© П. А. ГАПОНЕНКО, кандидат филологических наук

Одна из примечательных особенностей творческой индивидуальности К. К. Случевского (1837 - 1904), русского поэта второй половины XIX века, - органичное освоение им классического литературного наследия. В его стихах слышатся общестилистические отзвуки, осознанно введенные интонации, мотивы и образы многих поэтов, начиная с Г. Р. Державина и кончая Н. А. Некрасовым. Поэт в полном смысле слова переплавил опыт своих предшественников.

С другой стороны, яркое, оригинальное дарование К. Случевского само рождало традицию, его поэзия во многом предвосхитила художественные искания поэтов, чье поколение вступило в литературу на рубеже двух эпох - XIX и XX веков. Отзвуки его поэзии можно обнаружить, например, в творчестве Иннокентия Анненского, тончайшего из русских лириков XX века.

Поэтому особый интерес представляют те стихотворения К. Случевского, которые обнаруживают прямое соответствие стихотворениям других поэтов. Психологические созвучия и параллели, а также образные подобия в них объясняются не столько литературными влияниями (хотя они и не исключаются), сколько типологической общностью, являющейся следствием отражения типичных явлений жизни.

стр. 23

Так, стихотворение "Налетела ты бурею в дебри души!.." удивительным образом перекликается со стихотворением А. К. Толстого "Мне в душу, полную ничтожной суеты...". Сходство их распространяется на проблематику, композицию, метафоризацию языка, интонационно-синтаксическую систему, поэтический словарь.

Приведем оба стихотворения полностью.

А. К. Толстой:

Мне в душу, полную ничтожной суеты,
Как бурный вихрь, страсть ворвалась нежданно,
С налета смяла в ней нарядные цветы
И разметала сад, тщеславием убранный.

Условий мелкий сор крутящимся столбом 
Из мысли унесла живительная сила 
И током теплых слез, как благостным дождем, 
Опустошенную мне душу оросила.

И над обломками безмолвен я стою, 
И, трепетом еще неведомым объятый, 
Воскреснувшего дня пью свежую струю 
И грома дальнего внимаю перекаты.

(Толстой А. К. Сочинения: В 2 т. Т. I. М., 1981. С. 52 - 53).

К. К. Случевский:

Налетела ты бурею в дебри души! 
В ней давно уж свершились обвалы, 
И скопились на дне валуны, катыши 
И разбитые вдребезги скалы!

И раздался в расщелинах трепетный гул! 
Клики радостей, вещие стоны... 
В ней проснулся как будто бы мертвый аул, 
Все в нем спавшие девы и жены!

И гарцуют на кровных конях старики, 
Тени мертвые бывших атлетов, 
Раздается призыв, и сверкают клинки, 
И играют курки пистолетов.

(Случевский К. К. Стихотворения. М., 1984. С. 232)

Оба стихотворения запечатлевают силу любви-страсти, внезапно, помимо воли и сознания, овладевающей человеческим существом,

стр. 24

целиком захватывающей его, коренным образом преобразующей привычный, устоявшийся мир души. Это та самая любовь, которую И. С. Тургенев в повести "Вешние воды" сравнил с "революцией": "... однообразно правильный строй сложившейся жизни разбит и разрушен в одно мгновенье, молодость стоит на баррикаде, высоко бьется ее яркое знамя - и что бы там впереди ее ни ждало - смерть или новая жизнь - всему она шлет свой восторженный привет" (Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. 8. М., 1981. С. 323 - 324).

Случевский и А. Толстой уподобляют любовную страсть "буре", "бурному вихрю". С помощью условных поэтических формул рисуют они душевный мир своих лирических героев до момента встречи их с всесильным чувством. "Нарядные цветы", "сад, тщеславием убранный", "условий мелкий сор" - этими атрибутами-символами Толстой пытается определить нравственно-психологическое состояние своего лирического героя. В сознании поэта эти детали ассоциируются с суетностью, тщеславием светского общества, в котором нет места подлинно человеческим чувствам и переживаниям.

Случевский в обрисовке душевного состояния своего лирического героя еще резче, "предметнее" - он говорит о "валунах, катышах" души, ее "обвалах", "вдребезги" разбитых скалах.

Таинственная, "живительная" сила страсти раскрывается в этих стихотворениях так же сходным образом - через развернутые метафоры "благостного дождя", орошающего "опустошенную" душу - у Толстого и "трепетного гула", "кликов радостей", "вещих стонов" у Случевского.

Родство психологических ситуаций, лежащих в основе стихотворений, близкие принципы их воспроизведения оттеняют различие творческих манер Толстого и Случевского.

Неотъемлемая черта поэтики последнего - прозаизмы, ими он пользуется независимо от темы, сплетая их со словами "высокими" и "отвлеченными". Рядом с поэтическими словами "трепетный", "клики", "вещие" - прозаические "аул", "жены". Более того, в любовные стихи Случевский вводит "военную" лексику ("призыв", "клинки", "курки пистолетов"). Поэт нагнетает детали, нанизывая их одну на другую, чтобы вызвать у читателя нужный эффект.

Толстой в своих чувствах более сдержан, более благороден. "Поклонник музы благородный", - так назвал его Фет в посвященном ему стихотворении. О силе страсти Толстой говорит так же впечатляюще, но немногословно: объятый "трепетом" поэт пьет "свежую струю" "воскреснувшего дня" и внимает "перекаты" дальнего грома.

Другие стихотворения К. Случевского - "Рассвет в деревне" и "По небу быстро поднимаясь..." также представляют собой своеобразные "двойники" стихотворений: соответственно "Рассвет" А. Майкова и "По горам две хмурых тучи..." Я. Полонского. Но и здесь сходство

стр. 25

стихотворений только подчеркивает различие творческих манер их авторов.

Так, Майков сосредоточен на целостной картине рассвета, описание его не дробится на мелкие "кадры". Изображение природы строится на контрастных - холодных и теплых - тонах, на бледные краски накладывается черная. Между ними располагаются зеленоватая и голубая. Такая звучная оркестровка особенно впечатляет и рождает у читателя ощущение живой и эмоционально яркой картины природы:

Вот - полосой зеленоватой 
Уж обозначился восток; 
Туда тепло и ароматы 
Помчал по степи ветерок;

Бледнеют тверди голубые; 
На горизонте - все черней 
Фигуры, словно вырезные, 
В степи пасущихся коней...

(Майков А. Н. Избранные произведения. Б-ка поэта. Большая серия. Л., 1977. С. 168).

В отличие от Майкова Случевский в разработке аналогичного пейзажа пристрастен к мельчайшим проявлениям жизни природы, к точной предметной детали. Художнический глаз поэта подмечает все: и дымящуюся росу, которая отлетает в воздух (какая яркая метафора!), и стоящего по грудь в реке коня, навостряющего "на ранний ветер уши", и идущий по селу обоз "с богатой кладью жита", и "покрытую чешуйками" церковь, и седого старика в окне, который "крестится на первый луч рассвета", и направляющуюся к реке девушку. К зрительным образам подключаются "обонятельные": запах гвоздики, меда, свежей распаханной земли. Поэта привлекают промежуточные состояния природы. Он стремится зафиксировать не только совершающийся переходный момент, но и готовность к нему: "Готово солнце встать в мерцающей пыли". В стихотворении "Рассвет в деревне" Случевский воздействует на читателя не красками, не цветовым строем, а энергией и яркостью образов, их подчеркнутой вещественностью:

Огонь, огонь! На небесах огонь!
Роса дымится, в воздух отлетая;
По грудь в реке стоит косматый конь,
На ранний ветер уши навостряя.
По длинному селу, сквозь дымку темноты,
Идет обоз с богатой кладью жита;
А за селом погост и низкие кресты,

стр. 26

И церковь древняя, чешуйками покрыта... 
Вот ставней хлопнули: в окне старик седой 
Глядит и крестится на первый луч рассвета; 
А вот и девушка извилистой тропой 
Идет к реке, огнем зари пригрета. 
Готово солнце встать в мерцающей пыли, 
Крепчает пенье птиц под бесконечным сводом, 
И тянет от полей гвоздикою и медом
И теплой свежестью распаханной земли...

Типологическое сопоставление с Я. Полонским выявляет ту же особенность Случевского-поэта - мир природы в его поэтической системе наделяется самостоятельным существованием, но он одновременно сопряжен с душевным миром. Природные явления, не утрачивая своей "суверенности", выступают почти как одушевленные. Иными словами, происходит анимизация вещи, с одной стороны, а с другой - опредмечивание человеческих переживаний. В этом смысле художественный метод Случевского близок психологическому символизму.

Вот его стихотворение "По небу быстро поднимаясь...":

По небу быстро поднимаясь, 
Навстречу мчась одна к другой, 
Две тучи, медленно свиваясь, 
Готовы ринуться на бой!

Темны, как участь близкой брани, 
Небесных ратников полки, 
Подъяты по ветру их длани 
И режут воздух шишаки!

Сквозят их мрачные забрала 
От блеска пламенных очей... 
Как будто в небе места мало 
И разойтись в нем нет путей?

Приведем для сравнения стихотворение Я. Полонского "По горам две хмурых тучи...":

По горам две хмурых тучи
Знойным вечером блуждали
И на грудь скалы горючей
К ночи медленно сползали.
Но сошлись - не уступили
Той скалы друг другу даром
И пустыню огласили
Яркой молнии ударом.
Грянул гром - по дебрям влажным
Эхо резко засмеялось,

стр. 27

А скала таким протяжным 
Стоном жалобно сказалась, 
Так вздохнула, что не смели 
Повторить удара тучи 
И у ног скалы горючей 
Улеглись и обомлели...

(Полонский Я. П. Соч.: В 2 т. Т. I. M., 1986. С. 134).

Как видим, в основе обоих стихотворений сходная ситуация, с той лишь разницей, что у Случевского две тучи "готовы ринуться на бой", а в стихотворении Полонского они уже, так сказать, ринулись сражаться, не уступив друг другу "горячей" скалы. Полонского интересует само столкновение туч и последовавшие за ним события.

Случевский занят другим - он сосредоточен на описании мчащихся навстречу одна к другой туч, создавая "военные" метафоры: небесных ратников полки, режут воздух шишаки, мрачные забрала. Эти непривычно смелые образы свидетельствуют о попытке Случевского освежить язык поэзии, описывающий природу.

Образы природного мира в стихотворении "По небу быстро поднимаясь...", как это бывает нередко у Случевского, почти антропоморфны: тучи выступают, как живые люди, воинственные ратники. Не случаен для него и вопрос, которым завершается стихотворение. Вопросительные концовки целого ряда его стихотворений ("В больнице всех скорбящих", "По крутым по бокам вороного...", "Устал в полях, засну солидно...", "По завалинкам у хат...", "Из тяжких недр земли насильственно изъяты...", "Если вспомнить, сколько всех народов...", "Вот новый год нам святцы принесли..." и др.) рождают особое смысловое и эмоциональное напряжение.

Многие образы Случевского созвучны и лирике Ин. Анненского. Связи и аналогии между ними несомненны, хотя преувеличивать их не следует - каждый из этих поэтов самобытен и своеобразен. Поэтическая система, вся лирическая "атмосфера" Анненского, его творческое сознание - особенные, единственные, неповторимые. И все же он испытал определенное воздействие Случевского, который был близок ему изображением тягостного кошмара повседневности, выражением трагического разлада между духовными устремлениями личности и окружающим миром, насыщенностью психологических переживаний, напряженностью душевной жизни.

В лирике обоих поэтов возникает образ одинокого человека трагического мироощущения. Человеческая личность у одного и другого находится в сложных отношениях с внешним миром. Способом связи лирического героя с действительностью нередко служит символ, который, однако, не является средством постижения "потаенного" смысла вещей, как это характерно для символистов.

стр. 28

Отдельные стихотворения Анненского как бы "повторяют" стихотворения Случевского, являясь своего рода параллелью к ним. Так, стихотворение "То было на Валлен-Коски" прямо ориентировано на стихотворение Случевского "Кукла" - оба поэта наделяют способностью страдать по-человечески неодушевленный предмет - куклу. Брошенная ребенком кукла в стихотворении Случевского своей "скорбной фигуркой" похожа на человека и вызывает наше сочувствие, как и бросаемая в водопад кукла Анненского:

Бывает такое небо, 
Такая игра лучей, 
Что сердцу обида куклы 
Обиды своей жалчей. <...>

И в сердце сознанье глубоко, 
Что с ним родился только страх, 
Что в мире оно одиноко, 
Как старая кукла в волнах...

(Анненский Иннокентий. Стихотворения. М, 1987. С. 95).

Прочные глубинные связи и у другой пары стихотворений: "Двойника" Ин. Анненского и "Нас двое" К. Случевского. Мотив внутреннего раздвоения восходит к "Двойнику" Ф. М. Достоевского, чьи идеи оказали заметное влияние и на Случевского, и на Анненского. Обоим поэтам Достоевский близок попытками философского осмысления жизни, ощущением иллюзорности, призрачности окружающей действительности с ее острейшими противоречиями, рождающими душевный разлад. В очерке о Достоевском Случевский отмечает близость прозы писателя к поэзии, пишет, что многие места его произведений - почти готовые стихотворения в прозе (Случевский К. Достоевский. Очерки жизни и деятельности. СПб., 1889. С. 35 - 36).

Поэтому нет ничего удивительного в том, что некоторые стихи Анненского и Случевского, воспринимаются как своеобразные творческие отклики на идеи и настроения Достоевского.

И в разработке темы "двойничества", раздвоения личности оба поэта, Случевский и Анненский, конечно же, опирались на литературную традицию. Но и сама жизнь, сама эпоха, в которую они жили, были питательной почвой для настроений внутренней раздвоенности. Поэты в поисках цельного мироощущения пытались проникнуть в глубинный смысл жизненных явлений, при этом сознание их раздваивалось, рождая второе "я". Между ним и поэтом складывались довольно сложные отношения, отражавшие "диссонансы" жизни, ее роковые противоречия.

стр. 29

Следует подчеркнуть, однако, что образ "двойника" ни у Случевского, ни у Анненского не был воплощением таинственной сущности "потустороннего", как, например, у Андрея Белого. Для них "двойник" был своего рода маской, позволяющей противопоставить свою свободную, ничем не связанную мечту тусклому, однообразному миру повседневности.

Итак, стихотворение Случевского "Нас двое":

Никогда, нигде один я не хожу, 
Двое нас живут между людей: 
Первый - это я, каким я стал на вид, 
А другой - то я мечты моей.

И один из нас вполне законный сын; 
Без отца, без матери - другой; 
Вечный спор у них и ссоры без конца; 
Сон придет - во сне все тот же бой.

Потому-то вот, что двое нас, - нельзя, 
Мы не можем хорошо прожить: 
Чуть один из нас устроится - другой 
Рад в чем может только б досадить!

Созвучен ему "Двойник" Ин. Анненского:

Не я, и не он, и не ты, 
И то же, что я, и не то же: 
Так были мы где-то похожи, 
Что наши смешались черты.

В сомненьи кипит еще спор, 
Но слиты незримой четою, 
Одной мы живем и мечтою, 
Мечтою разлуки с тех пор.

Горячешный сон волновал 
Обманом вторых очертаний, 
Но чем я глядел неустанней, 
Тем ярче себя ж узнавал.

Лишь полога ночи немой 
Порой отразит полыханье 
Мое и другое дыханье, 
Бой сердца и мой и не мой...

И в мутном круженьи годин 
Все чаще вопрос меня мучит: 
Когда наконец нас разлучат, 
Каким же я буду один?

стр. 30

Мучительное раздвоение души, запечатленное в этих двух "равновеликих" стихотворениях с полной художественной убедительностью и психологической достоверностью, тяготит поэтов, мешает им жить: "двойники", слитые "незримой четою", мечтают о скорейшей разлуке, когда, наконец, они не будут досаждать друг другу и между ними прекратятся "ссоры" и "вечный спор", отражающие несуразность и неустроенность бытия.

Мотивы психологической раздвоенности впоследствии получат развитие и станут одними из определяющих в поэзии А. Блока начиная со стихотворения 1901 года "Двойнику". Именно "двойничество" Блок возведет в важнейший принцип поэтики в цикле стихотворений "Страшный мир" (Максимов Д. Об одном стихотворении ("Двойнику") // Максимов Д. Поэзия и проза Ал. Блока. Л., 1981).

Рассмотренные стихотворения К. Случевского и связанные с ними типологической и отчасти историко-генетической близостью стихотворения поэтов других поколений и творческих судеб могут служить некоторой иллюстрацией его мысли, высказанной им в одной из драматических сцен:

Да, да! Преемственность!.. Она от века, Как Божий дух, носилась над Россией.

(Случевский К. К. Поверженный Пушкин // Пушкинский сборник. СПб., 1899. С. 254).

Орел