Ответственный редактор академик Б. Д. Греков. Академия наук СССР. Институт истории материальной культуры. Изд-во АН СССР. М. 1953. 65 стр.

Берестяные грамоты, найденные при археологических раскопках в 1951 г. в Новгороде экспедицией под руководством проф. А. В. Арциховского, являются важнейшим научным открытием. Историческая наука обогатилась совершенно новым источником, существования которого до сих пор не подозревали. Рукописи, написанные чернилами на бересте, дошли до нас в небольшом количестве от XVII и главным образом от XVIII веков. Они содержат большей частью литературные произведения и представляют собой листки и тетради тонко расслоенной бересты. Но рукописи эти легко пересыхают и крошатся, чернила их сходят от сырости. Вновь найденные берестяные грамоты прочнее и притом не боятся сырости, так как начертаны каким-то острием на плотном, распрямленном слое березовой коры с внутренней ее стороны. Эта находка открывает перед советской археологией и исторической наукой большие перспективы в изучении истории русской культуры.

Рецензируемая книга содержит 3 рисунка и 20 таблиц, на которых воспроизведены фотографии грамот и надписи, а также прориси с них.

А. В. Арциховскому принадлежат "Введение" и "Стратиграфическая датировка грамот и надписей", М. Н. Тихомирову - палеографический и исторический разбор текстов. Обе работы даны обособленно, что

привело к некоторым повторениям: о берестяных книгах Троицкого монастыря, о способе написания вновь открытых берестяных грамот, об орудиях письма, о значении прорисей.

Первые десять новгородских грамот, найденные в 1951 г., относятся к XI-XV вв., то есть в основном к эпохе пергаменной письменности. Возникает вопрос: как долго держалось подобное письмо, продолжали ли им пользоваться в XVI и в XVII вв. или тогда в крупных центрах доморощенный материал уже был вытеснен бумагой, а в других местах уподобился бумаге по тонкости выработки и технике письма? Это покажут дальнейшие розыски.

Пожары и нашествия уничтожили бесчисленные свидетельства нашего прошлого. От пергаменной письменности XI-XIV вв. сохранилась лишь небольшая часть. В основном это церковные памятники, традиционные по содержанию и языку. Государственные и частные акты древнейшей поры наперечет. Поэтому всякий новый письменный памятник этой эпохи для нас бесценен. Новгородские грамоты в основном представляют деловые документы - челобитные, отписки, частные письма. А. В. Арциховский совершенно правильно отмечает огромный интерес этих грамот для историков и языковедов, не говоря уже о том, что -начертания их вносят новое в русскую палеографию. Но из этого вытекает, что они нуждаются во всестороннем анализе, археологическом, палеографическом и лингвистическом. Такой анализ даст возможность уточнить датировку, облегчит раскрытие смысла грамот и таким образом позволит скорее и прочнее ввести их в научный оборот.

Мы не будем останавливаться на тщательном и убедительном стратиграфическом анализе А. В. Арциховского: это - дело специалистов. Мы не можем только согласиться с ним, что грамоты были "утеряны или выброшены древними новгородцами, подобно тому как теперь теряются или выбрасываются бумаги" (стр. 8). И в наше время поголовной грамотности и глубокого внедрения в жизнь письменных и печатных документов они хранятся длительное время, бережется также частная переписка. Несомненно, в древности так же ценили и сохраняли документы. Их берегли для справок даже после того, как они утрачивали свое непосредственное действие. Если бы их хотели уничтожить, то легче всего было бросить их в печку. На улицу из архива или из частного дома их могли вынести только необычайные события: народное восстание, которое часто сопровождалось разгромом правительственных учреждений и боярских хором и уничтожением долговых и других обязательств. Та же судьба постигала берестяные грамоты при пожаре; большая часть грамот в таких случаях погибала, и только отдельные бересты относило вихрем пожара на мостовую, где они и оставались лежать, свернувшиеся и засыпанные землей.

Документы древней Руси хранились в ларцах и подголовках, переносились в сумках и обертках. Берестяные грамоты сберегались, вероятно, в расправленном виде, следовательно, и по размерам и в силу своей ломкости они не годились для ношения в кармане.

Вряд ли можно также согласиться с тем, что найденный А. В. Арциховским в 1951 г. "изогнутый и заостренный книзу костяной стержень, отполированный до блеска, с отверстием вверху" (стр. 8), является именно тем инструментом, которым чертились письмена на бересте. Подобные знаки на бересте можно провести любым острием: шилом, ножом, костяной заостренной палочкой и т. п. Но в данном случав самая изогнутость палочки должна была мешать писанию. А исключительная отполированность этого костяного стержня свидетельствует, что он употреблялся не для письма, а при таком деле и в таком положении, которое и навело этот блеск.

Как указывает М. Н. Тихомиров, именно благодаря необычной технике письма палеография берестяных грамот имеет свои особенности: она ближе к вещевой палеографии, чем к палеографии рукописей. Действительно, в последнем случае писец имел перед глазами оригинал и невольно или сознательно следовал его начертаниям и правописанию. Даже для надписей на вещах часто имелся готовый образец или прорись с него. Между тем берестяные грамоты нарезались без всякого образца; в их начертаниях прежде всего сказывались те приемы, которым человек обучился в юности. Благодаря отсутствию образца в берестяных грамотах также полнее, чем в пергаменных рукописях, отразился живой язык древней Руси. Итак, в силу того, что письмо здесь более самостоятельное, типы его несколько запаздывают. Материал и приемы письма также способствуют этому: желание дать четкие знаки порою несколько обезличивает начертания; они должны быть

определенны и выразительны, а потому писцы продолжают употреблять архаичные типы букв, как, например, древнее "н" с диагональю сверху до низу, древнее "и" с прямей перекладиной посредине, так как они обеспечивают четкость письма. Поэтому мы не встречаем в данных грамотах типичных для пергаменных рукописей XIV в. начертаний с поднятыми перекладинами и сокращенными верхушками букв. Эта вынужденная архаичность типов создает четкое, но обезличенное, бесстильное письмо и при отсутствии других показателей древности затрудняет временами определение века (ср. грамоту N 2 "О мехах" - XIV - начала XV века). Поэтому датировка почерка в берестяных грамотах вообще труднее, чем в пергаменных рукописях. Ввиду краткости текстов и фрагментарности их определение времени написания в некоторых случаях возможно лишь при всестороннем анализе текста и начертаний.

Таким путем идет М. Н. Тихомиров. Палеографический разбор он сверяет с данными стратиграфического анализа А. В. Арциховского и подкрепляет историческими указаниями на имена, события и положения, которые могли отразиться в том или ином тексте. Когда это требуется по ходу дела, М. Н. Тихомиров обращается к консультации языковедов. Так, например, для выяснения непонятных имен и географически" названий в грамоте N 2 - к институтам языка и литературы АН Эстонской ССР, а также Карело-Финского филиала АН СССР.

Палеографический разбор грамот проведен очень тщательно проверено количество пропущенных знаков, что дает основание для предположений относительно утраченного или неясного текста. Но что касается самой датировки грамот, то, может быть, следует больше считаться с тем, что ряд начертаний на бересте запаздывает по сравнению с рукописными.

Надо заметить, что вряд ли в этих грамотах можно давать решительную датировку, если она не подкрепляется указаниями на исторические события и лица. Если в пергаменных рукописях при определении допускается ошибка до полувека, то в берестяных грамотах, при их краткости и фрагментарности, при запаздывании типов их начертаний колебания в определении времени их написания могут быть и больше. Поэтому вряд ли следует особенно уточнять даты без специальных на то показаний. Может быть, в силу этих соображений В. Н. Щепкин, несмотря на то, что дает анализ палеографический и лингвистический, относит новгородские "Граффити" суммарно к XI-XII вв., не пытаясь уточнять дату отдельных надписей.

То же надо сказать и относительно грамоты девятой "Гостята". Ее начертания еще архаичнее, чем в грамотах седьмой и восьмой, буквы "ч", "ять", "омега", "н", "и", симметричное "ж", "р" с маленькой треугольной головкой, постоянное употребление "юу" вместо "у" - все это указывает на большую древность. Как замечает М. Н. Тихомиров, "палеографические особенности письма указывают на XI в. и находят почти полную аналогию в надписях на стенах Софийского собора" (стр. 40). Но именно здесь, как и в новгородских "Граффити", может быть, правильнее будет датировать грамоту XI-XII вв., ибо ее с одинаковым основанием можно отнести и ко второй половине XI в. и к первой половине XII века.

Что касается имени "Гостята", то надо согласиться, что из текста совершенно очевидно, что это - имя женское. Правда, мы не знаем ни из документов, ни из летописей других женских имен подобного типа, но это еще не может служить достаточным основанием. Имя "Дядята", встреченное в новгородских надписях, действительно мужское, как и полагает А. В. Арциховский. Дело в том, что В. Н. Щепкин глаголическое слово, прочитанное первоначально как "дошръ", позднее читал как "добръ", то есть малую букву "ш", поднятую в строке, считал остатком глаголической буквы "б", что всего правдоподобнее в данном случае. Но, с другой стороны, ничто не мешает имя "Тешата" в грамоте XIII в. считать женским. Грамоту можно понимать таким образом, что Тешата выдала дочь или родственницу замуж и взамен обещанного приданого дала временно, как заклад; монисто. Когда приданое было ею выплачено ("на девце якым серебро взял"), ей предлагается взять обратно свое монисто¹ .

Нам остается сказать несколько слов о надписях на вещах, найденных в разное время в Новгороде экспедицией А. В. Арциховского. Надпись на колодке для обуви "мнези" (стр. 48) обозначает, по-видимому, название какой-то обуви. Форма обуви была различна. Некоторые из ее названий дошли до нас. Так, в "Студийском монастырском

¹ См. С. П. Обнорский и С. Г. Бархударов. Хрестоматия. Ч. I. Л. 1938, стр. 48.

уставе" по списку начала XIII в. (рукопись б. Синодального собрания N 330) упомянуты монашеские туфли, или сандалии - "плесньцы", и обычные сапоги - "сапози".

"Смова" - прекрасная надпись на поддоне чаши (стр. 49) может быть отнесена! и к XIII в. и к первой половине XIV в. (ср. рисунок буквы "м" и правильность типа "в"). К сожалению, в настоящем издании не указано, что одновременно с чашей несколькими слоями выше был найден кусочек грецкой губки. Самый сосуд известен по древнерусским изображениям и дошел до нас в дереве и металле. Это древняя форма солонки - "солоница". Надпись на поддоне, по-видимому, служила указанием, что данная солоница не должна употребляться для бытовых нужд, так как имеет особое назначение. Правда, слова "смова" нет в словаре Срезневского, но в нем имеется глагол того же корня "съмывати". Солоница с губкой служила, по-видимому, для смывания пыли с икон, что было обычно в древнерусском обиходе.

Надо надеяться, что настоящее издание положит начало постепенному опубликованию всех замечательных памятников русской письменности, открытый в Новгороде экспедицией А. В. Арциховского. Однако желательно, чтобы следующие выпуски в типографском отношении были выполнены более тщательно. Издается первоклассный материал, он должен иметь соответствующее оформление. Между тем в книге не выправлены самые простые типографские недочеты. Так, местами в тексте грамот не выровнены буквы в строках (стр. 16, грамота N 1, строка 2-я, стр. 26, грамота N 3, строка 1-я, стр. 48, в слове "мнези"). Несколько странен выбор заглавного шрифта для грамот: он несоразмерен с набором текста; неудачен также шрифт текстов. Прежде всего он представляет собой набор разностильных знаков: "юс малый", "омега" и "фита" больше остальных, причем последняя почему-то двух видов: одна высокая, узкая, другая - пониже, с перекладиной, концы которой далеко выходят за очертания буквы; буква! "ук" имеет вид манерной и нечеткой восьмерки; буквы "ш" и "щ" непомерно широки, а буква "ы" разошлась на две половины. Затем шрифт этот жирный, некрасивые квадратные буквы стоят без интервалов, так что текст сливается и плывет перед глазами. В подлинных грамотах нет деления на слова, но имеются равномерные промежутки между буквами.

Что следует отметить как удачное нововведение- это замену утраченных знаков не точками, а черточками. Это гораздо нагляднее и облегчает счет пропущенных знаков.

Прориси, приведенные на таблицах, совершенно необходимы: они облегчают чтение и понимание текста, и выполнены они чрезвычайно добросовестно. Фотографии грамот в печати вышли хуже, чем можно было ожидать: подчеркнута игра света и тени, но за этой контрастностью пропала четкость знаков, даже в грамоте девятой, которая и в подлиннике и на фотографии читается прекрасно. Желательно устранить указанные недочеты в следующих выпусках грамот.