Второй часовой завод не понимает, какое время на его часах

Государство победившего пролетариата стало государством проигравшего пролетариата. История политических переворотов конца века знает понятие "бархатная революция"; история российского рабочего класса узнала, что такое медленное, "бархатное" поражение. Рабочих просто забыли как КЛАСС. Им даже отказали в праве представительствовать на поле политической брани. Там за них стоят красные директора. Имеющие к рабочим вполне опосредованное отношение. Их начали приводить к мысли, что большая политика не детское дело, что война между ножом и вилкой никогда не кончится победой антрекота.

Сословию, привыкшему числить себя алтарем, трудно привыкать к положению жертвы. На алтарь рабочего класса были возлагаемы щедрые сословные приношения - буржуазия, состоятельное крестьянство, отчасти интеллигенция... Рабочие привыкли делегировать своих лучших сынов во власть - теперь их лучшие сыны делегируются охранниками в "Ирландский дом". Раньше была квота для рабочих в любом высшем учебном заведении, а теперь ветеран "Второго часового завода" услышал в коридоре Финансовой академии разговор двух преподавателей: "Тебе же ясно сказали - нищих не принимать..." Речь шла о его внучке...

...Второй часовой завод расположен в самом сердце столицы мирового пролетариата, близ Белорусского вокзала.Неосведомленный путешественник может отыскать знаменитое предприятие по большой иллюминированной вывеске, частично украшающей фасад здания. На вывеске написано "Казино Голден Палас". Храм чувственных удовольствий расположен позади храма пролетарского труда. Квалифицированный токарь Михаил Каныкин, когда ходит на работу пешком (по причине финансовой невозможности тратиться на троллейбусный билет), минует по пути казино. Недавно заработал десять долларов, поймав посетителю казино машину. Было семь часов утра - тяжелый день начинался для Михаила Каныкина, тяжелый день кончался для его случайного конфидента. "Стоял господин боярин в пальто до пят, - сказал Михаил,- трясся от пьянства, как традесканция. Когда садился в машину, вздохнул: "Если б ты знал, отец, как я проиграл!" И мне захотелось ему ответить: "Вот если б ты знал, м..., как Я проиграл!" Михаил Вадимович еще десять лет назад был ревнивым патриотом завода. Принимал участие в работе заводского литературного объединения. Писал о заводских буднях роман в стихах под взволнованным названием "Да, я стрелочник". Имелось в виду, что Михаил готов отвечать за все. В том числе и за качество конечной продукции. В романе были такие строки: "Когда стою я у станка и делаю часы, - не думаю, сколько на них куплю я колбасы". "...В девяносто первом году Каныкин все три дня, как у станка, простоял у Белого дома. Главный инженер завода Богданов вспоминает об этих днях пылкой рабочей активности с некоторой улыбкой: "Многие тогда прямо от проходной побежали спасать демократию. Сейчас, надо полагать, локти кусают". "Хотя, - таково мнение главного инженера, - я не думаю, что рабочие напряженно, днями и ночами соображают свое место в обществе и размышляют о том, насколько их сословие лишено теперь идеологических преимуществ. Если у рабочего голова на плечах, он думает, как бы ему заработать денег и прокормить семью".< Главному инженеру нужно верить. Он сам из рабочих.

И тем не менее трудно себе представить, до какой степени долог и важен процесс обретения коллективной внутриклассовой самоуверенности. Чувства классового достоинства. Расставаться с ним - нестерпимо. Немецкий журналист Вальтер Беньямин, живший в Москве в двадцать седьмом году (Второй часовой уже три года как работал), вот что обнаружил: "Главное, конечно, то, что пролетарий является представителем господствующего класса. Именно этот процесс формирования всей системы господства и делает жизнь здесь настолько содержательной. Она настолько же замкнута на себе и полна событий, бедна и в то же время полна перспектив, как жизнь золотоискателей в Клондайке.

Господство пролетариата с самого начала было вполне декоративным. Это правда. Но правда и то, что декорации формируют пространство игры. Власть поделилась с пролетариями своей игровой функцией. Подарило им государственную и эстетическую идеи. Рабочие привыкли ощущать присутствие своего класса не только в общественной, но и культурной жизни. Эстетические пристрастия их сословия были признаны эталоном... "Почему, - говорит Михаил Коныкин, - еще совсем недавно общественное мнение строилось таким образом: если этот фильм не понятен и не нравится рабочему - значит, этот фильм г... А теперь все наоборот. Как, тебе, рабочему человеку, не понятен и не нравится этот фильм? А он тебе и не должен нравиться. Потому что ты - г... Не может большинство быть плохим - правда ведь? Они просто не могут больше сделать ничего хорошего и издеваются над нами!" Рабочих оскорбляют эти новые отношения меж большинством и меньшиством. Они привыкли считать, что большинство всегда право, - и строили на этой максиме все прочие этажи культуры. На идее преимущественного права коллектива воспитывали детей. Теперь их приводят к мысли, что меньшинство вполне может быть носителем истины, вполне может быть Главным - если победит (не говоря уже о культурологической идее, что меньшинство всегда должно быть главным - именно потому, что оно меньшинство). Это крушение того, что честный рабочий человек привык считать государственной идеей.

Поэзия разрушения Русская культура всегда умела поэтизировать разрушающийся образ жизни проигравшего сословия. Второй часовой завод выглядит символом опустевшего пролетарского гнезда. Из одиннадцати тысяч рабочих осталось полторы тысячи. После четырех часов дня (единственная смена продолжается до половины четвертого) на заводе гаснет свет. Опустевшие цеха выглядят величественно. Как и всякие имперские руины. Корпус заводоуправления наводит на мысли о честной бедности. Например, перед директорским кабинетом постлана потертая, но ковровая дорожка... Средняя зарплата рабочих - четыреста тысяч, и это больше, чем во всей отрасли! Прочие часовые заводы стоят, выплачивают еще не уволенным служащим минимальную зарплату...

В сборочном цехе работает много матерей-одиночек. Их жизнь так тяжела, что они создают свою субкультуру. Например, меняются вещами "сходить на свидание", как раньше девушки в рабочих общежитиях. Валентина Федорова, вполне квалифицированная сборщица тридцати лет доверила мне рецепт шампанского "Слеза заводчанки". Берешь трехлитровую банку засахаренного варенья, добавляешь туда немного дрожжей и воды, потом, когда жидкость уже заиграла, нужно долить четвертинку водки. Иногда водку девушки покупают в складчину. "Я действительно люблю завод - здесь работала моя старшая сестра и мама, я выросла в заводском саду и заводском пионерском лагере, - говорит Валентина, - но дело не в этой любви. Мне некуда больше идти - я ничего не умею больше делать, только быстро и по возможности аккуратно производить свою операцию на конвейере. В одиночку ни собрать, ни починить часы я не могу..." Тамара Михайловна Лепешкина, тридцать четыре года проработавшая на сборке (ныне она смотритель музея Заводской Славы), говорит о чувстве к Завод многие годы действительно опредял весь образ жизни рабочих. Как всякое крупное предприятие, Второй часовой постепенно превратился (для рабочих) в замкнутую самодостаточную систему. Щедрые продуктовые и промышленные "заказы", две базы отдыха - одна в Подмосковье, другая возле Сочи, два детских сада, заводской прогулочный параход - наличие всех этих безусловных преимуществ придавало статусу рабочего дополнительные оттенки довольства и корпоративного благополучия. Чем хуже с вещами или продуктами становилось в "городе", тем больше выделялось в цеха ковров, ангорских кофточек и праздничных наборов. В рабочих курилках говорили: "Они нас боятся!" Пролетариат до 93-го года чувствовал себя историообразующей силой. В восемьдесят пятом году от слова "забастовка" бледнели самые влиятельные из заводских директоров. Теперь рабочие на Втором часовом говорят о возможности забастовки с чрезвычайной вялостью. Многие бояться потерять работу. Многие не знают, как прожить время без зарплаты, - вот если бы на заводе была х "У нас отобрали ремесло, - сказал мне наладчик Коля Топорков, - мы вынуждены чувствовать себя государственными людьми, потому что можем работать и зарабатывать только на больших централизованных предприятих. Все мои друзья, торгующие или чинящие машины, давно не включают телевизор на "программу". Смотрят только видеофильмы. А я в него смотрю, как в прожектор гласности, - до сих пор включаю "Время". А что мне делать - власти не дают мне забыть о себе. Держат в напряжении. Недавно ходил на демонстрацию с коммунистами. Жена не пускала: "Ты теперь не должен высовываться - ты маленький человек..." Я ей говорю: "Какой же я маленький человек - я рабочий!" И что- то тут во мне екнуло. Теперь у меня дневной час психотерапии. Сижу на диване и повторяю: "Я рабочий. Я маленький человек". А сын у меня работает в милиции. Садится рядом и дразнится, говорит: "Я - милиционер. Я - маленький человек". И смеется, бесстыдник"...

Вместо эпилога

Руководство Второго часового завода не без остроумия находит новые рынки сбыта. На базе двух-трех проверенных и вполне элегантных моделей наручных часов и будильников любому заказчику делают на заводе часы с каким угодно логотипом, с каким угодно специальным дизайном. Делали и будильник, и часы КПРФ. Простенькое, неброское оформление. Красное и белое. Народовластие и тому подобное. Завод ждал заказа к революционному юбилею... Но компартия московских пролетариев обошла. Отдала заказ Челябинскому заводу - единственному, делающему карманные советские брегеты. Члены КПРФ, заслужившие именной подарок к юбилею, теперь будут лазать за часами в жилетный карман, как товарищ Ленин. И сам Зюганов тоже освоит легендарный жест...