Русская художественная литература. Рецензии.
Современная русскоязычная проза профессиональных авторов.
Курчаткин А.
Цунами
М.: Время, 2008
Если раньше рекламой произведению была фраза "Лауреат литературной премии", то сегодня достаточно и попадания в премиальный "лонг-лист". Как в случае с этим романом Анатолия Курчаткина, который вошел в "длинный" список "Русского Букера"-2007.
Роман опубликован в серии "Самое время!": его персонажи - наши современники, действие разворачивается в недавнем прошлом - конце XX века. Для главного героя Рада (Радислава) девяностые годы стали переломными не в фигуральном, а буквальном смысле: его жизнь поделилась на "до" и "после". "До" - мехмат МГУ, мечты об аспирантуре, разбившиеся о необходимость кормить жену и дочку. Отчаянные усилия заработать хотя бы на чай с хлебом, без сахара и масла - в качестве школьного учителя, программиста, кочегара, грузчика, уличного книгопродавца... Уход супруги к любовнику, попытка заняться бизнесом (конечно, фитнес-клуб - это было не совсем то, чем бы ему хотелось заниматься в жизни. Как говорится, о том ли мечтал. Но уж какой бизнес удалось выстроить, тот и удалось) и, наконец, бандитский наезд... "После" - существование "человека-невидимки": качки с наголо остриженными калганами, под дулами "Калашниковых" отнявшие фитнес-клуб, заставили подписать бумаги о том, что Рад должен им сто тысяч долларов. Из-за этих ста тысяч он и сидел теперь в подполье на чужой даче, не решаясь высунуть носа.
Период подпольной дачной жизни - точка отсчёта, от которой тянутся две нити повествования - в прошлое и в будущее. Нити, с помощью которых герой пытается ответить на извечные русские вопросы "кто виноват?" и "что делать?", всё отчётливее проступающие сквозь приключенческую канву. Больше всего Рада волнует второй вопрос, поскольку балансировать на краю гибели у него нет больше сил. Отнюдь не супермен, способный одним выстрелом решить все проблемы, он возлагает свои надежды на помощь друга юности Дрона. Не друга даже - случайного приятеля, давно уехавшего в США. Рад мчится в
стр. 40
Таиланд на встречу с Дроном. Тот готов дать ему взаймы, но не просто так: Ты бы хотел взять - и ничего не дать? Товарно-денежные отношения предполагают взаимообмен. В обмен на помощь Дрон предлагает Раду работу в своей команде - банкротить предприятия. Его жизненное кредо: Без силы свои интересы не отстоишь... Кровью, если надо. Своей и чужой. Желательно чужой.
Да, противостоять всеобщему злу, которое, подобно цунами, накрывает мир, кажется трудным и безнадежным. Однако выход-выбор есть всегда: самому маленькому и слабому человеку по силам хотя бы не участвовать в распространении зла. Даже в самые "окаянные дни" - не случайно по пути в Таиланд Рад читает именно эту бунинскую книгу: Когда совсъмъ падаешь духомъ отъ полной безнадежности, ловишь себя на сокровенной мечтъ, что все таки настанет же когда нибудь день отмщетя и общаго, всечеловъческаго проклятія теперишнимъ днямъ. Нельзя быть безъ этой надежды.
Глеб Заварзин
Смоленский В.
Записки гайдзина: Лирический эпос
СПб.: Амфора, 2007
Стандартный японский набор сводится для русских к нескольким понятиям: гейша, харакири, камикадзе, сакура, чайная церемония, суши. Кстати, правильно говорить - суси. Нет в японском языке звука "ш". Это, а также много другое можно узнать из книги Вадима Смоленского. Замечательный способ познакомиться со страной - путевые заметки вместо сухих научных трактатов и скучных путеводителей. Только Япония у Смоленского какая-то не совсем японская. Ни слова о гейшах и прочих аутентичных штучках. Автор встречается с русскими научными работниками, украинскими танцовщицами, бывшими военнопленными. Японцы же, с которыми ему приходится общаться, тоже какие-то неправильные. Буддийский священник играет на саксофоне, а полицейские настолько симпатизируют обаятельному гайдзину, что учат его, как лучше нарушать правила дорожного движения. Девушки переняли западные манеры, ходят в солярий, одеваются по-европейски, курят американские сигареты, пьют немецкое пиво и называют своих женихов "бойфрэндо". Кажется, что автор гораздо более японец, чем коренные жители этой страны. Он отлично знает язык, традиции и обычаи. Поэтому к нему постоянно обращаются за помощью.
К примеру, чтобы посетить баню, необходимо "очень вежливо" поговорить с персоналом. Ха! - сказал я. - "Очень вежливо"... Да вы понимаете, что это такое - разговаривать по-японски очень вежливо? По-марсиански легче разговаривать, чем по-японски очень вежливо... Понимаете, в учтивой речи следует изо всех сил принижать себя и всё, относящееся к себе. А собеседника и всё, относящееся к нему, надо изо всех сил возвышать. Требование логичное, но беда в том, что все эти принижения и возвышения осуществляются сугубо грамматическими способами. Существуют такие специальные глагольные формы - отдельно для себя и собеседника. Сами по себе они ничего не значат, поэтому в разговоре их легко перепутать. Возвысить себя и принизить собеседника. А это не дай бог. Это оскорбление.
Вот в таких ситуациях и начинает проглядывать настоящая Япония с её сложными церемониями и обычаями, которые до конца не дано постичь никому, даже такому опытному гайдзину, как Вадим Смоленский. Кстати, пора
стр. 41
уже пояснить, кто такой гайдзин, если вы ещё не догадались. Так японцы называют иностранцев. В переводе с японского - "человек извне".
Пожалуй, эта книга всё же не про Японию. Она про чужестранца, которому никогда не стать там своим. Именно об этом глава "По всем пунктам, кроме Ёсино", построенная по принципу "Москва - Петушки". Начавшийся сезон дождей вгоняет автора в депрессию, он напивается, и видится ему путешествие по японским просторам в компании с Веничкой Ерофеевым. Но если у Ерофеева нам, русским, всё понятно, а порой до боли знакомо, то видения Смоленского вызывают как минимум лёгкое недоумение. Когда бутылочное горлышко миновали последние остатки алкогольного водоворота, на месте Венички распласталась густая красная буква. Енотовидный Сфинкс проткнул её мечом: она задрожала и растворилась в воздухе... Я нырнул под лезвие, споткнулся о серп и молот в проходе и растянулся на вагонном полу. - НАМА АМИДА БУЦУ!!! - заорал Сфинкс и занёс надо мной катану. Двери поезда защёлкали, загремели кимвалы, и в вагон стремглав влетел храбрый воин Бонъясацуро верхом на тёще - а следом, тоже стремглав, влетела команда линкора "Ямато" и принялась гоняться за воином по вагону, размахивая кровавыми кишечниками.
Что тут можно сказать - девять лет в Японии не прошли для автора даром. Он, несомненно, много приобрёл, но никто не знает, сколько он потерял. Быть может, теперь он с полным правом может именоваться "гайдзин в своём отечестве".
Юлия Морозова
Мастер Чэнь
Любимый ястреб дома Аббаса
М.: Издательство Ольги Морозовой, 2007
Это было в те времена, когда жители Самарканда были светловолосы и голубоглазы, когда Арабский халифат владел половиной мира, когда религия пророка Мухаммеда медленно, но верно начала вытеснять многочисленные местные культы, когда рушились вековые цивилизации и на смену им немедленно приходили другие. Это было в VIII веке.
Герой-рассказчик - глава почтенного и знаменитого в Самарканде купеческого семейства - после долгого отсутствия возвращается на родину и в первый же вечер едва не оказывается жертвой загадочного убийцы. Перед читателем разворачивается череда приключений, шпионские страсти перемежаются интеллектуальными спорами, военные сражения - стихами, и все это переслаивается историей "Старца горы" с его одурманенными гашишем "ассасинами" из тайной секты убийц.
Очарование этой книги - в ее многозначности. Подписанная изящным псевдонимом, она насыщена культурными и литературными реминисценциями. Ее можно читать и как ориентально-приключенческий, и как исторический роман, хотя восточные декорации и история служат здесь лишь фоном для вполне актуальных коллизий. Можно читать как книгу-загадку, которая будет разгадана, как и положено, на самых последних страницах. Можно - и это вариант для литературных гурманов - как очередной вариант "романа возвращения", новую "Одиссею", герой которой вершит свой бесконечный и трудный Путь - на родину, к милому дому, к миновавшим, но не утраченным чувствам, к тому, что любишь, к собственной душе, к творцу в себе.
Вера Бокова
стр. 42
Гуцко Д.
Покемонов день
М.: Время, 2007
Денис Гуцко родился в Тбилиси, служил в "горячих точках" - Азербайджане и Абхазии, сменил множество профессий. Первый же роман - "Русскоговорящий" - принес ему литературную славу и премию "Русский Букер" 2005 года (правда, не без разногласий в жюри). Герой его нового романа ненавидит всё неизбежное, ненужное, насильственное и непреложное. Он желает сам устанавливать для себя правила и ни от кого не зависеть. Но тут из другого города и словно из какой-то другой - неслучившейся - жизни приходит весть о его лежащем при смерти отце, с которым они ни разу не встречались. Где уж было герою все это спланировать: и неожиданное появление в его жизни отца, и его неизлечимую болезнь, и проверку на "семейственность" и "человечность" в глазах его девушки. И даже когда решение ехать к отцу принято, все отнюдь не становится предсказуемей. Нельзя быть уверенным ни в чем, даже ловя по дороге на вокзал случайную машину...
В романе есть вставная новелла "Мужчина без имени, Сашенька и Никита", герой которой, спасаясь от одиночества, "заводит" себе воображаемого сына. Игра, ставшая навязчивой идеей, продолжается годами: записанный на компакт-диск детский плач будит его по нескольку раз за ночь, он беседует с придуманным Сашенькой, покупает для него детские вещички. Он представляет, как Сашенька растет рядом с ним, любит его, называет "папочкой". А потом у него появляется настоящая семья, рождается сын, и оказывается, что родительских чувств на второго - настоящего - не хватает. Он разучился жить с живыми людьми...
Гуцко написал безжалостный роман о подмене подлинных чувств - игрушечными, настоящей жизни - вымышленной, личности - покемоном. (Покемон - персонаж компьютерной игры и японского мультфильма, карманный монстр.)
Татьяна Соловьева
Вайль П., Генис А.
Русская кухня в изгнании
М.: КоЛибри, 2007
Согласитесь, что кулинарные воспоминания - одни из самых устойчивых и приятных. Съеденный в розовом детстве огурец с чужого огорода - немытый, теплый, слегка кривой... Выпитый в студенческие годы на размокшем картофельном поле портвейн "777", заеденный куском, оторванным от свежайшего батона... Мокрая сосиска, сжеванная вдвоем с любимым у ларька возле фонтана "Каменный цветок"... Мутный айвовый сок в заграничной бутылке, который растерянный муж передал в роддом... Сколько таких воспоминаний наберется у каждого и сколько в них сладости!
И согласитесь еще, что по-настоящему оценить еду может лишь тот, кто недоедал, тот, кто прежде чем съел, ее, эту еду, еще "достал".
Классическая уже книга Петра Вайля и Александра Гениса, изданная на сей раз роскошно - на мелованной бумаге, с цветными фотографиями и политипажами, - написана людьми с большим набором кулинарных воспоминаний, притом любящими поесть, но по-настоящему дорвавшимися до еды
стр. 43
лишь в эмиграции. Поэтому есть в ней атмосфера упоенной влюбленности, "медового месяца" давно сдерживавшейся и вот вырвавшейся наконец на свободу страсти.
Крабов, омаров и креветок следует просто отваривать.
Это книга о еде (в первую очередь, русской), которую можно не только воображать, но и реально поглощать. Книга о солянке (правильно - селянке, т. е. сельском супе), рассольнике, ухе, грибном супе (отечественная кухня сильна супами), о пельменях и котлетах. Ода в честь глиняного горшка и его содержимого, поэма во славу чая, сонет, посвященный щам (где вы, щи, ау! Почему-то современный общепит щи не жалует - только борщ, борщ и борщ)... Есть, конечно, и разные адаптированные заграничные разносолы (буйабес, паэлья) - все-таки в Америке писалось. И это вам не сборник кулинарных рецептов, а именно литература, вклад в традицию.
Если, прочитав Гоголя, вы не бросаетесь к холодильнику, пора обращаться к врачу.
А какое предисловие написал Лев Лосев к этой книге! Тут вам и экскурс в литературные застолья, и историко-гастрономические променады... К холодильнику надо не просто бросаться, а прямо-таки читать с ним в обнимку, не расставаясь.
Теперь вон Музей общественного питания переименован в Музей кулинарного искусства. Все, что описано в этой книге, без труда воспроизводимо и легко доступно, но... Все стремятся питаться "правильно", полезно и скучно - и вообще все как-то приелось. Нам теперь фуа-гра с карпаччами и сушами подавай, да и в тех лишь временный интерес.
Современного человека занимают две проблемы: первая - чтобы еще такого-этакого съесть, и вторая - как бы при этом похудеть. Авторам близка только первая из них.
Ничего унизительнее, чем диета, для человеческого достоинства цивилизация не выдумала. В абстиненции хоть есть какой-то смысл - например, экономический: сильно пьющий человек тратит гораздо больше денег, чем трезвенник. Причем не собственно на водку, а на побочные радости - такси, несъедобные цветы, глупые подарки, вроде торшера или волнистых попугайчиков... Но вот в диете никакого рационального зерна решительно нету. Прежде всего потому, что медики понятия не имеют, какие продукты в каких случаях и для кого вредны или полезны... Все дело в том, что
стр. 44
процесс поглощения пищи не подлежит ведению университетов, а управляется из высших сфер.
Итак, долой диеты и давайте есть - не протеины и витамины, как иные из наших сограждан, а вкусную, пусть и простую, еду - и получать от этого удовольствие. И бог с ними, с фуа-грами: у нас и собственные кулинарные традиции неплохи.
Тем более, что жизнь короткая такая.
Вера Бокова
Хафизов О.
Дикий Американец
М.: Аграф, 2007
Судьба героя этой книги настолько причудлива, что так и хочется сказать: "Здорово придумано!" Войны, дуэли, профессиональное шулерство, женитьба на цыганке, путешествие вокруг света, жизнь "среди диких", дружба и родство с гениями. Его великий племянник Лев Толстой называл его "человеком преступным и привлекательным". Пушкин то насмерть ссорился с ним, то мирился и приглашал на свою свадьбу посаженым отцом. Вяземский посвящал стихи:
Американец и цыган
На свете нравственном загадка...
"Американец" - это его прозвище. Звали его Федором Ивановичем Толстым, и все, что взахлеб рассказывали о нем современники, - чистая правда. Убитых им на дуэлях было одиннадцать человек. Толстой молился о них и регулярно подавал в церкви записочки "за упокой". Когда жена-цыганка приносила ему детей, а они умирали, он макал перо в чернильницу и аккуратно вычеркивал одну фамилию, приписывая на полях: "Квит". Так и поквитался полностью - в живых осталась только одна из его дочерей, прожившая потом восемьдесят лет.
Он был неистов и кроток, богомолен и циничен, отважен и малодушен, безумен и прагматичен, обладал безбрежным воображением, подставлял за друга лоб под пулю и потом его же дочиста обыгрывал в карты, был неукротим в страстях и кроток с близкими. Анекдотов и мифов о нем можно собрать целую книгу. А еще он являлся под разными именами на страницах "Горя от ума", "Евгения Онегина", "Войны и мира", романов Писемского и Лескова.
Наши современники тоже не могли не плениться богатой натурой "Американца". Мелькал он в повествованиях о пушкинской эпохе, даже кому-то в ногу вилку втыкал, проверяя, не носит ли сосед накладные икры (в действительности, правда, это проделал не Толстой, а другой оригинал - в ту эпоху много было эксцентриков). Мелькать-то мелькал, а вот в главные герои выбился только теперь - в романе Олега Хафизова.
Роман о том периоде жизни, когда появилось знаменитое прозвище, о котором сам "Американец" особенно любил рассказывать, мешая вымысел с фактами, шокируя откровениями и громоздя горы нелепостей. Полулегендарное его путешествие с Иваном Федоровичем Крузенштерном, принужденным наконец избавиться от беспокойного спутника и принудительно ссадить его на берег, а потом долгая дорога домой, в Россию, - все это обросло под пером романиста новыми подробностями и превратилось в увлекательное повествование в духе Майн-Рида.
Вера Бокова
стр. 45
Марков Е.
Волки купаются в Волге
М.: Зебра Е, 2007
Случалось ли вам завести разговор со случайным попутчиком в пригородной электричке? Когда сумерки за вагонными окнами аварийно сгущаются, а свет еще не зажгли, и лицо соседа напротив вам видно не ясно - то ли 30 ему лет, то ли все 50. Вряд ли вы потом вспомните точно, с чего начался его неспешный рассказ, когда перестали вы втайне ожидать пустяковой болтливости и захотели выслушать все, что вам готовы поведать, и вызнать-угадать то, о чем умолчали. Разговор завяжется, как принято в хорошем обществе, с погоды...
Какой она в тот день была? Осень ли, когда ангелы поменяли жалейки на скрипки, и солнце, все больше запаздывая, со стариковской тяжестью поднималось из-за потемневшего леса, зима ли с погребенным под сугробами валежником, с закатным снегириным солнышком вдалеке, со снежными муфтами и папахами на ветках, с белой решеткой скрещенных ветвей, а может быть - весна, и снег таял на глазах: вот он съеживается, покрывается черными траурными кружевами. Хотя, что я? Снега уже нет, на газонах светло желтеет мать-и-мачеха... Впрочем, эти видения всплывут в памяти такими лично вами пережитыми, что вы потеряетесь, - не с вами ли то случилось, или колдун-попутчик неторопливым рассказом-заговором сроднил вас с собственным чудесным, странным и все же знакомым миром...
Я не брешу, я выдумываю, - смиренно заметит он, догадавшись о вашем невысказанном грубоватом сомнении... А вы вовсе и не думали об обмане или выдумке, напротив, вы уверены, что все так и было: встречали вы у церковных ворот позавчерашнюю красавицу Аню с безукоризненным станом нигерийской принцессы и пропитой опухшей физиономией; заходили в рабочий кабинет Седого цензора - Прохора Панченко, детдомовца, по расстрелянному деду - дворянского сословия, не верившего в существование души и любви; пили горькую с бедным и талантливым художником Узловым, брошенным женой, красавицей и антисоветчицей, ради более интересного общества; кормили арбузом сына сотрудницы маленького Филиппа, у которого в детстве душа была везде и она болела; ребенком, приезжая летом из Москвы, дружили с деревенским соседом, беззащитным синеглазым Сережей, который вырос и почему-то стал убийцей...
Вы не усомнитесь, что все рассказанное, а вернее, увиденное, есть сущая правда - и ничего кроме правды, если не считать призыва к радости, к послегрозовому блеску дня, если не считать забвения свойственной людям утробной печали и утверждения наперекор судьбе других законов жизни... Но они, эти законы, уже не имеют отношения к жизненной правде, они относятся к области Истины.
Емельян Марков - выпускник Литературного института, член Союза писателей. Его рассказы публиковались в журналах "Юность" и "Литературная учеба", в газете "Литературная Россия". Еще пахнущий типографской краской томик "Волки купаются в Волге" был особо оценен жюри при вручении Царскосельской художественной премии: В этой книге есть все. Когда читаешь, невольно вспоминаешь Чехова и Зощенко. Но не надо сравнивать. Надо просто ценить самобытность и искренность автора.
Дарья Московская
стр. 46
Рагозин Д.
Дочь гипнотизера
М.: Новое литературное обозрение, 2007
Повесть "После боя", которой открывается эта книга, была опубликована в 2000 году в журнале "Знамя" и принесла своему автору премию "Дебют года". Роман "Дочь гипнотизера", появившийся в том же "Знамени" через год, вошел в лонг-лист "Русского Букера".
Один из ведущих современных стилистов Михаил Шишкин, написавший предисловие к книге Рагозина, охарактеризовал его творчество так: "Эта проза - загадка. Все блестяще, хлестко, ловко, каждая фраза отполирована, каждая словесная стрелочка отутюжена. Каждое предложение - выстрел. Проза-стрельба, огонь очередями. Игра виртуозна. Но правила ее не даются, ускользают. Как только читатель понимает, что он читает, попадает впросак".
Хотите попробовать сыграть в эту игру? Издательство "Новое литературное обозрение" предоставляет вам такую возможность, собрав под одной обложкой в своей "Художественной серии" три произведения Рагозина (кроме названных, еще повесть "Тройной прыжок"). ...Гипнотизер относился к распускаемым о нем слухам с юмором: Это неизбежный побочный эффект моей профессии. Я привык. Случаются, конечно, казусы: изгоняли из города, забрасывали камнями, пытались опозорить и даже лишить жизни. Испокон веков глупость расходится самым большим тиражом, особенно облеченная в детективную форму. Не мне вам объяснять, что подлинное слово ничего не стоит, ибо ни на что не годно. Люди хотят, чтобы их вводили в заблуждение, это продлевает жизнь, укрепляет любовь. Когда я не в духе, я становлюсь моралистом. Пусть болтают, хуже, если они умолкнут и, вместо того чтобы точить лясы, начнут точить ножи. Опасность меня радует как подтверждение, что я не утратил остроты взгляда и силы жеста. Когда меня начнут встречать аплодисментами, я уйду со сцены.
Тамара Березина
Харитонов М.
Ловец облаков
М.: Время, 2008
Имя Марка Харитонова у многих ассоциируется, прежде всего, с романом "Линия Судьбы, или Сундучок Милашевича", за который писатель в 1992 году был удостоен звания первого лауреата "Русского Букера". Однако Харитонову подвластны и малые прозаические формы. Его новая книга, которую составили десять рассказов, - лучшее тому подтверждение.
Следуя традициям русской классической литературы, своими героями Харитонов избирает "маленьких" людей, чья жизнь вроде бы не слишком интересна стороннему взгляду. Скажем, одинокая библиотекарша Сима ("Как хороши, как свежи были розы") после развода с мужем и тяжёлой болезни получает инвалидность и простую работу в газетном киоске: день за днём слипались в одно неразличимое вчерашнее время, как слипались друг с другом, происходя непрерывно, отдельные мелкие события. Из-за этой непрерывности их трудно было разделить потом в памяти. Однако за этим внешне неприметным, невзрачным бытием (и даже жизненной мерзостью) скрывается то, что иногда называют другой реальностью, а иногда - просто
стр. 47
чудом. В детстве эта сторона жизни доступна всем, но с годами большинство людей утрачивает способность видеть чудесное в обыденном. А вот персонажам акварельной прозы Харитонова удаётся сберечь в себе драгоценное "другое зрение", благодаря которому мир предстаёт чистым и ясным, избавленным от наносной повседневной шелухи: Всё было ясно, как омытый брызнувшим дождиком воздух, когда голоса очнувшихся птиц чисты и легки, и близким кажется свободное дыхание... Что-то шевелилось, бродило внутри, в уме, готовое сложиться в понимание, словно ускользавшее всю жизнь... Людям просто не всегда удаётся это почувствовать, соединиться с собственной жизнью. Вместо этого лезут мертвенные и мертвящие голоса: о наслаждениях, деньгах, о достижениях и победах. А люди сами боятся заметить это, понять.
Герои Марка Харитонова умеют не только видеть, но и творить чудо - как молодой художник Иннокентий ("Ловец облаков"). В чём-то он сродни шукшинским "чудикам": окружающие считают его странным, непрактичным, неприспособленным - словом, не от мира сего. Зато он пишет картины, наполненные звенящим ветром и небесным радужным сиянием, дающие ощущение полёта, парения в облаках - и даже ещё выше... Работы Иннокентия не просто украшают, а меняют жизнь. Изменили они жизнь и самого художника: Над деревьями из-за горизонта поднималось, увеличиваясь, большое круглое солнце. Оно заглянуло в проём, засияло всё ослепительней, наполняя его... Воздух звенел оглушительно. Иннокентий на миг зажмурился, приспосабливая глаза к сиянию.
Перед ним во всю ширь открывалась картина, которую он мысленно рисовал всю жизнь, - последняя, счастливейшая картина. Ион шагнул в неё с чувством сбывшегося освобождения.
Ольга Рычкова
Кудряшева А.
Открыто
СПб.: Геликон Плюс, 2007
У нее своя страничка в Интернете, где она регулярно выкладывает свои новые стихи. "Невероятно!", "с ума сойти", "очень, очень круто!" и даже "это наше все" - такие отзывы оставляют о творчестве 20-летней Али Кудряшевой самые разные люди. "Давно такого заряда позитива не получал... Читая ее стихи, понимаешь - это написано именно про тебя (так всегда с хорошей поэзией)". "Это пронзительно-честные и умные стихи, от которых ощущение цельности и богатства мира вокруг нее, они не переворачивают твой мир, пусть его стоит на голове или лежит на боку, это уж кому как удобнее. Все проще - хватают за первое попавшееся и втягивают к себе".
Она читает свои стихи на так называемых "квартирниках", куда набивается столько народу, что нечем дышать. А может, дыхание прерывается от сознания того, что на твоих глазах совершается чудо.
У нее, кажется, не было периода ученичества, ломкости голоса. Стихи сразу явились во всей гармоничной законченности, зрелые, написанные мастерской рукой. Насквозь петербургские, с зыбким маревом рисунка и тона, идущими в этом городе со времен Иннокентия Анненского, Сологуба, Блока... И в то же время очень современные. Дело даже не в словах компьютер, сайт, блог, дедлайн и он-лайн. Ее голосом говорит поколение, которое мы почему-то решили счи-
стр. 48
тать холодно-прагматичным. А эти ребята, оказывается, вовсе не такие. Они мечтают и мучаются, обращаются к Всевышнему, не будучи уверенными: есть ли Он еще, или впрямь, как уверял Ницше, умер. А если и есть, то заметит ли тебя, кроху? Свечку хочется зажечь, но пламя зябко колеблется на продувном северном ветру, да и заметит ли её Господь в эти белые ночи...
...нужно о добром, о главном, вечном - я же о ерунде...
Как я смогу служить тебе, если даже язык мой враг?
Господи, что тебе мой кораблик, пущенный по воде?
Я и водой-то назвать не вправе этот сырой овраг...
Сборник Кудряшевой объединил её стихи последних пяти лет. Примерно половина их не разбита на строфы, хотя рифма сохранена - внутри текста, оформленного как проза. Это какой-то новый жанр - стихопроза, маленькие шедевры с законченным сюжетом, без единого лишнего, фальшивого или ненужного слова:
Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз - вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс - то есть почти что старый. Шорты с футболкой - простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога хожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара - листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька - он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять...
Ну и, как водится в юности, мотивы тоски, одиночества (и самой страшной его разновидности - одиночества вдвоём), невписанности в окружающий окоём:
стр. 49
Замылим, потом замолим,
в сонате одни бемоли,
в кабак ли сейчас, домой ли? В шкафу пристанище моли,
соседка посуду моет, художник рисует море,
всю жизнь он рисует море,
зелено-синее море, атласно-плотное море,
солёно-горькое море.
Аля Кудряшева учится на третьем курсе филфака. На вопрос о смысле жизни отвечает кратко: "Главное, чтобы было интересно".
Тамара Березина
Ивеншев Н.
Индекс счастья
Краснодар: Раритеты Кубани, 2007
Николай Ивеншев, лауреат многих литературных наград (в том числе премии имени А. Дельвига "за рассказы, продолжающие традиции высокой русской классики"), пытается разобраться в том, что происходит с людьми сегодня, когда традиционные духовные ценности вытесняются культом наживы и личного преуспеяния.
Герою повести "Едоки картофеля" доктору психиатрической лечебницы Голубеву с некоторых пор всюду чудится запах картошки, ассоциирующийся для него с пошлостью, бесцельным "проеданием" жизни. Виновата ли в том одноименная картина Винсента Ван Гога, которую доктор часто рассматривает? Мысленно поделив людей на две категории: "едоков картофеля" и "бунтарей-Ван Гогов", Голубев себя порой причисляет к "едокам", поскольку жизнь его скучна, "как пустая вермишель".
Доктор, конечно, болен и сам ставит себе диагноз. Причем болезнь эта заразна: Язык, речь - та среда обитания, в которой живут бактерии болезни. Они переносятся воздушно-языковым путем. Недаром жена выплескивает ему в лицо: Я, мой милый, заразилась от тебя. Я - Печорин в юбке. Мне ничего не интересно, как и тебе. Ни наряды... ни книги, ни-че-го-шень-ки... Голубев бежит из дома и пускается во все тяжкие. Однако бунт его не выходит за рамки личностных отношений. Реальность окажется фантастичнее и много опаснее того бредового состояния, в котором пребывал герой. Все, с ним случившееся, тем не менее, будет справедливой расплатой за сознательное уклонение от настоящего бунта - борьбы с царящими в клинике порядками: воровством, взятками, самой системой лечения больных.
Повесть, давшая название книге, рассказывает о чете молодых педагогов, связавших свою судьбу с провинциальной школой. Устремления супругов диаметрально противоположны. Он - романтик, мечтатель, идеалист, пытается пробудить в детях "душу живу", привить любовь к ближнему, отзывчивость к чужой боли. Она - расчетливая карьеристка, зараженная философией личного успеха, который выражается для нее в сугубо материальных категориях: евроремонт, большая зарплата, получение крупного гранта за разработку некой "новой" методики преподавания. На чьей из сторон правда в этом конфликте, каждый читатель решает для себя сам.
Татьяна Неретина
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Предполагаемый источник
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1443439811 в базе LIBRARY.BY.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций