Воспитание в Московском университете в первой четверти XIX в.

В истории русской педагогики исследователей традиционно привлекала эпоха Просвещения - педагогические идеи Екатерины II, И.И. Бецкого, Е.Р. Дашковой. Наряду с "сильными мира сего", много сделавшими для образования России, широко известны имена Н.И. Пирогова, К.Д. Ушинского, П.Г. Редкина и Н.А. Вышнеградского. Но были и незаслуженно забытые наставники российского юношества: А.А. Прокопович-Антонский, А.Ф. Мерзляков, М.Н. Муравьев, П.С. Нахимов, И. Шаден, И. Гейм, Н.Н. Сандунов и многие другие, работавшие в Московском университете, где "воспитанию нравственности" придавалось основополагающее значение.

Если для западноевропейской культуры было характерно представление о знании как самоценности, не нуждающейся в этических обоснованиях (Б. Паскалю принадлежат слова: "Будем же стараться хорошо мыслить: вот начало нравственности"), то в отечественной культурной традиции нравственное совершенствование полагалось непременным условием для постижения истины. Так, директор Московского университета И.И. Мелиссино утверждал: "Кто богатеет в науках и скудеет в нравственности, тот больше скудеет, чем богатеет". И не случайно воспитанник университетского Благородного пансиона поэт Василий Жуковский, составляя в 1826 г. "План учения его императорского высочайшего государя великого князя наследника цесаревича Александра Николаевича", первыми строками записал, что "цель воспитания вообще и учения в особенности есть образование для добродетели" [1, с. 135].

Студентам не нужно было беспокоиться о пропитании, жилище, одежде, учебниках, и они могли сосредоточиться на учебе. Заметим, что чаще всего их называли не студентами, не учениками, а воспитанниками или питомцами. Как вспоминал писатель и переводчик Е.Ф. Тимковский, "патриархальная простота господствовала тогда в университете" [2, с. 62]. В этой характеристике - ключ к пониманию той уникальной атмосферы, которая царила здесь на протяжении почти ста первых лет его существования.

"Новое поколение едва ли поверит, что никто при виде Харитона Андреевича не смел улыбнуться, а тем паче засмеяться и зашикать. Так уважали его!" - вспоминал Д.Н. Свербеев о первом ректоре Чеботареве [3, с. 745]. И здесь не только уважение к ректору лично, но и почтение к старшим вообще. М.А. Дмитриев писал о директоре университетского пансиона: "Малейшее доброе слово Антонского, малейший знак его благоволения были для нас великою наградою и знаком хорошего признания в его мнении... так умел Антонской соединить боязнь с любовью и субординацию с уважением!.. В нашем пансионе не было и слуху о телесных наказаниях; а все было тихо, и повиновение было совершенное" [4, с. 75].

Помощником А.А. Прокоповича-Антонского по учебной и воспитательной работе долгое время был П.С. Нахимов, "пестун двенадцати университетских поколений". Его "благородной натуре были понятны достоинство и святость науки, поэтому служащее ей юношество он любил как отец и уважал как человек, богато одаренный нравственным чувством. Если мы не поймем, так кто ж поймет? - говаривал он, вступаясь за студентов. Слова его были родственны, близки каждому. Упреки его часто доводили до слез весьма неслезливые натуры" [5, с. 263]. Долгое время спустя, когда П.С. Нахимов уже давно ушел со службы, солидные адвокаты и врачи, учителя и чиновники, празднуя Татьянин день, неизменно поздравляли и своего старого инспектора.

"Будучи и сами уже почти стариками, - вспоминал М.А. Дмитриев, - я и Шевырев, оба воспитанники пансиона... сидели однажды у Антонского и рассказывали ему, как мы его боялись: "...только

стр. 76


--------------------------------------------------------------------------------

увидим в зале на вешалке вашу синюю шинель, так все и притихнем". Антонский рассмеялся и сказал: "Ну так теперь и я вам скажу, что я вас иногда и обманывал... иногда на дворе или дождь идет, или снег, и мне нездоровится. Думаю: не шумят ли дети-то?.. Я и пошлю моего человека Сергея повесить в зале мою шинель. А вы думаете, что я сам пришел, да и притихнете". Вот какие простые средства употреблял иногда Антонский для сохранения порядка; это доказывает, впрочем, и то, каков был дух времени и каковы были мы сами" [4, с. 75].

Такими были старшие, профессора и начальство в Московском университете первой четверти XIX в., чье сообщество было охарактеризовано позже М.П. Погодиным как "собрание добрейших и честнейших людей" [6, с. 37]. Если обратить внимание на те слова, которыми университетские питомцы характеризовали старших, неизменно встретишь такие определения - "отменно добрый", "умный и добрый", "строгий, но чрезвычайно добрый". Многие из профессоров соединяли "строгость власти с добродушием и правдою".

Не случайно столь популярная для того времени аллегория учителя как садовника сохранилась до сих пор в названии "детский сад" (раньше работавших здесь женщин называли "детская садовница"). Заметим, что упоминавшийся уже директор Благородного пансиона А.А. Прокопович- Антонский был одновременно и смотрителем Ботанического сада. Жизнь становилась метафорой.

Сама московская жизнь была полна старины, которой насыщены мемуары того времени. Так, Е.А. Сабанеева писала: "Много было прелести в патриархальном порядке тогдашних московских нравов, в этой поддержке родственных связей, в этом этикете, который ставил каждого на свое место. Старики держали себя степенно и наблюдательно, молодые учтиво группировались вокруг них и стояли перед ними стройной вереницей во всей прелести своей молодой жизни, своих грядущих надежд" [7, с. 399].

Обязательной составляющей воспитания была любовь к Родине: "Вообще надо бы заметить, что имя Отечества встречалось нам во всем; о любви к Отечеству говорило нам все окружающее, и люди, и вещи. На актах университета в речах и стихах воспитанников раздавалось имя Отечества; зала, где происходили акты, была уставлена портретами кураторов университета, как верных сынов Отечества и благодетелей юношества" [4, с. 70]. Детей учили быть благодарными - на торжественных актах в университете обязательно поименно вспоминали жертвователей, читали специально сочиненные в их честь стихи на разных языках.

Говоря об актах, совершавшихся дважды в году, отметим культивировавшийся контраст между семейственностью обычного распорядка жизни и приподнятой, официальной атмосферой праздников, где вручались награды, читались стихи и речи, играл оркестр, присутствовало множество нарядной публики. На каждом Торжественном акте с речами собственного сочинения выступали сами воспитанники. Так, в начале XIX в. А.И. Тургенев прочел "Речь о том, что просвещение без Религии и Добродетели более вредно, нежели полезно" [8, с. IX].

Старшие, начальство и профессура, будь то дворяне или разночинцы, были едины в своем стремлении сочетать воспитание и обучение в патриархальном, семейственном духе. Профессор П.А. Сохацкий подчеркивал: "Блаженно то Государство, коего Монарх и народ составляют единое, благословляемое Богом, великое семейство!" [9, с. 74].

С.П. Шевырев вспоминал, что "речи наших ораторов о воспитании тем большую получали силу, что оправдывались делом. Когда Шаден произносил свое Слово, у него в пансионе воспитывался Карамзин. В год, когда Антонский с кафедры университета рассуждал о воспитании, на торжественном акте пансиона, в ряду первых учеников его, получал золотую медаль питомец Антонского, Жуковский" [10, с. 300-301 ].

В Благородном пансионе главной целью учения провозглашалось развитие нравственных качеств учащихся. Причем, занятия литературой считались одним из основных педагогических средств. Здесь работало Дружеское литературное общество,

стр. 77


--------------------------------------------------------------------------------

членами которого были В.А. Жуковский, А.И. Тургенев, А.Ф. Воейков, А.С. Кайсаров. Это было "общество друзей, где приучали мыслить и выражаться", оно "поднимало дух и воспитывало самолюбие в разумных пределах". Тут, наконец, осуществлялось "взаимное воспитание юношей" [4, с. 68]. В "Законах Дружеского литературного общества" целью ставилась "любовь к Добродетели и Истине, которой служить есть единственная и главнейшая наша должность" [11, с. 13]. Историк С.П. Шевырев писал: "Ученики любили пансион, любили в нем колыбель своего ума, чувств, познаний и слова. С грустью и слезами оставляли его и товарищей. В речах, в стихах питомцев пансиона беспрерывно найдете обращение к друзьям, к мирному крову воспитания. Это не общие места, нет, а искренние излияния верного чувства, которые на самом деле соединяют всех одною прекрасною связью" [10, с. 129].

Воспитание собственным примером, как известно, наиболее эффективно. Вот, к примеру, эпизод, когда попечителю Московского университета, аристократу Оболенскому был дан урок профессором- разночинцем Н.Н. Сандуновым: "Добродушному попечителю, князю Оболенскому, нужно было по одному частному делу посоветоваться с человеком, вполне знающим законы. Не предупредив Сандунова, он вздумал позвать его к себе в неурочный час... "Что прикажете, ваше сиятельство?" - сказал он, входя, своему начальнику, принявшему его стоя. "Я хочу посоветоваться с вами по одному делу". - "По какому, ваше сиятельство?" - "Моему собственному". - "Ну уж извините; вероятно, нам долго придется толковать, я устал, второпях пришел пешком". Тогда он взял стул и сел перед попечителем. В справедливую похвалу кн. Оболенскому надобно прибавить, что он почувствовал свою неловкость и просил в ней у Сандунова извинения. Честь и слава им обоим: оба они были выше своего времени" [12, с. 103]. Уроком этот эпизод стал как для попечителя, так и для нескольких поколений университетских воспитанников, и не случайно он описан несколькими мемуаристами.

Конечно, университетские стены видали всякие ребячества и шалости вроде дразнилок, выкрикиваемых из-за дверей. "Проказ было довольно, но чисто студенческих", однако "шпионов и наушников не водилось", - вспоминал знаменитый хирург Н.И. Пирогов [2, с. 88].

Была и другая сторона воспитания - обогащение светской культурой поведения профессоров-разночинцев. Так, в 1803 г. университетский куратор М.Н. Муравьев пригласил профессора А.Ф. Мерзлякова "в Петербург и ввел в лучший круг писателей, ученых и мужей государственных. Мерзляков вспоминал всегда об этом времени, как самом счастливейшем в своей жизни", и в записной книжке Муравьева сохранилась такая красноречивая строка: "поговорить о Мерзлякове (manners and fashion)" [10, с. 346]. Университетские питомцы пристально наблюдали привычки своих профессоров, замечали все: чистоту костюма, походку, манеру говорить, любимые словечки, умение держаться с вышестоящими и обращаться к младшим, знание предмета и, разумеется, отношение к своей профессии.

Никогда не подчеркивались различия между сословиями. К примеру, Н.Н. Сандунов не проявлял ни пристрастия к дворянам, ни нерасположения к прочим сословиям; напротив, тех студентов из духовного звания, равно и гимназистов, которые отличались своим образованием и примерным прилежанием, с любовью приготовлял он по своему классу к полезной гражданской службе и всегда им покровительствовал" [12, с. 102].

Казеннокоштные студенты, как правило, "жили грязно, бедно и голодно, но при этом многие учились серьезно и приготовлялись к полезной себе и обществу жизни" [12, с. 109]. И университетские "старшие" умели это оценить. Так, известный историк М.П. Погодин, еще подростком с трудом добиравшийся в университет по необихоженным в ту пору Лубянке и Охотному ряду, упросил инспектора "разрешить жить при университете. Большая комната, известная под 14 нумером, предназначалась для недостаточных студентов... Сандунов подошел к одной кровати. Шерстяное, дырявое, грязное одеяло покрывало

стр. 78


--------------------------------------------------------------------------------

постель. Палкою приподнял он одеяло, открылись голые доски. Старик обратился к Погодину и сказал: "Нам вот каких надо. Ты такой ли?" ...Святые слова. Вот был какой дух в университетском начальстве того времени. Не знаю, какие гуманные теории и учтивые фразы могут быть сравнены с этими простыми словами" [6, с. 52]. Заботясь о самых бедных, Н.Н. Сандунов старался дать им профессию, которая обеспечила бы кусок хлеба в будущем.

Нельзя не коснуться и еще одной, крайне важной стороны университетской жизни. Вспомним, это была эпоха наполеоновских войн, когда, казалось, о военной карьере мечтал каждый юноша. Но только не в Московском университете, который ориентировал своих воспитанников прежде всего на гражданскую службу. Впоследствии М.А. Дмитриев в своих мемуарах записал, что "военная служба отучает от умственных занятий" [4, с. 83].

Идея служения Отечеству провозглашалась почетным долгом каждого образованного человека. Профессор словесности и знаменитый поэт своего времени А.Ф. Мерзляков в "Оде на тезоименитство государя" писал: "Где, где не слышно имя Россов? / Как буря, мир они прошли!.. / Куда еще им бросить громы? / Постойте, пламенные Сонмы! / Вот новый к славе путь открыт! / Пусть Росс наукой, просвещеньем, / Добротою, благотвореньем, / В другой раз мир сей победит!" Ф.П. Лубяновский, учившийся в университете в конце XVIII в., писал: "Все мы просвещались, приготовляли себя, думали и не на шутку, - к государственной службе, и, чем более хвалили нас за прилежание и успехи, тем более мечтали мы о себе", причем у воспитанника возникала уверенность, что он не только может "сам везде ходить без помочей, но и других водить" [2, с. 46-47].

Занятия наукой рассматривались и как способ стать свободным и благородным человеком, улучшить свою натуру. М.П. Погодин, размышляя о своем будущем, все время возвращается к мысли: "Наука есть благороднейшее занятие для человека. Кто от сердца, не из тщеславия, предан ей, тот не может быть злым" [6, с. 116].

Картина, нарисованная нами, возможно, покажется идиллической. Но вот свидетельство Н.И. Тургенева о том, что выпускники Московского университета, "вступившие на государственную службу, вообще отличаются там некоторою высотою характера, принципами честности, мягкости, столь редкими в подобной сфере... Если среди той всеобщей подкупности, среди подкупной толпы начальников, вероломных судей, которые тяготеют над Россией, случайно встречается какой-нибудь честный и стойкий начальник, то почти можно было быть уверенным, что он был в Московском университете" [13, с. 193].

И в более поздние времена сохранилась патриархальность отношений преподавателей и студентов, когда воспитание оставалось важнейшей стороной обучения. В образованном обществе во второй половине XIX в. продолжали жить именно такие взгляды на воспитание. Подтверждением этого служат названия педагогических журналов того времени - "Вестник воспитания", "Воспитание и обучение", "Журнал для воспитания", позже возникает журнал "Семья и школа"...

Профессор Н.А. Вышнеградский, основатель "Русского педагогического журнала", подготавливая проект реформы женского образования, провозглашал, что класс в идеале должен воспроизводить образ семьи, и только тогда учение будет по-настоящему успешным. Другими словами, речь шла о "воскрешении" былой патриархальности, возвращении к ней на ином уровне.

Но все эти идеи не могли противостоять натиску нового времени. Уже во второй трети XIX в. становятся очевидными происходящие в обществе глубокие перемены. Дворянские семьи с их устойчивым бытом, определявшие атмосферу в лучших учебных заведениях, постепенно уходили в небытие, унося с собой и всю прежнюю систему ценностей. Тон стали задавать разночинцы с "кризисным мышлением"; исчезает и былая патриархальность. М.О. Гершензон писал, что развитие его поколения шло "катастрофически": "Между нами нет ни одного, кто развивался бы последовательно: каждый из нас не вырастает естественно из культуры родительского дома, но совершает из нее головокружительный

стр. 79


--------------------------------------------------------------------------------

скачок или движется многими такими скачками. Вступая в самостоятельную жизнь, мы обыкновенно уже ничего не имеем наследственного, мы все переменили в пути - навыки, вкусы, потребности, идеи; редкий из нас даже остается жить в том месте, где провел детство" [14, с. 315-316].

Когда-то в университетских стенах невозможно было вообразить "бунт" против старших, вроде истории с профессором Маловым, происшедшей в 1831 г. [15, с. 119]. "Бездарный, но честный" сорокалетний профессор, которого, как животное на охоте, травила "прогрессивная" молодежь, не угодил им своими монархическими и "крепостническими" взглядами. Пройдет еще немного времени, и радикально настроенные студенты будут освистывать В.О. Ключевского.

К середине XIX в. противостояние консервативных и демократических сил, утверждение в общественной жизни разночинской культуры привели к изменению приоритетов в строении русской культуры.

И в наши дни, говоря о науке и образовании, ученые ставят главный акцент на "интеграцию истины и нравственности". Эта мысль, очевидная нашим предкам двести лет назад, снова утверждается в общественном сознании. Пожалуй, теперь она стала еще более важной для нас, являясь, может быть, главным условием выживания человечества.

Литература

1. Жуковский В.А. Полн. собр. соч.: В 12 т. Т. IX. СПб., 1902.

2. Московский университет в воспоминаниях современников. 1755-1917. М., 1989.

3. Русский Архив. 1866. N 4.

4. Дмитриев М.А. Главы из воспоминаний моей жизни. М., 1998.

5. Отечественные записки. 1858. Т. СХХ.

6. Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина. В 22 кн. Кн. 1. М., 1888.

7. История жизни благородной женщины. М., 1996.

8. Речь, разговор и стихи, читанные в публичном акте, бывшем в Благородном университетском пансионе декабря 22 дня 1800 г. М., 1800.

9. Слово о долге благородного российского юношества служить Отечеству оружием, до приобретения опытности, дабы вступить во Храм Фемиды в торжественном собрании имп. Московского университета. М., 1807.

10. Шевырев С.П. История имп. Московского университета. М., 1998.

11. Сборник Общества любителей российской словесности. М., 1891.

12. Свербеев Д.Н. Записки: В 2 т. Т. I. М., 1899.

13. Тургенев Н.И. Россия и русские. В 2 т. Т. 2. М., 1915.

14. Гершензон М.О. История молодой России. М., 1908.

15. Герцен А.И. Соч. Т. IV. М., 1955.

стр. 80