О МОЕМ ОТЦЕ

Актуальные публикации по вопросам истории России.

NEW ИСТОРИЯ РОССИИ


ИСТОРИЯ РОССИИ: новые материалы (2024)

Меню для авторов

ИСТОРИЯ РОССИИ: экспорт материалов
Скачать бесплатно! Научная работа на тему О МОЕМ ОТЦЕ. Аудитория: ученые, педагоги, деятели науки, работники образования, студенты (18-50). Minsk, Belarus. Research paper. Agreement.

Полезные ссылки

BIBLIOTEKA.BY Беларусь - аэрофотосъемка HIT.BY! Звёздная жизнь


Автор(ы):
Публикатор:

Опубликовано в библиотеке: 2007-10-11
Источник: История и историки, 2005, №1

О МОЕМ ОТЦЕ

Автор: О. А. Кучкина


22 марта 1919 г. в Реввоенсовет фронта, расположившийся в Белебее, небольшом южноуральском городке, вошел подтянутый светловолосый молодой человек с военной выправкой. Ему было 30 лет. Выглядел моложе. Из Реввоенсовета он вышел комиссаром 27-й дивизии. По соседству, в 25-й чапаевской дивизии, комиссарил Дмитрий Фурманов.

Первым делом вновь назначенного стал розыск пропавшей бригады.

Через неделю в Белебей придет известие о его гибели.

Рассказывали разное. Одни слышали, что он убит в бою. Другие - что попал в плен. Третьи - что, попав в плен, застрелился.

"Отделение истории Академии наук СССР, Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и Институт истории СССР АН СССР с глубоким прискорбием извещают, что 30 марта с.г. на 85-м году жизни после продолжительной болезни скончался выдающийся советский ученый-историк, ветеран ленинской партии, активный участник Октябрьской революции и гражданской войны, доктор исторических наук, профессор, член КПСС с 1912 г. Андрей Павлович Кучкин..."

стр. 252


--------------------------------------------------------------------------------

Шел 1973-й год.

Комиссар и ученый - один и тот же человек. Мой отец.

Приносили телеграммы, письма. Подписи: "Красный боец, друг и боевой соратник Андрея Павловича Нижник Емельян Макарович", "А. Ефремов, доброволец 240-го стрелкового Тверского полка 27-й стрелковой дивизии 5-й Красной Армии"...

Боец Нижник писал: "Выражаю свое глубокое и сердечное соболезнование о кончине бывшего нашего любимого комиссара 27-й Омской дивизии, во главе с которым мы, бойцы ее, в 1919 г. громили Колчака". Доброволец Ефремов: "Помню, какую теплую отцовскую заботу проявлял наш комиссар Андрей Павлович, давая указания командирам и комиссарам полков дивизии - воевать не числом, а уменьем, и сохранять жизнь красноармейца. Комиссар не раз говорил: за каждого убитого красноармейца командир и комиссар отвечают. Все красноармейцы-добровольцы 27-й дивизии любили своего комиссара Андрея Павловича Кучкина".

Прошли годы...

Двадцать лет назад я написала пьесу "Иосиф и Надежда, или Кремлевский театр", в которой попыталась исследовать характеры Надежды Аллилуевой и Иосифа Сталина. В журнале, где публиковалась пьеса, попросили детские - "сталинские" - фотографии и напечатали. На одной - группа из семи школьников, над ними рукописный плакатик: "Es lebe genosse Stalin!" Так дети учили немецкий.

Помню слезы 5 марта 1953 г. строгой ортодоксальной девочки-отличницы, не сомневавшейся ни в государственных, ни в партийных установках, впрочем нисколько ими и не интересовавшейся. Запойное чтение - содержание жизни: Пушкин и Лермонтов, Толстой и Чехов, Блок и Маяковский, Катаев и Каверин. Но, к тому же, и Дойльд-Михайлик, и Бубеннов, и тьма серых советских писателей. До Ахматовой и Цветаевой, Булгакова и Платонова, не говоря уже о Мандельштаме с Набоковым, надо было дожить и дорасти.

Сменилась эпоха...

Сломалось привычное течение времени.

Дочь красного комиссара, старого большевика, я смотрю на то, что произошло в революцию, в гражданскую войну и далее в XX в., иначе, чем смотрел мой отец, чем смотрела в детстве, отрочестве, юности, и даже в зрелости. Новая информация, новые повороты, совершаемые жизнью, новые составляющие действительности не дают застыть на одной незыблемой константе. Сомнение - двигатель мышления - совершает свою работу. Созидательную или разрушительную? Зависит не только от реаль-

стр. 253


--------------------------------------------------------------------------------

ности, от преобладающего в ней начала, но также и от внутренних критериев, от честности, с какой ведешь разговор с собой. Свойства эти, в той или иной степени, заложены отцом.

* * *

Он был решительным и мужественным человеком, ответственность принимал на себя, а не перекладывал на кого-то. Ни в своей военной, ни в своей мирной жизни. Созвездием Тухачевского называли ближайших соратников легендарного командарма. В списке созвездия были: Вострецов и Эйхе, Путна и Павлов, Грязнов и Нейман, Корицкий и Азарх, Гайлит и Лапин, Блажевич и Хаханьян, Березовский и Сокк, Кучкин и Гончаров.

Многие - начиная с командарма - репрессированы и убиты.

Среди репрессированных - Сергей Галкин, служивший в той же 27-й дивизии, что и Андрей Кучкин. После публикации в 1988 г. в "Собеседнике" моих записок, озаглавленных "Отец и дочь", пришло письмо от сына Сергея Галкина - Михаила. Он писал: "Когда вы в своем очерке говорите о помощи, которую А. П. Кучкин оказывал своим друзьям в трудные годы, начиная со сталинских времен, Вы, может быть, подразумевали и моего отца. Если нет, то знайте, что А. П. Кучкин поддерживал моего отца и сыграл большую роль в его реабилитации и восстановлении в партии (мой отец СТ. Галкин в 1938 г. был арестован и осужден особым совещанием по 58 ст.)..."

Этой истории я не знала. Знала другие. В частности, относившуюся к Сорину.

Из дневника Кучкина: "С 1934 по 1939 г. я руководил сектором Ленина в институте Маркса-Энгельса-Ленина и под моим непосредственным руководством и редакцией происходили за этот период допечатки всех томов Сочинений Ленина".

Два историка трудились рядом - В. Адоратский и В. Сорин. На собрании, на котором "чистили" Сорина, Кучкин выступил в его защиту, хотя это уже было очень опасно. Защита не помогла: Сорина "вычистили" из партии, убрали из института и арестовали. Кучкина уволили. Каждую ночь он ждал, что за ним придут.

* * *

Но до института Маркса-Энгельса-Ленина далеко...

Пока что в Сибири формируется колчаковское движение. Моего отца как бывшего солдата, участника Первой мировой войны, большевика с 1912 г., мобилизуют на гражданскую войну.

В начале марта 1919 г. Колчак начинает мощное наступление по всему Восточному фронту, как он назывался в Москве, или

стр. 254


--------------------------------------------------------------------------------

Западному, как значился в картах омского правителя. Против 5-й армии "красных" встанет самая сильная армия "белых" - генерала Ханжина. 27-я дивизия вынуждена сражаться с противником, впятеро превосходящим ее по численности. 20 марта, за два дня до назначения нового комиссара, Реввоенсовет фронта отсылает Главкому доклад, в котором ничего не скрывает и не приукрашивает. "Обстановка на фронте 5-й армии, - говорилось в докладе, - сложилась весьма неблагоприятно. Противник глубоко охватил левый фланг 27-й дивизии..."

О докладе Главного командования Красной Армии в центр, в Реввоенсовет Республики, комиссар Кучкин не узнает, держа путь именно на этот левый фланг в поисках пропавшей бригады. Он прочитает документ гораздо позже - уже в качестве историка: "В настоящее время все части 5-й армии отходят, не сражаясь, и отходят всюду, где только обозначается нажим противника". В документе проанализированы причины неудач. Первая - неопытные командные кадры при хорошо подготовленных и испытанных в боях минувшей мировой войны кадрах Колчака. Вторая -отсутствие дисциплины здесь и строгая военная дисциплина там. Третья - техническая оснащенность там и отсутствие ее здесь. Четвертая - активная пропаганда в тылу. Пример удачной пропаганды - так называемый "воткинский мятеж", когда на сторону "белых" перешли не какие-то "отсталые" крестьяне, а сознательные заводские рабочие.

Но комиссару и не надо было читать никаких документов. Как, скажем, донесения генерала Ханжина Колчаку еще от 10 марта: "Сопротивление 5-й армии сломлено". Или статей в "New York Times" под заголовками: "Разгром красных на востоке", "Колчак побеждает - дни Советской власти сочтены". Или секретной телеграммы белогвардейского представителя в Вашингтоне Угета, отосланной в колчаковский МИД чуть позже: "Только что имел продолжительную беседу с Полком о возможности отправки в Сибирь 278 950 ружей..." Это оружие должно было присоединиться к тем сотням тысяч винтовок, сотням миллионов патронов, сотням орудий, тысячам пулеметов, что уже посланы Соединенными Штатами Колчаку. А еще посылали Англия, Франция, Япония, Италия...

Комиссару не требовалось письменных подтверждений того, что он понимал, знал, видел собственными глазами. Колчак прижимал к Волге, до нее оставалось всего километров 60. Рывок -и соединение с Деникиным, после чего обе армии двинутся на Москву. Комиссару говорили, что уже видели эшелоны "белых", на которых красовалась победоносная надпись: "Курган-Уфа-Москва".

стр. 255


--------------------------------------------------------------------------------

Получи комиссар приказ о назначении, когда удача улыбалась им, а не противнику, настроение было бы совсем другим. Оно и было другим еще полгода назад, когда командующий 2-й армией Шохин получил распоряжение штурмовать Ижевск, и Кучкин, тогда начальник политотдела армии, был в рядах наступающих. 7 ноября в Совнарком ушла телеграмма: "Доблестные войска 2-й армии шлют горячее поздравление с Великим Октябрем и подносят город Ижевск. Сего числа в 7 часов 40 минут город Ижевск взят штурмом".

Но ведь и тогда не с победного рапорта начиналось. Им кончилось. А до него - все та же неразбериха, неувязки, слабость частей. Приходилось самоотверженно трудиться, чтобы нарастить силу. Значит, задача остается прежней: взяться за самое трудное звено, чтобы вытянуть всю цепь, - любимый образ комиссара, сопровождавший его жизнь до последнего часа.

Факт потери бригады кажется обескураживающим. А между тем, он был не единственным. Буквально несколькими днями раньше, 16 марта, начштаба соседней 26-й дивизии Матиясевич докладывал начштаба 5-й армии Ермолину: "Что делается к западу от ж.д. - неизвестно, и средств осветить этот район нет. 2-я бригада 26-й дивизии отошла на стерлитамакский тракт, и пребывание ее неизвестно. 2-й Петроградский кавалерийский полк тоже не разыскан. 2-я бригада 27-й дивизии отходит в район Ташлы Ниж. и Верх. И без значительного отдыха совсем небоеспособна. Таким образом, мне командовать нечем, задача, возложенная на меня, исполнена быть не может..."

В тот год на Южном Урале стояли сильные морозы, выпал обильный снег, боевые сводки, помимо данных об убитых и раненых, пестрели сведениями об обмороженных. Зима и не думала отступать. Санный путь комиссара едва не пересекся с вражеской разведкой. Пришлось углубиться в тыл. Остановились в селе, где было неясно, за кого жители - за "красных" или "белых". Да и жители не знали, чего ждать от этих пришлых. Все опасались друг друга. В ходу были приказы вроде того, что в начале апреля издаст генерал Ханжин: "1. Всем гражданам сел, деревень и станиц немедленно арестовывать и доставлять военным властям всех бунтарей-большевиков и агитаторов[...] 4. Войскам приказываю беспощадными мерами водворить порядок и спокойствие в селах, деревнях и станицах. 5. Жители, которые будут виновны в укрывательстве, участии в восстании или хранении военного оружия, будут расстреляны, а их имущество и дома сожжены".

стр. 256


--------------------------------------------------------------------------------

Это были не пустые угрозы. Вот свидетельство того времени об Уфе под "белыми": "В одну ночь все овраги наполнились трупами, много было трупов и на улице. Прежде чем расстреливать, избивали, кололи штыками. У некоторых трупов не было пальцев, видимо, снимали кольца".

В Белебеевском уезде, куда двигался комиссар, только за месяц с 13 марта по 15 апреля "белые" расстреляют 7 тыс. пленных солдат и 4 тыс. крестьян. В с. Ивановское, в том же уезде, с отрядом белогвардейцев вернется бывший хозяин имения. Он ничего не простит крестьянам. После арестов и пыток расстреляют каждого пятого, а крестьянское село подожгут.

* * *

Крестьянским назывался 241-й полк, один из трех, которые ехал разыскивать Кучкин. Полк был сформирован совсем недавно из крестьян-добровольцев. Где он? Кто в нем верховодит? Против кого направлены его штыки? Могло быть всякое. Все исполнено неизвестности.

29 марта в 3 часа утра в с. Татарская Тумборла, где остановились на ночевку, комиссар был разбужен громким шумом на улице.

Из его записок: "Скрипели полозья, ржали кони, кричали и неистово ругались люди. Я решил, что в деревню вступили белые. Скрипнули ворота. Кто-то стал приближаться к дому. Я выхватил наган и приготовился к защите".

Оказалось, прибыл батальон 241-го Крестьянского полка. Военный комиссар Панишко доложил обстановку: "Полк был атакован неприятелем с трех сторон. Соседний 242-й Волжский полк отступил, не предупредив нас. Связь с ним и со штабом бригады потеряна. Мы вынуждены были отступить. Противник гнался за нами по пятам". На вопрос, где командир, Панишко отвечал, что в д. Репьевка, в пяти километрах отсюда. Комиссар задал еще ряд вопросов. Из ответов вытекало, что все не совсем так, а возможно, и совсем не так, как рассказывают. Очень скоро он был в Репьевке. Политкомиссар 2-го батальона Кондратьев заканчивал завтрак, когда ему сообщили, что прибыл комиссар дивизии. Кучкин сходу попросил собрать бойцов. Обрисовав общую обстановку, он начал колючую атаку: не струсили ли бойцы, не заражены ли паникой, подумали ли о других подразделениях, которых, быть может, подвели своим отступлением?

Поднялся крик. "Я доброволец! - распахнув драный полушубок, бил себя кулаком в грудь молодой парень. - Дрался на Укра-

стр. 257


--------------------------------------------------------------------------------

ине! Давно дерусь на этом фронте! Не раз ранен! Никогда дезертиром не был! За что оскорбляешь?"

То, что к комиссару подступали едва ли не с кулаками, его не испугало. Напротив, почти обрадовало. За единодушным порывом батальона ему почудилась сила, которая могла быть гарантией перелома ситуации. Увы. В паре километров показались подводы: с них спрыгнули лыжники и рассыпались цепью. Кто-то крикнул: "Белые! Спасайсь!" Бойцы бросились кто куда. Напрасно комиссар и командиры пытались их остановить. Про лыжников в "белой армии" было известно, что они самый отчаянный народ, и красноармейцы просто-напросто струхнули. Это был классический пример паники.

Когда выяснилось, что подводы принадлежат отходившему обозу 3-й бригады, а "белыми лыжниками" оказалась вереница крестьян, возвращавшихся с крестин из церкви, что располагалась в соседнем селе (они пересекли путь обозу, а издали казалось, что они спрыгивают с подвод), ни один не мог смотреть в глаза другому - настолько было стыдно.

* * *

В первую же свободную минуту комиссар сел за докладную записку в Реввоенсовет армии: "Красноармейцы в беседе заявляли о крайней нужде в кожаной обуви, в белье, просят пополнений, заявляли о неполучении жалованья... о неполучении табака, чая, сахара, масла..." Комиссар понимал, что без сапог и продовольствия много не навоюешь.

Найдя через два дня 242-й Волжский полк, он увидел, что это подразделение не отступает, удерживается на месте, сохраняя между собой и противником расстояние в 4 - 5 километров, и услышал, как подвел этих молодцов 241-й. "Он отступил, не предупредив нас, и противник зашел во фланг, - рассказал молодой командир полка Александр Зайцев. - Было жарковато".

Стало быть, комиссар кое-что угадал про настроения 241-го Крестьянского полка.

Поступили сведения, что штаб пропавшей бригады находится в Бугульме.

Комиссар отправляет свою подводу с кучером, бойцом Аль-шевским, обратно в Белебей, а сам пересаживается на коня и двигается в Бугульму. Штаба там не обнаруживает. А ночью распространяется известие, что "белые", обойдя левый фланг 3-й бригады, приближаются. Началось массовое бегство. Ночной город стал похож на разворошенный муравейник. В уездном военкомате комиссара уговаривали проявить благоразумие: разыскивать в этих усло-

стр. 258


--------------------------------------------------------------------------------

виях штаб бригады - значит непременно попасть под пули "белых". Кучкин молча покидает военкомат. Он давно знает, что храбрый умирает один раз, а трус - ровно столько, сколько раз встречается с опасностью, и давно решил для себя, что умрет лишь однажды.

Возможно, тогда и разнеслась весть о его гибели.

Спустя два месяца, когда "белых" уже погонят, Кучкин вместе со своим боевым товарищем выедет верхом на большой Мензелинский тракт. Впереди за лесом увидят цепь. Предположив, что это свои, болтающиеся в тылу, Кучкин, подъехав, громко спросит: "Что за часть?" И получит ответ: "Штурмовой егерский полк..." "Белые". Не моргнув глазом, без малейшей заминки, Кучкин бросит несколько одобрительных слов егерям и повернет обратно. Товарищ последует за ним. По счастью, на них так же, как и на егерях, не было никаких знаков отличия. Это их спасло. Следует добавить, что в это время комиссар испытывал сильное недомогание - у него была очередная вспышка туберкулеза, заработанного в царской армии.

Он нашел разыскиваемый штаб в д. Акбаш.

Толкнул дверь деревенской избы, спросил, кто командир. В записках он так рисует облик комбрига Блажевича: "Небольшого роста, плечи угловатые, гладко причесанные волосы, нос приплюснут, губы растягиваются в слегка виноватую улыбку". Виниться было в чем. Прежде всего, встал вопрос о связи. "Все отступаем, поэтому и нет связи, - оправдывался Блажевич. - Только остановимся и прикажу натянуть нитку, как снова приходится отступать". Впрочем, выяснилось, что, потеряв связь с начдивом, Блажевич начал получать приказы непосредственно от командарма и выполнял поставленные им задачи. "Именно благодаря его умелому командованию, с одной стороны, и стойкости красноармейцев, с другой, - читаем в записках Кучкина, - Колчаку так и не удалось сбросить бригаду с линии железной дороги, зайти в тыл 5-й армии и уничтожить ее". Если учесть, что против 3 тысяч, составляющих бригаду Блажевича, действовали 19 с лишним тысяч, составляющие 2-й Уфимский корпус "белых", картина получается впечатляющая. Блажевич, Вострецов, Сокк навсегда останутся для Кучкина товарищами и героями.

Встреча бойцов 241-го Крестьянского полка с политкомдивом 27-й стала для них рубежной. С этого дня они воевали не за страх, а за совесть.

В позднейшем донесении комиссара 3-й бригады Вайнера военкомдиву говорилось: "Части бригады вели бои с противником в течение двух суток... В результате противник был обращен в бегство. Бойцы 241-го Крестьянского полка бросались нагнать его. Они скидывали с себя одежду и обувь..."

стр. 259


--------------------------------------------------------------------------------

* * *

Выполнив задание и вернувшись с театра военных действий, комиссар Кучкин напишет 20 апреля 1919 г. приказ N 1 (бумага сохранится в его личном архиве):

"Когда наша армия была под Ново-Троицком и угрожала Златоусту, Колчак собрал в кулак лучшие свои силы и бросил на нашу армию, дабы спасти свое положение, ибо наступал конец его белогвардейским замыслам.

Дрогнули под сильным натиском врага усталые, поредевшие в беспрерывных боях наши ряды. Началось отступление.

Этим моментом воспользовались враги Советской власти, проникшие под видом красноармейцев в нашу армию, и начали творить свое гнусное, предательское дело. Их цель - разрушить, деморализовать оплот пролетарской революции - Красную Армию...

Мы обращаемся к вам, товарищи, честным борцам за революцию, с просьбой помогать нам вылавливать преступный элемент и искоренять его из наших рядов. Пора встряхнуться! Пора начать уже оздоровление нашей дивизии, очистку его от негодного, трусливого элемента, дабы скорей перейти от поражения к победе. Победа будет! Колчак со своими бандами будет разбит насмерть - в этом нечего сомневаться!.."

Другое содержание, другая интонация, если сравнивать с приказом "белого" генерала Ханжина.

Но ведь Колчак и был разбит.

История была тогда на стороне "красных".

* * *

Весной 1998 года встал вопрос о реабилитации Колчака.

И не прошел.

Вновь встал в 2004 г.

И опять реабилитация не состоялась.

Не будучи специалистом-историком, не возьмусь во всей полноте судить о проблеме. Как человек, не могу принять ни однозначную правоту "белых", ни правоту "красных".

В детстве видела дома страшную фотографию: огромное количество замороженных трупов людей, сложенных штабелями, как дрова. Это то, что колчаковцы сделали с "красными" в Сибири. Думаю, что "красные" делали примерно то же. При этом ни по публикациям, ни по документам, ни по личным дневникам отца не нахожу ни малейших следов жестокости в его поведении. Стало быть, можно было и в бесчеловечных условиях оставаться человеком.

стр. 260


--------------------------------------------------------------------------------

Кто за что сражался в той войне? Чтобы понять это, следует обратиться к началу. Хотя бы тому, которое положила революция. Сперва февральская, потом октябрьская. Ленинская формула: низы не могли, а верхи не хотели жить по-старому. Можно отвергать и Ленина, и его формулу, считая это большевистской правдой. Но вот правда антибольшевистская, высказанная Зинаидой Гиппиус: только революция могла очистить всю накопившуюся грязь. Царь, царские министры, общество в целом довели дело до революции. Ленин воспользовался ситуацией, которую создали другие - важный урок для "других", любой власти и любого общества.

Мой отец был из бедных крестьян. И не потому, что в его роду все такие ленивцы или дураки. Так сложились обстоятельства, возможно, многовековые. Его отец уже работал на заводе, мой - кузнечил. Путь от кузнеца до ученого-историка сам по себе есть красноречивое отрицание лени или глупости. В руках отца любое дело спорилось, помню это отлично. Но стать, кем он стал, без Октября ему вряд ли удалось бы. Возможно, для страны было бы лучше, оставайся он при кузнечном деле, зато библиотека Блока не была бы разгромлена, а усадьба не была бы сожжена, зато пара "философских кораблей" не уплыла бы за границу, а навязшее в зубах советское сравнение с 1913 г. никогда бы не стало актуальным. Если б существовал такой прибор, на котором можно все было бы перемерить, перебрать исторические варианты и выбрать наилучший, убеждена: мой отец примкнул бы к этому выбору и принял бы свою судьбу. Хотя, полагаю, он и тогда лично преодолел бы сопротивление среды, и путь его был бы незауряден - под стать уму, воле и характеру. Как известно, история не знает сослагательного наклонения...

"Белые" выражали интересы огромной части населения. Но и "красные" выражали интересы огромной части населения. Мой отец, плоть от плоти народа, как тогда говорилось, по существу, на деле, искренне ощущал эту связь. О его жизни можно говорить как о бескорыстном служении. Вина или беда его, что он попал в тот переплет истории, как мы попали в этот!

* * *

Выучившегося грамоте деревенского парня 1888 г. рождения послали на фронт. Там он завел свой первый дневничок.

"1914. Воинская жизнь. Идем по тракту. На тракте грязь, колокольцы замирают, мелькнула мельница, в растворенные ворота - телега, на ней раскинутый полог. Воет ветер. Кормежка в башкирской деревне. Татарка с девочкой и стариком из Уфим-

стр. 261


--------------------------------------------------------------------------------

ского уезда. Идут на богомолье в Троицк. Осень. Лес раздевается, и печальный мальчик-работник с башкирами - плачет.

1915. Тоскливо в грязном бараке. Иду на улицу. Кругом красивая природа: поля, перерезанные группами леса, вдали смыкаются горы. Ширь, простор. Но тяжко, душно. Робко из-за туч выглядывает солнце. Хмурится серое небо. Вьется полотно железной дороги. То и дело мчатся поезда. И хочется лечь под поезд, так, без желания умереть и жить, с полным равнодушием ко всему.

1916.15 января. В воинском до Уфы - смотрю с моста. Едут на позицию с 6-недельным образованием. Безусые, цветущие. Не унывают. Спокойные, равнодушные. На смерть идут и как бы не чувствуют дыхания ее, что похоже на баранов, гонимых на бойню. Вот как быстро приспосабливается человек к условиям. Жалкие...

1917.14 октября. Жизнь тяжела. Та, какою приходится жить в настоящем. Груба, безжалостна действительность. Многие тяготятся, многие плачутся. У многих это связано с материальным состоянием. Но теряется и душа, лучшие ее качества: топчутся, гибнут великие задатки человека... Ах, как бы я хотел разорвать, уничтожить эту действительность".

Уже здесь в свернутом виде - мотивы, из которых в дальнейшем разовьется не только общая "музыка революции", как определял это Блок, звавший слушать ее, но и личная "музыка" индивидуального и общественного человека, какому сужден был свой срок на земле.

Туберкулез, о котором упоминалось, отец станет лечить в Ялте и в Сухуми в конце 1920-х годов. В 1927 г. он будет в ялтинском санатории, когда полуостров сильно тряхнет. О знаменитом крымском землетрясении он напишет исполненную драматизма книжку "Раненый Крым".

Попытку стать писателем отец предпримет несколько раз в жизни. В его архиве сохранится письмо Серафимовича с характерным отзывом о первой повести "Данилка":

"Сухум, Санаторий им. Ленина, 1-й корпус белого здания, А. Кучкину от А. Серафимовича, Москва, 1-й Дом Советов, комн. 319.

Здравствуйте, дорогой товарищ! "Данилку" Вашего я прочитал. По-моему, он в "Октябре" не может быть напечатан (это мое личное мнение, в редакцию я не давал читать. Из "Октября" я вышел, и вопрос решит только редакция. Вы мне сообщите, передать ли рукопись в редакцию).

Вот какие недостатки:

Все повествование сосредоточено на одном лице, как будто кругом никого не было, как будто он - в безвоздушном пространстве. Ни товарищей, ни крас-

стр. 262


--------------------------------------------------------------------------------

ноармейцев, ни крестьян. Ни событий. Только в конце обрисован хорошо расстрелявший его Семенов. От этого повесть однообразна, элементарна. Это -просто биография отдельного лица, состоящая из описаний подвигов его. Как биография, она читается с интересом, чувствуется документальность, правда.

Вы все-таки разрешите передать рукопись в "Октябрь" без моего мнения. Быть может, они возьмут - у нас нередко мнения расходились.

Завидую Вам, завидую морю, солнцу, горам. А ехать не могу - так сложилось. Буду жить под Москвой.

Жму руку.

Ваш А. Серафимович.

Рукопись Вашу передал в "Октябрь" без своего отзыва. А. С.".

Повесть "Данилка" не была напечатана. Напечатаны - "Раненый Крым" и "Чеверев". Обе вещи Серафимович прочел и одобрил.

Из дневников Кучкина:

29 июня 1927 г. Белорецк. Моя рукопись о Чиркове попала в руки Серафимовича. Сказали, что он очень хвалит рукопись и выразил якобы горячее желание познакомиться со мной. По прибытии из Ялты в Москву я был представлен 27 мая Полей Александровой Серафимовичу. Переступаю порог его дома. В маленькой комнатке, забитой кроватью, столом, книгами и пр., сидел старик. Украдкой стал рассматривать его. Внимание приковала лысина, о которой читал накануне в письмах к нему Л. Андреева. Действительно, лысина большая и привлекающая. Лицо - высеченное резцом скульптора. Фигура старика - крепкая. Слушает - не смотрит на собеседника, а - в пол. Узнав, кто и что я, заговорил:

"Когда принесли мне вашу рукопись, я не хотел ее читать тут же, так как было некогда: на заседание надо было. Но открыл первую страницу, взглянул и - не оторвался, пока не прочел всю. На заседание так и не пошел. Хорошо написано... Конечно, машину (теорию литературы) надо знать: вот это - колеса, это - маховик, это - рычаг. Но теорию будешь знать, а работать не сумеешь. Нужна прежде всего практика. Надо посмотреть, как работают и другие. Читайте классиков: Чехова - особенно его, Толстого, Горького, Достоевского. Прочтите Гладкова, Фадеева (очень талантливый), Ляшко - "Доменная печь", журналы "Красная Новь", "Новый мир", "Октябрь". Критику читайте. На одной теории словесности не выучишься. Учиться надо, например, у Чехова. Читать вдумчиво, смотреть, как строит сочинение, какой стиль... Пишите, не бросайте. Выработаетесь. Но не смотрите на литературную работу как на средство к существованию: беда будет. Пройдет месяц - жрать надо, а денег нет. Ну и будете под дамокловым мечом писать, вытягивать из себя..."

Просил заходить, держать с ним связь, присылать вновь написанное на прочтение.

стр. 263


--------------------------------------------------------------------------------

2 октября. 11-й год революции. Москва. Как необходимо человеку бодрящее слово другого человека! Вот сегодня у меня чрезвычайно хорошее настроение!

Был у Серафимовича. Старик радуется моим успехам (сегодня заключен договор с "ЗИФом" на "Чеверева"). Хвалит мой "Раненый Крым", попутно указав на недостатки. Настаивает на вступлении членом в ВАПП или МАПП. Я отказался, прося лишь помочь мне проникать на писательские творческие вечера и в кружки, где бы я мог поучиться.

- "А почему вы не хотите в ВАПП?" - с некоторым удивлением спросил он.

- "Я не писатель. Писатель - звание высокое, и его должен носить только тот, кто достоин этого".

Серафимович: "А когда можно удостоиться звания писателя?"

- "Тогда, когда будет напечатано несколько книг". Серафимович: "Сколько?"

- "Ну, штук пять". Серафимович: "А четыре?"

- "Можно и на четырех сойтись". Серафимович: "А три?"

- "Нет, мало".

Серафимович: "А одну, да вот такую, как 'Тихий Дон""?

- "А-а-а! Тогда дело другого рода. Тут - качество! У меня же качество плохое, поэтому бью на количество..."

Литература осталась за бортом жизни отца, хотя в конце ее он написал и издал еще одну книгу - "В боях и походах от Волги до Енисея".

Судьбой стала наука "история"...

А туберкулез хватал за горло неоднократно. В 1941 г., когда началась Великая Отечественная война, он, в свои 53 года, пошел добровольцем на фронт. В первые три дня температура выше сорока, кровь горлом - госпиталь, эвакуация.

Видимо, воевать - в буквальном смысле слова - ему было уже поздно.

* * *

"Я беру стакан воды, потому что то, что хочу сказать, к сожалению, без волнения я сказать не могу. Свое выступление, которое я наметил, в десять минут не могу уложить, но вынужден буду уложиться в десять минут..."

Так начинается стенограмма выступления старшего научного сотрудника Института истории АН СССР, доктора исторических

стр. 264


--------------------------------------------------------------------------------

наук, профессора Андрея Павловича Кучкина на общем институтском собрании 14 марта 1956 г.

В десять минут он не уложился. Одобрительными возгласами из зала речь его поддержали и дали выступать столько, сколько нужно. Он говорил о Сталине, и чувствовалось, как он потрясен. Всех тогда перевернул закрытый доклад Хрущева на XX съезде Коммунистической партии о культе личности Сталина. Это был переворот в мировоззрении сотен тысяч людей. Единицы могли сказать: "А мы знали!" Но даже если знали или догадывались, то молчали. Те, кто хотел оставаться на свободе, должны были выражать согласие с режимом. Несогласные проводили время в других местах или уже не проводили его никак.

Отец говорил: "Вся партия в целом, весь Центральный Комитет партии возвеличивал Сталина. Вся партия виновата в этом, а не только мы, пропагандисты и отдельные лица. Но все равно никакими усилиями нельзя возвеличить человека до положения иконы, если бы дела у него были плохие. Значит, у Сталина дела были такие, за которые народ любил его и отдавал свои жизни. Сталин продолжал дело Ленина. Под его руководством были разгромлены троцкисты, бухаринцы, построен социализм. Все это было. Но, товарищи, было и другое. Всему народу известно, что за этими хорошими качествами Сталина, за тем, что за Сталиным шел народ, - всем известна и та кровавая полоса, тот кровавый хвост, который тянулся за Сталиным. Все мы недоумевали и были огорошены: чем объяснить такое жесточайшее истребление лучших кадров, лучших сынов нашей партии, Родины? Все мы думали: знает ли об этом Сталин? Как враги проникли туда, в НКВД? Неужели неизвестно все это Сталину? И вот, товарищи, на XX съезде партии дан ответ. Я не знаю, товарищи, как на других, а я много ночей не спал, продумывал: как же все то мрачное случилось? Ведь это ужасно, когда весь советский народ, и не только советский народ, а и заграницей, говорили: Сталин - знамя, Сталин - честь, Сталин - свет, - и вдруг, как гром среди бела дня... Ведь если прямо, честно, откровенно говорить... то надо назвать Сталина палачом лучших кадров советского народа..."

Следует знать твердость убеждений людей тех лет, воспитанных в однозначности режима, чтобы понять, какой внутренней драмой обернулась иная, многозначная правда, открывшаяся им. Я говорю о честных людях - не о карьеристах и циниках, каких во все времена хватает.

Оценкой Сталина отец не ограничился.

"Теперь я хочу сказать то, о чем говорят партийцы на ухо друг другу, то, что многие думают, но не осмеливаются сказать, потому что страх крутой расправы, которая была при Сталине,

стр. 265


--------------------------------------------------------------------------------

еще силен среди нас. Что же говорят партийцы друг другу на ухо, что говорят беспартийные массы, что говорит народ? Все они говорят: где же были члены ЦК, члены Президиума? Передо мной тоже встает этот вопрос... На съезде выступали члены ЦК, соратники Ленина, соратники Сталина, но все они, в порядке самокритики, не сказали ни слова, что и мы виноваты... Получилось такое впечатление, как будто бы люди пришли со стороны: "Ничего не знаем, мы новые люди, вот только что познакомились с докладом и убедились в том, кем был Сталин"... Чем объяснить такое молчание, я спрашиваю себя?.. Почему люди не восстали против этого кровавого дела, против террора?.."

Оратор пошел дальше дозволенного, указав на ростки нового культа личности, теперь уже по отношению к Хрущеву: "опять элементы подыгрывания"; "всем нам хорошо известно, как некоторые аппаратчики ЦК умели избивать кадры, как умели расправляться с неугодными им (не по деловым признакам) и как развито среди них подхалимство".

Сталин был мертв. Хрущев был жив...

* * *

"Речь эта прогремела, что называется, на всю Москву", -вспоминал академик АН СССР, историк Павел Волобуев.

Судя по "справке", которую Кучкину пришлось дать в конце собрания, ему здорово досталось за дерзость. В результате что-то уточнялось, от чего-то вынужден был уклониться, от чего-то отказаться. В обстановке тех лет, при формально разрешенной свободе высказывания, на деле по-прежнему разрешалось одно: развитие идей вышестоящих товарищей, и только. Мой отец преступил правило, как делал это неоднократно. Мне представляется, у него не было прорывных идей. И он мог не принять таковые, если они казались ему ошибочными. Прочитав в 1965 г. остро полемическую книгу Александра Некрича "1941. 22 июня", он записал для себя: "Почему она вредная? Да потому что она возводит хулу, клевету на руководство партии и Сов. Пр-ва. Потому что она выставляет, выпячивает английских (Черчилль) и американских (Рузвельт) империалистов, как радетелей, защитников Советского Союза... Сталин нарисован так, что читатель может задать себе вопрос: "Что, Сталин круглый дурак, идиот? Или он предатель?..""

Кучкина и Некрича разводила, помимо прочего, разница возрастов. Некрич был моложе ровно на столько, на сколько младшее поколение историков было свободнее старшего: эти окончательно "развелись" со Сталиным - тех продолжало цеплять "сталинское" прошлое.

стр. 266


--------------------------------------------------------------------------------

Но уж если Кучкин был убежден в своей правоте, никакие официальные догматы не могли ему помешать.

Его знаменитое выступление на совещании преподавателей общественных наук в том же 1965 г. передавали из уст в уста.

XX съезд остался далеко позади. На повестке дня стоял поворот вспять. Идеологи партии вновь наводили порядки сталинскими методами, активно обеляя обожаемого вождя. Особенно усердствовал заведующий Отделом науки и учебных заведений ЦК партии Сергей Трапезников, фигура крайне одиозная, выученик "серого кардинала" Михаила Суслова, главного идеолога страны. Дело шло к тихому восстановлению культа личности Сталина, к реабилитации его теории и практики. Историкам давались официальные поручения вновь переписывать историю, не допуская никакого либерализма. В особо трудное положение попали несколько молодых ученых: Константин Тарновский, Лев Иванов, Илья Гиндин, Александр Аврех, Виктор Данилов. Они не желали в своих работах возвращаться к сталинским схемам, пытались самостоятельно исследовать сложнейшие моменты советской истории.

Трапезников "принялся нажимать на меня, требуя, если называть вещи своими именами, предать эту группу, и применял при этом политику кнута и пряника - от соблазнов до запугивания, -писал тогдашний директор института истории Павел Волобуев и продолжал, - настоящая атака началась сперва в виде жестокой критики трудов, больше походившей на донос, чем на критику. В этих обстоятельствах единственным человеком, вступившим в идеологический бой с малообразованным, но мстительным начальником, был А. Кучкин. Мне известно несколько документов, с которыми он выступил: письмо М. Суслову, письмо В. Гришину, а также приложенная к ним статья "О недопустимых методах в научной критике"".

Я видела и читала эти письма. Они прямы и резки. А в дневниках воспроизведена речь на том самом совещании 1965 г. В ней, в частности, отец говорил: "Тов. Трапезников сравнил современное состояние общественных наук с их состоянием в 30-х годах. Тогда-де в этих науках были разброд, шатания, извращения, и теперь, мол, наблюдаем то же самое. Он не сказал, кто тогда и каким методом навел "порядок" в общественных науках. Его навел Сталин. Именно после этого "порядка" стали за малейшие ошибки приклеивать ярлыки, прорабатывать, исключать из партии, а затем последовало уничтожение кадров, последовали незаконные репрессии. Так не к этому ли курсу, не к этим ли методам в наведении порядка призываете Вы? Не такой ли готовите поворот?.. Тов. Трапезников говорил, что стали огульно кри-

стр. 267


--------------------------------------------------------------------------------

тиковать сочинения Сталина, что такая критика означает-де критику Ленина. Не есть ли это ступенька к восстановлению формулы: "Сталин - это Ленин сегодня"?.."

Запись заканчивается следующим абзацем: "Такова была моя речь. Ее слушали... По окончании заседания ряд товарищей, среди которых были мне не известные, подходили, жали благодарно мне руку и говорили: "Молодец!" А один сказал: "Многие, если не большинство присутствующих, думают так же, как вы, но выступить не осмеливаются, не хватает мужества". Возможно, что за мою смелость придется расплачиваться ПОТОМ, партийные чиновники и карьеристы будут мстить. Поживем-увидим".

Времена были, как сказала Анна Ахматова, вегетарианские. "Месть" партийных чиновников состояла в том, что отец, представленный к званию Героя Социалистического Труда, звания не получил. Но это было уже не так страшно.

Коллега и младший товарищ Павел Волобуев о его научном и человеческом мужестве отозвался так: "У Андрея Павловича его хватило. И, быть может, оно было еще более высокой пробы, нежели то, какое ему приходилось проявлять на фронтах гражданской войны".

Павел Васильевич говорил мне, что речь отца оттянула на год расправу над ним как директором института, что дало им всем возможность еще целый год проводить свои идеи, выступая против возрождения старых схем сталинского "Краткого курса истории ВКП(б)".

* * *

Отец болел, когда пришло письмо от его учеников: "Знаете, Андрей Павлович, в будничной жизни люди обычно не склонны выражать свои чувства друг к другу. Но сейчас, когда Ваша болезнь выбила Вас из обычной колеи и оторвала на время от коллектива, хочется Вам сказать все то, что чувствуешь сердцем всегда, а сейчас почувствовали острее обычного. Мы, молодежь, любим Вас, Андрей Павлович, глубоко уважаем, ценим как старшего друга, который всегда готов чутко отозваться на все наши вопросы и сомнения... Дорогой Андрей Павлович, мы просим Вас: слушайтесь врачей, проявите свойственную Вам дисциплинированность..."

Это было в 1953 г.

Тогда отец поправился...

стр. 268


Новые статьи на library.by:
ИСТОРИЯ РОССИИ:
Комментируем публикацию: О МОЕМ ОТЦЕ

© О. А. Кучкина () Источник: История и историки, 2005, №1

Искать похожие?

LIBRARY.BY+ЛибмонстрЯндексGoogle
подняться наверх ↑

ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!

подняться наверх ↑

ОБРАТНО В РУБРИКУ?

ИСТОРИЯ РОССИИ НА LIBRARY.BY

Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.