Дурылин С. Колокола. М.: Изд-во журнала "Москва", 2009

Сергей Николаевич Дурылин (1886 - 1954) - приметное имя среди тех, кого взрастил Серебряный век отечественной культуры. Лев Толстой, Горький, Розанов, Андрей Белый, Флоренский, митрополит Вениамин (Федченков), художник Нестеров, актёр Качалов - вот неполный список тех, с кем он соприкасался особенно близко, кто его любил и ценил.

Кем же он был, этот схимник, написавший десятки книг, иные из которых до сих пор не опубликованы? До революции - православный очеркист (сам Розанов хвалил в печати его "юно и горячо написанные книжки" - о "Руси прикровенной"). После нее - священник (сначала явный, потом тайный). В советское время он стал известен, прежде всего, как литературовед (книги о Лермонтове, о русских писателях у Гёте) и театровед (труды об Островском, актёрах Малого и МХАТа и многое другое).

Но это была только видимая сторона айсберга. Основное творилось попутно, "под спудом". Нестеров писал о Дурылине в 30-е годы: "Быть может, пройдёт много лет, когда он будет печататься. А между тем многое из написанного им - прекрасно, оригинально, глубоко по чувству и совершенно по форме... Им хорошо усвоено всё лучшее, что дала старая школа наших художников слова..."

Дурылин начал писать роман "Колокола" в конце 20-х годов, когда пышным цветом взошла "орнаментальная" проза, отцами которой были Ремизов с Белым. Однако проза Дурылина не менее живописна. Красок тут - половодье. Метод "русопятого" Дурылина, парадоксальным образом, иностранный: пуантилизм. Точечное нанизывание ярких ядрышек-историй. Как будто и не связанных между собой, этаких самостоятельных микроновелл. Нужно отойти от полотна, взглянуть на него откуда-нибудь сбоку, чтобы проступил ход времени, здесь запечатленного. И тогда предстанет в бесконечном разнообразии столетняя - от Александра Благословенного с Аракчеевым до патриарха Тихона с Лениным - жизнь губернского города Темьяна. Долгое время - вполне слаженная жизнь. Быт и бытование простого в основном, но занятного люда. Как раскрашенные фигурки на часовой башне, поочередно выступают они на передний план повествования: иереи и иереицы, маляры-мазилы и оралы-певчие, сапожники и садовники, купцы и стряпчие, писари и конторщики, будочники и булочники, зеленщики и бакалейщики, столяры и плотники, рифмоплёты и старинщики, холуи и помещики, отставные военные и чиновники, гулящие "девушки" и рабочие, пономари и подъячие, начинающие звонари и маститые, с причудой, "звонопевцы". В декорациях с розовыми да желтыми церквями утопающие в садах домишки с непременной геранью на подоконнике да клеткой близ оного, где трещат канарейки и горехвостки, свистят синицы и зяблики. А вот, поди ж ты, настал - негаданно - последний пасхальный звон. И полезли на колокольню не умилённые в сердце своём сокровенные чудики, а хмурые большевики-пролетарии. Стащить колокола, "урезонить звон". Чтобы не мешали "пустословить на площадях", то бишь, проводить митинги. Чтобы "голос прошлого" не заглушал голоса партработников - провозвестников грядущего всеобщего счастья.

Любопытно и показательно, как с переломом эпохи в романе меняется и речевой строй. Вместо напевного лада в завитушках пословиц и поговорок в духе "русского узорочья" являются вдруг надолбы "пролетарского" косноязычия. Словно меняется задник изображения - место "фольклорного" Ремизова заступает Платонов с его взрывной неоархаикой.

"При конце времен" добрые темьянцы будут долго вспоминать славные времена своих красных звонов, бархатного благовещенского благовеста и постного покаянного рыданья. Вспоминать как утраченный рай. Возрождаемый ли? Было и будет?

Да, в подспудном идейном замысле и зароке романа "Колокола" есть что-то державинское - державное. Металла звон как глагол времен. Расслышать бы.