М. РОССПЭН. 2010. 495 с.

Сборник статей и документов под редакцией доктора исторических наук Д. Б. Павлова является продолжением исследований, начало которым было положено монографией о преследованиях политических партий в первые десятилетия советской власти. Тематика данного сборника намного шире: речь идет о репрессиях, которым подвергалась сформировавшаяся до революции интеллигенция, в том числе внепартийная, о ее облике и поведении в новых социально-политических условиях, о репрессивном режиме и его функционировании. Вошедшие в сборник исследования основаны на документах Центрального архива ФСБ, а также материалах из других архивов России и Украины.

Рецензируемый сборник содержит биографические очерки о Д. Н. Шилове, Павле Долгорукове, С. Д. Урусове, публикации о следственных делах С. П. Мельгунова, А. И. Дубровина, С. Н. Дурылина, снабжены обстоятельными предисловиями и комментариями. В сборник включены две большие статьи о Соловецких лагерях особого назначения (СЛОН), приведен также ряд высказываний представителей интеллигенции о событиях того времени, даны оценки характера государственной власти, установленной в России с октября 1917 года. Так же как документы самой власти, эти оценки, естественно, нуждаются в критическом анализе. Это относится, в частности, к следственным материалам. Однако независимо от познавательной ценности каждого из приведенных в книге высказываний, они свидетельствуют о том, что интеллигенция оставалась верной своему предназначению: ее представители фиксировали и интерпретировали происходившие в стране события, в том числе трагические ситуации.

В предисловии содержится обстоятельный обзор литературы об интеллигенции, включая исследования советского периода, а также появившиеся в последние 10 - 15 лет. Обзор литературы по данной теме интересен попыткой ответить на некоторые неоднозначно трактуемые вопросы. Пожалуй, самый важный из них состоит в том, насколько совмещались представления "старой" интеллигенции с новым строем.

В исследованиях об интеллигенции последних десятилетий произошла смена приоритетов, на первый план выдвигаются проблемы, касающиеся самой интеллигенции, взаимоотношения различных ее групп с властными структурами. Автор обращает особое внимание на общеисторический контекст правительственных акций, выявляя при этом глубинные процессы, как правило, скрытые под слоем официальной лжи и демагогии (с. 19).

Непонятно только, в чем состоит смысл предпочтения, которое автор предисловия отдает "во многом традиционному" определению интеллигенции как социальной группы, объединяющей всех "высокообразованных" лиц, профессионально занятых умственным трудом; прочие признаки интеллигенции, а именно социально-психологические, партийно-политические, нравственно-этические или иные искусственно игнорируются как не столь важные (с. 8). Помимо того, что критерий высокой образованности исключал из интеллигенции того времени такие, например, слои российского общества, как народные учителя, предлагаемое тем самым вневременное определение интеллигенции не способствует пониманию разрушительной политики, которую проводил существовавший тогда режим в отношении интеллигенции. Такое по-

нимание интеллигенции расходится с тем, как данный вопрос трактуется в сборнике.

Авторы биографических очерков-портретов не сочли необходимым отвлечься от специфики российского феномена интеллигенции, но обращают внимание на различные политические позиции интеллигенции, на сходные психологические и этические черты. При рассмотрении "механизма репрессирования" на Соловках также подчеркивается, что соответствующую часть заключенных объединяла "родовая черта русской интеллигенции", а именно "умственное, нравственное и человеческое самостояние личности" (с. 410, 450, 451).

Известно, что в России начала XX в. категорически отвергалась возможность включения в ее состав, с одной стороны, правомонархических, деятелей, а с другой - части леворадикальных политиков, прежде всего большевиков. Момент самоидентификации, однако, во внимание не принимался. Профессиональные революционеры составляли особый подвид интеллигенции (с. 14 - 15), в который включались и те, кто непосредственно осуществлял репрессии. Согласно официальным данным, в 1922 г. до 80% чекистов имели начальное образование, а некоторые вообще его не имели. Следует ли к интеллигентскому "подвиду" отнести "высокообразованных" представителей этой службы и какое значение имела в их "профессиональной деятельности" образованность? К сожалению, ответа на эти вопросы в сборнике нет.

Существовали разные мнения большевистских лидеров, проявлявшиеся в их отношении к интеллигенции. Имеются в виду случаи заступничества за тех или иных лиц, проведение ревизий мест заключения, осуждение отдельных чекистов за должностные преступления и т.д. Однако перечисленные меры не затрагивали принципиальных основ карательной политики. Она может показаться в первые годы правления большевиков весьма хаотичной (с. 16), но зигзаги судьбы П. А. Сорокина с 1917 г. до его высылки из советской России, как и других пассажиров "философского парохода", скорее свидетельствуют о последовательности, с какой осуществлялся разрыв с "буржуазной" цивилизацией, обоснованный В. И. Лениным. В книге верно отмечается, что депортация 1922 г. - это далеко не самый массовый эпизод, когда деятели культуры стали жертвами голода, холода, тифа, непосильной работы, казней, самоубийств и т.д.

На деле это означало культурное обескровливание страны, отбрасывавшее ее назад. В разительном противоречии с этой реальностью находилось утверждение Ленина о необходимости для продвижения вперед овладеть всем культурным богатством, накопленным человечеством. Можно согласиться с выделением этапов в проведении указанной политики (с. 19 - 21), но границы между ними условны, что подтверждают и материалы сборника.

Бывший меньшевик, редактор "Торгово-промышленной газеты" Н. В. Вольский вспоминал, как председатель ВСНХ Ф. Э. Дзержинский называл трудившихся под его началом специалистов "замечательными работниками". Свидетельство Вольского подтверждается, но и уточняется публикуемым в сборнике секретным письмом Дзержинского 1924 г. с предложением рассмотреть в ЦК вопрос о "спецах" во всем его объеме; к нему приложен проект доклада А. З. Гольцмана (с. 455 - 469). Из этих документов следует, что в годы нэпа более приемлемые условия жизни и работы было признано необходимыми создавать для определенной части интеллигенции, главным образом для экономистов и инженеров, независимо от их прошлой партийности, но практиковалось это недолго, до 1928 - 1929 годов. Сомнительно, однако, исходя из этого объявлять линию на привлечение старых специалистов "провокацией" (с. 407). Более верным является другой вывод автора - что это отражало характер острых дискуссий в связи с нэпом.

О том, в каком положении находились другие слои интеллигенции, сообщал нелегально приехавший в 1926 г. в СССР Павел Долгоруков. Интеллигенция, писал он, "страшно пришиблена", "опять запугана", "не жизнь, а прозябание" и т.д. Сверх того, по его словам, "шпионаж образцовый". Сам Долгоруков через месяц был арестован по доносу одного харьковского профессора (с. 249) и расстрелян как заложник в ответ на убийство в Польше большевика П. Л. Войкова. Неназванный профессор, с одной стороны, и эмигрант Долгоруков, тщетно искавший в СССР возможности для свержения режима, - с другой, олицетворяли два противоположных варианта поведения.

Вместе с тем требование (в том же письме Дзержинского) препятствовать образованию интеллигенцией "корпоративных организаций" открывало дорогу к фабрикациям чекистам, уже в обстановке отказа от нэпа, на рубеже 1920-х - 1930-х годов, дел по обвинению в антисоветской деятельности, в частности в создании ими различных "партий".

То, что стало известно еще до "большого террора", дало основание внимательным наблюдателям, из числа не только эмигрантов, подобно Долгорукову (с. 250, 255), но и другим, квалифицировать режим в СССР как "советский фашизм" (мысли Урусова на сей счет из его записей, не рассчитанных на опубликование, приводит Н. Б. Хайлова (с. 23, 316 - 319). Вполне оправданно сравнение Соловков с Освенцимом. Приводимые данные, говорится в сборнике, "настолько красноречивы, что... в комментариях не нуждаются" (с. 361 - 362).

В статьях Д. Б. Павлова и Н. Н. Павловой впервые с такой полнотой и столь разносторонне воссоздается история СЛОНа. Этот лагерь стал, с одной стороны, по словам его узников, "столицей русской интеллигенции" (А. А. Мейер), превратившейся в "могилу русской культуры" (Д. С. Лихачев), а с другой - исходной моделью, реальным прототипом системы ГУЛАГа в целом, по определению Павловой, "первым бараком сталинизма", "местом... эксперимента по сужению национального интеллектуального генофонда", "активной точкой роста в ходе насильственной трансформации страны" (с. 322, 455, 404).

Можно понять сожаление по поводу вынужденно "неодушевленного", обобщающе-технологического акцента в исследовании соловецкой темы (с. 406), но личные судьбы некоторых из жертв все же пусть кратко, но прослеживаются - А. И. Анисимова, А. В. Бобрищева-Пушкина, П. А. Флоренского, Н. Н. Дурново и других.

Несмотря на то, что разыскать архив Соловков до сих пор не удалось, авторы привлекли большое количество источников, относящихся еще к началу 1920-х годов, когда в эмигрантской прессе и в мемуарах стали появляться извлечения из разных архивов. В приложении к сборнику публикуются документы, касающиеся данных о проведенных в разные годы ревизиях, обширный отчет комиссии ОГПУ, обследовавшей в 1930 г. Соловки (с. 385 - 399, 469 - 484), сведения о составе заключенных и расстрелянных. Изучение истории этого лагеря подтвердило, что в сталинской репрессивной политике приоритетной была отнюдь не экономическая необходимость. Репрессированная интеллигенция была обречена на физическое уничтожение именно в интересах создания тоталитарного государства.

Сборник готовился с необходимой тщательностью, но, к сожалению, не всегда указано, что некоторые документы уже публиковались. Встречаются неточности в комментариях и в биографических справках (наличие таких справок является одним из важных достоинств сборника). В сборнике такие деятели, как С. Н. Прокопович и Е. Д. Кускова, ошибочно названы "внефракционными социал-демократами" (с. 148). Нельзя было быть членом РСДРП(б) с 1898 или с 1901 г. (с. 185, 329). Не мог в 1913 г. сводить счеты с С. Д. Урусовым черносотенец П. А. Крушеван, скончавшийся в 1909 г. (с. 272).