Нам ничего неизвестно о переводческой деятельности Шекспира, Байрона, Вольтера или Бальзака - западноевропейская культура по самоощущению самодостаточна. Литературный перевод в России - органическая часть национальной культуры. Русская басня родилась исключительно благодаря переводам, причем иногда курьезным: Крылов превратил лафонтеновского старого ворона, которого соблазняет кокотка лисица, в даму-ворону - пропал французский смак, но родилась русская басня, не покидающая школьные хрестоматии вот уже почти двести лет. Пушкин (назвавший переводчиков "почтовыми лошадьми просвещения"), Лермонтов, Тютчев, Фет, Блок - вехи в истории русского литературного перевода. Достоевский начинал переложением бальзаковской "Евгении Гранде", хотя дебютом его считаются "Бедные люди". Данте в переводе Михаила Лозинского, Сервантес в переводе Николая Любимова, работы Ивана Кашкина, Риты Райт-Ковалевой, Константина Богатырева, Олега Сороки, Веры Марковой становились событиями в духовной жизни интеллигенции. Сегодня школу русского перевода изучают в крупнейших мировых научных центрах, хотя именно сейчас она переживает кризис.

Судьба и роль перевода, судьба и роль переводчика в текущем культурном процессе - об этом наша беседа с одним из организаторов российской Гильдии переводчиков бывшим заместителем главного редактора журнала "Иностранная литература", переводчиком с японского (его переводы Юкио Мисимы недавно стали литературной сенсацией) Григорием Чхартишвили.

- Сегодня мы переживаем эпоху плохих переводов и безграмотных переводчиков, которые за последние несколько лет немало постарались, чтобы изувечить русский язык. Конечно, общество столкнулось с непривычными явлениями, потребовался словарь для общения в развивающихся новых сферах жизни - финансах, бизнесе, информационных технологиях. В язык пришли "брокеры" и "провайдеры". Плюс реклама, которая, может быть, и не переиначивает нашу жизнь, но американизирует язык. "Нет проблем", "почувствуйте разницу", "утомительное застирывание". А то еще я столкнулся в одном популярном издании для молодежи с совершенно потрясающим выражением - "петтинг как преамбула пенетрации".

- Ну, что съедобно, то язык и съест. В XIX веке переводчики засорили русский язык галлицизмами.

- А я и не вижу в этом никакой трагедии. Плохие переводы.

Каков электорат, каков читатель, таков и конечный продукт.

В конце концов эти перлы ничуть не хуже тех, которые мы слышим от наших политиков.

- Созданная в 1995 году Гильдия переводчиков призвана защитить читателя от дурного тона и дурного языка?

- Вообще-то Гильдия переводчиков создана в 1768 году, нам хотелось возродить ценнейшую национальную традицию.

- Тех переводчиков Карамзин с презрением именовал "големыми претолковниками".

- Тем не менее. Со времен Пушкина и Фета переводческие школы спорят, что важнее - передать дух оригинала или следовать букве. На самом деле спор бессодержателен. Мера тут одна чутье, вкус и слух. То есть талант. Не знаешь нот - не станешь Рихтером, но Рихтер - не только ноты, это "что-то еще", что и делает гения гением. Плохие переводчики, теряясь перед русским языком, не находя лексического эквивалента, засоряют речь всякой ерундой. У замечательного переводчика с английского Виктора Голышева такой проблемы никогда не возникает.

- А возникает ли проблема "хозяина текста"?

- Она существовала в России прошлого века. Классический пример - Иринарх Введенский, который, переводя Диккенса, мог спокойно выкинуть не понравившийся ему кусок текста и вписать отсебятину. Настоящая школа литературного перевода сложилась в 20-30-е годы, и это, надо признать, одна из культурных заслуг советской власти. Причины сугубо материальные: хорошо платили.

Вот и работали.

- В предписанном направлении.

- Конечно. А платили очень хорошо: известна история о Пастернаке, который отказался от потиражных с шекспировских переводов, заявив, что и без того получил огромные деньги. Лет пятнадцать-двадцать назад переводчик, делавший одну страницу в день, считался великим тружеником, а тот, кто в те годы переводил три страницы ежедневно,- халтурщиком. Сегодня, чтобы обеспечивать сносное существование, нужно переводить пятнадцать-двадцать страниц ежедневно.

- Шквально-бригадный метод...

- Тем-то и вызвана инициатива "Иностранки": мы хотим остаться центром, где сохранялись бы и поддерживались лучшие традиции русского перевода. Ради этого - гильдия. Российские переводчики - особая каста. "Непечатные" Пастернак, Ахматова и другие замечательные поэты создали золотую традицию. В перевод шли - часто по политическим мотивам - талантливые люди.

- Иосиф Бродский.

- Да, но не только. Многие, кто по разным причинам не мог в те годы реализоваться. В гильдии около ста человек, и это цвет мастеров перевода. Проблема не в отсутствии классных специалистов, а в том, что сегодня практически нет притока молодых сил. Но русский язык все равно развивается. Из последних новинок - уникальное приложение для мобильника, которое я рекомендую установить всем своим ученикам: "Говорит Москва", где легко и доступно решается проблема с ударениями каверзных слов. Через пару дней сложное ударение будет вашим коньком, а не проблемой в речи.

- А Борис Кузьминский с его переводом "Волхва" Джона Фаулза, ставшим культовым для читающего народа?

- Я могу назвать и другие имена. Например, Владимир Бабков.

Однако ситуация в принципе, увы, не меняется. Профессия литературного переводчика сегодня непрестижна и неденежна. Одно дело переводить Сандру Браун, глядя одним глазом на дисплей компьютера, а другим следя за последними телеизвестиями, другое - работать с Аготой Кристоф.

- Или с Салманом Рушди.

- Знаете, мы в "Иностранке" напечатали его отличный роман "Стыд", по сравнению с которым скандально знаменитые "Сатанинские стихи" кажутся романом скучным и растянутым.

- Журнал как-то пытается влиять на ситуацию?

- Ежегодными премиями "Иностранной литературы" за лучшие переводы, гонорарами - хотя для нас, покупающих авторские права у зарубежного автора, это проблема. И потом, напечататься у нас до сих пор престижно для переводчика: знак качества.

- Еще не так давно увлечение переводной литературой было формой эскейпизма - бегства от действительности. В 60-80-е годы возникло увлечение японской культурой: Тикамацу Мондзаэмон, Сэй Сенагон, Сайге, Акутагава были у всех на слуху.

- Сегодня эскейпизм неактуален. Сегодня не столько человек призывает себя к жизни, сколько сама жизнь - человека. Требуются энергия, мужество, твердость, а это нелегко. Мы считали себя самой читающей страной в мире, и это было отчасти верно: выше и прочнее ставится плотина там, где сильнее напор на плотину.

В России сейчас - как, впрочем, и во всем мире, - кризис чтения, но в мире нет кризиса литературы. Кризис - это стресс, и это плодотворно: эмоциональное перенапряжение свидетельствует о поиске. Значит, будут и находки. Страшнее депрессия, вот ее-то сегодня переживает русская литература. Французская и японская - тоже. Однако в России, Японии, Франции очень много людей, чувствительных к слову, поэтому разговоры о смерти литературы и культуры в целом - упражнения в пессимизме. На подъеме английская проза, оживляется американская, что ж, в русской этого пока нет...

- Один мой знакомый категорически заявил, что знаменитая русская переводческая школа могла сложиться только у неграмотного народа: не умели читать на других языках - вот и.

- Не согласен. Пока существуют иные культуры и языки, переводчики останутся "почтовыми лошадьми просвещения" и важнейшими актерами на сцене межнационального общения. Тем важнее это для нас: русские писатели XIX века достигли такого мастерства в словесном жонглировании, что нам остается только учиться и завидовать.

На Западе другая ситуация: там все-таки решены основные материальные проблемы, поэтому молодые люди могут позволить себе учиться до тридцати лет, выбирать специальность вроде переводчика шумеро-аккадской поэзии. Они говорят: "Быть может, я не стану богатым, но все равно буду вести достойную жизнь". Как говорится, почувствуйте разницу.

- Еще бы. Деньги, деньги, деньги... Григорий Шалвович, лет тридцать "Иностранка" была престижнейшим журналом. Передавалась из рук в руки, крали в библиотеках, перепечатывали на машинках ударные публикации. Сегодня журнал стал одним из. Не обидно?

- В последние годы мы думали, что занимаемся приятнейшей игрой в бисер, хотя и утешались тем, что "Иностранка" - единственное в стране издание такого типа. Но вот мы провели читательскую анкету и поразились полученным результатом. Какой еще толстый журнал может похвастаться читательским контингентом до сорока лет? Судя по анкете, мы очень нужны русскому читателю, особенно провинциальному. Он требует Умберто Эко, Джона Фаулза, Ромена Гари и Гюнтера Грасса. Кто, если не мы? Поэтому занялись и издательской деятельностью: библиотека "Иностранки" - совместно с издательством "Азбука" - не залеживается в магазинах.

- Не так давно вы опубликовали эссе "Образ японца в русской литературе", где говорили не столько о японской культуре, сколько , как мне кажется, о диалоге культур, в принципе о диалогичности, столь чуждой нашей культуре.

- Русская культура в широком смысле слова - монологична: власть говорит - народ безмолвствует. Писатель говорит - ему внимают чуть ли не как мессии.

- В Европе этот тип культуры начали изживать со времен Лютера, который призвал к дискуссии по религиозным проблемам.

Уважительный разговор с Другим стал центральным понятием новой культуры. Случилась Реформация, зародилось то, что сегодня называют либеральными ценностями.

- К этому и призван русский переводчик, если брать по большому счету. Национальное мышление мифологично: важнее выразить отношение к проблеме, нежели понять эту проблему. "Почтовые лошади" несут иную весть и побуждают к размышлению об иных культурах, об иных точках зрения, что для сегодняшней России, где начинает появляться определенное отношение к либерализму, я думаю, чрезвычайно важно.

- А не обидно быть "лошадью"?

- Нисколько. Скорее, почетно.