© Т. Г. ДМИТРИЕВА, кандидат филологических наук

Поэтическое наследие Дмитрия Владимировича Веневитинова (1805 - 1827), рано ушедшего из жизни поэта-любомудра, невелико. Но ему принадлежит теоретически сформулированное "требование поэзии мысли и осуждение безыдейной поэзии" [1], т.е. не насыщенной высокими идеями, без которых он не мыслил своей жизни. За несколько дней до смерти он писал своему другу М. П. Погодину: "Надо что-то сделать хорошее, высокое, а жить и не делать ничего - нельзя" [2]. (Курсив здесь и далее наш. - Т. Д. )

В 1826 году Веневитинов в статье "Несколько мыслей в план журнала" ["Московский вестник"] писал: "Истинные поэты всех народов, всех веков были глубокими мыслителями, были философами и, так сказать, венцом просвещения. <...> у нас чувство некоторым образом освобождает от обязанности мыслить и... отвлекает от высокой цели усовершенствования" [3].

Эпитет высокий не раз появляется в лирике Веневитинова при описании облика поэта: "...ясный луч высоких дум невольно светит в ясном взоре" ("Поэт"); "высокий дар речей" ("Утешение"); "плод вы-

стр. 3

соких вдохновений" ("К Скарятину"). Лермонтов мог бы сказать не только о Пушкине, но и о Веневитинове: "Высокой мыслью и душой ты рано одарен природой".

Идея исключительности личности поэта, его божественной избранности звучит почти в каждом стихотворении Веневитинова, касающемся темы поэта и поэзии: это "сын богов", "пламенный жрец искусства": "Я чувствую, во мне горит Святое пламя вдохновенья".

Эти образы перекликаются с пушкинскими: "небес избранник", "божественный посланник", "жрец" ("Поэт и толпа"), "Молчит его святая лира..."

Но в повседневной жизни поэт ничем не выделяется из среды обычных людей, - так начинается развитие темы в стихотворении Веневитинова "Поэт":

Тебе знаком ли сын богов, 
Любимец муз и вдохновенья? 
Узнал ли б меж земных сынов 
Ты речь его, его движенья? 
Не вспыльчив он, и строгий ум 
Не блещет в шумном разговоре...

Оно напоминает нам пушкинское: "Пока не требует поэта К священной жертве Аполлон..."

Приход вдохновения меняет состояние веневитиновского творца:

Когда ж внезапно что-нибудь 
Взволнует огненную грудь, -
Душа, без страха, без искусства, 
Готова вылиться в речах 
И блещет в пламенных очах...

Такое же преображение испытывает и пушкинский поэт:

Но лишь божественный глагол 
До слуха чуткого коснется, 
Душа поэта встрепенется, 
Как пробудившийся орел...

Одинаково характеризуется в этих стихотворениях и восприятие обоими поэтами действительности: "Бежит он, дикий и суровый" - у Пушкина, "Все чуждо, дико для него... С раздумьем на челе суровом. .." - у Веневитинова.

Его поэт - это и поэт-пророк, но "не обличитель, а созерцатель и мудрец. Его удел - проникать в тайны мирозданья" [4]:

стр. 4

Не много истинных пророков 
С печатью тайны на челе, 
С дарами выспренних уроков, 
С глаголом неба на земле.

("Последние стихи")

Б. В. Смиренский обратил внимание на то, что Некрасов в стихотворной повести "Суд" целиком использовал строку Веневитинова "С печатью тайны на челе" [5].

Находясь под влиянием идеалистической философии Ф. Шеллинга, изучение которой ставили своей задачей любомудры, Веневитинов в природе видел бессознательно духовное начало, которое он пытался постичь - "...В ее таинственную грудь, Как в сердце друга, заглянуть" ("Отрывки из "Фауста"").

В элегии "Поэт и друг" он пишет:

Природа не для всех очей 
Покров свой тайный подымает: 
Мы все равно читаем в ней, 
Но кто, читая, понимает?

Язык природы, по мнению Веневитинова, понимал Гете. Так же считал и Е. Баратынский, словно отвечая на вопрос элегии в своем знаменитом стихотворении "На смерть Гете":

С природой одною он жизнью дышал:
Ручья разумел лепетанье...
Была ему звездная книга ясна
И с ним говорила морская волна...

Мотив тайного языка природы присутствует и в стихотворении "Я чувствую, во мне горит Святое пламя вдохновенья":

Открой глаза на всю природу, -
Мне тайный голос отвечал...

С мотивом тайны неразрывно связан и мотив молчания, которым наделен поэт-любомудр, погруженный в свои мысли:

И тихий гений размышленья 
Ему поставил от рождения 
Печать молчанья на уста... 
Все тайна в нем, все в нем молчит. 
В душе заботливо хранит 
Он неразгаданные чувства.

("Поэт")

стр. 5

Невольно вспоминается тютчевское "Silentium":

Молчи, скрывайся и таи 
И чувства, и мечты свои... 
Любуйся ими - и молчи.

Лишь жить в самом себе умей -
Есть целый мир в душе твоей 
Таинственно-волшебных дум; 
Их оглушит наружный шум...

Веневитиновский поэт так же чувствует себя чуждым в "в шумном разговоре", когда "вкруг его, в чаду утех, бушует ветреная младость, безумный крик, нескромный смех" ("Поэт"). В стихотворении "Моя молитва", обращаясь к своему души невидимому хранителю, он восклицает:

Да не сразит меня стрелой 
Измена мстительного света. 
Не отдавай души моей 
На жертву суетным желаньям; 
Но воспитай спокойно в ней 
Огонь возвышенных страстей. 
Уста мои сомкни молчаньем, 
Все чувства тайной осени...

Поэт чувствовал себя одиноким среди холодного петербургского света. В одном из последних писем он признавался другу: "...Тоска замучила меня. Здесь, среди холодного, пустого и бездушного общества, я - один" [6].

В его стихотворениях возникает образ поэта с пламенной душой, волнуемого "огнем возвышенных страстей", но который боится быть непонятым окружающими. Хотя в стихотворении "Утешение" он, в сущности, повторяя крылатый образ А. И. Одоевского ("Из искры возгорится пламя"), говорит о том огромном влиянии, которое оказывает поэтическое слово на родственную душу:

"...Уронишь ты его не даром: 
Оно чужую грудь зажжет, 
В нее как искра упадет 
А в ней пробудится пожаром".

Подобно Лермонтову, Веневитинов предчувствовал ("души пророчества правдивы") свою раннюю кончину. В стихотворении "Поэт и друг" он признается:

Не лгут мне чувства - их язык
Я понимать давно привык,
И их пророчества мне ясны.
Душа сказала мне давно:
Ты в мире молнией промчишься! (...)

стр. 6

Сбылись пророчества поэта. 
И друг в слезах с началом лета 
Его могилу посетил... 
Как знал он жизнь! как мало жил!

В двух стихотворениях ("Завещание" и "К моему перстню") он просит, чтобы "с руки холодной не снимали" кольца, подаренного ему З. Волконской, в которую он был безответно влюблен. Друзья выполнили его просьбу, но удивительным образом сбылось и другое его пророчество:

Века промчатся, и быть может, 
Что кто-нибудь мой прах встревожит 
И в нем тебя отроет вновь...

("К моему перстню")

При перенесении праха Веневитинова в 1930 году из Симонова монастыря на Новодевичье кладбище перстень был снят с руки поэта и сейчас хранится в Литературном музее в Москве. Многие поэты написали стихи на смерть Веневитинова. Его реальный облик "наложился на его лирику... Возникла биографическая легенда об идеальном романтическом поэте, аналогичная легенде о Новалисе в кругу иенских романтиков" [7].

В соответствии с шеллингианской эстетикой, Веневитинов считал, что поэзия - это высшая форма познания и примирения противоположностей, а поэт - носитель высшего откровения.

А. Н. Архангельский справедливо замечает, что веневитиновское представление о роли художника в мире покоится на "драматизме ощущений и ясности мысли" [8]. Поэт стремился насытить свою поэзию "высокими думами и возвышенными страстями, "весь мир обнять в единый миг". Он хотел, чтобы о нем сказали: "В нем ум и сердце согласились".

Современники написали о нем: "Веневитинов обещал в себе ту гармонию красоты и истины, которая одна составляет печать истинной поэзии. Подумаешь, что он списывал с самого себя прекрасный портрет Поэта, им нам завещанный" [9].

Литература

1. Гинзбург Л. Я. О лирике. Л., 1974. С. 58.

2. Веневитинов Д. В. Стихотворения. Проза. М., 1980. С. 400.

3. Там же. С. 131.

4. Вацуро В. Э. Поэзия 1830-х гг. // История русской литературы: В 4 т. Л., 1981. Т. 2. С. 367.

5. Смиренский Б. Дмитрий Веневитинов // Веневитинов Д. В. Стихотворения. Поэмы. Драмы. М., 1976. С. 15.

6. Веневитинов Д. В. Стихотворения... С. 400.

7. Вацуро В. Э. Поэзия... С. 367.

8. Архангельский А. Н. Дмитрий Веневитинов // Русские поэты. Антология: В 4 т. М., 1991. Т. 2. С. 413.

9. Телескоп. 1831. N 7. С. 383.