публикация №1586252893, версия для печати

Женщины в советской науке. 1917-1980-е гг.


Дата публикации: 07 апреля 2020
Автор: Н. Л. Пушкарева
Публикатор: Алексей Петров (номер депонирования: BY-1586252893)
Рубрика: ВОПРОСЫ НАУКИ
Источник: (c) Вопросы истории, № 11, Ноябрь 2011, C. 92-102


О женщинах-ученых на удивление мало написано. В советской историографии в основном подчеркивалась значимость преобразований новой власти в сфере образования, благодаря которым получение университетских и вузовских знаний как основы будущей научной деятельности стало равно доступным для мужчин и женщин, и произошло это сразу после событий 1917 года. И если до 1917 г. лишь 10% россиянок имели доступ к научной работе1, то за короткий срок в полстолетия число женщин-ученых выросло в нашей стране в 5 раз.

 

Если обратиться к истории профессиональной деятельности, связанной с интеллектуальным трудом в первые годы Советской власти, то сразу бросится в глаза открывшаяся свобода для проникновения женщин в бывшие ранее закрытыми и инертными научные структуры: новая власть обещала им гарантии равенства. Возможно поэтому впоследствии (в том числе в умах наших женщин-ученых) не нашли отклика ни подъем феминистского движения во всем мире, ни формирование теории феминизма в западных странах. Процесс феминизации науки у нас - в отличие от Европы и США - носил все время поступательный характер и не только не ограничивался, но и все время поощрялся.

 

Все началось с преодоления неграмотности среди женщин-работниц и крестьянок в начале 1920-х годов. К 1926 г. грамотность взрослых женщин достигла 42%, а в городах - почти 75%. К началу 1930-х гг. неграмотность среди женщин в России была и вовсе (в основном) ликвидирована. И если к 1928 г. в РСФСР было зарегистрировано 14 805 лиц, назвавших себя работниками науки (большая часть их была сосредоточена в Москве и в Ленинграде), то женщины-ученые составляли в этом сообществе: в Ленинграде - 23%, в Москве - 18, в провинции - 12%2.

 

Но одно дело - ликвидировать неграмотность, а другое - воспитать женщин-ученых, причем "из народа" (а именно такую задачу ставили большевики, достаточно вспомнить слова Н. И. Бухарина о том, что ныне нужно будет "подвергать кадры интеллигенции идеологической тренировке". "Не

 

 

Пушкарева Наталья Львовна - доктор исторических наук, профессор Института этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая РАН.

 
стр. 92

 

желаете - обойдемся без вас", - полагал он. "Отштампуем новых, как на фабрике"3). Женщины-ученые "не из народа", несмотря на дефицит научных кадров, были не слишком востребованы, а штамповать, "как на фабрике", новых оказалось непросто. Просматривая списки работников научных учреждений, трудно не задаться вопросом: куда же делись те выпускницы Бестужевских курсов, которые мечтали продолжать научную работу? Для некоторых стратегией выживания была смена фамилии при замужестве, утаивание "неправильного" социального происхождения, фактов обучения в элитарных учебных заведениях.

 

О том социальном противостоянии в сфере науки и образования, которое было характерно для 1920-х гг., можно догадаться, читая воспоминания. Текст одного из них, написанный астрофизиком В. В. Стратоновым, рассказывает, какой удар по науке нанесли "погромы профессоров и высылка славной студенческой молодежи" подальше от столиц во имя освобождения ее от "непролетарских элементов": новыми правилами предписывалось брать на обучение лишь тех, кто был далек от дореволюционного образованного класса. "Особенно изводил поток студенток из Одессы. Они хлынули в Москву на естественное отделение (МГУ - Н. П.), чтобы перебраться затем на медицинский. У этих почти каждая предъявленная зачетная книжка заключала в себе подчистки, переправки и переделки профессорских подписей. Студентки-коммунистки, развращенные партийными привилегиями, стремились попасть в студенты без достаточной подготовки..."4.

 

Между тем, чтобы реализовать большевистскую идею "кадров из народа", при предприятиях уже в первые годы советской власти началось создание фабрично-заводских училищ, ФЗУ, в которых 60% мест администрация обязана была резервировать за женщинами. При Университетах создавались рабфаки; за один год обучения после школы девушки (как и юноши) из среды рабочих и крестьян могли, как тогда думалось, "подтянуть" свои знания до уровня тех, кто вырос в семьях интеллигенции, образованного класса и мог сдать экзамены в университет сразу после получения школьного аттестата. Не удивительно, что первые годы Советской власти, да и все 1920-е гг. в России исследователи именуют временем первой волны феминизации российской науки5: сразу после получения вузовских дипломов некоторые из окончивших университетские курсы как раз вливались в ряды лиц, занятых научным трудом.

 

15 марта 1927 г. Академия наук СССР приняла решение о создании "Музея по изучению женщины". Это было необычное и в некотором смысле экстравагантное начинание. Выставлялись ли в нем какие-либо достижения ученых-россиянок - сказать трудно. Между тем, к тому времени советские руководители уже имели достойные примеры российских женщин-ученых.

 

Одной из них была О. А. Добиаш-Рождественская (1874 - 1939), которая в голодном, замерзающем Петрограде 1919 г. продолжала начатые еще до революции исследования западноевропейского средневековья. Именно она предложила переориентировать исторические исследования с изучения политических и дипломатических процессов на культуру и психологию средневекового общества, изучение быта (по сути, историко-этнографическое), особенностей жизни индивидов в конкретных жизненных обстоятельствах6. Так была открыта программа исторических исследований, которую через несколько лет признали приоритетной французские историки, объединившиеся вокруг знаменитого журнала "Анналы" (они признавали первенство русской женщины-историка). В апреле 1929 г. ученая была на грани ареста. ОГПУ уже предъявило ей обвинение по 58-й статье, но дело было прекращено. Скорее всего власть была заинтересована в имевших военное значение работах ее

 
стр. 93

 

мужа-академика. Вместо ареста О. А. Добиаш-Рождественская неожиданно была избрана членом-корреспондентом Академии наук СССР. Последующие 10 лет она плодотворно работала и как исследователь, и как библиограф, и как педагог, скорее в области филологических наук и культурологии, нежели истории.

 

Другой пример выдающейся российской ученой того времени являет Л. М. Штерн - физиолог и биохимик, уехавшая еще до революции учиться в Швейцарию и защитившая там последовательно кандидатскую, а затем (в 39 лет) и докторскую диссертацию (Habilitation). Заведовавшая кафедрой физиологической химии в Женевском университете с 1917 по 1925 г., она в середине 1920-х гг. перебралась в Москву и впоследствии (в 1939 г.) стала первой советской женщиной-академиком АН СССР7. Пострадавшая от репрессий во время "борьбы с космополитами" в 1949 г., отправленная в 71 год в лагеря и отпущенная оттуда в 1953 г., она никогда и никому не жаловалась на пережитое, вернувшись восстановила по памяти почти уничтоженный научный архив и еще более 15 лет интенсивно работала в своем институте8.

 

Если судить по воспоминаниям о тех годах, женские фамилии было нетрудно встретить в списках сотрудников научных учреждений, в том числе и негуманитарного профиля, но большинства они не составляли и выполняли, в основном, вспомогательные функции. В качестве примера приведем почвоведение: всего за советский период в этой области знания было защищено 130 докторских диссертаций, из них до Великой Отечественной войны и в 1940-е гг. всего несколько - Е. Н. Ивановой в 1939 г., Н. Н. Сушкиной в 1940, М. М. Кононовой в 1943 и З. Ю. Шокальской в 1944 году. Однако, в годы войны именно благодаря самоотверженному труду женщин-ученых удалось сохранить ценнейшие коллекции, скажем, русского Географического общества, которые - несмотря на невыносимые блокадные условия - не были расхищены или утеряны9.

 

Репрессий конца 1930-х гг., коснувшихся всех слоев общества, не избежала и Академия наук. 212 ее членов (академиков и членов-корреспондентов) были репрессированы, в том числе 4 женщины: Р. С. Левина, экономист-аграрник, член-корреспондент по Отделению общественных наук; Н. В. Пигулевская, византолог-сириолог, также член-корреспондент; О. Н. Каплан-Подвысоцкая, медик-дерматолог, член-корреспондент АМН СССР; Л. С. Штерн, академик, исключенная из состава АН СССР и вновь восстановленная после реабилитации в 1953 году10. В то же время, довольно многих выдающихся женщин-профессоров, в том числе и работавших в областе гуманитарных наук (назовем хотя бы экономстатистика, члена-корреспондента РАН с 1939 г. М. Н. Смит-Фалькнер), репрессии не коснулись.

 

Что касается молодежи, то до 1941 г. женщины составляли четверть всех обучавшихся на рабфаках, и неудивительно, что число студенток в предвоенные годы достигло почти половины всех учащихся вузов (43%). Но многие ли из них действительно смогли в дальнейшем "пойти в науку"? Процесс феминизации науки в России был поначалу очень медленным, хотя и носил устойчиво поступательный характер11. Так продолжалось вплоть до 1930-х гг.12, когда не только в СССР, но и в большинстве стран Европы, в США и в Канаде начался спад. Так, в США доля женщин среди докторов наук в профессорско-преподавательском составе и в 1920-е гг. была невелика, а в 1930-е гг. еще существенно снизилась, и вновь достичь уровня 1920-х гг. удалось только спустя пять десятилетий.

 

Число женщин-ученых в числе научного руководства оставалось небольшим и в Советской России, постоянно провозглашавшей равенство мужчин и женщин и равное использование их труда. При этом статистические дан-

 
стр. 94

 

ные свидетельствуют, что тенденция увеличения доли женщин в научных кадрах все-таки сохранялась на протяжении всей истории развития отечественной науки, а в отдельные периоды темпы роста соответствующих показателей опережали показатели для мужчин13. Если до 1917 г. женщины составляли в России менее 10% научных работников, то в течение последующих 20 лет их численность в науке возрастала быстрее, чем численность мужчин. Так, за период с 1918 по 1919 гг. - в 5 раз; в 1929 - 1936 - в 32 раза, тогда как доля мужчин за эти же периоды времени возросла, соответственно, лишь в 2 и 1,5 раза.

 

В 1920-е годы основным путем в науку для женщин было проявление интереса к востребованным в то время отраслям знания, например, сельскому хозяйству. Так в науке оказалась, например, будущая жена Н. И. Вавилова - Е. И. Барулина. В 1919 г. она окончила университет и получила звание ученого-агронома при кафедре частного земледелия и селекции "для подготовки к научной и практической деятельности"14. И это при том, что она имела не совсем желательное социальное происхождение.

 

Дворянкам оказывалось труднее, представительницам "трудового народа" - легче. С 1930 г. закончив университеты и вузы, такие студентки имели право поступить в аспирантуру и в дальнейшем держать путь в науку через Институт красной профессуры (1930 - 1938) - главную кузницу научных кадров "из народа" с многочисленными факультетами. Развитие науки было в тот момент теснейшим образом связано с готовностью быть лояльным новой идеологии, и "кадрам из народа" было легче15.

 

Однако вплоть до конца 1930-х гг. число женщин-ученых в СССР все-таки было незначительно, хотя работы некоторых из них внесли большой вклад в российское научное знание. Одна из них вдохновила Вениамина Каверина на написание романа "Открытая книга". Он написал свою книгу о жене брата, врача-микробиолога Л. А. Зильбера. З. В. Ермольевой. Именно ей, выпускнице Донского университета, долгие годы посвятившей изучению холеры (один из вибрионов носит ее имя), быстро защитившей и кандидатскую, и докторскую диссертации, принадлежит честь создания в 1942 г. отечественного аналога пенициллина (открытого Флемингом в 1928 г.)16. Когда в январе 1944 г. в Москву в составе иностранной делегации приехал профессор Флори и привез с собой свой пенициллиновый штамм, чтобы сравнить два продуцента, то, по свидетельствам сотрудников лаборатории, превосходство осталось за русским препаратом, а профессор в знак восхищения русской коллегой называл ее "мадам Пенициллин".

 

Помимо Ермольевой в те же годы работала врач-онколог редкой для того времени аллерго-иммунологической ориентации Н. Г. Клюева, избранная членом-корреспондентом Академии медицинских наук СССР в 1945 г. и все 1930-е гг. заведовавшая кафедрой микробиологии Московского медицинского института17. Судьба ее не жаловала, обвинения и ужасы эпохи не миновали, но она была верна направлению экспериментальной биологии в онкологии (биотерапии рака)18 и осталась в памяти современников решительной, гордой, самоотверженной и блестяще образованной женщиной19.

 

Первой успешной женщиной-ученым в области физико-математических наук была Н. К. Бари (год защиты докторской - 1937 г.), далее появились П. Я. Кочина (1940), Л. В. Келдыш (1941 г.). Они остались в памяти как личности энергичные, веселые, остроумные, нацеленные на жизненный результат. Профессор МГУ Л. В. Келдыш, сестра будущего академика М. В. Келдыша, при всех ее успехах в математике была еще и матерью пятерых детей, награжденной "Медалью материнской славы"20 (ее мужем был П. С. Нови-

 
стр. 95

 

ков, выбранный в члены-корреспонденты, а затем в академики после Великой Отечественной войны; в 1970-е гг. стал член-корром по отделению математики и их сын С. П. Новиков). Конечно, трудно исключить тот факт, что семейные связи могли сыграть свою роль в получении учеными в АН СССР степеней и званий: Л. В. Келдыш работала с мужем в одном институте, как впоследствии их сын. И все же для женщины-ученого такой жизненный путь - подвиг. В области математики звание члена-корреспондента, а затем академика имели и П. Е. Кочин, и его жена П. Я. Кочина.

 

Перед войной немало девушек-аспиранток писали свои диссертации на физфаках ЛГУ и МГУ, а потому и число женщин, получающих докторские степени в "неженских" отраслях знания, тоже росло. Любопытнее другое: то что их в то время отличала и благополучная семейная жизнь и многодетность. Достаточно назвать А. Д. Соболеву (жену математика С. Л. Соболева) - врача-патофизиолога, родившую и воспитавшую семерых детей, защитившую и кандидатскую, и докторскую диссертации. После войны она со всем семейством переехала в Новосибирск, где начиналось создание Сибирского отделения АН21.

 

Однако действительно успешных женщин в нашей науке было мало. В СССР, как и в большинстве стран Европы и в США, больше всего женщин с учеными степенями оказалось на кафедрах литературы. Но даже там очень малая их часть "дорастала" до профессоров, большинство осталось на уровне доцентов. Первые выпуски юридических факультетов университетов дали женщинам право на адвокатскую деятельность, но реализовывалось оно неохотно (такая была общая политическая ситуация).

 

Женщины, имевшие "нужное" социальное происхождение, получали определенную "фору" в продвижении в высокую науку22. Часть из них воспользовалась этим и избрала научный путь: они довольно много работали по специальности (не оформляя результатов своих трудов в диссертации), преподавали, принимали участие в конференциях, но... не добивались формального признания своих заслуг в виде степеней и званий.

 

Например, М. С. Певзнер - "величина общесоюзного значения" в психиатрии и дефектологии, как ее назвали уже после войны и защиты докторской в 1960 году. После окончания в 1924 г. медфака МГУ она проработала (в том числе с крупнейшим российским советским психиатром Л. С. Выготским) до 1939 г. прежде чем оформила защиту кандидатской, а доктором наук стала лишь в 1960 году.

 

Схожую судьбу трудно не увидеть и в биографии М. Т. Греховой (в будущем профессора, доктора физико-математических наук, организатора и декана первого в нашей стране радиофизического факультета при Горьковском государственном университете). Как и многие другие женщины-ученые тех лет, она и сама была женой ученого, и воспитала сыновей-ученых: "Я пропадала днями и ночами в лаборатории (спала на матрасе, набитом стружками). Училась в двух вузах, а после занятий надевала "кошки" и лазала на столбы ремонтировать электросвет. В уплату нередко давали какую-нибудь снедь. Прием в МГУ был тогда свободный, но учиться было трудно. И физиков в конце 1-го курса осталось лишь 15 человек"23.

 

Если судить по воспоминаниям специалиста в области метеорологии и механики, академика АН СССР П. Я. Кочиной, то уже в 1930-е гг. ей попадались коллеги-математики, "соглашавшиеся" на присутствие женщин в рядах сотрудников их институтов и лабораторий. Об одном из них - профессоре А. А. Флеминге - Кочина пишет, что он "в своем отделе выдвигал и женщин...", что для того времени было редкостью. При этом отношение к присутствию женщин среди рядовых сотрудников научно-исследовательских уч-

 
стр. 96

 

реждений, если судить по воспоминаниям, было в целом доброжелательным. Во-первых, рядовые "солдаты" науки нужны всегда, во-вторых, страхи того времени были иными: речь шла не о гендерной дискриминации, а о жизни и смерти.

 

Сразу же после войны, в годы которой немалое число женщин оказалось "на службе науке" в системе эвакуированных научных учреждений, присутствие женщин как научного персонала и вовсе перестало восприниматься как что-то необычное24. Если вернуться к биографии З. В. Ермольевой, то ей было суждено довольно скоро стать профессором, а позже и академиком АМН СССР. К концу жизни она была автором 535 научных работ. "Решительность, напористость и одновременно своеобразная женская мягкость отличали эту удивительную женщину. Она не командовала - внушала. Не только создала в труднейших условиях прекрасную лабораторию, но и мобилизовала многих медиков и сандружинниц, обучала, инструктировала..."25.

 

Когда в 1943 г. ей и Л. М. Якобсон за участие в организации и проведении большой профилактической работы на фронтах Великой Отечественной войны, за разработку новых методов лабораторной диагностики и фагопрофилактики холеры была присуждена Государственная (Сталинская) премия, женщины-ученые передали ее в Фонд обороны для создания боевого самолета. Так взлетел в небо истребитель "Зинаида Ермольева"26. Даже об этом поступке в современных учебниках - ни слова, а ведь вклад российской науки в дело Победы в 1945 г. - это прежде всего вклад женщин: большинство научных разработок (часть из которых была инициирована женщинами) внедряли, апробировали женщины, оставшиеся в тылу и в эвакуации.

 

Война внесла много перемен и во взаимоотношения в обществе, и в жизнь академических институтов. Исследователи истории советской интеллигенции давно обратили внимание на соответствующие ремарки в воспоминаниях своих коллег о том времени: "...Со временем я стала подмечать и другие перемены в институте (историко-архивный институт - Н. П.). Перемены в самом главном, самом существенном. Мне показалось, что институт стал покидать дух доброты и внимания к человеку, дух интеллигентности и романтизма, которым он был пропитан до войны снизу доверху. Стало больше официальности, отчужденности между людьми, безразличия. ...Видимо, война быстро пожирала гениев, таланты и просто хороших людей. С ними стали постепенно уходить простота, легкость и свобода в обращении. Из института исчез флер благородства - главное его украшение. Стали откуда-то выползать пошлость и зависть, подобострастие и подозрительность, недоверие друг к другу. Пока это было еще в зачатке, но бацилла появилась, начинала расти и размножаться..."27.

 

Серия идеологических "кампаний" больно ударила по всей российской науке того времени, и по женщинам в том числе. Принадлежность к "слабому полу" в таких обстоятельствах была забыта. Женские фамилии мелькают в списках так называемых "фальсификаторов науки" тех лет. Достаточно вспомнить о докторе химических наук М. Е. Дяткиной, защитившей докторскую диссертацию в 1947 г. (в возрасте 32 лет) и разрабатывавшей (вместе с Я. К. Сыркиным) теорию резонанса. Ее, несмотря на все научные и иные заслуги - награды за "Оборону Москвы" в том числе, заставили уволиться в эпоху борьбы с космополитами "по собственному желанию" вместе с коллегами по профессии. Должны были пройти десятилетия, прежде чем действия того времени были "признаны ошибочными" и стала очевидной комичность упреков28: "Когда писатель В. Е. Львов сказал Я. К. Сыркину, что за ним стоит мировой империализм, то тот, оглянувшись, ответил, что за ним стоит только М. Е. Дяткина"29.

 
стр. 97

 

В контексте общей истории страны и истории российской науки не удивительно, что в годы политической "оттепели", когда началось создание новых научных центров на Востоке страны и в Сибири, женщины отправились за тысячи километров от столиц "поднимать науку" за Уралом.

 

Этот отъезд женщин-ученых совпал со второй волной феминизации российской науки, которая крепла на фоне организованного расширения советской науки. В конце 1950-х - начале 1960-х гг. потребовалось огромное количество специалистов с высшим образованием, студентки же составляли около половины выпускников советских вузов. Престижная и хорошо оплачиваемая работа не только манила, но и принимала их. Дополнительным стимулом служил ее относительно свободный режим, особенно для работниц НИИ гуманитарного профиля. Однако, анализируя ситуацию, сложившуюся в то время, можно говорить скорее о росте числа женщин, пришедших в систему "научного обслуживания". В то же время доля женщин среди исследователей с должностями и званиями увеличивалась крайне медленно, до 40 лет женщины часто не защищали не то, что докторских, но даже кандидатских диссертаций.

 

Мировая история женского труда красноречиво свидетельствует, что те сферы деятельности, которые в силу разных обстоятельств становятся малопрестижными и низкооплачиваемыми, со временем феминизируются30. Присутствие женщин в российской науке - еще одно доказательство этого постулата. Довольно быстро стали "женскими" гуманитарные науки, в которых нужны были женщины для работы архивистами, младшими научно-техническими сотрудниками, и лишь затем стала возрастать численность женщин в технических науках и таких отраслях знания, как фармакология, биология, химия, медицина, география31. Но и там при быстром росте числа женщин на самых низших научных должностях, количество женщин-ученых, защитивших кандидатские, а тем более докторские диссертации, росло не слишком интенсивно, а получивших звания членов-корреспондентов и академиков Академии наук СССР вообще можно было пересчитать по пальцам. Тем важнее отметить: впервые в истории партийных съездов голос в защиту свободных дискуссий в науке подняла женщина - первая женщина-академик по отделению истории АН СССР, главный редактор журнала "Вопросы истории" А. М. Панкратова32.

 

Между тем, число девушек-студенток постоянно росло: к середине 1970-х гг. они уже составляли большую часть российского студенчества. Однако в дальнейшем эти девушки и женщины с высшим образованием, поступив в аспирантуру, оказавшись в НИИ, занимались не творческим трудом, а подготовительными операциями, рутинной, канцелярской работой - составлением картотек, описанием архивов, работали лаборантками, моя пробирки. Доля женщин среди действительных членов АН СССР и членов-корреспондентов АН СССР в это время равнялась 0,5%33.

 

Имеющие равный образовательный уровень студент и студентка принимались на разные должности в музей, университет или институт (бывшего студента могли взять и на научную должность, а девушке предлагалась научно-техническая)34. К концу 1980-х гг. в СССР среди студентов высших учебных заведений девушки составляли 55%; а в общем числе научных работников - лишь 40%35. При этом среди научных работников, не имеющих ученой степени или звания, их было более 47%, среди младших научных сотрудников, ассистентов - около 50, а среди старших научных сотрудников - 25, в том числе доцентов - 20, среди кандидатов наук - 27, среди докторов - 13, среди имеющих докторскую степень (в том числе профессоров, членов-корреспондентов, академиков) - лишь около 10%. Статистика сообщает, что из

 
стр. 98

 

числа аспирантов в те годы в срок защитили диссертацию только 26% женщин (мужчин - 40%); между защитой кандидатской и докторской диссертаций у женщин проходило не менее 16,5 лет (у мужчин - 11,5)36.

 

Диспропорция в доступе женщин и мужчин к власти, к более престижным и высокооплачиваемым рабочим местам всегда имела место. Однако она не фиксировалась общественным сознанием как фактор социального неблагополучия, а воспринималась как нечто само собой разумеющееся, как существующая практика. Всего 15 лет назад женщины-доктора наук в главном университете страны - МГУ - составляли (на всех факультетах) всего 14%. В числе завкафедрами их было 5%, в числе замдеканов, деканов, проректоров - 2%. Эту ситуацию опрошенные объяснили либо "силой сложившейся практики, традиции" (61%), либо требованием "большего времени и возможностей, чем обычно есть у женщины" (70%)37.

 

В этом отношении российская наука не была исключением из общемировой тенденции профессиональной сегрегации в мировом масштабе38. Лишь немногим во всей мировой науке женщинам-ученым удавалось преодолеть невидимый барьер, препятствующий выдвижению женщин по служебной лестнице. Этот барьер обычно именуется в мировой социологии знания "стеклянным потолком" ("the glass ceiling") - "барьер настолько незаметный, что он прозрачен, но в то же время настолько основательный, что препятствует женщинам продвигаться по служебной иерархии". Причины его возникновения следующие:

 

Во-первых, девочек с детства сами родители часто ориентировали не столько на занятие каких-то профессиональных высот, а на то, что надо создать семью, родить детей. Иными словами, это была ориентация на "зависимость", "жертвенность", "неумение самостоятельно справиться с трудностями"39.

 

Во-вторых, господствующим концептом государственной политики в отношении женщин был принцип "работающая мать": не успешная, самореализовавшаяся женщина, а женщина, профессионально занятая, помогающая материально существованию "советской семьи" и при этом не забывающая о своих материнских обязанностях. Любопытно, что среди неженатых (одиноких и разведенных) мужчин и сейчас больше распространена точка зрения, согласно которой "женщина-ученый ничуть не хуже ученого-мужчины, в том числе и на руководящих постах"; а среди женатых мужчин, наоборот, считается, что "женщину наука портит: и ученым она становится худшим, чем мужчина, и о своих женских обязанностях забывает". Все эти стереотипы - следствие в том числе и государственной политики, ориентировавшей женщину на то, чтобы она просто работала, а не занималась своей профессиональной карьерой.

 

В-третьих, профессиональная самореализация женщин и в то, советское время, предполагала их участие прежде всего в тех областях труда, которые были продолжением женских домашних функций - уборки (уборщица), приготовления пищи (повариха), заботы о детях (воспитательница в детском саду), обучения малышей (учительница начальных классов), лечения от несложных хворей (участковый врач в поликлинике) и т.д. В науке женщины продолжали выполнять свои, домашние по сути, функции "служанок по призванию" - обслуживали интересы мужчин-начальников и руководителей.

 

В-четвертых, обязывая женщину рожать детей (до 1985 г в СССР существовал "налог на бездетность" - 6% от заработка; если молодые люди регистрировали брак, то они были обязаны завести ребенка), советское государство довольно слабо помогало ей: дополнительные материальные стимулы постепенно, к 1980-м гг., были введены в действие (единовременные выпла-

 
стр. 99

 

ты пособий на рождение ребенка, право сидеть с ним до достижения 1,5 лет при сохранении рабочего места и проч.), но никогда и ни в чем государство не могло помочь тем, кто хотел, несмотря на то, что рождение детей "выбивало" женщину из привычного ритма научной работы, продолжать свою деятельность. Советское государство предпочитало вообще не видеть этой проблемы... Скрытой формой дискриминации были небольшие денежные надбавки женщинам-сотрудницам научных учреждений за выполнение ими всевозможных рутинных операций (переписывание карточек, мытье пробирок, перевод научной корреспонденции руководства институтов с иностранных языков). В социологии начала 1990-х гг., оценивающей ситуацию эпохи брежневского "застоя", "суперисполнительскую ориентацию" ученых, под коей понималась готовность переключаться на любую новую тематику ("что надо, то и делать") стали именовать "женским фактором в науке"40.

 

В-пятых, во всех научных (и производственных) учреждениях существовала дискриминация в отношении тех, кто возвращался из декретного отпуска: им не спешили предлагать интересные командировки, участие в конференциях, мотивируя это тем, что теперь надо растить малыша, да и от уровня развития науки они отстали. Молодым мамам в научно-исследовательских институтах часто предлагали перейти на неполный рабочий день, почему-то забывая, что у новорожденного есть и папа (которому в связи с рождением ребенка никто на неполный рабочий день переходить не предлагал, а зачастую руководство даже и не знало о том, что его семья пополнилась). Понятие "советского отцовства" (в отличие от "советского материнства") вообще отсутствовало в педагогическом и идеологическом лексиконе.

 

Количество исследовательских учреждений в 1970-е - начале 1980-х гг. продолжало расти, но уже не столь интенсивно, как в 1960-е годы. Именно на 1970-е гг. приходится наибольшее количество назначений женщин на руководящие посты (от заведования кафедрой или лабораторией и выше). Женщинам сначала "доверяли" заведование или руководство, а затем ожидали подтверждения статуса в виде защиты докторской диссертации41. Однако статус науки в те годы изменился. Государство все активнее развивало военную отрасль и обслуживающие ее научные технологии. Престиж и общественная значимость науки падали. К концу 1970-х гг. рост финансирования науки замедлился, развитие (даже экстенсивное) прекратилось.

 

Это привело к торможению должностного продвижения молодых ученых и относительному понижению оплаты труда. Приток мужчин в научную сферу стал уменьшаться, а темпы феминизации усиливаться. К 1988 г. численность женщин-ученых возросла по сравнению с 1960 г. более чем в 4,7 раза и достигла 40% от общего количества занятых в этой сфере. Но при том, что из общей численности людей с законченным высшим образованием женщины составляли 40%42, из них имеющих кандидатскую степень было всего около 30%, профессоров и докторов наук в общем числе докторов - 13%, а женщин-академиков в советское время было около 5% (сейчас чуть более 1%). Очевидную известность и признание как научные организаторы и борцы за права женщин в науке имеют лишь Т. И. Заславская43 и Н. М. Римашевская.

 

Причины сохранения "стеклянного потолка" при стремлении женщин к достижению высших научных иерархий, равно как и существование "дырявой трубы"44 - так именуют уменьшение потока амбициозных представительниц научного сообщества, стремящихся добиться признания на каждом новом уровне академической иерархии, - были в России теми же, что и в других странах. Оценивая ситуацию 1970-х-1980-х гг., такое положение следует связать, прежде всего, с социально-психологическими факторами (не-

 
стр. 100

 

умением добиваться повышения по службе, требовать изменений в заработной плате, что было типичным для всего научного сообщества в советскую эпоху), а также с дискриминацией, сложившейся в отечественной науке как социальном институте, которую не признавали ни те, кто ее воспроизводил, ни те, кто от нее страдал. Старое "биологическое" объяснение, что женщины генетически обладают меньшими способностями к проведению научных исследований, чем мужчины, давно изжило себя, не получив подтверждения в экспериментальных, в том числе биологических и психологических, исследованиях45.

 

Успех в науке зависел не от пола, а от готовности преодолевать сопротивление, от способностей к выстраиванию определенной жизненной стратегии. Число женщин, добивавшихся признания, было ничтожно малым на всем протяжении истории советской науки. К сожалению, оно остается незначительным и сегодня.

 

Примечания

 

1. МИРСКАЯ Е. З., МАРТЫНОВА Е. А. Женщины - ученые: проблемы и перспективы. Социальная динамика современной науки. М. 1995, с. 67.

 

2. ЧЕРНЫХ А. И. Становление России советской: 20-е годы в зеркале социологии. М. 2000.

 

3. БУХАРИН Н. И. Судьбы русской интеллигенции. БУХАРИН Н. И. Путь к социализму. Избранные произведения. Новосибирск. 1990.

 

4. СТРАТОНОВ В. В. Потеря Московским университетом свободы (воспоминания о забастовке 1922 г.). На рубежах познания Вселенной. Историко-астрономические исследования. М. 1992, с. 419.

 

5. Впервых о трех волнах феминизации российской науки написали в своей статье социологи в начале 1990-х гг. См.: МИРСКАЯ Е. З., МАРТЫНОВА Е. А. Женщины в науке. - Вестник Российской академии наук. 1993, т. 63, N 8, с. 697.

 

6. САВИНОВ А. Серебряный голос российской истории. - Знание-сила. 2000, N 9.

 

7. ГРИГОРЬЯН Н. А. Первая советская женщина-академик. - Вестник РАН. 2003, т. 73, N 8, с. 735 - 738.

 

8. ШТЕРН Л. С. Личный архив. Архив РАН, ф. 411, оп. 3, д. 281.

 

9. ШОКАЛЬСКАЯ З. Ю. Женщины в географическом обществе во время блокады Ленинграда. Известия Русского географического общества. Т. 127. М. 1995, с. 15.

 

10. ПЕРЧЕНОК Ф. Ф. Трагические судьбы: репрессированные ученые Академии наук СССР. М. 1995; In memoriam: Исторический сборник памяти Ф. Ф. Перченка. М-СПб. 1995, с. 141 - 210.

 

11. Как раз в это предвоенное время в Европе и США процесс вхождения женщин в науку (начавшийся с конца XIX в. и продолжавшийся приблизительно до 1930 г., совпав с первой волной массового движения женщин за свои права), очевидно замедлился более, чем на четверть века. См.: SCHWAGER S. Educating women in America. - Signs. 1987, v. 12, N 2.

 

12. МИРСКАЯ Е. З. Ученый и современная наука. Ростов-на-Дону. 1971, с. 61.

 

13. МИРСКАЯ Е. З., МАРТЫНОВА Е. А. Женщины в науке, с. 697.

 

14. ВИШНЯКОВА М. А. Елена Ивановна Барулина - ученица, соратница, жена Николая Ивановича Вивилова. - Сельскохозяйственная биология. 2006, N 5, с. 15 - 21.

 

15. MICHAEL S. FOX. Political Culture. Purges and Proletarianization at the Institute of Red Professors, 1921 - 1929. - The Russian Review, v. 52, January 1993, p. 20 - 42.

 

16. ВИЛЕНСКИЙ Ю. Спасенный любовью. - Зеркало недели. Человек, N 39 (464) 11 - 17.X.2003.

 

17. ЛЕВИНА Е. "Круцин" имеет свою судьбу... (экспериментальная биология в онкологии: история и современность). - Вопросы истории естествознания и техники. 2000. N 1.

 

18. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 17 (Н. Г. Клюева), оп. 121, д. 619, л. 37 - 72; д. 620, л. 72 - 73; д. 621, л. 11 - 12; оп. 117, д. 598.

 

19. ГОЛУБОВСКИЙ М. Дело КР и суды чести при сталинизме. - Журнал Вестник on-line, N 25(310). 11.XII.2002.

 

20. КОЧИНА П. Я. Наука, люди, годы. М. 1988, с. 139.

 

21. Там же, с. 217.

 

22. АГАМОВА Н. С., АЛЛАХВЕРДЯН А. Г. Российские женщины в науке и высшей школе: историко-научные и науковедческие аспекты. - Вопросы истории естествознания и техники. 2000, N 1.

 

23. ГАПОНОВ-ГРЕХОВ А. В. Международный Объединенный Биографический Центр (http://www.biograph.ru/bank/gaponov-grehov_av.htm)

 
стр. 101

 

24. Гапонова-Грехова во время войны возродила и возглавила исследовательский физико-технический институт при Горьковском университете. При ее активном участии был открыт радиофизический факультет университета, где она стала первым деканом. Главным же ее организаторским подвигом считают создание в середине 1950-х гг. Научно-исследовательского радиофизического института, которым она руководила до начала 1970-х годов.

 

25. Из воспоминаний Н. А. Хмелева, участника "холерной экспедиции" Ермольевой 1941 г. ЧАУРИНА Р. А. Зинаида Виссарионовна Ермольева (1898 - 1974) http://bio.1september.ru/articlef.php?ID=200001909

 

26. Свет и обаяния личности (Зинаида Ермольева). Академия. Интернет-версия. 12.03. 2004 (http://www.rsue.ru/Academy/Archives/204/ermolieva.htm)

 

27. "Историко-архивный институт стал моим родным домом..." Воспоминания Н. А. Ковальчук о годах учебы в институте (1940 - 1947). - Отечественные архивы. 2003, N 5.

 

28. СОНИН А. Печальный юбилей одной кампании. - Вестник РАН. 1991, т. 61, N 8, с. 96.

 

29. ПЕЧЕНКИН А. А. Антирезонансная кампания в квантовой химии (1950 - 1951 гг.). - Философские исследования. N 4, с. 372 - 381.

 

30. WARD B. The Edited Topical Life History: Its Value and Use as Research Tool. Education Research & Perspectives. V. 26(2). 1999, p. 56.

 

31. ГАНТМАН Ю. Н. Удовлетворение деятельностью в связи с качествами личности и параметрами осуществляемой деятельности. Психофизиологические вопросы становления профессионала. М. 1976, с. 102 - 115.

 

32. ГОРОДЕЦКИЙ Е. Журнал "Вопросы истории" в середине 50-х гг. - Вопросы истории. 1989, N 9, с. 71.

 

33. КУГЕЛЬ С. Мобильность и демографические проблемы научных кадров. Социологические проблемы науки. М. 1974, с. 291.

 

34. Кадры науки России. Информационный бюллетень N 5 Центра исследований статистики науки. М. 1992.

 

35. Вестник статистики. М. 1987, N 1, с. 54 - 56.

 

36. Наука и техника. Вопросы истории и теории. М. 1973, с. 88 - 90.

 

37. БЕЛЯЕВА Г. Ф., ГОРШКОВА И. Д. Профессиональные проблемы женских научно-педагогических кадров МГУ. Центр социологических исследований МГУ им. М. В. Ломоносова. 13.XII.1998 (http://www.owl.ru/win/research/msu.htm)

 

38. МИРСКАЯ Е. З. Ук. соч.

 

39. ЯРОШЕВСКИЙ М. Г. О внешней и внутренней мотивации научного творчества. Проблемы научного творчества в современной психологии. М. 1971; МОТРОШИЛОВА Н. В. Нормы науки и ориентации ученого. Идеалы и нормы научного исследования. Минск. 1981.

 

40. ОРОЗОВА Г. Ценностно-нормативная ориентация деятельности научных групп. Методология качественного подхода в социологических исследованиях. Сб. статей. М. 1994, с. 152.

 

41. СЫЧЕВА С. А. Возможна ли карьера женщины в российской науке. - Вестник РАН. 2003, т. 73, N 7, с. 625.

 

42. ДУШАЦКИЙ Л. Е. Самореализация ученого в реформируемой науке: условия, проблемы, пути решения. Диссертация канд. социол. наук. М. 1993, с. 15.

 

43. БЕССОНОВА О. Э., ШАБАНОВА М. А. Новосибирская экономико-социологическая школа. - Социс. 2000, N 8.

 

44. Словарь гендерных терминов. М. 2002.

 

45. CARTER D. Relationship between cognitive flexibility and sex-role orientation in young adults. - Psychological Reports. 1985, vol. 57, N 3, p. 41 - 68.

Опубликовано 07 апреля 2020 года


Главное изображение:

Полная версия публикации №1586252893 + комментарии, рецензии

LIBRARY.BY ВОПРОСЫ НАУКИ Женщины в советской науке. 1917-1980-е гг.

При перепечатке индексируемая активная ссылка на LIBRARY.BY обязательна!

Библиотека для взрослых, 18+ International Library Network