Gunter Stokt. Die Entstehung des Kosakentums. Veroffentlichungen des Osteuropa - Institutes. Herausgeber: Hans Koch. Band III. Isar Verlag. Munchen. 1953. 191 S.

Австрийский историк Гюнтер Штекль поставил перед собой весьма важную задачу - изучить условия возникновения казачества и роль, которую оно сыграло в начальный период своего существования. Во введении к своей книге он правильно отмечает необходимость создания обобщающих трудов по истории русского и украинского казачества и сходных с ним общественных явлений в жизни других народов. Книга Г. Штекля основана на многочисленных источниках, главное место среди которых занимают русские летописи, польские хроники и сборники материалов, относящихся к истории восточноевропейских народов XIV - XVI веков. Автор обнаруживает большую осведомленность как в источниках, так и в сравнительно обширной литературе предмета.

Самое раннее известие о казаках, по мнению Г. Штекля, как, впрочем, и по утверждению других авторов (например, А. Яблоновского), относится к концу XIII века. Речь идет об известном половецком словаре (Codex Cumanieus), рукопись которого хранится в библиотеке св. Марка в Венеции. Половецкое слово "козак" (ghasal cosac), переводится в нем как "стража" или "сторожевой пост". Второе известие относится к 1308 году. В мае этого года житель г. Сугдая (Крым) Алмалчу был убит людьми, которые в документе именуются казаками. Третье упоминание о казаках сохранилось в статуте генуэзских колоний в Крыму от 1449 года. В этом случае под казаками разумеется конная полицейская стража при консуле г. Кафы (Феодосия) и вообще городская стража итальянских ко-

лоний в Крыму. Во всех этих случаях документы имеют в виду крымских, или татарских, казаков. Автор приходит к выводу, что источники "до последней четверти XV в., упоминая о казаках, постоянно ставят их в связь с тюрко-татарскими народностями", но опять-таки не со славянскими (стр. 53).

Рассматривая первые известия о казаках рязанской и московской земель, а затем и Русского государства в целом, автор заявляет, что эти данные не дают возможности установить, идет ли речь о русских или татарских казаках. Инструкция Ивана III, отправлявшегося в поход на Новгород, своему сыну Ивану от 1471 г. не оставляет сомнений в том, что еще в 70-х годах XV в. московское правительство держало у себя на службе отряды татарских казаков во главе с мурзами, царевичами и т. д. В первые десятилетия XVI в. татарские казаки привлекались для охраны юго-восточных границ Русского государства. Отряды татар-казаков использовались государством в качестве вспомогательного войска. Казаки-татары встречались также в качестве дипломатических курьеров на службе у русского правительства и в виде стражи при русских послах. Известны случаи, когда казаки-татары, жившие за пределами Русского государства, в частности белгородские и азовские, обращались к московскому правительству с предложением принять их на службу. Начальников татарских казацких отрядов русское правительство жаловало землями и назначало на видные посты в пограничной администрации.

Казаков-татар мы встречаем в XV и XVI вв. не только в Русском государстве, но также в Литве. По мнению Г. Штекля, это в большинстве случаев эмигранты или военнопленные. Г. Штекль считает, что в Литве татары меньше привлекались в качестве военной силы, чем в Русском государстве. Вместе с тем он отмечает, что и литовское правительство, подобно русскому, раздавало татарским феодалам земельные пожалования.

Автор приводит данные, подтверждающие существование казаков-татар в Крыму в конце XV и начале XVI века. Основываясь на них, Г. Штекль приходит к выводу о том, что "институт казачества существовал у всех народов тюрко-татарского мира, обитавших в восточноевропейских степях и являвшихся соседями восточных славян" (стр. 95). Более того, он считает, что вплоть до последнего десятилетия XV в. даже те казаки, которые жили в славянских землях, могли быть только татарами. Казаков русского происхождения, заключает Г. Штекль, документы этого времени не упоминают (стр. 89).

Рассматривая социальные отношения в среде татарских казаков, автор находит, что казаки представляли собой слой свободного населения, обязанный нести военную службу, но избавленный от отбывания других повинностей. Вместе с тем татары-казаки отнюдь не являлись однородным слоем. Среди них мы видим казаков простых, "десятных" и "сотных". В Русском государстве встречаются казаки "дворные" и "задворные", а в Литве - "татары-казаки, што людей не мают", "татары, што на огородех седят, а пашни не мают", а с другой стороны, казаки, "што людей мают" (стр. 103, 133 и др.). Таким образом, к XVI в. процесс социальной дифференциации среди татарских казаков зашел уже довольно далеко. Господствующее положение занимала татарская знать - князья, мурзы и другие имущие элементы.

Выяснение времени и условий появления, общественного положения и форм организации татарских казаков составляет важную заслугу Г. Штекля. Однако его точка зрения о возникновении русского и украинского казачества вызывает возражения. Г. Штекль исходит из гипотезы, согласно которой первые русские казаки являлись крестившимися и обрусевшими татарами. По мнению Г. Штекля, одним из важнейших факторов, приведших к образованию русского казачества, являлась "славянизация" татарских казаков. Вместе с тем он отмечает, что решающее значение для образования русского казачества имело влияние татарских казаков на пограничное русское население. Татарские казаки, замечает он, были "непревзойденными специалистами во всем, что касается образа жизни и военных действий в степных условиях, и можно полагать, что их образ жизни и военные приемы должны были стать образцом для пограничного славянского населения". И дальше: "В совместной жизни и сотрудничестве с пограничными татарами, опираясь на выработанную ими практику и способы борьбы за существование в условиях степи, возникло восточно-славянское казачество" (стр. 145). Влияние татар было, по мнению автора, столь сильным, что оно распространилось даже на духовную жизнь и внешний облик русских казаков. "Казаки, - пишет Г. Штекль, - не были ни фанатическими борцами с неверными, ни полу-

магометанами (?!). В известном смысле слова, они представляли собой одновременно и то и другое" (стр. 175 - 176).

Эти утверждения автора совершенно необоснованны. Г. Штекль явно преувеличивает влияние татарских казаков на возникновение и дальнейшие судьбы русского казачества. Говоря о первых русских казаках, автор имеет в виду тех из них, которые находились на государственной службе (так называемых служилых казаков), а вовсе не вольное казачество, возникшее в результате борьбы угнетенных масс против феодально-крепостнического гнета. Между тем именно последнее определило социальный облик и всю дальнейшую историю восточнославянского казачества в XVI - XVIII веках. Русское казачество, как это признает и сам автор (стр. 161), возникло в обстановке начавшегося разложения феодализма и развития товарно-денежных отношений, усиления эксплуатации и угнетения крестьян. В способе ведения хозяйства, в формах организации и в общественной роли служилого и вольного казачества не было и не могло быть ничего общего. Русское вольное казачество с самого начала своего возникновения выступило как вполне определенная антифеодальная сила. Достаточно вспомнить участие казачества во всех крестьянских восстаниях XVI - XVIII вв. в России и на Украине. Что же касается татарских казаков, то они возникли в условиях разложения патриархально-родового общества. В среде татарских казаков решающая роль принадлежала феодальной верхушке - беям, мурзам и т. д. Никакой аналогии между ними и русским вольным казачеством провести невозможно.

Примерно такую же ошибочную схему выдвинул Г. Штекль и в отношении происхождения украинского казачества. Между татарскими и украинскими казаками автор также усматривает прямую связь. С усилением татарских набегов после распада Золотой Орды, рассуждает он, литовское правительство стало нанимать для охраны юго-восточных границ государства наряду с татарами отряды степных "уходников" (иначе - промышленников) из украинцев. Это будто бы и положило начало украинскому казачеству (стр. 150). На самом деле процесс образования городового казачества связан с социальной дифференциацией свободного казачьего населения в пограничных районах и выделением из его среды имущих элементов. Последние, по ступая на службу к правительству в виде казаков-служебников, освобождались от несения других повинностей в пользу государства.

Внимание Г. Штекля приковано исключительно к служилому, а не к вольному украинскому казачеству. Не проводя должного разграничения между этими двумя группами, автор склонен приписывать первостепенную роль в организации украинского казачества южным литовским старостам - П. Лянцкоронскому, Е. Дашкевичу, Дм. Вишневецкому и др. В деятельности этих феодалов Г. Штекль усматривает даже элементы демократизма. Вслед за М. Грушевским он объявляет князя Дм. Вишневецкого идейным организатором Запорожской Сечи (?!). Следует сказать, что в оценке деятельности пограничных старост Г. Штекль также следует за М. Грушевским и другими украинскими буржуазными историками. Отношения между старостами и казачеством были далеко не столь романтическими, как это представляется Г. Штеклю. Более конкретный и глубокий анализ этого вопроса привел бы автора к выяснению коренных противоречий между старостами и казачеством.

Г. Штекль, по сути дела, вовсе отрицает существование вольного казачества. Лишенные средств к жизни в условиях суровой степи, казаки, по утверждению автора, были с самого начала зависимыми в той или иной мере от феодальных правительств (стр. 152). Но это неверно. В начале существования казачества государственные власти вели с ним острую борьбу. Лишь с течением времени, убедившись в невозможности истребить казаков, русское и польско-литовское правительства стали на путь компромисса с казачеством, точнее, с его верхушкой, и пытались использовать казаков в интересах феодального государства и прежде всего для охраны границ. Что касается самой организации вольного казачества, то последняя возникла не под "благотворным" влиянием деятельности пограничных властей, как полагает Г. Штекль, а в длительной и упорной борьбе с ними как с представителями феодального государства.

Книга Г. Штекля не лишена и других, более мелких недостатков. Непонятно, например, почему автор берет под сомнение возможность существования украинских казаков в начале 90-х годов XV века. Грамота литовского великого князя Александра от 1499 г., которую сам автор рассматривает на стр. 166, не оставляет на этот счет ни-

каких сомнений. Речь идет тут о взимании пошлин с казаков, приезжавших с низовьев Днепра в Киев для торговли. Возникновение украинского казачества, конечно, нельзя приурочить к определенному году. Возникновение казачества - процесс, длившийся не одно десятилетие. Данные от 1499 г. свидетельствуют, однако, о том, что к этому времени казачество в Литве стало уже явлением весьма заметным. Мы не можем также согласиться с мнением автора, будто основная масса казачества в XVI в. выходила из среды свободного, а не феодально-зависимого населения (стр. 173). Таким образом, в труде Г. Штекля приведен ценный материал для изучения вопроса о казаках у татарских народностей в XIII - XVI веках. Однако мы совершенно не согласны с его концепцией возникновения русского и украинского казачества. Г. Штекль пытается свести возникновение казачества к влиянию внешних факторов, то есть воздействию татар. Между тем это было большое социальное явление, которое можно объяснить, лишь исходя из анализа внутренних закономерностей развития России и Украины в XV - XVI веках.