранта. Так же можно истолковать и замалчивание чтения братом эсеровской пропагандистской лите-
стр. 66
--------------------------------------------------------------------------------
ратуры в найденной после его смерти черновой редакции воспоминаний. Здесь яркий эпизод с соучеником Цаловом - "единственным, настоящим другом (из мужчин)" молодого Антона, который в 1903 - 1904 гг. снабжал его этой подпольной литературой [4, с. 19 - 20], - упоминается в контексте, лишенном всякого политического содержания [там же, с. 178].
Известное высказывание Макаренко в статье "Максим Горький в моей жизни" (1936 г.): "...после Октября передо мной открылись невиданные перспективы..." - ленинградский литературовед Н. А. Морозова интерпретировала таким образом, что педагог в 1917 г. "восторженно встречает Великую Октябрьскую социалистическую революцию" [5, с. 81]. Данное тенденциозное высказывание позднее использовалось целым поколением советских макаренковедов, которые привнесли сюда и немало своих "научных" размышлений о большевизме Макаренко. Морозова и ее последователи в России, будучи не в курсе исторической ситуации на Украине и особенно в Полтаве, не обратили внимания на то, что Советская власть там окончательно установилась не в результате Октябрьского переворота (в ноябре 1917 г.), а лишь в декабре 1919 г.
В сентябре 1919 г. (при деникинцах) Макаренко после многолетней работы в железнодорожных училищах перешел в систему наробраза и руководил одной из начальных школ губернского города. На этом посту он, как ответственный педагог, остался до конца учебного года, т.е. и при большевиках. В ноябре 1919 г., за три недели до "освобождения" города частями Красной армии, состоялась последняя встреча братьев Макаренко. Виталий Семенович - он носил форму офицера Добровольческой армии - собирался эвакуироваться в Крым. Для Антона Семеновича, который прекрасно понимал происходящие вокруг события, также было ясно, что грядут кардинальные перемены как в общественно-политическом устройстве, так и в его собственной жизни.
Осознав, что новая власть действительно открыла перед ним "невиданные перспективы" для реализации его организационных талантов, а также возможность участия в структурах этой власти, руководитель начальной школы довольно быстро перешел на сторону правящих большевиков. По сообщению газеты "Радяньска влада" - органа Полтавского губернского Военно- революционного комитета и Полтавского губернского комитета Коммунистической партии (большевиков) Украины, "Макаренко (беспартийный)" 7 марта 1920 г. был избран членом первого состава Городского совета солдатских и рабочих депутатов [6]. О таком участии педагога в системе новой власти до сих пор вообще ничего не было известно. Как кандидат "Союза учителей", Макаренко получил мандат одного из четырех его представителей. По количеству голосов он занял среди "просвещенцев" третье место (после меньшевика и еще одного "беспартийного"). Архивные материалы о деятельности первого состава Полтавского горсовета еще не удалось найти, но среди документов о перевыборах совета в конце ноября - середине декабря 1920 г. я обнаружил список с фамилиями 863 кандидатов, в который внесен и Макаренко (без имени и отчества) с такими данными: "беспарт., "Союз Наркульт", Освита" (т.е. секция "Просвещение"), но с его характерной подписью [7, л. 39 об.]. 21 декабря 1920 г. местная газета "Бiльшовик" сообщила, что всего 815 делегатов (среди них 274 беспартийных) были избраны в горсовет [8]. Захватывающий сюжет: 4 декабря, т.е. сразу же после окончания предвыборной кампании, заведующий Полтавской колонией для несовершеннолетних правонарушителей отбирает пятерых первых воспитанников для своего учреждения. Так начинается новая жизнь Макаренко- воспитателя.
В личном архиве педагога-писателя находится "Мандат" на украинском языке от 15 апреля 1921 г., который подтверждает, что "тов. Макаренко в действительности является членом Совета Рабочих и Красноармейских Депутатов г. Полтавы, делегированным от "Союза Наркульт". Тов. Макаренко значится в секции Просвещения" [9, л. 2]. О данном документе впервые вспоминает Морозова, делая при этом ошибочный вывод о том, что в указанный день педагог "избирается членом Совета рабочих и красноармейских депутатов Полтавы" [5, с. 83].
стр. 67
--------------------------------------------------------------------------------
Впрочем, деятельность Макаренко в Полтавском горсовете была недолгой. По списку из 161 "лица, утвержденных членами Горсовета", в числе избранных 9 представителей "Союза Наркульт" (8 коммунистов и 1 беспартийного) его фамилия не значится [10]. Результаты перевыборов отражают "большевизацию" этого органа власти: часть беспартийных просвещенцев уменьшилась с 75 (весной 1920 г.) до 11%, в то время как доля коммунистов увеличилась с 0 до 89%.
Сам Макаренко в анкетах всего лишь один раз (а именно в связи с началом его работы в отделе трудколоний НКВД УССР в 1935 г.) упоминает о членстве в Полтавском горсовете, однако датирует его 1923 г. [11, л. 5]. Возникает вопрос: почему он умалчивает о своей деятельности в данном, тогда еще многопартийном, органе с момента его основания до ноября 1921 г.? По всей вероятности, это связано с тем, что Полтава считалась тогда зоной влияния меньшевиков, убеждения которых для Макаренко были ближе, нежели взгляды большевиков. Эсеров в Советской России уже в 1918 г. отстранили от власти, а лидеры меньшевиков еще весной 1921 г. принуждались к эмиграции. Для Макаренко это могло быть сигналом, чтобы сознательно умолчать не только о принадлежности к партии эсеров во время первой революции, но и о деятельности в качестве "местного политика" на начальном этапе Советской власти. Уже один факт эмиграции брата-"белогвардейца" являлся достаточно отягчающим для его биографии.
Позволю себе сделать критическое замечание в адрес моих коллег: поскольку педагог-писатель никогда не упоминал о своем участии в становлении органов новой власти, этот факт не привлекал внимания советских и постсоветских макаренковедов, которые ориентировались лишь на то, что классик сам декларировал в различных автобиографических документах.
24 августа 1922 г. в заявлении на учебу в Центральный институт организаторов народного просвещения им. Е. А. Литкенса в Москве Макаренко характеризует свои познания "в области политической экономии и истории социализма". В связи с этим он отмечает (так как в советском макаренковедении данное высказывание полностью ни разу не публиковалось, я цитирую его дословно): "По политическим убеждениям - беспартийный. Считаю социализм возможным в самых прекрасных формах человеческого общежития, но полагаю, что, пока под социологию не подведен крепкий фундамент научной психологии, в особенности психологии коллективной, научная разработка социалистических форм невозможна, а без научного обоснования невозможен совершенный социализм" [12, с. 228 - 229]. Без сомнения, речь здесь идет отнюдь не о большевистском направлении социализма, строительство которого тогда уже началось.
Впоследствии Макаренко концентрирует свое внимание на воспитательной работе в колонии им. М. Горького, которую - в течение первых пяти лет - можно считать беспартийной "педагогической провинцией" (И. В. Гете) или "своеобразным островком беспартийности" (В. В. Кумарин) [13]. Так, центральный печатный орган КП(б)У - газета "Коммунист" - в сентябре 1925 г., т.е. сразу же после "политической инструментализации" полтавского учреждения, писал: "Одним из недостатков колонии было отсутствие в составе администрации и преподавательского персонала - коммунистов и комсомольцев" [14]. Позднее, уже в Куряже, "завкол" принял на работу одного бывшего кандидата ВКП(б), но тот после короткого стажа "механически выбыл" из партии еще в 1921 г. Имя этого человека хорошо известно - Виктор Николаевич Терский. Свидетельство о его "партийности", которую он сам скрыл от макаренковского "братства", мне удалось обнаружить в рамках систематического просмотра только что "открытых" секретных фондов архива харьковской коммуны, а именно в "Списке бывших членов ВКП(б), работавших в ТК НКВД имени Дзержинского" (прибл. 1936 г.) [15, л. 3].
Впрочем, сдержанное отношение Макаренко к компартии можно считать более чем характерным для большинства советских учителей и воспитателей примерно до конца 20-х гг. Так, в 1927 г. доля коммунистов (кандидатов и членов партии) среди просвещенцев во всесоюзном масштабе составляла лишь 5,3%, а комсомольцев -
стр. 68
--------------------------------------------------------------------------------
7,9%. Но на Украине эти показатели были еще более низкими: 1,5% членов КП(б)У, 1,8% кандидатов в члены партии и 4,1% комсомольцев [16, с. XXVII].
В контексте идеологической ориентации колонии им. М. Горького необходимо подчеркнуть принципиальное нежелание Макаренко создавать в своем учреждении какие-либо политические организации, будь то комсомольская ячейка или пионерский отряд. Данное условие он официально обосновывал стремлением сохранить целостность коллектива воспитанников. Так, в одной из анкет в начале 1923 г. он пишет: "Колония живет настолько тесной общиной, что в организации специальных общественных форм надобности не встречается" [17, лл. 102 - 103]. А в сообщении о колонии, написанном Маро (М. И. Левитиной) летом 1924 г., говорится: "Пед. коллектив (т.е. Макаренко. - Г. Х.) считает невозможным ввести особую ячейку в колонию, чтобы не дробить ребят; но неформально все ребята считают себя комсомольцами" [18, с. 75 - 76]. Тем не менее выдержать напор всесильных политических органов "завколу", как известно, не удалось. Год спустя ЦК комсомола Украины, по требованию Наркомпроса, направил в колонию комсомольца Л. Т. Коваля в качестве политрука, т.е. заместителя, а также наблюдателя чересчур самовольного заведующего. Через три года то же самое случилось и в коммуне им. Ф. Э. Дзержинского, куда ГПУ УССР послало чекиста Р. О. Барбарова политруководителем, что заставило "завкома" Макаренко ехать в Москву в поисках нового места работы.
При всем своем "антипартийном поведении" педагог тем не менее хорошо осознавал необходимость компромиссов, и не только в отношении вопроса "комсомолизации" колонии. Так, когда ему стало известно о показательном заочном суде в Харькове в феврале 1923 г. над эмигрантом Горьким, которого советская и иностранная пресса обвинила в антисемитизме [19, с. 58, 360], Макаренко летом того же года временно воздержался называть свою колонию именем М. Горького. Другой такой случай произошел в августе 1922 г. в связи с вышеупомянутым заявлением на учебу в институт им. М. Е. Литкенса. Здесь Макаренко умалчивает о том, что возглавляемая им "колония для малолетних (несовершеннолетних) правонарушителей" в тот момент уже носила имя писателя [20, с. 8]. Последний выступал в то время как ярый противник политики большевиков, и об этом неоднократно сообщала советская пресса. Так, 1 августа 1922 г. газеты опубликовали протест "старых питерских печатников..., в том числе некоторых наборщиков, которые набирали труды Максима Горького до и после революции", против писателя, выступавшего в иностранной прессе очень критически в связи с "делом" эсеров в Москве. Данную публикацию на первой странице его любимой полтавской газеты "Голос труда" Макаренко не мог не заметить. В заключении призыва петроградских печатников говорится, что, если Горький не откажется от своих антисоветских выступлений, "то волей-неволей революционный рабочий класс России должен будет его причислить к той группе заграничных эмигрантов, которой пролетарская история наклеила ярлык в одном слове - "белая", и для которой границы нашей многострадальной, но начинающей процветать республики должны быть закрыты навсегда" [21]. Такой подход к "инакомыслящим" нам хорошо известен также и во все последующие десятилетия Советской власти...
Перевод колонии им. М. Горького на "государственное снабжение" осенью 1923 г. побудил Макаренко-"русского" переменить свою национальность на украинскую, что, без всякого сомнения, представлялось более адекватным для его нового положения - заведующего одной из двух трудколоний Наркомпроса УССР, т.е. учреждения республиканского значения. В результате этого педагог, родным языком которого был русский, с лета 1924 г. был вынужден вести делопроизводство своей колонии до ее переведения в Куряж исключительно на чуждом ему украинском языке.
Более тесные соприкосновения с советской действительностью вскоре оказались для Макаренко не лишенными проблем. С самого начала непросто обстояли дела с его большой любовью к красивой женщине, к тому же "партийной", - Галине
стр. 69
--------------------------------------------------------------------------------
Стахиевне Салько, которая уже в декабре 1917 г. (во время первого недолгосрочного правления Советской власти на Украине) присоединилась к КП(б)У.
Начало их отношений пришлось на период внутрипартийной борьбы вокруг будущего курса хозяйственной политики в СССР (осень 1927 г.). Как известно, после исключения Троцкого и Зиновьева из Политбюро и ЦК ВКП(б), Бухарин и Сталин остались ведущими фигурами в руководстве партии и всей страны. Неслучайно "завкол" Макаренко - совместно с секретарем фракции КП(б)У куряжской колонии Л. Т. Ковалем и другими представителями ее руководства - в феврале 1928 г. обратился к "товарищу Н. И. Бухарину", члену Всесоюзной комиссии по приему возвращающегося на родину "пролетарского писателя", с просьбой выделить колонии дополнительно минимум 30 тыс. рублей, мотивируя свое обращение следующим образом: "В нашей нищете принять Горького нам неловко..." [22, л. 11]. В подлиннике этого письма с необычным обращением "Дорогой и многоуважаемый Николай Иванович", который хранится в бывшем архиве Октябрьской революции и социалистического строительства УССР в Киеве, фамилия Бухарина стерта, но Л. Пеха, познакомившись с документом еще в 60-х гг., смог прочитать ее.
А 27 - 28 сентября 1928 г. Макаренко, работая над "Педагогической поэмой", в письме к любимой женщине, которая в то время проходила обследование в туберкулезной клинике, писал: "Совершенно уверен и в том, что верх будет на нашей стороне. Сейчас много читаю Бухарина и Сталина и прямо в восторг прихожу. Они тоже на нашей стороне" [23, с. 109]. Что читал Макаренко тогда, конкретно пока не известно. Но во время VI конгресса Коминтерна (17 июля - 1 сентября 1928 г.) Председатель исполкома Бухарин выступил шесть раз, и с его речами можно было ознакомиться на страницах редактированной им "Правды" и других партийных газет, в то время как публикаций Сталина в печати почти не было. Не удивляет тот факт, что в советском макаренковедении вышеприведенная фраза из письма Макаренко, которая якобы свидетельствует о его идейной близости к "верхушке", цитировалась лишь один раз (у Балабановича в 1951 г.) и без упоминания Бухарина: "Много читаю Сталина и прямо в восторг прихожу. Он тоже на нашей стороне" [24, с. 38, 56]. В апреле 1929 г. ЦК ВКП(б) снял Бухарина с должности редактора газеты "Правда" и с поста Председателя исполкома Коминтерна. Дальнейшее известно.
Через свою супругу педагог-писатель познакомился и с другими украинскими большевиками: они жили тогда, в конце 20-х - начале 30-х гг., в Харькове (в то время столице УССР) в одном общежитии. Наряду с "ответственным квартиросъемщиком", тогдашним наркомом Рабоче-крестьянской инспекции В. П. Затонским (земляком Г. С. Салько из Каменец-Подольского), членами "коммуны", по их собственному названию общежития, были партийные работники, госслужащие, юристы, инженеры. Макаренко бывал у них в гостях, и здесь, по свидетельству дочери [25, с. 239 - 240] и сына репрессированного Затонского [26], он впервые читал рукопись начального варианта "Педагогической поэмы".
Осень 1927 г. - это не только начало отношений Макаренко с будущей женой и ее друзьями, а также и знакомство с другим (кроме Затонского) выдающимся политическим деятелем - председателем ГПУ и наркомом внутренних дел УССР В. А. Балицким. По предложению сестры Натальи, председателя шефской комиссии Куряжской колонии, он пригласил Макаренко - "человека беспартийного и не состоящего сотрудником ГПУ" (как позже он себя характеризует [27, л. 17]) - на работу в коммуну им. Ф. Э. Дзержинского [28, с. 118]. Здесь педагог нашел, в отличие от наробразовских организаций, "учреждение замечательной четкости" - так он писал 28 февраля 1928 г. Горькому. И в 1936 г., после смерти своего "шефа, друга и учителя", Макаренко в статье "Максим Горький в моей жизни" даже утверждал, что чекисты "подобрали" его "беспризорную педагогику" и "не только не дали ей погибнуть, но дали высказаться до конца".
В общем, можно сказать, что наркому удавалось оберегать Макаренко от некоторых неприятностей. Однако Балицкий во
стр. 70
--------------------------------------------------------------------------------
время почти десятилетней деятельности педагога в органах ГПУ/НКВД УССР не всегда являлся опекуном его. Летом 1931 г. из-за конфликта с командующим Киевским военным округом И. Э. Якиром он был отозван в Москву на пост третьего зам. председателя ОГПУ. За время его отсутствия в коммуне им. Ф. Э. Дзержинского произошли большие перемены: тогда же это детское учреждение превратилось в крупный промышленный комплекс, для которого определяющими были прежде всего экономические показатели. Само собой разумеется, что данная трансформация происходила против воли Макаренко, который сначала заведовал всей коммуной, но в 1932 г. стал начальником педагогической части и одновременно "помощником" нередко менявшихся начальников коммуны из чекистских рядов.
В первой части "Педагогической поэмы", в написанной весной 1933 г. главе "Завоевание комсомола", чекистам приписывается решающая роль в создании ячейки союза молодежи в колонии им. М. Горького (события датируются 1923 г.): только после того, как комсомольцы комендатуры ГПУ позаботились о колонистах, те смогли наконец осуществить свою мечту о создании собственной ячейки. Из-за нежелания Макаренко создавать в колонии какие- либо политические организации, "чекистская сказка" из "Поэмы" выглядит как реверансы Балицкому, который в феврале 1933 г. вернулся на пост председателя ГПУ УССР.
Возвратимся к 1927 - 1928 гг. Знакомство с Г. С. Салько и ее товарищами по партии все больше вынуждало Макаренко задумываться о своей беспартийности. Так, в письме к Галине Стахиевне от 27 - 28 апреля 1928 г. говорится (и на основании этого высказывания можно заключить, что "восторг" от Бухарина и Сталина в сентябрьском письме в какой-то мере был упреждающим маневром): "Плохо не то, что кто-то кричит и плюется, а плохо, что я не могу защитить никаких позиций: у беспартийного человека позиций быть не может. Кроме того, где моя партия? Кругом такая шпана, что не стоит с нею и связываться" [23, с. 52]. И спустя полтора года в другом письме (от 11 - 12 ноября 1929 г.) к Г. С. Салько, которая тогда проходила курс лечения в санатории в Крыму, он пишет: "...неужели ты не знала, что ничего мещанистее нашей интеллигенции нет на свете, и не было. Если мне когда-нибудь хотелось быть большевиком, то только тогда, когда у меня особенно развивалась ненависть к интеллигенции, и при этом специально к русской. Я умел видеть мещанина в самых героических бестиях. И если бы и Ваш большевизм не был создан той же русской мещанской интеллигенцией, то я обязательно сделался бы большевиком" [29, с. 31].
Но в тот момент Макаренко не мог знать о том, что "большевизм" жены находился в большой опасности. После возвращения в Харьков ожидалась проверка ее партийности. В конце апреля 1930 г. (сразу же после окончания первого крупного процесса против украинской небольшевистской интеллигенции - дело "СВУ") этот вопрос уже стоял на повестке дня заседания апелляционной парттройки Харьковской окружной контрольной комиссии КП(б)У [30, л. 14]. В связи с возникшими проблемами Галина Стахиевна настоятельно потребовала от мужа прекращения его отношений с братом, что Антон Семенович сразу же безоговорочно выполнил [31, с. 216]. Переписка супругов данного "бурного" 1930 г., отрывки из которой в свое время приводил Балабанович [32, с. 208 - 209], к сожалению, не сохранилась. По всей вероятности, эти письма содержали компрометирующие семью сведения, и поэтому жена их предусмотрительно уничтожила [31, с. 216]. Впрочем, письма Виталия также не сохранились в наследии А. С. Макаренко; видимо, адресат сам (или его жена) ликвидировал их.
Как видно из переписки Антона Семеновича с Г. С. Салько в 1929 г., он получал письма от брата и отвечал на них, по крайней мере, до осени того же года. Так, 4 ноября Антон сообщает ей: "Получил письмо от Вити. Он просит передать привет "твоей Гале", пишет, что на днях пришлет для Вас письмо, а пока просит от его имени подарить Вам букет гвоздик, он мне когда-то выплатит их стоимость" [29, с. 20].
Факт переписки Антона Семеновича с братом в колонии и в коммуне был об-
стр. 71
--------------------------------------------------------------------------------
щеизвестен. Вот почему "завком" решил проинформировать своих питомцев о его окончании. По сведениям бывшего коммунара В. И. Коломийцева (в 1971 г.), Макаренко на общем собрании читал "дзержинцам" письмо, полученное от брата, и ответ на него. Речь шла о решении прервать переписку, так как Антон Семенович был якобы оскорблен обвинением брата в том, что он "продался окончательно за большевистскую копейку". Таким образом, А. С. Макаренко получил вескую причину для разрыва переписки. Поставленный об этом в известность, Виталий Семенович позднее категорически отрицал возможность существования такого выпада с его стороны [4, с. 89 - 90].
Подобную тенденцию конформизма можно наблюдать также и в материалах к варианту "Педагогической поэмы", относящемуся к периоду весна-лето 1930 г. Здесь Макаренко намеревался разрушить добрую славу и репутацию своей главной оппонентки из Наркомпроса Украины В. М. Дюшен, которую он обвиняет в "откровенных разговорах о великом Троцком и о властолюбивом и ничтожном Сталине, о правоте Троцкого, о том, что Россия идет к погибели..." [33]. От таких резких высказываний автор в окончательном варианте "Поэмы", как известно, отказался.
Чтобы покончить со своим обременительным беспартийным положением и, следовательно, гарантировать себе безопасность, Макаренко весной 1930 г. не только порвал связь с братом-эмигрантом и "политизировал" свой писательский труд, но также предпринял попытку вступить в ряды большевистской партии. Об этом свидетельствует Н. Э. Фере - бывший агроном колонии им. М. Горького. В период работы над очерком "На гигантском фронте" Макаренко и Фере вместе побывали в партбюро коммуны им, Ф. Э. Дзержинского с просьбой о вступлении в КП(б)У. Однако их попытка стать коммунистами окончилась не так успешно: предложение прийти еще раз на следующий день получил лишь агроном. Обсудив ситуацию, оба претендента на партийный билет решили отказаться от своей затеи [34] (при этом, конечно, следует помнить о наличии серьезного конфликта между Макаренко и Н. А. Скрыпником, руководителем Наркомпроса УССР, в компетенции которого находилась педагогическая часть коммуны им. Ф. Э. Дзержинского). Отныне "завком", очевидно, смирился с данной ситуацией и даже говорил о ней иронически. Так, в письме к члену правления коммуны в конце 1930 г. по поводу деятельности Барбарова, который требовал проводить запущенное якобы Макаренко политическое воспитание, говорится: "Несмотря на всю мою беспартийность, я совершенно не могу понять, как можно говорить о воспитании в Советском Союзе, предполагая, что оно поставлено правильно, и думать, что политическое воспитание где-то отсутствует" [27, л. 40].
В следующие годы Макаренко, вероятно, вообще не думал о вступлении в партию - и вовсе не потому, что это вновь стало реальным лишь с 1 ноября 1936 г., когда были сняты ограничения для вступающих, введенные в конце 1932 г. Так, накануне данного запрета, 8 ноября 1932 г. (т.е. непосредственно до выхода его книги "Марш 30 года" и заключения договора по поводу "ФД-1" - действие обоих сочинений происходит в коммуне им. Ф. Э. Дзержинского) Макаренко информирует "партийную" жену, которая вновь лечится в санатории, о том, что "Броневой откровенничал и все торопит со вступлением в партию. Чем это можно объяснить? Может быть, появлением моей книги, которою, между прочим, все здесь очень взбудоражены, теперь уже и во вторую верят" [29, с. 178]. При этом Антон Семенович не считает нужным изложить свою точку зрения по поводу инициативы чекиста: ведь его позиция Галине Стахиевне была хорошо известна!
Когда во второй половине 1933 г. происходила очередная проверка на партпригодность жены - в то время она уже проживала совместно с мужем и работала преподавателем истории на рабфаке коммуны, - помощь Макаренко состояла лишь в том, что он для подготовки к данной процедуре послал ей в санаторий две книги: авторитетный "Очерк истории Коммунистической партии (большевиков) Украины" Н. Н. Попова и юбилейный сборник коммуны им. Ф. Э. Дзержинского "Второе рождение" (ответственный редактор А. Броневой). Кроме того, по указанию
стр. 72
--------------------------------------------------------------------------------
руководителя парторганизации коммуны Касько, он сам оплатил ее членские взносы за три месяца. Об этом Антон Семенович информирует жену в письме от 8 сентября 1933 г. [там же, с. 199]. Однако помощь мужа все же не смогла предотвратить того, что она - за неучастие в партжизни - через несколько месяцев "механически" выбыла из рядов компартии.
В этом же 1933 г. Макаренко получил возможность вновь работать над "Педагогической поэмой", чему способствовали щедрый "грант" от Горького - 5 тыс. рублей [35, с. 503], а также сокращение его обязанностей по коммуне: "ввиду большой перегрузки начпедчасти" Макаренко, 16 января 1933 г. совет командиров, безусловно по инициативе последнего, постановил о введении дополнительной должности заведующего рабфаком "Дзержинки". Данный пост, как известно, занял Е. С. Магура [36, л. 8].
Первым читателем окончательного варианта "Поэмы" стал коллега Макаренко по руководству коммуной - начальник финансовой части К. С. Кононенко, которого он не случайно называет "теперь мой первый друг" [29, с. 199]. В этой связи уместно напомнить, что в одном из своих выступлений Макаренко рассказывал, как "бухгалтер" коммуны случайно нашел чемодан с рукописью данного произведения и, таким образом, стал ее первым читателем... Речь идет об опытном кооператоре, банковском служащем, бывшем меньшевике (член Центральной рады и Киевской городской думы в 1917 - 1918 гг.), который в 1930 г. за "саботаж коллективизации сельского хозяйства" получил 8 лет лишения свободы, но, вместо тюремного заключения, в 1932 г. был направлен "отбывать срок" в коммуну им. Ф. Э. Дзержинского. Там же, как вспоминает его сын Олег - профессор химии, которого мне в 1990 г. удалось разыскать в США, Макаренко стал центром маленького круга единомышленников, открыто дискутировавших и по политическим вопросам: о ситуации в СССР, о положении интеллигенции, о том, остаться ли после октябрьского переворота в стране или, как брат Макаренко, эмигрировать. Участниками этих "конспиративных сборищ" были беспартийные сотрудники коммуны, в том числе и двое "прощенных" бывших членов партии - Г. С. Салько и В. Н. Терский [37, с. 188].
В Киеве, вдали от Константина Кононенко, педагог-писатель оказался в одиночестве. Поэтому свои мысли и наблюдения он был вынужден доверять записной книжке. О хорошо знакомой ему проблеме политических репрессий Макаренко отзывался крайне сдержанно. Данная тема являлась запретной для его литературной деятельности, поскольку он не принадлежал к числу писателей, которые пишут в стол.
Несколько дней спустя после речи Сталина на 1-м Всесоюзном совещании стахановцев, где вождь произнес знаменитое: "Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее" (17 ноября 1935 г.), Макаренко в своей записной книжке отметил: "Тема. На небесах усмотрели: выпустили из виду, что всегда на рай не обращали внимания. Насколько хорошо и актуально организован ад, настолько небрежно и халатно рай. Ассортимент радостей почти не был разработан.
Реорганизация рая - вот тема! Надо дать доступные пониманию удовольствия. Возлежать на лоне и лицезреть бога, кому это может понравиться?" [38, с. 189 - 190].
И через год, в связи с принятием сталинской Конституции на чрезвычайном 8-м съезде Советов СССР, Макаренко, присутствуя на собрании ленинградских писателей, делает такую запись, неслучайно-намеренно, очень красивым церковнославянским шрифтом: "Самочувствие человека в бесклассовом обществе. Это широчайшая тема. Отсутствие ощущения верхних давящих классов есть новая форма свободы, которая никем не показана. Есть новые виды гармонии людей, которые нужно показать. Это тем более должны сделать мы, потому что мы помним еще другую свободу" [там же, с. 190. - курсив мой, Г. Х.].
Не менее характерна и такая запись (январь 1936 г.): "Из разговора ... Надо сравнивать не что есть и что было, а что есть и что было бы.
- Но мы не знаем, что было бы.
стр. 73
--------------------------------------------------------------------------------
- Ну вот, значит невозможно никакое сравнение.
... Эволюция темы.
В начале революции:
"Жизнь свое возьмет". Это значило - рано или поздно уйдут большевики и вместо них будет какая-то жизнь, бюрократия что ли" [там же].
В. В. Кумарин, впервые опубликовавший фрагменты из записных книжек Макаренко [39, с. 18 - 28], вспоминает и такую заметку: "Ну, ладно, мы строим светлое будущее. Но разве стоит это будущее того, чтобы нынешнее поколение жило в нищете, било вшей, влачило жалкий образ жизни?" [38, с. 191]. Данная запись, очевидно, была уничтожена Г. С. Макаренко - во всяком случае, она отсутствует в составе как московского, так и кременчугского архивных фондов, где сейчас хранятся записные книжки и дневники педагога-писателя.
В другой записи (от сентября 1935 г.) речь идет о "техническом отношении к вопросу о вступлении в партию", что, несомненно, носит автобиографический характер. Там говорится: "Можно представить себе человека, который предан до отказа, но который не вступает в партию потому, что так удобнее работать" [там же, с. 192]. Неудивительно, что Макаренко - уже в Москве - бурно реагировал на желание жены восстановиться в партии. Этим поступком она, бесспорно, хотела уберечь сына - Льва, будущего инженера, военно- авиационного строителя, от бремени иметь мать, "механически" выбывшую из партии, и отца - Михаила Салько, по всей вероятности репрессированного в "год большого террора" как близкого соратника тогдашнего наркома просвещения УССР Затонского (зав. Черниговским окрнаробразом и с апреля 1936 г. члена Совета при Наркомпросе УССР [там же, с. 158]). Не говоря уже о стопроцентно беспартийном отчиме Антоне Макаренко, в семье которого он тогда жил. По словам Галины Стахиевны, в беседах с О. В. Макаренко и В. В. Кумариным, муж выразился так: "Солнышко, если ты вернешься в этот колхоз, я повешусь" [29, с. XLIV]. Правда, это не помешало ему после получения ордена за заслуги в развитии советской литературы - но не педагогики! - в феврале 1939 г. (незадолго до своей скоропостижной смерти) самому написать заявление о вступлении в "этот колхоз", именуемый ВКП(б). Что заставило его пойти на данный поступок, пока окончательно не ясно. По мнению Кумарина, он не мог не сделать этого для защиты своей жизни и своего дела. Возможно, определенную роль сыграл поворот международной ситуации после Мюнхенского сговора, когда все более очевидной становилась неизбежность войны. Впрочем, после войны Галина Стахиевна вновь собиралась восстановить свое партийное членство. Об этом свидетельствует, среди прочего, экземпляр "Краткого курса истории ВКП(б)" 1945 г. выпуска с ее пометками, включенный в наследие мужа.
Примеры панегириков в адрес партии и Сталина с целью демонстрации "политической бдительности" можно проследить в публицистическом творчестве Макаренко в последние годы его жизни, начиная еще на Украине с откликов на первый московский процесс и на новую Конституцию. Так, в "Известиях" от 9 декабря 1936 г. напечатано, что будущий классик педагогики завидует "школьнику, который в каком-нибудь 2436 году будет читать первые страницы учебника истории, где будет написано: "История человечества делится на две части: до сталинской Конституции и после сталинской Конституции..."". Впрочем, определяющие слова этого высказывания - от ".., где будет написано" до "сталинской Конституции..." редакторы собраний трудов педагога-писателя исключили в ходе "десталинизации" его наследия.
Вот почему отдельные статьи не вошли ни во второе издание сочинений А. С. Макаренко (1957 - 1958 гг.), ни в его педагогические сочинения (1983 - 1986 гг.). Особенно здесь стоит упомянуть две газетные публикации о собрании жителей Сталинского избирательного округа г. Москвы во время предвыборной кампании кандидатов в Верховный Совет СССР: "Наше знамя!" ("Известия", 21 октября 1937 г.) и "За дорогое будущее, к которому ведет Сталин" ("Литературная газета", 26 октября 1937 г.), где говорится о "чувстве благодарности к Коммунистической партии, неразрывном с чувством благодарности к
стр. 74
--------------------------------------------------------------------------------
товарищу Сталину", "одному из величайших гениев человеческой истории, обладающему невиданным еще в мире авторитетом...".
О том, что Макаренко успешно удавалось маскировать свои политические убеждения, свидетельствуют и другие высказывания. Особенно бросаются в глаза его доклады в Москве в октябре 1936 г. во время встреч с читателями "Педагогической поэмы". В столицу он приехал в форме помначотдела НКВД, которую для "операдминсостава" ГУЛАГа (т.е. в лагерях для взрослых уголовников и политических заключенных) и ОТК (в трудколониях и коммунах для малолетних правонарушителей и беспризорников) повсеместно ввели приказом Ягоды лишь 25 июня того же года [38, с. 164]. Как следует из стенограмм этих выступлений, Макаренко - спустя несколько недель после снятия его "костюмера" с должности наркома внутренних дел СССР - очевидно, с целью самозащиты подчеркнул свой статус чекиста. Так, в Первом подшипниковом заводе им. Кагановича на вопрос о его "связях с педагогическим миром" он сказал: "В настоящее время в НКВД я как-то совсем отошел от педагогического мира просто потому, что у нас свой педагогический мир. Чекисты не кончают педтехникумов и вузов, а делают большое воспитательное дело. Это вы можете видеть на каждом шагу. Воспитывают они не только детей, но и взрослых. Я пока этим педагогическим миром вполне удовлетворен" [там же, с. 164].
Во время предыдущего пребывания в столице (конец июля - начало августа 1936 г.) Макаренко, еще без чекистского обмундирования, перед педагогами- учеными в Центральном институте педагогики (по неопубликованной в аутентичной версии стенограмме) более жестко выступал таким образом: "НКВД, опираясь только на Маркса, а не на педагогическую теорию, делает людей. А педагогическая теория опыт НКВД игнорирует, а только у нас принцип Маркса о соединении обучения с производственным трудом продолжен до конца". "Дело создания настоящей педагогической техники - наше дело с вами. Есть вековое наследство, которое мы используем. Мысли великих педагогов только эстетика, а не техника. Вы обязаны создать новую педагогическую технику, не успокаиваясь тем, что дал Песталоцци. Чекиста возьмите за образец, а не Песталоцци" [там же, с. 128]. Такую резкость в словах Макаренко, которая значительно отличается от тона его других московских выступлений этих дней, можно объяснить лишь тем, что непосредственно перед встречей с педагогами ЦИПа он узнал об аресте его начальника в ОТК НКВД УССР Л. С. Ахматова (31 июля 1936 г.).
Балицкому удалось уберечь Макаренко от некоторых неприятностей также и в аппарате НКВД УССР в Киеве - например осенью 1936 г., сразу же после первого московского показательного процесса, когда педагог-писатель из-за двусмысленных высказываний о большевистском единстве и о гениальности Сталина на выпускном собрании коммунаров-дзержинцев подверг себя большой опасности [там же, с. 146 - 156]. Подобная ситуация возникла в рамках следствия по делу Ахматова, так как он назвал Макаренко в числе членов "контрреволюционной троцкистской террористической организации", участие в которой приписывалось арестованному. Тогда же имя педагога-писателя вычеркнули из протокола допроса Ахматова, очевидно по указанию Балицкого [там же, с. 133], с которым Макаренко встретился в связи с его желанием оставить должность "помнача" ОТК в сентябре 1936 г. [там же, с. 162]. Последняя встреча между этими двумя уважавшими друг друга людьми состоялась в третьей декаде марта 1937 г. по поводу писательского проекта "Чекист" [там же, с. 184] - такую книгу в октябре 1935 г. порекомендовал написать педагогу-писателю Горький. И, наконец, последнее признание Макаренко о его работе в учреждениях НКВД можно найти в стенограмме доклада 21 апреля 1937 г. "Художественная литература о воспитании детей", где он касательно коммуны им. Ф. Э. Дзержинского сказал, что на основании данного опыта "уже можно формулировать и аксиомы и теоремы советского воспитания, формулировать точно и открыто, и доказывать. Надеюсь, что со временем это удастся сделать, тем более теперь, потому что это не только моя ра-
стр. 75
--------------------------------------------------------------------------------
бота, а работа многих людей и в особенности чекистов Украины" [28, с. 122].
Таким образом, переехав в Москву, Макаренко никогда не говорил публично о своей работе в отделе трудколоний НКВД УССР. Причину этого, без всякого сомнения, следует искать в судьбе "хозяина" педагога Балицкого: 11 мая 1937 г. его сняли с должности наркома внутренних дел УССР и назначили начальником Управления НКВД СССР по Дальневосточному краю; 7 июля он был арестован, а 27 ноября приговорен к смерти и в тот же день расстрелян. Как и все другие "инквизиторы" сталинской эпохи, нарком до сих пор не реабилитирован. Поэтому не удивительно, что мои советские коллеги-макаренковеды (по условиям Главлита!) его фамилию вообще не упоминали. Впрочем, это также относится и к его сестре Наталье, на которой "влюбленный по уши" заведующий колонией им. М. Горького в 1926 г. хотел жениться. Тогда же В. А. Балицкий, ознакомившись с личным делом кандидата в женихи и узнав о его брате-"белогвардейце", был решительно против этого брака.
Однажды (октябрь 1936 г.) на вопрос о своей биографии и партийности Макаренко ответил шутя: "Я не член партии. Как-то так вышло, что некогда было мне входить (смех) и некогда было жениться. Я женился только в 40 лет, благодаря этим таким пацанам" [40, с. 51]. "Бдительные" редакторы советских изданий собраний сочинений педагога-писателя подобные несерьезные высказывания, конечно, без колебания исключали из его наследия.
Макаренко вообще достаточно уверенно мог производить впечатление истинного приверженца советского режима. Например, в протоколе заседания парткомиссии Союза советских писателей СССР от 16 марта 1939 г., которая рассматривала его заявление о приеме в кандидаты ВКП(б), есть высказывание одного из рекомендующих, для которого, очевидно, являлось загадкой, почему авторитетная парторганизация московских писателей должна терять время на решение таких мелких самоочевидных вопросов. Этот человек - П. А. Павленко - сказал: "У многих была уверенность в том, что т. Макаренко является коммунистом, а оказывается, что он беспартийный" [41, с. 128].
Несмотря на свою маскировку, в начале 1939 г. педагог-писатель все же попал в щекотливую ситуацию из-за статьи А. Бойма "Откровения А. Макаренко" в "Комсомольской правде" 2 декабря 1938 г. Так, в одном из писем к учительнице Т. В. Турчаниновой, которая в связи с этой публикацией прямо спрашивала его, советский ли он человек, Макаренко утверждает, что Бойм разоблачен как "враг" и арестован [42, с. 62]. О репрессии журналиста, в 60-х гг. - члена редколлегии журнала "Народное образование" (псевдоним: В. Александров), до сих пор ничего не известно. С помощью такой выдумки Макаренко, запуганный откровенностью "партийной" корреспондентки, очевидно, пытался заставить ее отказаться от политических подозрений в свой адрес, демонстрируя тем самым бдительность.
Проблема "Макаренко и власть" включает также и тему "педагог-писатель и вождь". Что можно сказать по этому вопросу, который автор уже в 1996 г. затрагивал на страницах данного журнала [43, с. 68 - 75], - в том числе и по поводу возможной аудиенции Макаренко у Сталина?
Из неопубликованных воспоминаний знакомых Макаренко следует, что он неоднократно рассказывал узкому кругу питомцев (как свидетельствуют Ксения Безрук и Елена Пихоцкая) о приеме у вождя. Правдивость показаний тех свидетелей я обсуждал в вышеупомянутой публикации. В связи с этим возникает вопрос: существуют ли новые источники или утверждения, позволяющие опять заняться данной проблемой?
В журнале "Исторический архив" в 1994 - 1997 гг. публиковались "журналы (тетради) записей лиц, принятых первым генсеком" в кремлевском кабинете Сталина с 1924 по 1953 гг. Фамилия Макаренко там не значится. На основании этого обстоятельства я в 1998 г. сделал вывод, что данная публикация "полностью развеивает легенду об аудиенции Макаренко у Сталина" [44, с. 65]. Однако через год два журналиста, А. Текило и А. Келеберда, поместили в киевской газете "Вечерние
стр. 76
--------------------------------------------------------------------------------
вести" сенсационный материал о том, как "завкол" в 1927 г. был принят вождем и лично от него получил инструкцию организовать в рамках только что зарождавшейся коммуны им. Ф. Э. Дзержинского школу НКВД для подготовки разведчиков.
Дословно авторы в статье "Антон Макаренко - "батька" шпионов" пишут: "Летом 1927 года Макаренко срочно вызвали в Кремль. Педагога принял сам Сталин. Разговор шел о важнейшем государственном деле - создании центра подготовки разведчиков и диверсантов. Перед педагогом была поставлена сложная задача: "... реорганизовать воровской талант подростков в талант коммуниста-разведчика". Вождь проводил Макаренко до самых дверей кабинета, и последнюю фразу генсека слышали многие. Сталин сказал: "Вам не станут мешать. Однако, помните, от вашей работы во многом будет зависеть безопасность страны". Вскоре последовал приказ о присвоении Антону Семеновичу звания бригадного комиссара НКВД.
Уже в ноябре в центр подготовки разведчиков поступили первые ученики; младшему было шесть лет, старшему - семнадцать. Через месяц секретное подразделение вошло в состав коммуны им. Ф. Дзержинского. Сама коммуна являлась идеальным прикрытием для разведшколы, а ее контингент формировался путем тщательного отбора среди коммунаров... Макаренко впервые предложил разведывательную специализацию. Он разработал пакеты учебно-воспитательных программ для экономических агентов, курьеров и даже для изобретателей и конструкторов шпионских аксессуаров. Его воспитанники работали с Рихардом Зорге в Шанхае. С 1932 года в коммуне начинается производство первых в СССР пленочных фотоаппаратов "ФЭД". Немалую долю этой продукции составляли и аппараты, предназначенные для спецслужб".
Данная спорная история закончилась постскриптумом, который представляет ее в совсем другом свете: "В 1990 году германские спецслужбы сделали приятный подарок своим советским коллегам. Им были переданы документы 30 - 40-х годов, касающиеся подготовки в фашистской Германии шпионов для заброски в СССР. Среди бумаг оказалось личное распоряжение Гитлера о внедрении методик Макаренко в практику фашистских разведшкол. Сейчас разработки великого украинского педагога используют в разведшколах всего мира. Он опередил свое время на десятилетия" [45]. Под этим, возможно, подразумевается, что спецслужбы ГДР до их самоликвидации передали "своим советским коллегам" документы, которые доказывают, что немецкие "органы" во время фашизма использовали советские программы для подготовки разведчиков, в том числе макаренковские материалы.
Часть продукции фотозавода "Дзержинки" действительно была предназначена для спецслужб. Но это относится, как видно из секретных фондов ее архива, к "пост-макаренковской" коммуне, когда выпуск фотоаппаратов уже достиг определенного уровня. Впрочем, как помощнику начальника и руководителю педагогической части коммуны Макаренко не разрешали свободно посещать ее заводы. Странно также и то, что фотолюбитель Антон Семенович не получил "ФЭДа", этот "шпионский аксессуар". О поощрении его многолетней работы в ГПУ/НКВД он написал в записной книжке в момент ухода со службы (январь 1937 г.) следующее: "Сколько я работал, всю жизнь как черный вол и не удосужился получить ни денег, ни путевки, ни фотоаппарата" [40, с. 18]. Правда, для Льва Салько "ФЭД" был изготовлен [46, с. 103].
Поэтому все указывает на то, что прием Макаренко у Сталина, если он действительно состоялся, нужно датировать 1937 г., т.е. 10-ю годами позже, чем рассказывают киевские журналисты. В 1927 г. самодержавная власть "вождя всех времен и народов" еще не началась.
Отклик на газетную публикацию, составленный мной совместно с киевским историком В. И. Марочко ("Педагог Макаренко - "шеф" разведчиков?"), газета "Вечерние вести" не опубликовала, однако мы получили письмо авторов вышеупомянутой статьи. Позже полтавскому психологу В. Ф. Моргу ну удалось поместить наш материал в областном журнале "Бизнес-Неделя" [47, с. 27].
стр. 77
--------------------------------------------------------------------------------
В этом отклике мы, среди прочего, подчеркнули, что Макаренко в 1927 г. действительно "посетил Москву, но не для встречи с "хозяином", а для участия во Всероссийской конференции работников детских домов (15 - 20 ноября 1927 г.). Почти каждый вечер он бывал в столичных театрах, о чем свидетельствует его переписка с женой Г. С. Салько-Макаренко. О "тайной аудиенции" в Кремле педагог не упоминает".
В ответе А. Текило и А. Келеберды от 5 мая 1999 г. одна деталь вызывает особый интерес: "В ноябре 1927 года А. С. Макаренко имел беседу в Кремле. Данный факт был сообщен нам полковником КГБ в отставке при частном разговоре. По его словам, стенограмма этой беседы до сих пор хранится в архиве ФСБ. То, что об этой встрече педагог "не упоминает" в письмах к Галине Стахиевне, вполне естественно и логично. Было бы очень странным, если бы он разглашал государственные тайны в частной переписке. Интересно, сколько бы дней он прожил бы после отправки такого письма? Тем более было бы безрассудным рассказывать об этой аудиенции "узкому кругу питомцев, в том числе Ксении Безрук"!". Марочко в своем письме к киевским журналистам от 7 мая 1999 г. по поводу данной темы писал: "Если это исторический факт, а для этого необходимо иметь стенограмму беседы педагога со Сталиным (обычно вождь избегал подобной регистрации личных бесед), тогда в макаренковедении произойдет "концептуальный переворот"". Но ответ он, к сожалению, не получил...
Даже если такая тайная встреча действительно состоялась (но не в Кремле, а на даче Сталина), то, согласно аргументации авторов, Макаренко не должен был о ней упоминать. Между прочим, о даче речь идет в воспоминаниях Е. С. Пихоцкой. Она рассказала на Харьковской макаренковской конференции 20 апреля 1950 г., т.е. еще при жизни вождя, о том, что Макаренко на встрече с бывшими коммунарами в марте 1939 г. говорил о личном приеме у Сталина. По стенограмме конференции "тов. Пехоцкая (!) сообщила: "...Антон Семенович говорил, что товарищ Сталин вызывал к себе на прием. Он говорил, что так хочется собраться. Он говорил - мне хочется собраться за городом, под Москвой, у меня будет дача, пригласить бывших воспитанников, устроить конференцию бывших воспитанников-коммунаров. Хочется всех увидеть, потому что все разъехались. Хочется мне такую конференцию организовать, чтобы увидеть всех, посмотреть, насколько все выросли"" [44, с. 50]. Впрочем, списки лиц, принятых Сталиным на его даче под Москвой, до сих пор не известны.
Ноябрь 1937 г, как дата тайной встречи педагога-писателя с вождем вполне возможен. "Посредником" такой аудиенции мог быть Шолохов. Вспомним: писатель во время одного из двух документально утвержденных приемов у Сталина осенью 1937 г. (25 сентября, 4 ноября - оба раза в присутствии Молотова и Ежова), по всей вероятности, вступился за Макаренко, который после ареста Балицкого оказался в очень затруднительном положении. По свидетельству В. В. Кумарина, Галина Стахиевна "по своим каналам" получила известие о том, что арест мужа как "врага народа" - дело нескольких часов. Случайная встреча с Шолоховым и Фадеевым дала ей надежду получить поддержку этих знаменитых писателей. Первый направлялся тогда на прием к Сталину и пообещал просить за Макаренко самого вождя. Во второй половине 50-х гг. Шолохов в беседе с Л. Т. Ковалем во время их встречи в Харькове рассказал, что он однажды помог Макаренко "выпутаться из очень неприятной ситуации" [44, с. 62 - 67].
Восстановить точный ход событий того времени до сих пор не удалось. Так, в дневнике педагога-писателя в промежутке между 14 августа и 13 декабря 1937 г. находится четыре с половиной пустых страницы [там же, с. 73]. Причина для этого четырехмесячного пропуска в записях еще полностью не ясна. Я обращаюсь к А. Текило и А. Келеберду с просьбой огласить свои источники, т.е. уточнить данные о вышеупомянутых документах фашистских спецслужб по поводу использования советского опыта перевоспитания беспризорников и о протоколе приема Макаренко у Сталина.
стр. 78
--------------------------------------------------------------------------------
Литература
1. Компанцев М. Г. Из воспоминаний об Антоне Семеновиче Макаренко // Начальная школа. 1944. N 5 - 6.
2. РГАЛИ. Ф. 332. Оп. 4. Ед. хр. 476.
3. Макаренко B.C. Мой брат Антон Семенович // Советская педагогика. 1991. NN 6, 7.
4. Макаренко В. Мой брат Антон Семенович: воспоминания, письма. Марбург, 1985.
5. Морозова Н. А. А. С. Макаренко. Семинарий. Л., 1961.
6. Радяньска влада (Полтава). 1920. NN 52, 57.
7. ГАПО. Ф. 1792. Оп. 2. Ед. хр. 3.
8. Бiльшовик (Полтава). 1920. N 154.
9. РГАЛИ. Ф. 332. Оп. 4. Ед. хр. 351.
10. Вiсти-Известия (Полтава). 1921. N 257. И. Архив МВД Укр. Ф. 40. Оп. 16315. Р. IV.
12. Яковлева Р. И. "Реферат" А. С. Макаренко // Исторический архив. 1961. N 2.
13. В беседе с автором (2002 г.).
14. Коммунист (Харьков). 1925. N 201.
15. ГАХО. Ф. 2411. Оп. 1. Ед. хр. 10.
16. Всесоюзная школьная перепись 15 октября 1927 г. Т. 1: Социальное воспитание. Ч. 3. М., 1930.
17. ЦГАВО Укр. Ф. 166. Оп. 2. Ед. хр. 1687.
18. Маро (Левитина М. И.). Работа с беспризорными: практика новой работы в СССР. Харьков, 1924.
19. Горький М. и Роллан Р. Переписка (1916 - 1936). М., 1995.
20. Макаренко А. С. Пед. соч.: В 8 т. Т. 1. М., 1984.
21. Голос труда (Полтава). 1922. N 99.
22. ЦГАВО Укр. Ф. 166. Оп. 6. Ед. хр. 2975.
23. "Ты научила меня плакать...": Переписка А. С. Макаренко с женой (1927 - 1939): В 2т. / Сост. и коммент. Г. Хиллига и С. Невской. Т. 1. М., 1994. С. 109.
24. Балабанович Е. А. С. Макаренко: очерк жизни и творчества. М., 1951.
25. Морозов В. Володимир Петрович Затонський. Киiв, 1967.
26. Д. В. Затонский (Киев) в беседе с автором (1993 г.).
27. РГАЛИ. Ф. 332. Оп. 4. Ед. хр. 387.
28. Хиллиг Г. А. С. Макаренко и НКВД // Сов. педагогика. 1990. N 9.
29. "Ты научила меня плакать...". Т. 2. М., 1995.
30. ГАХО. Ф. 58. Оп. 1. Ед. хр. 18.
31. На разных берегах...: Судьба братьев Макаренко / Сост. и коммент. Г. Хиллига. М., 1998.
32. Балабанович Е. Антон Семенович Макаренко: человек и писатель. М., 1963.
33. Архив лаборатории "Макаренко-реферат".
34. Н. Э. Фере в беседах с Л. Пехой (1965 г.), а также с автором и В. В. Кумариным (1973 г.).
35. Архив А. М. Горького. Т. 14. М., 1976.
36. РГАЛИ. Ф. 332. Оп. 4. Ед. хр. 402.
37. Свидетельства искренней дружбы: Воспоминания К. С. Кононенко о А. С. Макаренко / Издатели: Г. Хиллиг, В. Марочко. Марбург, 1997.
38. Абаринов А., Хиллиг Г. Испытание властью: киевский период жизни Макаренко (1935 - 1937 гг.). Марбург, 2000.
39. Кумарин В. В. Страницы из записных книжек // Вопросы теории и истории педагогики: Труды Орехово-Зуевского пединститута. М., 1960.
40. Москва, октябрь 1936 г.: издание протоколов двух встреч А. С. Макаренко с читателями "Педагогической поэмы" / Сост., автор текстолог, прим. и коммент. Г. Хиллиг. Марбург, 1987.
41. Макаренко А. С. Пед. соч.: В 8 т. Т. 8. М., 1986.
42. "Макаренко - педагог, а не писатель!": Переписка А. С. Макаренко с двумя читательницами (1938 - 1939 гг.) / Сост. Г. Хиллиг, С. Невская. Марбург, 1995.
43. Хиллиг Г. Макаренко и сталинизм: размышления и комментарии к дискуссионной теме // Педагогика. 1996. N 1.
44. Хиллиг Г. Макаренко в год "Большого террора". Марбург, 1998.
45. Текило А., Келеберда А. Антон Макаренко - "батька" шпионов // Вечерние вести (Киев). 1999. N 56 - 57.
46. "Береги себя!": Переписка Г. С. и А. С. Макаренко с сыном (1927 - 1939 гг.) / Сост. С. Невская, Г. Хиллиг. Марбург, 2001.
47. Хиллиг Г., Марочко В., Моргун В. Педагог Макаренко - "шеф" разведчиков? // Бизнес-Неделя (Полтава). 1999. N 23.
стр. 79
Новый взгляд на политические убеждения молодого педагога помог сформировать его младший брат Виталий. Сотрудники марбургской лаборатории "Макаренко-реферат" в 1970 г. разыскали его в одном из домов для престарелых во Франции и убедили написать воспоминания о детстве и юности, проведенных вместе с братом. В первые годы перестройки эти материалы были опубликованы в журнале "Советская педагогика" [3].
Во время нашей последней встречи в 1983 г., за несколько недель до смерти, Виталий Семенович сообщил мне, что в 1906 - 1907 гг. Антон Семенович примерно в течение года был кандидатом в члены партии социалистов- революционеров (эсеров) - факт, который он скрыл от семьи и о котором сообщил брату лишь в 1913 г. Но Виталий уже знал о принадлежности брата к эсерам: он был свидетелем обыска, проводимого тремя жандармами в комнате Антона, в ходе которого ему предусмотрительно удалось спрятать экземпляр партийной программы, вложенный братом в одну из его книг, где значилось: "Для кандидата партии Антона Семеновича Макаренко" [4, с. 177]. Из этого можно заключить, что молодой педагог по своим убеждениям действительно был социалистом, однако не большевистского толка.
То обстоятельство, что Виталий Семенович на протяжении всех тех лет, что мы были знакомы и вместе работали, умалчивал о принадлежности брата к партии социалистов-революционеров и рассказал об этом лишь во время нашей последней встречи, можно объяснить тем, что это, очевидно, противоречило политическим взглядам "белого" эмигранта. Так же можно истолковать и замалчивание чтения братом эсеровской пропагандистской лите-
стр. 66
--------------------------------------------------------------------------------
ратуры в найденной после его смерти черновой редакции воспоминаний. Здесь яркий эпизод с соучеником Цаловом - "единственным, настоящим другом (из мужчин)" молодого Антона, который в 1903 - 1904 гг. снабжал его этой подпольной литературой [4, с. 19 - 20], - упоминается в контексте, лишенном всякого политического содержания [там же, с. 178].
Известное высказывание Макаренко в статье "Максим Горький в моей жизни" (1936 г.): "...после Октября передо мной открылись невиданные перспективы..." - ленинградский литературовед Н. А. Морозова интерпретировала таким образом, что педагог в 1917 г. "восторженно встречает Великую Октябрьскую социалистическую революцию" [5, с. 81]. Данное тенденциозное высказывание позднее использовалось целым поколением советских макаренковедов, которые привнесли сюда и немало своих "научных" размышлений о большевизме Макаренко. Морозова и ее последователи в России, будучи не в курсе исторической ситуации на Украине и особенно в Полтаве, не обратили внимания на то, что Советская власть там окончательно установилась не в результате Октябрьского переворота (в ноябре 1917 г.), а лишь в декабре 1919 г.
В сентябре 1919 г. (при деникинцах) Макаренко после многолетней работы в железнодорожных училищах перешел в систему наробраза и руководил одной из начальных школ губернского города. На этом посту он, как ответственный педагог, остался до конца учебного года, т.е. и при большевиках. В ноябре 1919 г., за три недели до "освобождения" города частями Красной армии, состоялась последняя встреча братьев Макаренко. Виталий Семенович - он носил форму офицера Добровольческой армии - собирался эвакуироваться в Крым. Для Антона Семеновича, который прекрасно понимал происходящие вокруг события, также было ясно, что грядут кардинальные перемены как в общественно-политическом устройстве, так и в его собственной жизни.
Осознав, что новая власть действительно открыла перед ним "невиданные перспективы" для реализации его организационных талантов, а также возможность участия в структурах этой власти, руководитель начальной школы довольно быстро перешел на сторону правящих большевиков. По сообщению газеты "Радяньска влада" - органа Полтавского губернского Военно- революционного комитета и Полтавского губернского комитета Коммунистической партии (большевиков) Украины, "Макаренко (беспартийный)" 7 марта 1920 г. был избран членом первого состава Городского совета солдатских и рабочих депутатов [6]. О таком участии педагога в системе новой власти до сих пор вообще ничего не было известно. Как кандидат "Союза учителей", Макаренко получил мандат одного из четырех его представителей. По количеству голосов он занял среди "просвещенцев" третье место (после меньшевика и еще одного "беспартийного"). Архивные материалы о деятельности первого состава Полтавского горсовета еще не удалось найти, но среди документов о перевыборах совета в конце ноября - середине декабря 1920 г. я обнаружил список с фамилиями 863 кандидатов, в который внесен и Макаренко (без имени и отчества) с такими данными: "беспарт., "Союз Наркульт", Освита" (т.е. секция "Просвещение"), но с его характерной подписью [7, л. 39 об.]. 21 декабря 1920 г. местная газета "Бiльшовик" сообщила, что всего 815 делегатов (среди них 274 беспартийных) были избраны в горсовет [8]. Захватывающий сюжет: 4 декабря, т.е. сразу же после окончания предвыборной кампании, заведующий Полтавской колонией для несовершеннолетних правонарушителей отбирает пятерых первых воспитанников для своего учреждения. Так начинается новая жизнь Макаренко- воспитателя.
В личном архиве педагога-писателя находится "Мандат" на украинском языке от 15 апреля 1921 г., который подтверждает, что "тов. Макаренко в действительности является членом Совета Рабочих и Красноармейских Депутатов г. Полтавы, делегированным от "Союза Наркульт". Тов. Макаренко значится в секции Просвещения" [9, л. 2]. О данном документе впервые вспоминает Морозова, делая при этом ошибочный вывод о том, что в указанный день педагог "избирается членом Совета рабочих и красноармейских депутатов Полтавы" [5, с. 83].
стр. 67
--------------------------------------------------------------------------------
Впрочем, деятельность Макаренко в Полтавском горсовете была недолгой. По списку из 161 "лица, утвержденных членами Горсовета", в числе избранных 9 представителей "Союза Наркульт" (8 коммунистов и 1 беспартийного) его фамилия не значится [10]. Результаты перевыборов отражают "большевизацию" этого органа власти: часть беспартийных просвещенцев уменьшилась с 75 (весной 1920 г.) до 11%, в то время как доля коммунистов увеличилась с 0 до 89%.
Сам Макаренко в анкетах всего лишь один раз (а именно в связи с началом его работы в отделе трудколоний НКВД УССР в 1935 г.) упоминает о членстве в Полтавском горсовете, однако датирует его 1923 г. [11, л. 5]. Возникает вопрос: почему он умалчивает о своей деятельности в данном, тогда еще многопартийном, органе с момента его основания до ноября 1921 г.? По всей вероятности, это связано с тем, что Полтава считалась тогда зоной влияния меньшевиков, убеждения которых для Макаренко были ближе, нежели взгляды большевиков. Эсеров в Советской России уже в 1918 г. отстранили от власти, а лидеры меньшевиков еще весной 1921 г. принуждались к эмиграции. Для Макаренко это могло быть сигналом, чтобы сознательно умолчать не только о принадлежности к партии эсеров во время первой революции, но и о деятельности в качестве "местного политика" на начальном этапе Советской власти. Уже один факт эмиграции брата-"белогвардейца" являлся достаточно отягчающим для его биографии.
Позволю себе сделать критическое замечание в адрес моих коллег: поскольку педагог-писатель никогда не упоминал о своем участии в становлении органов новой власти, этот факт не привлекал внимания советских и постсоветских макаренковедов, которые ориентировались лишь на то, что классик сам декларировал в различных автобиографических документах.
24 августа 1922 г. в заявлении на учебу в Центральный институт организаторов народного просвещения им. Е. А. Литкенса в Москве Макаренко характеризует свои познания "в области политической экономии и истории социализма". В связи с этим он отмечает (так как в советском макаренковедении данное высказывание полностью ни разу не публиковалось, я цитирую его дословно): "По политическим убеждениям - беспартийный. Считаю социализм возможным в самых прекрасных формах человеческого общежития, но полагаю, что, пока под социологию не подведен крепкий фундамент научной психологии, в особенности психологии коллективной, научная разработка социалистических форм невозможна, а без научного обоснования невозможен совершенный социализм" [12, с. 228 - 229]. Без сомнения, речь здесь идет отнюдь не о большевистском направлении социализма, строительство которого тогда уже началось.
Впоследствии Макаренко концентрирует свое внимание на воспитательной работе в колонии им. М. Горького, которую - в течение первых пяти лет - можно считать беспартийной "педагогической провинцией" (И. В. Гете) или "своеобразным островком беспартийности" (В. В. Кумарин) [13]. Так, центральный печатный орган КП(б)У - газета "Коммунист" - в сентябре 1925 г., т.е. сразу же после "политической инструментализации" полтавского учреждения, писал: "Одним из недостатков колонии было отсутствие в составе администрации и преподавательского персонала - коммунистов и комсомольцев" [14]. Позднее, уже в Куряже, "завкол" принял на работу одного бывшего кандидата ВКП(б), но тот после короткого стажа "механически выбыл" из партии еще в 1921 г. Имя этого человека хорошо известно - Виктор Николаевич Терский. Свидетельство о его "партийности", которую он сам скрыл от макаренковского "братства", мне удалось обнаружить в рамках систематического просмотра только что "открытых" секретных фондов архива харьковской коммуны, а именно в "Списке бывших членов ВКП(б), работавших в ТК НКВД имени Дзержинского" (прибл. 1936 г.) [15, л. 3].
Впрочем, сдержанное отношение Макаренко к компартии можно считать более чем характерным для большинства советских учителей и воспитателей примерно до конца 20-х гг. Так, в 1927 г. доля коммунистов (кандидатов и членов партии) среди просвещенцев во всесоюзном масштабе составляла лишь 5,3%, а комсомольцев -
стр. 68
--------------------------------------------------------------------------------
7,9%. Но на Украине эти показатели были еще более низкими: 1,5% членов КП(б)У, 1,8% кандидатов в члены партии и 4,1% комсомольцев [16, с. XXVII].
В контексте идеологической ориентации колонии им. М. Горького необходимо подчеркнуть принципиальное нежелание Макаренко создавать в своем учреждении какие-либо политические организации, будь то комсомольская ячейка или пионерский отряд. Данное условие он официально обосновывал стремлением сохранить целостность коллектива воспитанников. Так, в одной из анкет в начале 1923 г. он пишет: "Колония живет настолько тесной общиной, что в организации специальных общественных форм надобности не встречается" [17, лл. 102 - 103]. А в сообщении о колонии, написанном Маро (М. И. Левитиной) летом 1924 г., говорится: "Пед. коллектив (т.е. Макаренко. - Г. Х.) считает невозможным ввести особую ячейку в колонию, чтобы не дробить ребят; но неформально все ребята считают себя комсомольцами" [18, с. 75 - 76]. Тем не менее выдержать напор всесильных политических органов "завколу", как известно, не удалось. Год спустя ЦК комсомола Украины, по требованию Наркомпроса, направил в колонию комсомольца Л. Т. Коваля в качестве политрука, т.е. заместителя, а также наблюдателя чересчур самовольного заведующего. Через три года то же самое случилось и в коммуне им. Ф. Э. Дзержинского, куда ГПУ УССР послало чекиста Р. О. Барбарова политруководителем, что заставило "завкома" Макаренко ехать в Москву в поисках нового места работы.
При всем своем "антипартийном поведении" педагог тем не менее хорошо осознавал необходимость компромиссов, и не только в отношении вопроса "комсомолизации" колонии. Так, когда ему стало известно о показательном заочном суде в Харькове в феврале 1923 г. над эмигрантом Горьким, которого советская и иностранная пресса обвинила в антисемитизме [19, с. 58, 360], Макаренко летом того же года временно воздержался называть свою колонию именем М. Горького. Другой такой случай произошел в августе 1922 г. в связи с вышеупомянутым заявлением на учебу в институт им. М. Е. Литкенса. Здесь Макаренко умалчивает о том, что возглавляемая им "колония для малолетних (несовершеннолетних) правонарушителей" в тот момент уже носила имя писателя [20, с. 8]. Последний выступал в то время как ярый противник политики большевиков, и об этом неоднократно сообщала советская пресса. Так, 1 августа 1922 г. газеты опубликовали протест "старых питерских печатников..., в том числе некоторых наборщиков, которые набирали труды Максима Горького до и после революции", против писателя, выступавшего в иностранной прессе очень критически в связи с "делом" эсеров в Москве. Данную публикацию на первой странице его любимой полтавской газеты "Голос труда" Макаренко не мог не заметить. В заключении призыва петроградских печатников говорится, что, если Горький не откажется от своих антисоветских выступлений, "то волей-неволей революционный рабочий класс России должен будет его причислить к той группе заграничных эмигрантов, которой пролетарская история наклеила ярлык в одном слове - "белая", и для которой границы нашей многострадальной, но начинающей процветать республики должны быть закрыты навсегда" [21]. Такой подход к "инакомыслящим" нам хорошо известен также и во все последующие десятилетия Советской власти...
Перевод колонии им. М. Горького на "государственное снабжение" осенью 1923 г. побудил Макаренко-"русского" переменить свою национальность на украинскую, что, без всякого сомнения, представлялось более адекватным для его нового положения - заведующего одной из двух трудколоний Наркомпроса УССР, т.е. учреждения республиканского значения. В результате этого педагог, родным языком которого был русский, с лета 1924 г. был вынужден вести делопроизводство своей колонии до ее переведения в Куряж исключительно на чуждом ему украинском языке.
Более тесные соприкосновения с советской действительностью вскоре оказались для Макаренко не лишенными проблем. С самого начала непросто обстояли дела с его большой любовью к красивой женщине, к тому же "партийной", - Галине
стр. 69
--------------------------------------------------------------------------------
Стахиевне Салько, которая уже в декабре 1917 г. (во время первого недолгосрочного правления Советской власти на Украине) присоединилась к КП(б)У.
Начало их отношений пришлось на период внутрипартийной борьбы вокруг будущего курса хозяйственной политики в СССР (осень 1927 г.). Как известно, после исключения Троцкого и Зиновьева из Политбюро и ЦК ВКП(б), Бухарин и Сталин остались ведущими фигурами в руководстве партии и всей страны. Неслучайно "завкол" Макаренко - совместно с секретарем фракции КП(б)У куряжской колонии Л. Т. Ковалем и другими представителями ее руководства - в феврале 1928 г. обратился к "товарищу Н. И. Бухарину", члену Всесоюзной комиссии по приему возвращающегося на родину "пролетарского писателя", с просьбой выделить колонии дополнительно минимум 30 тыс. рублей, мотивируя свое обращение следующим образом: "В нашей нищете принять Горького нам неловко..." [22, л. 11]. В подлиннике этого письма с необычным обращением "Дорогой и многоуважаемый Николай Иванович", который хранится в бывшем архиве Октябрьской революции и социалистического строительства УССР в Киеве, фамилия Бухарина стерта, но Л. Пеха, познакомившись с документом еще в 60-х гг., смог прочитать ее.
А 27 - 28 сентября 1928 г. Макаренко, работая над "Педагогической поэмой", в письме к любимой женщине, которая в то время проходила обследование в туберкулезной клинике, писал: "Совершенно уверен и в том, что верх будет на нашей стороне. Сейчас много читаю Бухарина и Сталина и прямо в восторг прихожу. Они тоже на нашей стороне" [23, с. 109]. Что читал Макаренко тогда, конкретно пока не известно. Но во время VI конгресса Коминтерна (17 июля - 1 сентября 1928 г.) Председатель исполкома Бухарин выступил шесть раз, и с его речами можно было ознакомиться на страницах редактированной им "Правды" и других партийных газет, в то время как публикаций Сталина в печати почти не было. Не удивляет тот факт, что в советском макаренковедении вышеприведенная фраза из письма Макаренко, которая якобы свидетельствует о его идейной близости к "верхушке", цитировалась лишь один раз (у Балабановича в 1951 г.) и без упоминания Бухарина: "Много читаю Сталина и прямо в восторг прихожу. Он тоже на нашей стороне" [24, с. 38, 56]. В апреле 1929 г. ЦК ВКП(б) снял Бухарина с должности редактора газеты "Правда" и с поста Председателя исполкома Коминтерна. Дальнейшее известно.
Через свою супругу педагог-писатель познакомился и с другими украинскими большевиками: они жили тогда, в конце 20-х - начале 30-х гг., в Харькове (в то время столице УССР) в одном общежитии. Наряду с "ответственным квартиросъемщиком", тогдашним наркомом Рабоче-крестьянской инспекции В. П. Затонским (земляком Г. С. Салько из Каменец-Подольского), членами "коммуны", по их собственному названию общежития, были партийные работники, госслужащие, юристы, инженеры. Макаренко бывал у них в гостях, и здесь, по свидетельству дочери [25, с. 239 - 240] и сына репрессированного Затонского [26], он впервые читал рукопись начального варианта "Педагогической поэмы".
Осень 1927 г. - это не только начало отношений Макаренко с будущей женой и ее друзьями, а также и знакомство с другим (кроме Затонского) выдающимся политическим деятелем - председателем ГПУ и наркомом внутренних дел УССР В. А. Балицким. По предложению сестры Натальи, председателя шефской комиссии Куряжской колонии, он пригласил Макаренко - "человека беспартийного и не состоящего сотрудником ГПУ" (как позже он себя характеризует [27, л. 17]) - на работу в коммуну им. Ф. Э. Дзержинского [28, с. 118]. Здесь педагог нашел, в отличие от наробразовских организаций, "учреждение замечательной четкости" - так он писал 28 февраля 1928 г. Горькому. И в 1936 г., после смерти своего "шефа, друга и учителя", Макаренко в статье "Максим Горький в моей жизни" даже утверждал, что чекисты "подобрали" его "беспризорную педагогику" и "не только не дали ей погибнуть, но дали высказаться до конца".
В общем, можно сказать, что наркому удавалось оберегать Макаренко от некоторых неприятностей. Однако Балицкий во
стр. 70
--------------------------------------------------------------------------------
время почти десятилетней деятельности педагога в органах ГПУ/НКВД УССР не всегда являлся опекуном его. Летом 1931 г. из-за конфликта с командующим Киевским военным округом И. Э. Якиром он был отозван в Москву на пост третьего зам. председателя ОГПУ. За время его отсутствия в коммуне им. Ф. Э. Дзержинского произошли большие перемены: тогда же это детское учреждение превратилось в крупный промышленный комплекс, для которого определяющими были прежде всего экономические показатели. Само собой разумеется, что данная трансформация происходила против воли Макаренко, который сначала заведовал всей коммуной, но в 1932 г. стал начальником педагогической части и одновременно "помощником" нередко менявшихся начальников коммуны из чекистских рядов.
В первой части "Педагогической поэмы", в написанной весной 1933 г. главе "Завоевание комсомола", чекистам приписывается решающая роль в создании ячейки союза молодежи в колонии им. М. Горького (события датируются 1923 г.): только после того, как комсомольцы комендатуры ГПУ позаботились о колонистах, те смогли наконец осуществить свою мечту о создании собственной ячейки. Из-за нежелания Макаренко создавать в колонии какие- либо политические организации, "чекистская сказка" из "Поэмы" выглядит как реверансы Балицкому, который в феврале 1933 г. вернулся на пост председателя ГПУ УССР.
Возвратимся к 1927 - 1928 гг. Знакомство с Г. С. Салько и ее товарищами по партии все больше вынуждало Макаренко задумываться о своей беспартийности. Так, в письме к Галине Стахиевне от 27 - 28 апреля 1928 г. говорится (и на основании этого высказывания можно заключить, что "восторг" от Бухарина и Сталина в сентябрьском письме в какой-то мере был упреждающим маневром): "Плохо не то, что кто-то кричит и плюется, а плохо, что я не могу защитить никаких позиций: у беспартийного человека позиций быть не может. Кроме того, где моя партия? Кругом такая шпана, что не стоит с нею и связываться" [23, с. 52]. И спустя полтора года в другом письме (от 11 - 12 ноября 1929 г.) к Г. С. Салько, которая тогда проходила курс лечения в санатории в Крыму, он пишет: "...неужели ты не знала, что ничего мещанистее нашей интеллигенции нет на свете, и не было. Если мне когда-нибудь хотелось быть большевиком, то только тогда, когда у меня особенно развивалась ненависть к интеллигенции, и при этом специально к русской. Я умел видеть мещанина в самых героических бестиях. И если бы и Ваш большевизм не был создан той же русской мещанской интеллигенцией, то я обязательно сделался бы большевиком" [29, с. 31].
Но в тот момент Макаренко не мог знать о том, что "большевизм" жены находился в большой опасности. После возвращения в Харьков ожидалась проверка ее партийности. В конце апреля 1930 г. (сразу же после окончания первого крупного процесса против украинской небольшевистской интеллигенции - дело "СВУ") этот вопрос уже стоял на повестке дня заседания апелляционной парттройки Харьковской окружной контрольной комиссии КП(б)У [30, л. 14]. В связи с возникшими проблемами Галина Стахиевна настоятельно потребовала от мужа прекращения его отношений с братом, что Антон Семенович сразу же безоговорочно выполнил [31, с. 216]. Переписка супругов данного "бурного" 1930 г., отрывки из которой в свое время приводил Балабанович [32, с. 208 - 209], к сожалению, не сохранилась. По всей вероятности, эти письма содержали компрометирующие семью сведения, и поэтому жена их предусмотрительно уничтожила [31, с. 216]. Впрочем, письма Виталия также не сохранились в наследии А. С. Макаренко; видимо, адресат сам (или его жена) ликвидировал их.
Как видно из переписки Антона Семеновича с Г. С. Салько в 1929 г., он получал письма от брата и отвечал на них, по крайней мере, до осени того же года. Так, 4 ноября Антон сообщает ей: "Получил письмо от Вити. Он просит передать привет "твоей Гале", пишет, что на днях пришлет для Вас письмо, а пока просит от его имени подарить Вам букет гвоздик, он мне когда-то выплатит их стоимость" [29, с. 20].
Факт переписки Антона Семеновича с братом в колонии и в коммуне был об-
стр. 71
--------------------------------------------------------------------------------
щеизвестен. Вот почему "завком" решил проинформировать своих питомцев о его окончании. По сведениям бывшего коммунара В. И. Коломийцева (в 1971 г.), Макаренко на общем собрании читал "дзержинцам" письмо, полученное от брата, и ответ на него. Речь шла о решении прервать переписку, так как Антон Семенович был якобы оскорблен обвинением брата в том, что он "продался окончательно за большевистскую копейку". Таким образом, А. С. Макаренко получил вескую причину для разрыва переписки. Поставленный об этом в известность, Виталий Семенович позднее категорически отрицал возможность существования такого выпада с его стороны [4, с. 89 - 90].
Подобную тенденцию конформизма можно наблюдать также и в материалах к варианту "Педагогической поэмы", относящемуся к периоду весна-лето 1930 г. Здесь Макаренко намеревался разрушить добрую славу и репутацию своей главной оппонентки из Наркомпроса Украины В. М. Дюшен, которую он обвиняет в "откровенных разговорах о великом Троцком и о властолюбивом и ничтожном Сталине, о правоте Троцкого, о том, что Россия идет к погибели..." [33]. От таких резких высказываний автор в окончательном варианте "Поэмы", как известно, отказался.
Чтобы покончить со своим обременительным беспартийным положением и, следовательно, гарантировать себе безопасность, Макаренко весной 1930 г. не только порвал связь с братом-эмигрантом и "политизировал" свой писательский труд, но также предпринял попытку вступить в ряды большевистской партии. Об этом свидетельствует Н. Э. Фере - бывший агроном колонии им. М. Горького. В период работы над очерком "На гигантском фронте" Макаренко и Фере вместе побывали в партбюро коммуны им, Ф. Э. Дзержинского с просьбой о вступлении в КП(б)У. Однако их попытка стать коммунистами окончилась не так успешно: предложение прийти еще раз на следующий день получил лишь агроном. Обсудив ситуацию, оба претендента на партийный билет решили отказаться от своей затеи [34] (при этом, конечно, следует помнить о наличии серьезного конфликта между Макаренко и Н. А. Скрыпником, руководителем Наркомпроса УССР, в компетенции которого находилась педагогическая часть коммуны им. Ф. Э. Дзержинского). Отныне "завком", очевидно, смирился с данной ситуацией и даже говорил о ней иронически. Так, в письме к члену правления коммуны в конце 1930 г. по поводу деятельности Барбарова, который требовал проводить запущенное якобы Макаренко политическое воспитание, говорится: "Несмотря на всю мою беспартийность, я совершенно не могу понять, как можно говорить о воспитании в Советском Союзе, предполагая, что оно поставлено правильно, и думать, что политическое воспитание где-то отсутствует" [27, л. 40].
В следующие годы Макаренко, вероятно, вообще не думал о вступлении в партию - и вовсе не потому, что это вновь стало реальным лишь с 1 ноября 1936 г., когда были сняты ограничения для вступающих, введенные в конце 1932 г. Так, накануне данного запрета, 8 ноября 1932 г. (т.е. непосредственно до выхода его книги "Марш 30 года" и заключения договора по поводу "ФД-1" - действие обоих сочинений происходит в коммуне им. Ф. Э. Дзержинского) Макаренко информирует "партийную" жену, которая вновь лечится в санатории, о том, что "Броневой откровенничал и все торопит со вступлением в партию. Чем это можно объяснить? Может быть, появлением моей книги, которою, между прочим, все здесь очень взбудоражены, теперь уже и во вторую верят" [29, с. 178]. При этом Антон Семенович не считает нужным изложить свою точку зрения по поводу инициативы чекиста: ведь его позиция Галине Стахиевне была хорошо известна!
Когда во второй половине 1933 г. происходила очередная проверка на партпригодность жены - в то время она уже проживала совместно с мужем и работала преподавателем истории на рабфаке коммуны, - помощь Макаренко состояла лишь в том, что он для подготовки к данной процедуре послал ей в санаторий две книги: авторитетный "Очерк истории Коммунистической партии (большевиков) Украины" Н. Н. Попова и юбилейный сборник коммуны им. Ф. Э. Дзержинского "Второе рождение" (ответственный редактор А. Броневой). Кроме того, по указанию
стр. 72
--------------------------------------------------------------------------------
руководителя парторганизации коммуны Касько, он сам оплатил ее членские взносы за три месяца. Об этом Антон Семенович информирует жену в письме от 8 сентября 1933 г. [там же, с. 199]. Однако помощь мужа все же не смогла предотвратить того, что она - за неучастие в партжизни - через несколько месяцев "механически" выбыла из рядов компартии.
В этом же 1933 г. Макаренко получил возможность вновь работать над "Педагогической поэмой", чему способствовали щедрый "грант" от Горького - 5 тыс. рублей [35, с. 503], а также сокращение его обязанностей по коммуне: "ввиду большой перегрузки начпедчасти" Макаренко, 16 января 1933 г. совет командиров, безусловно по инициативе последнего, постановил о введении дополнительной должности заведующего рабфаком "Дзержинки". Данный пост, как известно, занял Е. С. Магура [36, л. 8].
Первым читателем окончательного варианта "Поэмы" стал коллега Макаренко по руководству коммуной - начальник финансовой части К. С. Кононенко, которого он не случайно называет "теперь мой первый друг" [29, с. 199]. В этой связи уместно напомнить, что в одном из своих выступлений Макаренко рассказывал, как "бухгалтер" коммуны случайно нашел чемодан с рукописью данного произведения и, таким образом, стал ее первым читателем... Речь идет об опытном кооператоре, банковском служащем, бывшем меньшевике (член Центральной рады и Киевской городской думы в 1917 - 1918 гг.), который в 1930 г. за "саботаж коллективизации сельского хозяйства" получил 8 лет лишения свободы, но, вместо тюремного заключения, в 1932 г. был направлен "отбывать срок" в коммуну им. Ф. Э. Дзержинского. Там же, как вспоминает его сын Олег - профессор химии, которого мне в 1990 г. удалось разыскать в США, Макаренко стал центром маленького круга единомышленников, открыто дискутировавших и по политическим вопросам: о ситуации в СССР, о положении интеллигенции, о том, остаться ли после октябрьского переворота в стране или, как брат Макаренко, эмигрировать. Участниками этих "конспиративных сборищ" были беспартийные сотрудники коммуны, в том числе и двое "прощенных" бывших членов партии - Г. С. Салько и В. Н. Терский [37, с. 188].
В Киеве, вдали от Константина Кононенко, педагог-писатель оказался в одиночестве. Поэтому свои мысли и наблюдения он был вынужден доверять записной книжке. О хорошо знакомой ему проблеме политических репрессий Макаренко отзывался крайне сдержанно. Данная тема являлась запретной для его литературной деятельности, поскольку он не принадлежал к числу писателей, которые пишут в стол.
Несколько дней спустя после речи Сталина на 1-м Всесоюзном совещании стахановцев, где вождь произнес знаменитое: "Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее" (17 ноября 1935 г.), Макаренко в своей записной книжке отметил: "Тема. На небесах усмотрели: выпустили из виду, что всегда на рай не обращали внимания. Насколько хорошо и актуально организован ад, настолько небрежно и халатно рай. Ассортимент радостей почти не был разработан.
Реорганизация рая - вот тема! Надо дать доступные пониманию удовольствия. Возлежать на лоне и лицезреть бога, кому это может понравиться?" [38, с. 189 - 190].
И через год, в связи с принятием сталинской Конституции на чрезвычайном 8-м съезде Советов СССР, Макаренко, присутствуя на собрании ленинградских писателей, делает такую запись, неслучайно-намеренно, очень красивым церковнославянским шрифтом: "Самочувствие человека в бесклассовом обществе. Это широчайшая тема. Отсутствие ощущения верхних давящих классов есть новая форма свободы, которая никем не показана. Есть новые виды гармонии людей, которые нужно показать. Это тем более должны сделать мы, потому что мы помним еще другую свободу" [там же, с. 190. - курсив мой, Г. Х.].
Не менее характерна и такая запись (январь 1936 г.): "Из разговора ... Надо сравнивать не что есть и что было, а что есть и что было бы.
- Но мы не знаем, что было бы.
стр. 73
--------------------------------------------------------------------------------
- Ну вот, значит невозможно никакое сравнение.
... Эволюция темы.
В начале революции:
"Жизнь свое возьмет". Это значило - рано или поздно уйдут большевики и вместо них будет какая-то жизнь, бюрократия что ли" [там же].
В. В. Кумарин, впервые опубликовавший фрагменты из записных книжек Макаренко [39, с. 18 - 28], вспоминает и такую заметку: "Ну, ладно, мы строим светлое будущее. Но разве стоит это будущее того, чтобы нынешнее поколение жило в нищете, било вшей, влачило жалкий образ жизни?" [38, с. 191]. Данная запись, очевидно, была уничтожена Г. С. Макаренко - во всяком случае, она отсутствует в составе как московского, так и кременчугского архивных фондов, где сейчас хранятся записные книжки и дневники педагога-писателя.
В другой записи (от сентября 1935 г.) речь идет о "техническом отношении к вопросу о вступлении в партию", что, несомненно, носит автобиографический характер. Там говорится: "Можно представить себе человека, который предан до отказа, но который не вступает в партию потому, что так удобнее работать" [там же, с. 192]. Неудивительно, что Макаренко - уже в Москве - бурно реагировал на желание жены восстановиться в партии. Этим поступком она, бесспорно, хотела уберечь сына - Льва, будущего инженера, военно- авиационного строителя, от бремени иметь мать, "механически" выбывшую из партии, и отца - Михаила Салько, по всей вероятности репрессированного в "год большого террора" как близкого соратника тогдашнего наркома просвещения УССР Затонского (зав. Черниговским окрнаробразом и с апреля 1936 г. члена Совета при Наркомпросе УССР [там же, с. 158]). Не говоря уже о стопроцентно беспартийном отчиме Антоне Макаренко, в семье которого он тогда жил. По словам Галины Стахиевны, в беседах с О. В. Макаренко и В. В. Кумариным, муж выразился так: "Солнышко, если ты вернешься в этот колхоз, я повешусь" [29, с. XLIV]. Правда, это не помешало ему после получения ордена за заслуги в развитии советской литературы - но не педагогики! - в феврале 1939 г. (незадолго до своей скоропостижной смерти) самому написать заявление о вступлении в "этот колхоз", именуемый ВКП(б). Что заставило его пойти на данный поступок, пока окончательно не ясно. По мнению Кумарина, он не мог не сделать этого для защиты своей жизни и своего дела. Возможно, определенную роль сыграл поворот международной ситуации после Мюнхенского сговора, когда все более очевидной становилась неизбежность войны. Впрочем, после войны Галина Стахиевна вновь собиралась восстановить свое партийное членство. Об этом свидетельствует, среди прочего, экземпляр "Краткого курса истории ВКП(б)" 1945 г. выпуска с ее пометками, включенный в наследие мужа.
Примеры панегириков в адрес партии и Сталина с целью демонстрации "политической бдительности" можно проследить в публицистическом творчестве Макаренко в последние годы его жизни, начиная еще на Украине с откликов на первый московский процесс и на новую Конституцию. Так, в "Известиях" от 9 декабря 1936 г. напечатано, что будущий классик педагогики завидует "школьнику, который в каком-нибудь 2436 году будет читать первые страницы учебника истории, где будет написано: "История человечества делится на две части: до сталинской Конституции и после сталинской Конституции..."". Впрочем, определяющие слова этого высказывания - от ".., где будет написано" до "сталинской Конституции..." редакторы собраний трудов педагога-писателя исключили в ходе "десталинизации" его наследия.
Вот почему отдельные статьи не вошли ни во второе издание сочинений А. С. Макаренко (1957 - 1958 гг.), ни в его педагогические сочинения (1983 - 1986 гг.). Особенно здесь стоит упомянуть две газетные публикации о собрании жителей Сталинского избирательного округа г. Москвы во время предвыборной кампании кандидатов в Верховный Совет СССР: "Наше знамя!" ("Известия", 21 октября 1937 г.) и "За дорогое будущее, к которому ведет Сталин" ("Литературная газета", 26 октября 1937 г.), где говорится о "чувстве благодарности к Коммунистической партии, неразрывном с чувством благодарности к
стр. 74
--------------------------------------------------------------------------------
товарищу Сталину", "одному из величайших гениев человеческой истории, обладающему невиданным еще в мире авторитетом...".
О том, что Макаренко успешно удавалось маскировать свои политические убеждения, свидетельствуют и другие высказывания. Особенно бросаются в глаза его доклады в Москве в октябре 1936 г. во время встреч с читателями "Педагогической поэмы". В столицу он приехал в форме помначотдела НКВД, которую для "операдминсостава" ГУЛАГа (т.е. в лагерях для взрослых уголовников и политических заключенных) и ОТК (в трудколониях и коммунах для малолетних правонарушителей и беспризорников) повсеместно ввели приказом Ягоды лишь 25 июня того же года [38, с. 164]. Как следует из стенограмм этих выступлений, Макаренко - спустя несколько недель после снятия его "костюмера" с должности наркома внутренних дел СССР - очевидно, с целью самозащиты подчеркнул свой статус чекиста. Так, в Первом подшипниковом заводе им. Кагановича на вопрос о его "связях с педагогическим миром" он сказал: "В настоящее время в НКВД я как-то совсем отошел от педагогического мира просто потому, что у нас свой педагогический мир. Чекисты не кончают педтехникумов и вузов, а делают большое воспитательное дело. Это вы можете видеть на каждом шагу. Воспитывают они не только детей, но и взрослых. Я пока этим педагогическим миром вполне удовлетворен" [там же, с. 164].
Во время предыдущего пребывания в столице (конец июля - начало августа 1936 г.) Макаренко, еще без чекистского обмундирования, перед педагогами- учеными в Центральном институте педагогики (по неопубликованной в аутентичной версии стенограмме) более жестко выступал таким образом: "НКВД, опираясь только на Маркса, а не на педагогическую теорию, делает людей. А педагогическая теория опыт НКВД игнорирует, а только у нас принцип Маркса о соединении обучения с производственным трудом продолжен до конца". "Дело создания настоящей педагогической техники - наше дело с вами. Есть вековое наследство, которое мы используем. Мысли великих педагогов только эстетика, а не техника. Вы обязаны создать новую педагогическую технику, не успокаиваясь тем, что дал Песталоцци. Чекиста возьмите за образец, а не Песталоцци" [там же, с. 128]. Такую резкость в словах Макаренко, которая значительно отличается от тона его других московских выступлений этих дней, можно объяснить лишь тем, что непосредственно перед встречей с педагогами ЦИПа он узнал об аресте его начальника в ОТК НКВД УССР Л. С. Ахматова (31 июля 1936 г.).
Балицкому удалось уберечь Макаренко от некоторых неприятностей также и в аппарате НКВД УССР в Киеве - например осенью 1936 г., сразу же после первого московского показательного процесса, когда педагог-писатель из-за двусмысленных высказываний о большевистском единстве и о гениальности Сталина на выпускном собрании коммунаров-дзержинцев подверг себя большой опасности [там же, с. 146 - 156]. Подобная ситуация возникла в рамках следствия по делу Ахматова, так как он назвал Макаренко в числе членов "контрреволюционной троцкистской террористической организации", участие в которой приписывалось арестованному. Тогда же имя педагога-писателя вычеркнули из протокола допроса Ахматова, очевидно по указанию Балицкого [там же, с. 133], с которым Макаренко встретился в связи с его желанием оставить должность "помнача" ОТК в сентябре 1936 г. [там же, с. 162]. Последняя встреча между этими двумя уважавшими друг друга людьми состоялась в третьей декаде марта 1937 г. по поводу писательского проекта "Чекист" [там же, с. 184] - такую книгу в октябре 1935 г. порекомендовал написать педагогу-писателю Горький. И, наконец, последнее признание Макаренко о его работе в учреждениях НКВД можно найти в стенограмме доклада 21 апреля 1937 г. "Художественная литература о воспитании детей", где он касательно коммуны им. Ф. Э. Дзержинского сказал, что на основании данного опыта "уже можно формулировать и аксиомы и теоремы советского воспитания, формулировать точно и открыто, и доказывать. Надеюсь, что со временем это удастся сделать, тем более теперь, потому что это не только моя ра-
стр. 75
--------------------------------------------------------------------------------
бота, а работа многих людей и в особенности чекистов Украины" [28, с. 122].
Таким образом, переехав в Москву, Макаренко никогда не говорил публично о своей работе в отделе трудколоний НКВД УССР. Причину этого, без всякого сомнения, следует искать в судьбе "хозяина" педагога Балицкого: 11 мая 1937 г. его сняли с должности наркома внутренних дел УССР и назначили начальником Управления НКВД СССР по Дальневосточному краю; 7 июля он был арестован, а 27 ноября приговорен к смерти и в тот же день расстрелян. Как и все другие "инквизиторы" сталинской эпохи, нарком до сих пор не реабилитирован. Поэтому не удивительно, что мои советские коллеги-макаренковеды (по условиям Главлита!) его фамилию вообще не упоминали. Впрочем, это также относится и к его сестре Наталье, на которой "влюбленный по уши" заведующий колонией им. М. Горького в 1926 г. хотел жениться. Тогда же В. А. Балицкий, ознакомившись с личным делом кандидата в женихи и узнав о его брате-"белогвардейце", был решительно против этого брака.
Однажды (октябрь 1936 г.) на вопрос о своей биографии и партийности Макаренко ответил шутя: "Я не член партии. Как-то так вышло, что некогда было мне входить (смех) и некогда было жениться. Я женился только в 40 лет, благодаря этим таким пацанам" [40, с. 51]. "Бдительные" редакторы советских изданий собраний сочинений педагога-писателя подобные несерьезные высказывания, конечно, без колебания исключали из его наследия.
Макаренко вообще достаточно уверенно мог производить впечатление истинного приверженца советского режима. Например, в протоколе заседания парткомиссии Союза советских писателей СССР от 16 марта 1939 г., которая рассматривала его заявление о приеме в кандидаты ВКП(б), есть высказывание одного из рекомендующих, для которого, очевидно, являлось загадкой, почему авторитетная парторганизация московских писателей должна терять время на решение таких мелких самоочевидных вопросов. Этот человек - П. А. Павленко - сказал: "У многих была уверенность в том, что т. Макаренко является коммунистом, а оказывается, что он беспартийный" [41, с. 128].
Несмотря на свою маскировку, в начале 1939 г. педагог-писатель все же попал в щекотливую ситуацию из-за статьи А. Бойма "Откровения А. Макаренко" в "Комсомольской правде" 2 декабря 1938 г. Так, в одном из писем к учительнице Т. В. Турчаниновой, которая в связи с этой публикацией прямо спрашивала его, советский ли он человек, Макаренко утверждает, что Бойм разоблачен как "враг" и арестован [42, с. 62]. О репрессии журналиста, в 60-х гг. - члена редколлегии журнала "Народное образование" (псевдоним: В. Александров), до сих пор ничего не известно. С помощью такой выдумки Макаренко, запуганный откровенностью "партийной" корреспондентки, очевидно, пытался заставить ее отказаться от политических подозрений в свой адрес, демонстрируя тем самым бдительность.
Проблема "Макаренко и власть" включает также и тему "педагог-писатель и вождь". Что можно сказать по этому вопросу, который автор уже в 1996 г. затрагивал на страницах данного журнала [43, с. 68 - 75], - в том числе и по поводу возможной аудиенции Макаренко у Сталина?
Из неопубликованных воспоминаний знакомых Макаренко следует, что он неоднократно рассказывал узкому кругу питомцев (как свидетельствуют Ксения Безрук и Елена Пихоцкая) о приеме у вождя. Правдивость показаний тех свидетелей я обсуждал в вышеупомянутой публикации. В связи с этим возникает вопрос: существуют ли новые источники или утверждения, позволяющие опять заняться данной проблемой?
В журнале "Исторический архив" в 1994 - 1997 гг. публиковались "журналы (тетради) записей лиц, принятых первым генсеком" в кремлевском кабинете Сталина с 1924 по 1953 гг. Фамилия Макаренко там не значится. На основании этого обстоятельства я в 1998 г. сделал вывод, что данная публикация "полностью развеивает легенду об аудиенции Макаренко у Сталина" [44, с. 65]. Однако через год два журналиста, А. Текило и А. Келеберда, поместили в киевской газете "Вечерние
стр. 76
--------------------------------------------------------------------------------
вести" сенсационный материал о том, как "завкол" в 1927 г. был принят вождем и лично от него получил инструкцию организовать в рамках только что зарождавшейся коммуны им. Ф. Э. Дзержинского школу НКВД для подготовки разведчиков.
Дословно авторы в статье "Антон Макаренко - "батька" шпионов" пишут: "Летом 1927 года Макаренко срочно вызвали в Кремль. Педагога принял сам Сталин. Разговор шел о важнейшем государственном деле - создании центра подготовки разведчиков и диверсантов. Перед педагогом была поставлена сложная задача: "... реорганизовать воровской талант подростков в талант коммуниста-разведчика". Вождь проводил Макаренко до самых дверей кабинета, и последнюю фразу генсека слышали многие. Сталин сказал: "Вам не станут мешать. Однако, помните, от вашей работы во многом будет зависеть безопасность страны". Вскоре последовал приказ о присвоении Антону Семеновичу звания бригадного комиссара НКВД.
Уже в ноябре в центр подготовки разведчиков поступили первые ученики; младшему было шесть лет, старшему - семнадцать. Через месяц секретное подразделение вошло в состав коммуны им. Ф. Дзержинского. Сама коммуна являлась идеальным прикрытием для разведшколы, а ее контингент формировался путем тщательного отбора среди коммунаров... Макаренко впервые предложил разведывательную специализацию. Он разработал пакеты учебно-воспитательных программ для экономических агентов, курьеров и даже для изобретателей и конструкторов шпионских аксессуаров. Его воспитанники работали с Рихардом Зорге в Шанхае. С 1932 года в коммуне начинается производство первых в СССР пленочных фотоаппаратов "ФЭД". Немалую долю этой продукции составляли и аппараты, предназначенные для спецслужб".
Данная спорная история закончилась постскриптумом, который представляет ее в совсем другом свете: "В 1990 году германские спецслужбы сделали приятный подарок своим советским коллегам. Им были переданы документы 30 - 40-х годов, касающиеся подготовки в фашистской Германии шпионов для заброски в СССР. Среди бумаг оказалось личное распоряжение Гитлера о внедрении методик Макаренко в практику фашистских разведшкол. Сейчас разработки великого украинского педагога используют в разведшколах всего мира. Он опередил свое время на десятилетия" [45]. Под этим, возможно, подразумевается, что спецслужбы ГДР до их самоликвидации передали "своим советским коллегам" документы, которые доказывают, что немецкие "органы" во время фашизма использовали советские программы для подготовки разведчиков, в том числе макаренковские материалы.
Часть продукции фотозавода "Дзержинки" действительно была предназначена для спецслужб. Но это относится, как видно из секретных фондов ее архива, к "пост-макаренковской" коммуне, когда выпуск фотоаппаратов уже достиг определенного уровня. Впрочем, как помощнику начальника и руководителю педагогической части коммуны Макаренко не разрешали свободно посещать ее заводы. Странно также и то, что фотолюбитель Антон Семенович не получил "ФЭДа", этот "шпионский аксессуар". О поощрении его многолетней работы в ГПУ/НКВД он написал в записной книжке в момент ухода со службы (январь 1937 г.) следующее: "Сколько я работал, всю жизнь как черный вол и не удосужился получить ни денег, ни путевки, ни фотоаппарата" [40, с. 18]. Правда, для Льва Салько "ФЭД" был изготовлен [46, с. 103].
Поэтому все указывает на то, что прием Макаренко у Сталина, если он действительно состоялся, нужно датировать 1937 г., т.е. 10-ю годами позже, чем рассказывают киевские журналисты. В 1927 г. самодержавная власть "вождя всех времен и народов" еще не началась.
Отклик на газетную публикацию, составленный мной совместно с киевским историком В. И. Марочко ("Педагог Макаренко - "шеф" разведчиков?"), газета "Вечерние вести" не опубликовала, однако мы получили письмо авторов вышеупомянутой статьи. Позже полтавскому психологу В. Ф. Моргу ну удалось поместить наш материал в областном журнале "Бизнес-Неделя" [47, с. 27].
стр. 77
--------------------------------------------------------------------------------
В этом отклике мы, среди прочего, подчеркнули, что Макаренко в 1927 г. действительно "посетил Москву, но не для встречи с "хозяином", а для участия во Всероссийской конференции работников детских домов (15 - 20 ноября 1927 г.). Почти каждый вечер он бывал в столичных театрах, о чем свидетельствует его переписка с женой Г. С. Салько-Макаренко. О "тайной аудиенции" в Кремле педагог не упоминает".
В ответе А. Текило и А. Келеберды от 5 мая 1999 г. одна деталь вызывает особый интерес: "В ноябре 1927 года А. С. Макаренко имел беседу в Кремле. Данный факт был сообщен нам полковником КГБ в отставке при частном разговоре. По его словам, стенограмма этой беседы до сих пор хранится в архиве ФСБ. То, что об этой встрече педагог "не упоминает" в письмах к Галине Стахиевне, вполне естественно и логично. Было бы очень странным, если бы он разглашал государственные тайны в частной переписке. Интересно, сколько бы дней он прожил бы после отправки такого письма? Тем более было бы безрассудным рассказывать об этой аудиенции "узкому кругу питомцев, в том числе Ксении Безрук"!". Марочко в своем письме к киевским журналистам от 7 мая 1999 г. по поводу данной темы писал: "Если это исторический факт, а для этого необходимо иметь стенограмму беседы педагога со Сталиным (обычно вождь избегал подобной регистрации личных бесед), тогда в макаренковедении произойдет "концептуальный переворот"". Но ответ он, к сожалению, не получил...
Даже если такая тайная встреча действительно состоялась (но не в Кремле, а на даче Сталина), то, согласно аргументации авторов, Макаренко не должен был о ней упоминать. Между прочим, о даче речь идет в воспоминаниях Е. С. Пихоцкой. Она рассказала на Харьковской макаренковской конференции 20 апреля 1950 г., т.е. еще при жизни вождя, о том, что Макаренко на встрече с бывшими коммунарами в марте 1939 г. говорил о личном приеме у Сталина. По стенограмме конференции "тов. Пехоцкая (!) сообщила: "...Антон Семенович говорил, что товарищ Сталин вызывал к себе на прием. Он говорил, что так хочется собраться. Он говорил - мне хочется собраться за городом, под Москвой, у меня будет дача, пригласить бывших воспитанников, устроить конференцию бывших воспитанников-коммунаров. Хочется всех увидеть, потому что все разъехались. Хочется мне такую конференцию организовать, чтобы увидеть всех, посмотреть, насколько все выросли"" [44, с. 50]. Впрочем, списки лиц, принятых Сталиным на его даче под Москвой, до сих пор не известны.
Ноябрь 1937 г, как дата тайной встречи педагога-писателя с вождем вполне возможен. "Посредником" такой аудиенции мог быть Шолохов. Вспомним: писатель во время одного из двух документально утвержденных приемов у Сталина осенью 1937 г. (25 сентября, 4 ноября - оба раза в присутствии Молотова и Ежова), по всей вероятности, вступился за Макаренко, который после ареста Балицкого оказался в очень затруднительном положении. По свидетельству В. В. Кумарина, Галина Стахиевна "по своим каналам" получила известие о том, что арест мужа как "врага народа" - дело нескольких часов. Случайная встреча с Шолоховым и Фадеевым дала ей надежду получить поддержку этих знаменитых писателей. Первый направлялся тогда на прием к Сталину и пообещал просить за Макаренко самого вождя. Во второй половине 50-х гг. Шолохов в беседе с Л. Т. Ковалем во время их встречи в Харькове рассказал, что он однажды помог Макаренко "выпутаться из очень неприятной ситуации" [44, с. 62 - 67].
Восстановить точный ход событий того времени до сих пор не удалось. Так, в дневнике педагога-писателя в промежутке между 14 августа и 13 декабря 1937 г. находится четыре с половиной пустых страницы [там же, с. 73]. Причина для этого четырехмесячного пропуска в записях еще полностью не ясна. Я обращаюсь к А. Текило и А. Келеберду с просьбой огласить свои источники, т.е. уточнить данные о вышеупомянутых документах фашистских спецслужб по поводу использования советского опыта перевоспитания беспризорников и о протоколе приема Макаренко у Сталина.
стр. 78
--------------------------------------------------------------------------------
Литература
1. Компанцев М. Г. Из воспоминаний об Антоне Семеновиче Макаренко // Начальная школа. 1944. N 5 - 6.
2. РГАЛИ. Ф. 332. Оп. 4. Ед. хр. 476.
3. Макаренко B.C. Мой брат Антон Семенович // Советская педагогика. 1991. NN 6, 7.
4. Макаренко В. Мой брат Антон Семенович: воспоминания, письма. Марбург, 1985.
5. Морозова Н. А. А. С. Макаренко. Семинарий. Л., 1961.
6. Радяньска влада (Полтава). 1920. NN 52, 57.
7. ГАПО. Ф. 1792. Оп. 2. Ед. хр. 3.
8. Бiльшовик (Полтава). 1920. N 154.
9. РГАЛИ. Ф. 332. Оп. 4. Ед. хр. 351.
10. Вiсти-Известия (Полтава). 1921. N 257. И. Архив МВД Укр. Ф. 40. Оп. 16315. Р. IV.
12. Яковлева Р. И. "Реферат" А. С. Макаренко // Исторический архив. 1961. N 2.
13. В беседе с автором (2002 г.).
14. Коммунист (Харьков). 1925. N 201.
15. ГАХО. Ф. 2411. Оп. 1. Ед. хр. 10.
16. Всесоюзная школьная перепись 15 октября 1927 г. Т. 1: Социальное воспитание. Ч. 3. М., 1930.
17. ЦГАВО Укр. Ф. 166. Оп. 2. Ед. хр. 1687.
18. Маро (Левитина М. И.). Работа с беспризорными: практика новой работы в СССР. Харьков, 1924.
19. Горький М. и Роллан Р. Переписка (1916 - 1936). М., 1995.
20. Макаренко А. С. Пед. соч.: В 8 т. Т. 1. М., 1984.
21. Голос труда (Полтава). 1922. N 99.
22. ЦГАВО Укр. Ф. 166. Оп. 6. Ед. хр. 2975.
23. "Ты научила меня плакать...": Переписка А. С. Макаренко с женой (1927 - 1939): В 2т. / Сост. и коммент. Г. Хиллига и С. Невской. Т. 1. М., 1994. С. 109.
24. Балабанович Е. А. С. Макаренко: очерк жизни и творчества. М., 1951.
25. Морозов В. Володимир Петрович Затонський. Киiв, 1967.
26. Д. В. Затонский (Киев) в беседе с автором (1993 г.).
27. РГАЛИ. Ф. 332. Оп. 4. Ед. хр. 387.
28. Хиллиг Г. А. С. Макаренко и НКВД // Сов. педагогика. 1990. N 9.
29. "Ты научила меня плакать...". Т. 2. М., 1995.
30. ГАХО. Ф. 58. Оп. 1. Ед. хр. 18.
31. На разных берегах...: Судьба братьев Макаренко / Сост. и коммент. Г. Хиллига. М., 1998.
32. Балабанович Е. Антон Семенович Макаренко: человек и писатель. М., 1963.
33. Архив лаборатории "Макаренко-реферат".
34. Н. Э. Фере в беседах с Л. Пехой (1965 г.), а также с автором и В. В. Кумариным (1973 г.).
35. Архив А. М. Горького. Т. 14. М., 1976.
36. РГАЛИ. Ф. 332. Оп. 4. Ед. хр. 402.
37. Свидетельства искренней дружбы: Воспоминания К. С. Кононенко о А. С. Макаренко / Издатели: Г. Хиллиг, В. Марочко. Марбург, 1997.
38. Абаринов А., Хиллиг Г. Испытание властью: киевский период жизни Макаренко (1935 - 1937 гг.). Марбург, 2000.
39. Кумарин В. В. Страницы из записных книжек // Вопросы теории и истории педагогики: Труды Орехово-Зуевского пединститута. М., 1960.
40. Москва, октябрь 1936 г.: издание протоколов двух встреч А. С. Макаренко с читателями "Педагогической поэмы" / Сост., автор текстолог, прим. и коммент. Г. Хиллиг. Марбург, 1987.
41. Макаренко А. С. Пед. соч.: В 8 т. Т. 8. М., 1986.
42. "Макаренко - педагог, а не писатель!": Переписка А. С. Макаренко с двумя читательницами (1938 - 1939 гг.) / Сост. Г. Хиллиг, С. Невская. Марбург, 1995.
43. Хиллиг Г. Макаренко и сталинизм: размышления и комментарии к дискуссионной теме // Педагогика. 1996. N 1.
44. Хиллиг Г. Макаренко в год "Большого террора". Марбург, 1998.
45. Текило А., Келеберда А. Антон Макаренко - "батька" шпионов // Вечерние вести (Киев). 1999. N 56 - 57.
46. "Береги себя!": Переписка Г. С. и А. С. Макаренко с сыном (1927 - 1939 гг.) / Сост. С. Невская, Г. Хиллиг. Марбург, 2001.
47. Хиллиг Г., Марочко В., Моргун В. Педагог Макаренко - "шеф" разведчиков? // Бизнес-Неделя (Полтава). 1999. N 23.
стр. 79
Опубликовано 18 октября 2007 года
Новые статьи на library.by:
ПЕДАГОГИКА ШКОЛЬНАЯ:
Комментируем публикацию: Макаренко и власть
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Предполагаемый источник
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1192706331 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций