ИСТОРИЯ РОССИИ (последнее)
Документы по истории России до XVIII в. - Временник Ивана Тимофеевича (1609 г.)
Актуальные публикации по вопросам истории России.
Об опричнине
От замысла, (исполненного) чрезмерной ярости на своих рабов, он сделался таким, что возненавидел все города земли своей и в гневе своем разделил единый народ на две половины, сделав как бы двоеверным, — одних приближая, а других отстраняя, оттолкнув их как чужих (так что), из-за его запрещения многие города не смели совсем и именем его называться; всю землю своей державы он, как топором, рассек на две половины. Этим он всех людей привел в смятение и пред лицом своим вместо себя, минуя единокровного сына, на время поставил из татар другого некоего верного царя, а себя, подобно рабу, смирил и, оставив себе небольшую часть владения из (своего) достояния, чрез малое время опять всем завладел, — играя так людьми Божьими. А многих вельмож своего царства, расположенных к нему, перебил, а других изгнал от себя в страны иной веры и вместо них возлюбил приезжающих к нему из окрестных стран, осыпав их большими милостями; некоторых из них посвятил и в свои тайные мысли; другие полюбились ему знанием врачебного искусства и тем, что ложно обещали принести ему здоровье, используя свои знания, — а они, говоря правду, принесли душе его вред, а телу большее нездоровье, а вместе с этим внушили ему и ненависть к своим людям. Вот чему мы много дивимся: и людям со средним умом можно бы понять, что не следует вовеки доверять своим врагам, — а он, настолько мудрый, был побежден не чем иным, как только слабостью своей совести, так что своею волею вложил свою голову в уста аспида. Всем противным ему врагам, пришедшим из (других) стран, невозможно было бы и многими силами одолеть его, если бы он сам не отдал себя в их руки. Увы! все его тайны были в руках варваров, и что они хотели, то с ним и творили; о большем не говорю — он сам себе был изменником. Этим он произвел в своей земле великий раскол, так что все в своих мыслях недоумевали о происходящем; думаю, что он и Бога самого премилостивого ярость против себя разжег этим разделением, как бы предсказывая (преобразуя) теперешнее во всей земле разногласие, с того времени (начавшееся) и сейчас (происходящее); он тогда сам без благословения наложил руку на нее, и она и до ныне, колеблемая грехом, остается неутвержденной, и нет ныне из людей ни единого, могущего ее (землю) утвердить, — по слову Христа: «всякое царство, разделившееся в самом себе, не может устоять» и прочее.
Как волков от овец отделил он любезных ему от ненавидимых им, дав избранным воинам (опричникам) подобные тьме знаки: всех их он от головы до ног облек в черное одеяние и повелел каждому иметь у себя таких же, как и одежды, коней; всех своих воинов он во всем уподобил бесоподобным слугам. Куда они посылались с поручением произвести казнь, там они по виду казались темной ночью и неудержимо быстро носились, свирепствуя: одни не смели не исполнить воли повелителя, а другие работали своей охотой по своей жестокости, суетно обогащаясь, — одним видом они больше, чем страхом смерти, пугали людей. Читающие это от изображения вещи поймут и свойство ее. (…)
О пленении Новгорода и о том, как царь в яростном гневе пролил кровь на святой город острием меча
Сильнее всей земли, всех ненавидимых царем, он (царь) некогда излил ярость своего гнева на моих людей. Это нашествие его на меня было по всему подобно нашествию нечестивых, потому что он был внимательным слушателем ложных доносчиков и руководился одним непроверенным мнением. От чужих и неверных не предполагал я получить столько зла и страданий, сколько я принял труда от моего владыки, от его рук, из-за наговоров на меня лживых доносчиков, ибо он всю землю мою напоил кровью, подвергая всех моих людей различным мучениям; не только землю (кровью) покрыл, но и воду ею сгустил, и один только Бог знает, кто виноват, — тот или они. Всякое место от рук убивающих до того наполнилось телами мертвых, что не было возможности пожрать их трупы всяческим животным, по земле рыскающим. и в водах плавающим, и по воздуху летающим, так как они сыты были выше меры: а для многих тел, которые из-за страха не оберегались и сгнивали, то место было и гробом их. Кто и где был свидетелем сему?
Небо со светилами и вместе земля с теми, кто (живет) на ней. А все имение моих людей царь равно разделил по жребию между рабами. (…)
О таких сказано: кто желает чужого, тот в скором времени заплачет и сам, лишившись всего; и еще: кто присваивает не свое, тому явно бывает зло. Число же людей тогда, в нем (в Москве) погубленных, было ничем не меньше, чем в древности, во время нашествия Тита на земной Сион (Иерусалим); ясно, что и здесь (все это случилось) из-за уклонения на грех главы всех самого царя. (…)
Некоторые говорят, что приближенные погасили жизнь грозного царя прежде времени, чтобы сократить его ярость: Борис, который после был царем в России, соединился в тайном намерении убить его с двумя — с тем, кто в то время был приближенным царским любимцем, по имени Богданом Бельским. Бог предусмотрительно допустил, чтобы это совершилось, провидя то, что должно было целиком исполниться в будущее время. Все государства, соседние с его владениями, державы, которые касались границ его земли, не только враги и близко живущие, но и далекие мнимые друзья его смерти его весьма обрадовались, (считая) потерю его как бы некоторым для них великим приобретением, так как, когда жил, он был им часто неприятен, отнимая у них города и присоединяя их к своему царству; меч в его правой руке не напрасно падал вниз на противников и не переставал ощущаться (ими). И что удивительного, если смерти его коварно радовались посторонние? Ведь и рабы его, все вельможи, страдавшие от его злобы, и они опечалились при прекращении его жизни не истинною печалью, но ложной, тайно, прикрытою. Вспоминая лютость его гнева, они содрогались, так как боялись поверить, что он умер, а думали, что это приснилось им во сне. И когда, как бы пробудившись от сна и придя в себя, поняли, что это не во сне, а действительно случилось, чрез малое время многие из первых благородных вельмож, чьи пути были сомнительны, помазав благоухающим миром свои седины, с гордостью оделись великолепно и, как молодые, начали поступать по своей воле. Как орлы, они с этим обновлением и временной переменой вновь переживали свою юность и, пренебрегая оставшимся после царя сыном Феодором, считали, как будто и нет его, того, кого Бог восхотел смирить; а вскоре все эти «силентиары» (вельможи), побежденные тем же рабом — Борисом, один за другим все погибли, а что было после этого — об этом пространно дальнейшее слово изъяснит. (…)
Он так был всем страшен, что, если бы захотел показать слабость веры в других, устрашая их, как мать (стращает) детей, мог бы страхом своей власти обличить нестойкость бежащих, хотя бы на время кое в чем отступая, употребив для этого изменение или убавление истины. Известно, что и между духовными нашлись бы такие, которые не смогли бы не побояться застращиваний и запретить это нездоровое (лукавое) искушение веры, если бы нашлись хотя немногие из других людей, которые первыми показали бы ему двоедушие. (…)
Благочестивое царствование прославившегося постом государя царя и великого князя Федора Ивановича Всей Руси
(…) У греков первым христианским царем был Константин, а в великой России закончил (ряд законных царей) этот Федор Иванович, поистине благочестивый самодержец. (…) Некоторые говорят, что лета жизни этого живущего свято в преподобии и правде царя, положенные ему Богом, не достигли еще конечного предела — смерти, когда незлобивая его душа вышла из чистого тела; и не просто это случилось, а каким-то образом своим злым умыслом виновен в его смерти был тот же злой властолюбец и завистник его царства, — судя по всем обличающим его делам, так как он был убийца и младшего брата этого царя. Это известно не только всем людям, но небу и земле. Бог по своему смотрению попустил это и потерпел предшествующее (убийство), а он рассудил в себе (совершить это второе убийство), надеясь на наше молчание, допущенное из-за страха пред ним при явном убийстве брата того (Федора), царевича Димитрия. Так и случилось. Знал он, знал, что нет мужества ни у кого и что не было тогда, как и теперь, «крепкого во Израиле» от головы и до ног, от величайших и до простых, так как и благороднейшие тогда все онемели, одинаково допуская его сделать это, и были безгласны, как рыбы, — как говорится: «если кто не остановлен в первом, безбоязненно устремляется и ко второму», — как он и поступил.
Знатнейших он напугал и сделал несмелыми, менее знатных и ничтожных подкупил, средних между ними не по достоинству наградил многими чинами, как и сам он был недостоин царствования. Думаю, что здесь грешно умолчать и о том, что не меньшую тяжесть мук, которые суждены этому цареубийце, понесут в будущем и все, молчавшие пред ним и допустившие его сделать это. (…)
Осененный святостью царь Федор оставил после себя отеческое царство без детей и без наследника, никем не возглавленное и безродное.
А другой брат этого благочестивого царя Федора, очень молодой отросток — ему после отца наступил только второй год от рождения (…) при наречении получил имя (Димитрия) мироточца Солунского и был ему отчасти сострадалец и совенечник, — еще в пеленах увенчан был от Бога быть после его брата царем миру. (…) Думаю, что из-за одной этой крови, со времени его смерти, во все эти годы доныне земля Российская потрясается всякими бедами, и (пролитая) кровь одного господина отмщается кровью многих; из-за того, что люди молчаливо под страхом допустили (свершиться) преступлению цареубийства и за прочие, совершенные нами, злодеяния вместе все мы казнимся, принимая суд Божий. (…)
Ради получения царства он воспылал из зависти, подобно Ироду, сильной злобой, и когда он решился на убийство младенца, то этот, как непорочный агнец, принесен был в жертву Богу, когда возраст его был ] равен двум четверкам и 8 дням (по словам матери). Восьми лет он, руками согласившихся на злодеяние, был зарезан ножом пред глазами, родной его матери. (…) Но не только от Бога, но и от людей не утаилось все задуманное им. Убийцы, дерзнувшие на это, сами не могли никак избегнуть смерти от жителей того города, и в тот же час с невинным младенцем на том же месте многие были убиты, и псы лизали на тех местах кровь грешников, дерзнувших на убийство. А он, не удовлетворившись кровью государя, прибавил к ней и (кровь) рабов, пролив ее путем кровавых мук: горожан, дерзнувших (убить) посланных им убийц государя, со всеми домашними погубил тайно от царствующего над нами благочестивого Федора, — одних за пределом всей земли в ссылке, заточив в темницы, уморил, а большую часть других из них повелел на пути насильно удавить. (…)
А когда такое известие о безвременной смерти брата достигло слуха старшего брата Федора, тогда царь (…) приказал немедля произвести внимательное следствие о случившемся. (…) Посланным приказано было после следствия спешно возвратиться к пославшему; но, однако, больше, чем царского повеления, посланные устрашились виновника убийства, покорились — несчастные — его воле и, что угодно было убийце, то, возвратившись, и доложили царю, первосвятителю и всем, как под страхом научены были губителем. (…) Когда же пришло время, — при царе Василии, о котором упоминали раньше, еще прежде этого, — святой ковчег тот одним пришествием своим в царский город совершил двойное действие: первое, — он сам собой обличил Борисову рабскую смертоубийственную дерзость и недостойное Борисово воцарение, второе, — посрамил присвоение Гришкой-расстригой его святого имени; одним пришествием своим тогда святой двух лжецарей обличил. (Обличил) и прочих, после этих, на то же дерзающих и, как разбойники, пытающихся вскочить на его отеческий престол, людей, происходивших от весьма неблагословенного корня, не от избранных людей, но от скопища страдников, безымянных, ничтожных и самозваных. (…)
О избрании Бориса на царство в Новодевичьем монастыре и о его воцарении
После этих прежде прошедших событий, в 106 году седьмой тысячи лет от сотворения мира (1598 г.) последовала смерть истинно самодержавного государя царя и великого князя Федора Ивановича всея России, окончившего (…) кротко свою жизнь среди совершения добрых дел, умершего прежде времени и насильственно от рук раба, ибо многие думают о нем, что преступивший крестную клятву раб ранее положенного ему (Федору) Богом предела жизни заставил его почить вечным сном, возложив на царскую главу его свою рабскую скверную руку убийцы, поднеся государю смертный яд и убив (его), хотя и без пролития крови, но смертельно, как ранее и строка — брата его. Смерти же самого царя он втайне рукоплескал, видя, что все люди из трусости молчат об этом, и, немилосердно палимый своей совестью, скрылся из царствующего города в лавру — (место) пострижения своей сестры, ранее бывшей супругой того упомянутого прежде царя. (…)
После этого лукавого удаления из города в лавру, утром, когда день только начинался и солнце стало освещать своими лучами вселенную, все его наиболее красноречивые почитатели не поленились собраться и, составив льстивую просьбу, тщательно написанную на бумаге, по времени удобную для подачи ему, а в будущем губительную для душ, желающих всего суетного, поспешили во двор самого архиерея и подняли его и всю поклоняющуюся кресту часть кафолической церкви со всеми прочими и в порядке устроили выход в белых священных облачениях, как бы для совершения всеми вместе святительского молебна. С ними и все люди от старцев до юношей пошли из города со святыми иконами к обители, месту, где льстиво скрывался превозносящийся славою, как в берлоге какой-нибудь дикий зверь, показывая вид нежелания, а (в действительности) сам желая поставиться и быть нам господином, что и исполнилось после недолгого упрашивания: ведь где сильно желание, там принимается и прошение. А день этого прошения был тогда во вторник сырной недели.
И когда пришли все со святыми иконами в лавру, виновник этого вышел также со святыми иконами и там находящимися священными и простыми людьми навстречу общегородской святыне. Когда все вошли в церковь и сотворили там обычное молебное пение, по окончании его все носящие священное имя и великие мирские вельможи вместе с архиереем, а за ними все чины царского великого управления и весьма многочисленный простой народ, малые вместе с великими, жалостно с плачем умолять и, (указывая на свою) беду, — всячески долго и много понуждать (Бориса), да склонится он к (общему) молению, не оставит их сиротами и да будет царем всему Российскому государству. (…)
Вскоре все просители вышли со многим веселием из палат сестры виновника, как будто (чем) одаренные, получив от обоих, от сестры и от брата, обещание (исполнить) просимое. Хлопая руками от радости, они приказали ударить во все церковные колокола, громким голосом объявляя (об этом) многому собравшемуся для прошения народу; и отпев опять усердно молебен о прибавлении лет жизни желающему постаниться новому царю, когда люди также дали обещание повсеместно совершать молебны о новом царе, поручили поспешно то же совершать во всем царстве (указами) с приложением (печати). После этого давший обещание, много не медля, из лавры опять возвратился в город. А о тех, кто ради угождения говорил возвышающемуся льстивые свои слова в лавре при упрашивании, невозможно рассказать не только из-за их множества, но и из-за стыда, — ибо он, ублажаемый хвалами и ложью, усладил себя и привык утверждаться на них, как на ветре, — о таких сама истина сказала: «горе, когда люди скажут о вас хорошо» и ублажающие вас льстят вам, и прочая. (…)
И если, будучи рабом, он дерзко совершил этот захват высочайшей власти, сильно согрешив, все же даже и его враг не назовет его безумным, потому что глупым недоступно таким образом на такую высоту подняться и совместить то и другое, если другой такой (захватчик) и найдется среди людей. И этот «рабоцарь» был таким, что и другие славнейшие и гордые в мире цари, обладающие державами нечестивых, не гнушались им, как рабом по роду, и не пренебрегали, потому что он имел равное с ними имя владыки; и слыша, что в земных делах он полон справедливости и благоразумия, не избегали братства и содружества с ним, как и с прежде его бывшими — благородными, а может быть, даже и больше. И то дивно, что хотя и были у нас после него другие умные цари, но их разум лишь тень по сравнению с его разумом, как это очевидно из всего. (…)
Удивительно, что в этих крестных ходах вместе с народом принимал участие и сам, кому праздновали. Празднуя сам себе, (он делал это) по обычаю тех, которые празднуют Богу в тот день, когда Бог избавил их от какой-либо беды, дабы получившими не забыта была милость его; в подобных случаях это и должно быть, он же радостно праздновал тот день, когда получил себе временную славу.
О омрачение! О безмерное славоослепление! Ужели еще этою виною не обличается и не обнажается его злоба и умерщвление царей, и жажда царской власти? Что может быть яснее подобного обнаружения того, что и было сокровенной внутренней тайной цареубийцы и, вследствие этого, стало явным? Бог на суде еще лучше это откроет и обнажит. (…)
Итак, не обнаружилось ли благодаря этому при его жизни льстивое прислуживание ему первосвятителя и прочих? Точно так же (это обнаружилось) и у других, которые при его жизни, лживо угождая ему, как и другим подобно властвующим, во имя их ангелов строили многие богатые, как бы вечные, храмы и украшали их написанными иконами и другую честь им оказывали; а те, кого они прославляли, благодаря этому без меры услаждались честью, сами зная и видя, как это опасно. (…)
Но если было сказано о злобе Бориса, то должно не скрывать и добрых дел его для мира и внести их в повествование, хотя они у него во всем и не искренни были по отношению к людям. Если мы постарались подробно описать все его злые деяния, то не поленимся раскрыть и его добрые дела, пока они не покрылись забвением от течения времени. Что я помню, то и напишу о них, чтобы наш рассказ о нем не показался некоторым злобным и враждебным. (…)
В начале своей жизни он во всем был добродетелен. Во-первых, он делал добрые дела прежде всего для Бога, а не для людей: усердный ревнитель о всяком благочестии, он был прилежным охранителем старинных церковных порядков; был щедрым помощником нуждающимся, кротко и внимательно выслушивал всевозможные просьбы народа о всяких вещах; он был приятен в своих ответах всем, жалующимся на обидящих, и быстро мстил за обидимых и вдов; он много заботился об управлении страной, имел бескорыстную любовь к правосудию, нелицемерно искоренял всякую неправду, даже чрез меру заботился о постройке в городах разных зданий для наполнения царства и снабжения их приличными украшениями; во дни его (управления) домашняя жизнь всех протекала тихо, без обид, даже до самого начала поры безначалия на земле, (которая началась) после него; тех, кто насиловал маломощных, он с гневом немедленно наказывал, разве только не доходил до него слух о таких обидах; он был крепким защитником тех, кого обижали сильные, вообще об утверждении всей земли он заботился без меры, пока не был захвачен властолюбием; он старался наказаниями совсем искоренить привычку к чрезмерному богомерзкому винопитию; всякому взяточничеству сильных было от него объявлено беспощадное уничтожение, ибо это было противно его характеру; всякого зла, противного добру, он был властный и неумолимый искоренитель, а другим за добро искренний воздаятель, но, однако, не всем; во всем этом он всю Россию обманул, так как до уклонения к злым делам, т. е. до покушения его на убийство государей, он следовал благочестию первых самодержцев, а иных и превосходил. Но я знаю, что надо сказать о самой сущности дела — откуда в нем существовали эти добрые качества — от природы ли, или от доброй воли, или из-за (стремления) к мирской славе? Явно, что (причина лежала) в открытом притворстве, которое тайно скрывалось в глубине его сердца, и в долголетнем злоумышлении его — (достигнуть) самой высоты (царской власти). Думаю еще, что немалой причиной было и то, что он научился многому хорошему и от истинно самодержавного Федора, ибо с малых лет часто находился при нем. (…)
Допущенное на нас Богом беззаконное царствование расстриги
(…) Поищем у себя и все усердно постараемся, прежде всего, уяснить то, за какие грехи, не бессловесного ли ради молчания наказана наша земля, славе которой многие славные злобно завидовали, так как много лет она явно изобиловала всякими благами; ибо согрешили (все) от головы и до ног, от великих до малых, т. е. от святителя и царя, от иноков и святых. И если кто захочет (описать) по порядку все злодеяния — как эти, так и те, которые могли разжечь против нее неизменное Божие определение, — поставлен будет в затруднение, — какое из них могло Д раньше других возбудить ярость гнева у судии: от одного ли какого-то неистового греха, как от многоголового змея, могущего своею тяжестью заполнить место всех зол или от всех зол в совокупности, собранных в одно нечто, произошло все наше наказание? И если кто и начнет по именам их (злодеяния) исчислять или прочитывать и прочее, то, обессилев, бросит писательскую трость, не перечисливши по порядку всего множества злодеяний. Ибо многие (пороки) привыкли рождать подобных себе; таких было великое (число), но я здесь упомяну кратко только о самых важных, которые в настоящее (время) пришли мне на память.
Прежде всего назову необдуманную дерзость клятвопреступления при клятвах. О ней пророк, предвидя, сказал: «велика казнь огненного серпа для того, кто солгал в клятве»; затем — богомерзкую и окаянную, безумную гордость, которую издревле Бог возненавидел: породивший ее денница (дьявол) был свергнут и упал вниз; затем — уклонение и отступление от истинного упорства и вместо него обращение к (упорству) Д лицемерному с его великой неправдой, соединяемой с наградами; еще — потерю между собой общего любовного союза; к этому — безмерное употребление вина и обжорство, и порождаемое ими пагубное невоздержание блуда, и их жало — содомское гнусное дело, о котором стыдно говорить, писать и слышать; особенно же — злопамятность по отношению к близким. К этому присоединю ненасытное сребролюбие и никогда не удовлетворяющие прибылью барыши, и карманы, не закрываемые для наград, не поддающихся исчислению; и самолюбивую ненависть к братьям, и охоту к похищению чужого имущества, и чрезмерное, безобразное хвастовство одеждою, и приобретение множества, больше чем нужно, различных вещей, по одному премудрому изречению, — что всякая гордость увеличивается при изобилии вещей, так как при этом свойственно бывает стремление присоединить к этим и все остальные, т. е. безмерное желание к первым присоединить средние, а к средним ненасытное старание (прибавить) последние и все прочее; читающий да разумеет. И еще осталось последнее нетерпимое зло — самовольное оскорбление каждым при ссорах лица ближнего, именно — зловонное произношение языком и устами матерных скверных слов, ибо этим они не укоряемому досаждали, а родную (мать) оскверняли своими ругательствами. Земля, не терпящая (такого) зла, стонет из-за этого; а крепкая помощница в наших бедах, сильно гневаясь, оскорбляется и отвращаете (от нас) лицо свое: когда о чем в молитвах воззовем, отходим от нее не услышанными и всего лишенными, так как (она) от таких (как мы) затворяет двери своего милосердия и не ходатайствует о них перед рожденным от нее, — так тяжел этот грех. И так как не все и неодинаково с начальствующими совершали все эти преступления, — то и суд получат за них различный: одни — за то, что не наставляли подчиненных, а другие — за то, что не слушали наставления начальствующих, так как случайно делающим добро не обещали наград, а поступающих противоположно не стращали муками. Но мы в злых делах сравнялись с неверующими язычниками и (даже) превзошли их; в одном только мы являемся лучше их, — в том, что имеем у себя чествование и поклонение иконам и что не дозволяем себе нарушать с ними установленных у нас постов, но и это не все мы точно, как следует (исполняем). (…)
И если бы сначала нашим молчанием не делалось уступок ранее помянутому (Борису), то он не уничтожил бы на земле всех благородных и все благословенные семена, малые и великие, без остатка, от головы даже до ноги; и тогда бы злой «львенок» и священно- и монахоругатель Гришка Расстрига, после него (Бориса), видя общую всем нам слабость и трусость, так же, как сделал сначала и тот, бессовестно не вскочил бы на престол Богом помазанных (царей), и никто бы прежде него с такой смелостью не занял бы высшего места. Первый был учителем для второго, дав ему пример своим похищением, а второй для третьего и для всех тех безымянных скотов, а не царей, которые были после них. Каждая злоба является матерью второй, потому что первый второму подает пример и в добрых и в злых (делах). И если бы Расстрига не осквернил святынь, то и прочие не осмелились бы на дерзость первых, и многие бы бессмысленно, подобно скотам, не подражали бы этому; и если бы все ранее упомянутые не осмелились с бесстыдством занимать все царские должности, то и другим не указали бы путь к этому, и многие невежды не осмелились бы так же по городам и иным местам присваивать себе имена господ: вместо чистой и зрелой пшеницы на этой земле они как бы хотели вырастить ненасеянное терние и этим пустым и богохульным посевом старались подавить говорящие о Боге семена. И если бы не было таких, то не присоединились бы к ним, ради скверной прибыли, и служащие им их соучастники из знатных, чтобы вместе с ними опустошать землю и получать от них на время различные чины.
И если бы этого не было, то иностранцы все вместе так бы не радовались у себя несчастному разделению нашей земли; и если бы этого не было, то мы не призвали бы ранее этого еллинов (шведов) — врагов своих, исполненных козней и старой злобы, чтобы оборонять Русскую землю от таких же противников, как и они. Кто так безумен, как мы? От века не слыхано, — волков от овец волками отгонять; известно, что они по природе такие же и (пришли) в землю нашу не оборонять нас от прочих (врагов), щадя овец, но чтобы самим больше тех насытиться овцами, что и было. И если бы этого не было, то враги не вступили бы в нашу землю, как было прежде при истинных самодержцах; и если бы этого не было, то вся земля Российская не была бы окончательно разорена, будучи в плену у иноверных; и если бы этого не было. то еще ранее находящаяся в союзе с католиками Литва не окружила бы и не измучила бы долгой осадой голову и сердце всего царства, город Москву, придя и (взяв) ее руками как орлиное гнездо. И если бы этого не было, то эти злодеи не поселились бы внутри этого великого города, обольстив всех клятвой, и не овладели бы нами на долгое время, до тех пор. Пока не собрались из наших же (различных) мест, куда их ранее повсюду разогнали волки, малые остатки людей, которых Бог чудесно, как кропило, собрал вместе и, ободрив, направил на тех и, напугав ими гнездившихся внутри города змей, заставил их уползти неизвестно куда; тогда освобождавшие вступили во владение городом и достойно, хотя и опустевший, приняли его. (…)
Так называемые «миротворцы» пришли сюда не примирять нас с нашими врагами, но под видом мира тайно совещаться о (причинении) нам зла; распуская, как дым, по воздуху ложный слух о мире, они слова свои о нас распространяли по другим странам, но это была неправда, потому что мы не были обмануты надеждой на них. Благодаря им мы надеялись получить некоторое облегчение от налагаемых на нас тягот, но неожиданно, подняв голову и едва осмотревшись, мы по отношению к ним проснулись, а позже узнали из поступков и их обман. С их приходом сюда владевшие нами причинили нам больше зла, чем было прежде до них. (…)
Царство царя Василия Шуйского
В последние годы текущего времени Шуйский, по имени Василий, называемый царем всей Руси, сам себя избрав, сел на престол имевших верховную власть, первых самодержцев, думаю без Божия избрания и без его воли, и не по общему из всех городов Руси собранному народному совету, но по своей воле; (это совершилось) с помощью некоего присоединившегося к нему ложного вельможи, совершенно худородного Михаила Татищева, согласного с ним в мыслях, непостоянного в делах и словах, хищного, как волк, который от первого в России царя-раба Бориса за некоторую тайную и богопротивную ему услугу, не по личным качествам и не по достоинству, был возведен в звание члена Боярской думы. Когда-то прежде, ради получения сана и чести, угождая любителю власти и своему первому царю Борису, он наносил обиды и даже при всем народе бил этого в начале названного Василия, о котором здесь говорится, и этого же Василия всенародно бесчестил. Теперь он льстиво хотел загладить эту свою прежнюю вину, но, однако, в этом не успел. Этот вышеупомянутый Василий, без соизволения людей всей земли, случайно и спешно, насколько возможна была в этом деле скорость, людьми, находящимися только тут, в царствующем городе, без всякого его сопротивления, сначала в собственном его дворе был наречен, а потом и поставлен царем всей великой России. Он даже «первопрестольнейшему» не возвестил о своем наречении, чтобы не было со стороны народа какого-либо возражения, и таким образом посчитал тогда святителя за простолюдина: только уже после объявил он ему об этом. Почему он мог так бесстыдно поступить по отношению к тому? Потому что никто не осмелился помешать ему или противоречить в таком великом деле. Но (зато) более поспешным и вдвое бесчестнейшим было низвержение этого «самовенечника» с высоты престола, — об этом после, в другом месте, еще и пространнее будет речь. В этом для имеющих ум — рыдание, а не смех; для неразумных же и для неукрощенных врагов земли Русской это было (поводом) к великому смеху.
Не говорю о прочем, — как беззаконно, будучи всячески нечестив и скотоподобен, он царствовал в блуде и в пьянстве и пролитии неповинной крови, а также в богомерзких гаданиях, которыми думал утвердиться на царстве, а вернее, ради этого царствование его и было кратковременным. Хотя и был он сродни «перводержавнейшим», но родство с ними ничем не помогло ему в утверждении на царстве, так как он жил неблагочестиво, оставив Бога и прибегая к бесам. Он тайно устроил для постоянного пребывания гадателей в царских покоях особенные помещения ради непрестанного ночью и днем с ними колдовства и совершения волшебных дел, которые несвойственны христианам, а тем более — царю. А прежде, когда он был в высшем правительстве, среди прочих своих сверстников и стоящих с ним в одном чине он был выдающимся первым советником и первым указателем в собрании всего синклита о всех, подлежащих управлению, мирских делах; когда же неразумно привязался к плотским страстям, тогда и умом развратился. Кто не посмеется его последнему безумию? Когда земля всей России взволновалась ненавистью к нему потому, что он воцарился без согласия всех городов, — незадолго до приближения к престольному великому царствующему городу врагов, которые (должны были), окружив, подвергнуть его осаде, — он тогда собрался совершить свое несвоевременное дело, т. е. заключить брачный союз, что и сделал. Не следовало ли тогда прежде всего успокоить всю землю от волнения и непоколебимо утвердить себя, восшедшего на такую высоту, и такой город — корень всего царства и главу всех — со всеми в нем (живущими) и себя не дать в осаду врагам и от ожидаемых осаждающих его освободить, а потом уже заботиться о женитьбе и совершить ее прилично, живя в тишине и почивая в полном покое, без какого-либо сопротивления, а не в страхе? Страх после и был. (…)
От замысла, (исполненного) чрезмерной ярости на своих рабов, он сделался таким, что возненавидел все города земли своей и в гневе своем разделил единый народ на две половины, сделав как бы двоеверным, — одних приближая, а других отстраняя, оттолкнув их как чужих (так что), из-за его запрещения многие города не смели совсем и именем его называться; всю землю своей державы он, как топором, рассек на две половины. Этим он всех людей привел в смятение и пред лицом своим вместо себя, минуя единокровного сына, на время поставил из татар другого некоего верного царя, а себя, подобно рабу, смирил и, оставив себе небольшую часть владения из (своего) достояния, чрез малое время опять всем завладел, — играя так людьми Божьими. А многих вельмож своего царства, расположенных к нему, перебил, а других изгнал от себя в страны иной веры и вместо них возлюбил приезжающих к нему из окрестных стран, осыпав их большими милостями; некоторых из них посвятил и в свои тайные мысли; другие полюбились ему знанием врачебного искусства и тем, что ложно обещали принести ему здоровье, используя свои знания, — а они, говоря правду, принесли душе его вред, а телу большее нездоровье, а вместе с этим внушили ему и ненависть к своим людям. Вот чему мы много дивимся: и людям со средним умом можно бы понять, что не следует вовеки доверять своим врагам, — а он, настолько мудрый, был побежден не чем иным, как только слабостью своей совести, так что своею волею вложил свою голову в уста аспида. Всем противным ему врагам, пришедшим из (других) стран, невозможно было бы и многими силами одолеть его, если бы он сам не отдал себя в их руки. Увы! все его тайны были в руках варваров, и что они хотели, то с ним и творили; о большем не говорю — он сам себе был изменником. Этим он произвел в своей земле великий раскол, так что все в своих мыслях недоумевали о происходящем; думаю, что он и Бога самого премилостивого ярость против себя разжег этим разделением, как бы предсказывая (преобразуя) теперешнее во всей земле разногласие, с того времени (начавшееся) и сейчас (происходящее); он тогда сам без благословения наложил руку на нее, и она и до ныне, колеблемая грехом, остается неутвержденной, и нет ныне из людей ни единого, могущего ее (землю) утвердить, — по слову Христа: «всякое царство, разделившееся в самом себе, не может устоять» и прочее.
Как волков от овец отделил он любезных ему от ненавидимых им, дав избранным воинам (опричникам) подобные тьме знаки: всех их он от головы до ног облек в черное одеяние и повелел каждому иметь у себя таких же, как и одежды, коней; всех своих воинов он во всем уподобил бесоподобным слугам. Куда они посылались с поручением произвести казнь, там они по виду казались темной ночью и неудержимо быстро носились, свирепствуя: одни не смели не исполнить воли повелителя, а другие работали своей охотой по своей жестокости, суетно обогащаясь, — одним видом они больше, чем страхом смерти, пугали людей. Читающие это от изображения вещи поймут и свойство ее. (…)
О пленении Новгорода и о том, как царь в яростном гневе пролил кровь на святой город острием меча
Сильнее всей земли, всех ненавидимых царем, он (царь) некогда излил ярость своего гнева на моих людей. Это нашествие его на меня было по всему подобно нашествию нечестивых, потому что он был внимательным слушателем ложных доносчиков и руководился одним непроверенным мнением. От чужих и неверных не предполагал я получить столько зла и страданий, сколько я принял труда от моего владыки, от его рук, из-за наговоров на меня лживых доносчиков, ибо он всю землю мою напоил кровью, подвергая всех моих людей различным мучениям; не только землю (кровью) покрыл, но и воду ею сгустил, и один только Бог знает, кто виноват, — тот или они. Всякое место от рук убивающих до того наполнилось телами мертвых, что не было возможности пожрать их трупы всяческим животным, по земле рыскающим. и в водах плавающим, и по воздуху летающим, так как они сыты были выше меры: а для многих тел, которые из-за страха не оберегались и сгнивали, то место было и гробом их. Кто и где был свидетелем сему?
Небо со светилами и вместе земля с теми, кто (живет) на ней. А все имение моих людей царь равно разделил по жребию между рабами. (…)
О таких сказано: кто желает чужого, тот в скором времени заплачет и сам, лишившись всего; и еще: кто присваивает не свое, тому явно бывает зло. Число же людей тогда, в нем (в Москве) погубленных, было ничем не меньше, чем в древности, во время нашествия Тита на земной Сион (Иерусалим); ясно, что и здесь (все это случилось) из-за уклонения на грех главы всех самого царя. (…)
Некоторые говорят, что приближенные погасили жизнь грозного царя прежде времени, чтобы сократить его ярость: Борис, который после был царем в России, соединился в тайном намерении убить его с двумя — с тем, кто в то время был приближенным царским любимцем, по имени Богданом Бельским. Бог предусмотрительно допустил, чтобы это совершилось, провидя то, что должно было целиком исполниться в будущее время. Все государства, соседние с его владениями, державы, которые касались границ его земли, не только враги и близко живущие, но и далекие мнимые друзья его смерти его весьма обрадовались, (считая) потерю его как бы некоторым для них великим приобретением, так как, когда жил, он был им часто неприятен, отнимая у них города и присоединяя их к своему царству; меч в его правой руке не напрасно падал вниз на противников и не переставал ощущаться (ими). И что удивительного, если смерти его коварно радовались посторонние? Ведь и рабы его, все вельможи, страдавшие от его злобы, и они опечалились при прекращении его жизни не истинною печалью, но ложной, тайно, прикрытою. Вспоминая лютость его гнева, они содрогались, так как боялись поверить, что он умер, а думали, что это приснилось им во сне. И когда, как бы пробудившись от сна и придя в себя, поняли, что это не во сне, а действительно случилось, чрез малое время многие из первых благородных вельмож, чьи пути были сомнительны, помазав благоухающим миром свои седины, с гордостью оделись великолепно и, как молодые, начали поступать по своей воле. Как орлы, они с этим обновлением и временной переменой вновь переживали свою юность и, пренебрегая оставшимся после царя сыном Феодором, считали, как будто и нет его, того, кого Бог восхотел смирить; а вскоре все эти «силентиары» (вельможи), побежденные тем же рабом — Борисом, один за другим все погибли, а что было после этого — об этом пространно дальнейшее слово изъяснит. (…)
Он так был всем страшен, что, если бы захотел показать слабость веры в других, устрашая их, как мать (стращает) детей, мог бы страхом своей власти обличить нестойкость бежащих, хотя бы на время кое в чем отступая, употребив для этого изменение или убавление истины. Известно, что и между духовными нашлись бы такие, которые не смогли бы не побояться застращиваний и запретить это нездоровое (лукавое) искушение веры, если бы нашлись хотя немногие из других людей, которые первыми показали бы ему двоедушие. (…)
Благочестивое царствование прославившегося постом государя царя и великого князя Федора Ивановича Всей Руси
(…) У греков первым христианским царем был Константин, а в великой России закончил (ряд законных царей) этот Федор Иванович, поистине благочестивый самодержец. (…) Некоторые говорят, что лета жизни этого живущего свято в преподобии и правде царя, положенные ему Богом, не достигли еще конечного предела — смерти, когда незлобивая его душа вышла из чистого тела; и не просто это случилось, а каким-то образом своим злым умыслом виновен в его смерти был тот же злой властолюбец и завистник его царства, — судя по всем обличающим его делам, так как он был убийца и младшего брата этого царя. Это известно не только всем людям, но небу и земле. Бог по своему смотрению попустил это и потерпел предшествующее (убийство), а он рассудил в себе (совершить это второе убийство), надеясь на наше молчание, допущенное из-за страха пред ним при явном убийстве брата того (Федора), царевича Димитрия. Так и случилось. Знал он, знал, что нет мужества ни у кого и что не было тогда, как и теперь, «крепкого во Израиле» от головы и до ног, от величайших и до простых, так как и благороднейшие тогда все онемели, одинаково допуская его сделать это, и были безгласны, как рыбы, — как говорится: «если кто не остановлен в первом, безбоязненно устремляется и ко второму», — как он и поступил.
Знатнейших он напугал и сделал несмелыми, менее знатных и ничтожных подкупил, средних между ними не по достоинству наградил многими чинами, как и сам он был недостоин царствования. Думаю, что здесь грешно умолчать и о том, что не меньшую тяжесть мук, которые суждены этому цареубийце, понесут в будущем и все, молчавшие пред ним и допустившие его сделать это. (…)
Осененный святостью царь Федор оставил после себя отеческое царство без детей и без наследника, никем не возглавленное и безродное.
А другой брат этого благочестивого царя Федора, очень молодой отросток — ему после отца наступил только второй год от рождения (…) при наречении получил имя (Димитрия) мироточца Солунского и был ему отчасти сострадалец и совенечник, — еще в пеленах увенчан был от Бога быть после его брата царем миру. (…) Думаю, что из-за одной этой крови, со времени его смерти, во все эти годы доныне земля Российская потрясается всякими бедами, и (пролитая) кровь одного господина отмщается кровью многих; из-за того, что люди молчаливо под страхом допустили (свершиться) преступлению цареубийства и за прочие, совершенные нами, злодеяния вместе все мы казнимся, принимая суд Божий. (…)
Ради получения царства он воспылал из зависти, подобно Ироду, сильной злобой, и когда он решился на убийство младенца, то этот, как непорочный агнец, принесен был в жертву Богу, когда возраст его был ] равен двум четверкам и 8 дням (по словам матери). Восьми лет он, руками согласившихся на злодеяние, был зарезан ножом пред глазами, родной его матери. (…) Но не только от Бога, но и от людей не утаилось все задуманное им. Убийцы, дерзнувшие на это, сами не могли никак избегнуть смерти от жителей того города, и в тот же час с невинным младенцем на том же месте многие были убиты, и псы лизали на тех местах кровь грешников, дерзнувших на убийство. А он, не удовлетворившись кровью государя, прибавил к ней и (кровь) рабов, пролив ее путем кровавых мук: горожан, дерзнувших (убить) посланных им убийц государя, со всеми домашними погубил тайно от царствующего над нами благочестивого Федора, — одних за пределом всей земли в ссылке, заточив в темницы, уморил, а большую часть других из них повелел на пути насильно удавить. (…)
А когда такое известие о безвременной смерти брата достигло слуха старшего брата Федора, тогда царь (…) приказал немедля произвести внимательное следствие о случившемся. (…) Посланным приказано было после следствия спешно возвратиться к пославшему; но, однако, больше, чем царского повеления, посланные устрашились виновника убийства, покорились — несчастные — его воле и, что угодно было убийце, то, возвратившись, и доложили царю, первосвятителю и всем, как под страхом научены были губителем. (…) Когда же пришло время, — при царе Василии, о котором упоминали раньше, еще прежде этого, — святой ковчег тот одним пришествием своим в царский город совершил двойное действие: первое, — он сам собой обличил Борисову рабскую смертоубийственную дерзость и недостойное Борисово воцарение, второе, — посрамил присвоение Гришкой-расстригой его святого имени; одним пришествием своим тогда святой двух лжецарей обличил. (Обличил) и прочих, после этих, на то же дерзающих и, как разбойники, пытающихся вскочить на его отеческий престол, людей, происходивших от весьма неблагословенного корня, не от избранных людей, но от скопища страдников, безымянных, ничтожных и самозваных. (…)
О избрании Бориса на царство в Новодевичьем монастыре и о его воцарении
После этих прежде прошедших событий, в 106 году седьмой тысячи лет от сотворения мира (1598 г.) последовала смерть истинно самодержавного государя царя и великого князя Федора Ивановича всея России, окончившего (…) кротко свою жизнь среди совершения добрых дел, умершего прежде времени и насильственно от рук раба, ибо многие думают о нем, что преступивший крестную клятву раб ранее положенного ему (Федору) Богом предела жизни заставил его почить вечным сном, возложив на царскую главу его свою рабскую скверную руку убийцы, поднеся государю смертный яд и убив (его), хотя и без пролития крови, но смертельно, как ранее и строка — брата его. Смерти же самого царя он втайне рукоплескал, видя, что все люди из трусости молчат об этом, и, немилосердно палимый своей совестью, скрылся из царствующего города в лавру — (место) пострижения своей сестры, ранее бывшей супругой того упомянутого прежде царя. (…)
После этого лукавого удаления из города в лавру, утром, когда день только начинался и солнце стало освещать своими лучами вселенную, все его наиболее красноречивые почитатели не поленились собраться и, составив льстивую просьбу, тщательно написанную на бумаге, по времени удобную для подачи ему, а в будущем губительную для душ, желающих всего суетного, поспешили во двор самого архиерея и подняли его и всю поклоняющуюся кресту часть кафолической церкви со всеми прочими и в порядке устроили выход в белых священных облачениях, как бы для совершения всеми вместе святительского молебна. С ними и все люди от старцев до юношей пошли из города со святыми иконами к обители, месту, где льстиво скрывался превозносящийся славою, как в берлоге какой-нибудь дикий зверь, показывая вид нежелания, а (в действительности) сам желая поставиться и быть нам господином, что и исполнилось после недолгого упрашивания: ведь где сильно желание, там принимается и прошение. А день этого прошения был тогда во вторник сырной недели.
И когда пришли все со святыми иконами в лавру, виновник этого вышел также со святыми иконами и там находящимися священными и простыми людьми навстречу общегородской святыне. Когда все вошли в церковь и сотворили там обычное молебное пение, по окончании его все носящие священное имя и великие мирские вельможи вместе с архиереем, а за ними все чины царского великого управления и весьма многочисленный простой народ, малые вместе с великими, жалостно с плачем умолять и, (указывая на свою) беду, — всячески долго и много понуждать (Бориса), да склонится он к (общему) молению, не оставит их сиротами и да будет царем всему Российскому государству. (…)
Вскоре все просители вышли со многим веселием из палат сестры виновника, как будто (чем) одаренные, получив от обоих, от сестры и от брата, обещание (исполнить) просимое. Хлопая руками от радости, они приказали ударить во все церковные колокола, громким голосом объявляя (об этом) многому собравшемуся для прошения народу; и отпев опять усердно молебен о прибавлении лет жизни желающему постаниться новому царю, когда люди также дали обещание повсеместно совершать молебны о новом царе, поручили поспешно то же совершать во всем царстве (указами) с приложением (печати). После этого давший обещание, много не медля, из лавры опять возвратился в город. А о тех, кто ради угождения говорил возвышающемуся льстивые свои слова в лавре при упрашивании, невозможно рассказать не только из-за их множества, но и из-за стыда, — ибо он, ублажаемый хвалами и ложью, усладил себя и привык утверждаться на них, как на ветре, — о таких сама истина сказала: «горе, когда люди скажут о вас хорошо» и ублажающие вас льстят вам, и прочая. (…)
И если, будучи рабом, он дерзко совершил этот захват высочайшей власти, сильно согрешив, все же даже и его враг не назовет его безумным, потому что глупым недоступно таким образом на такую высоту подняться и совместить то и другое, если другой такой (захватчик) и найдется среди людей. И этот «рабоцарь» был таким, что и другие славнейшие и гордые в мире цари, обладающие державами нечестивых, не гнушались им, как рабом по роду, и не пренебрегали, потому что он имел равное с ними имя владыки; и слыша, что в земных делах он полон справедливости и благоразумия, не избегали братства и содружества с ним, как и с прежде его бывшими — благородными, а может быть, даже и больше. И то дивно, что хотя и были у нас после него другие умные цари, но их разум лишь тень по сравнению с его разумом, как это очевидно из всего. (…)
Удивительно, что в этих крестных ходах вместе с народом принимал участие и сам, кому праздновали. Празднуя сам себе, (он делал это) по обычаю тех, которые празднуют Богу в тот день, когда Бог избавил их от какой-либо беды, дабы получившими не забыта была милость его; в подобных случаях это и должно быть, он же радостно праздновал тот день, когда получил себе временную славу.
О омрачение! О безмерное славоослепление! Ужели еще этою виною не обличается и не обнажается его злоба и умерщвление царей, и жажда царской власти? Что может быть яснее подобного обнаружения того, что и было сокровенной внутренней тайной цареубийцы и, вследствие этого, стало явным? Бог на суде еще лучше это откроет и обнажит. (…)
Итак, не обнаружилось ли благодаря этому при его жизни льстивое прислуживание ему первосвятителя и прочих? Точно так же (это обнаружилось) и у других, которые при его жизни, лживо угождая ему, как и другим подобно властвующим, во имя их ангелов строили многие богатые, как бы вечные, храмы и украшали их написанными иконами и другую честь им оказывали; а те, кого они прославляли, благодаря этому без меры услаждались честью, сами зная и видя, как это опасно. (…)
Но если было сказано о злобе Бориса, то должно не скрывать и добрых дел его для мира и внести их в повествование, хотя они у него во всем и не искренни были по отношению к людям. Если мы постарались подробно описать все его злые деяния, то не поленимся раскрыть и его добрые дела, пока они не покрылись забвением от течения времени. Что я помню, то и напишу о них, чтобы наш рассказ о нем не показался некоторым злобным и враждебным. (…)
В начале своей жизни он во всем был добродетелен. Во-первых, он делал добрые дела прежде всего для Бога, а не для людей: усердный ревнитель о всяком благочестии, он был прилежным охранителем старинных церковных порядков; был щедрым помощником нуждающимся, кротко и внимательно выслушивал всевозможные просьбы народа о всяких вещах; он был приятен в своих ответах всем, жалующимся на обидящих, и быстро мстил за обидимых и вдов; он много заботился об управлении страной, имел бескорыстную любовь к правосудию, нелицемерно искоренял всякую неправду, даже чрез меру заботился о постройке в городах разных зданий для наполнения царства и снабжения их приличными украшениями; во дни его (управления) домашняя жизнь всех протекала тихо, без обид, даже до самого начала поры безначалия на земле, (которая началась) после него; тех, кто насиловал маломощных, он с гневом немедленно наказывал, разве только не доходил до него слух о таких обидах; он был крепким защитником тех, кого обижали сильные, вообще об утверждении всей земли он заботился без меры, пока не был захвачен властолюбием; он старался наказаниями совсем искоренить привычку к чрезмерному богомерзкому винопитию; всякому взяточничеству сильных было от него объявлено беспощадное уничтожение, ибо это было противно его характеру; всякого зла, противного добру, он был властный и неумолимый искоренитель, а другим за добро искренний воздаятель, но, однако, не всем; во всем этом он всю Россию обманул, так как до уклонения к злым делам, т. е. до покушения его на убийство государей, он следовал благочестию первых самодержцев, а иных и превосходил. Но я знаю, что надо сказать о самой сущности дела — откуда в нем существовали эти добрые качества — от природы ли, или от доброй воли, или из-за (стремления) к мирской славе? Явно, что (причина лежала) в открытом притворстве, которое тайно скрывалось в глубине его сердца, и в долголетнем злоумышлении его — (достигнуть) самой высоты (царской власти). Думаю еще, что немалой причиной было и то, что он научился многому хорошему и от истинно самодержавного Федора, ибо с малых лет часто находился при нем. (…)
Допущенное на нас Богом беззаконное царствование расстриги
(…) Поищем у себя и все усердно постараемся, прежде всего, уяснить то, за какие грехи, не бессловесного ли ради молчания наказана наша земля, славе которой многие славные злобно завидовали, так как много лет она явно изобиловала всякими благами; ибо согрешили (все) от головы и до ног, от великих до малых, т. е. от святителя и царя, от иноков и святых. И если кто захочет (описать) по порядку все злодеяния — как эти, так и те, которые могли разжечь против нее неизменное Божие определение, — поставлен будет в затруднение, — какое из них могло Д раньше других возбудить ярость гнева у судии: от одного ли какого-то неистового греха, как от многоголового змея, могущего своею тяжестью заполнить место всех зол или от всех зол в совокупности, собранных в одно нечто, произошло все наше наказание? И если кто и начнет по именам их (злодеяния) исчислять или прочитывать и прочее, то, обессилев, бросит писательскую трость, не перечисливши по порядку всего множества злодеяний. Ибо многие (пороки) привыкли рождать подобных себе; таких было великое (число), но я здесь упомяну кратко только о самых важных, которые в настоящее (время) пришли мне на память.
Прежде всего назову необдуманную дерзость клятвопреступления при клятвах. О ней пророк, предвидя, сказал: «велика казнь огненного серпа для того, кто солгал в клятве»; затем — богомерзкую и окаянную, безумную гордость, которую издревле Бог возненавидел: породивший ее денница (дьявол) был свергнут и упал вниз; затем — уклонение и отступление от истинного упорства и вместо него обращение к (упорству) Д лицемерному с его великой неправдой, соединяемой с наградами; еще — потерю между собой общего любовного союза; к этому — безмерное употребление вина и обжорство, и порождаемое ими пагубное невоздержание блуда, и их жало — содомское гнусное дело, о котором стыдно говорить, писать и слышать; особенно же — злопамятность по отношению к близким. К этому присоединю ненасытное сребролюбие и никогда не удовлетворяющие прибылью барыши, и карманы, не закрываемые для наград, не поддающихся исчислению; и самолюбивую ненависть к братьям, и охоту к похищению чужого имущества, и чрезмерное, безобразное хвастовство одеждою, и приобретение множества, больше чем нужно, различных вещей, по одному премудрому изречению, — что всякая гордость увеличивается при изобилии вещей, так как при этом свойственно бывает стремление присоединить к этим и все остальные, т. е. безмерное желание к первым присоединить средние, а к средним ненасытное старание (прибавить) последние и все прочее; читающий да разумеет. И еще осталось последнее нетерпимое зло — самовольное оскорбление каждым при ссорах лица ближнего, именно — зловонное произношение языком и устами матерных скверных слов, ибо этим они не укоряемому досаждали, а родную (мать) оскверняли своими ругательствами. Земля, не терпящая (такого) зла, стонет из-за этого; а крепкая помощница в наших бедах, сильно гневаясь, оскорбляется и отвращаете (от нас) лицо свое: когда о чем в молитвах воззовем, отходим от нее не услышанными и всего лишенными, так как (она) от таких (как мы) затворяет двери своего милосердия и не ходатайствует о них перед рожденным от нее, — так тяжел этот грех. И так как не все и неодинаково с начальствующими совершали все эти преступления, — то и суд получат за них различный: одни — за то, что не наставляли подчиненных, а другие — за то, что не слушали наставления начальствующих, так как случайно делающим добро не обещали наград, а поступающих противоположно не стращали муками. Но мы в злых делах сравнялись с неверующими язычниками и (даже) превзошли их; в одном только мы являемся лучше их, — в том, что имеем у себя чествование и поклонение иконам и что не дозволяем себе нарушать с ними установленных у нас постов, но и это не все мы точно, как следует (исполняем). (…)
И если бы сначала нашим молчанием не делалось уступок ранее помянутому (Борису), то он не уничтожил бы на земле всех благородных и все благословенные семена, малые и великие, без остатка, от головы даже до ноги; и тогда бы злой «львенок» и священно- и монахоругатель Гришка Расстрига, после него (Бориса), видя общую всем нам слабость и трусость, так же, как сделал сначала и тот, бессовестно не вскочил бы на престол Богом помазанных (царей), и никто бы прежде него с такой смелостью не занял бы высшего места. Первый был учителем для второго, дав ему пример своим похищением, а второй для третьего и для всех тех безымянных скотов, а не царей, которые были после них. Каждая злоба является матерью второй, потому что первый второму подает пример и в добрых и в злых (делах). И если бы Расстрига не осквернил святынь, то и прочие не осмелились бы на дерзость первых, и многие бы бессмысленно, подобно скотам, не подражали бы этому; и если бы все ранее упомянутые не осмелились с бесстыдством занимать все царские должности, то и другим не указали бы путь к этому, и многие невежды не осмелились бы так же по городам и иным местам присваивать себе имена господ: вместо чистой и зрелой пшеницы на этой земле они как бы хотели вырастить ненасеянное терние и этим пустым и богохульным посевом старались подавить говорящие о Боге семена. И если бы не было таких, то не присоединились бы к ним, ради скверной прибыли, и служащие им их соучастники из знатных, чтобы вместе с ними опустошать землю и получать от них на время различные чины.
И если бы этого не было, то иностранцы все вместе так бы не радовались у себя несчастному разделению нашей земли; и если бы этого не было, то мы не призвали бы ранее этого еллинов (шведов) — врагов своих, исполненных козней и старой злобы, чтобы оборонять Русскую землю от таких же противников, как и они. Кто так безумен, как мы? От века не слыхано, — волков от овец волками отгонять; известно, что они по природе такие же и (пришли) в землю нашу не оборонять нас от прочих (врагов), щадя овец, но чтобы самим больше тех насытиться овцами, что и было. И если бы этого не было, то враги не вступили бы в нашу землю, как было прежде при истинных самодержцах; и если бы этого не было, то вся земля Российская не была бы окончательно разорена, будучи в плену у иноверных; и если бы этого не было. то еще ранее находящаяся в союзе с католиками Литва не окружила бы и не измучила бы долгой осадой голову и сердце всего царства, город Москву, придя и (взяв) ее руками как орлиное гнездо. И если бы этого не было, то эти злодеи не поселились бы внутри этого великого города, обольстив всех клятвой, и не овладели бы нами на долгое время, до тех пор. Пока не собрались из наших же (различных) мест, куда их ранее повсюду разогнали волки, малые остатки людей, которых Бог чудесно, как кропило, собрал вместе и, ободрив, направил на тех и, напугав ими гнездившихся внутри города змей, заставил их уползти неизвестно куда; тогда освобождавшие вступили во владение городом и достойно, хотя и опустевший, приняли его. (…)
Так называемые «миротворцы» пришли сюда не примирять нас с нашими врагами, но под видом мира тайно совещаться о (причинении) нам зла; распуская, как дым, по воздуху ложный слух о мире, они слова свои о нас распространяли по другим странам, но это была неправда, потому что мы не были обмануты надеждой на них. Благодаря им мы надеялись получить некоторое облегчение от налагаемых на нас тягот, но неожиданно, подняв голову и едва осмотревшись, мы по отношению к ним проснулись, а позже узнали из поступков и их обман. С их приходом сюда владевшие нами причинили нам больше зла, чем было прежде до них. (…)
Царство царя Василия Шуйского
В последние годы текущего времени Шуйский, по имени Василий, называемый царем всей Руси, сам себя избрав, сел на престол имевших верховную власть, первых самодержцев, думаю без Божия избрания и без его воли, и не по общему из всех городов Руси собранному народному совету, но по своей воле; (это совершилось) с помощью некоего присоединившегося к нему ложного вельможи, совершенно худородного Михаила Татищева, согласного с ним в мыслях, непостоянного в делах и словах, хищного, как волк, который от первого в России царя-раба Бориса за некоторую тайную и богопротивную ему услугу, не по личным качествам и не по достоинству, был возведен в звание члена Боярской думы. Когда-то прежде, ради получения сана и чести, угождая любителю власти и своему первому царю Борису, он наносил обиды и даже при всем народе бил этого в начале названного Василия, о котором здесь говорится, и этого же Василия всенародно бесчестил. Теперь он льстиво хотел загладить эту свою прежнюю вину, но, однако, в этом не успел. Этот вышеупомянутый Василий, без соизволения людей всей земли, случайно и спешно, насколько возможна была в этом деле скорость, людьми, находящимися только тут, в царствующем городе, без всякого его сопротивления, сначала в собственном его дворе был наречен, а потом и поставлен царем всей великой России. Он даже «первопрестольнейшему» не возвестил о своем наречении, чтобы не было со стороны народа какого-либо возражения, и таким образом посчитал тогда святителя за простолюдина: только уже после объявил он ему об этом. Почему он мог так бесстыдно поступить по отношению к тому? Потому что никто не осмелился помешать ему или противоречить в таком великом деле. Но (зато) более поспешным и вдвое бесчестнейшим было низвержение этого «самовенечника» с высоты престола, — об этом после, в другом месте, еще и пространнее будет речь. В этом для имеющих ум — рыдание, а не смех; для неразумных же и для неукрощенных врагов земли Русской это было (поводом) к великому смеху.
Не говорю о прочем, — как беззаконно, будучи всячески нечестив и скотоподобен, он царствовал в блуде и в пьянстве и пролитии неповинной крови, а также в богомерзких гаданиях, которыми думал утвердиться на царстве, а вернее, ради этого царствование его и было кратковременным. Хотя и был он сродни «перводержавнейшим», но родство с ними ничем не помогло ему в утверждении на царстве, так как он жил неблагочестиво, оставив Бога и прибегая к бесам. Он тайно устроил для постоянного пребывания гадателей в царских покоях особенные помещения ради непрестанного ночью и днем с ними колдовства и совершения волшебных дел, которые несвойственны христианам, а тем более — царю. А прежде, когда он был в высшем правительстве, среди прочих своих сверстников и стоящих с ним в одном чине он был выдающимся первым советником и первым указателем в собрании всего синклита о всех, подлежащих управлению, мирских делах; когда же неразумно привязался к плотским страстям, тогда и умом развратился. Кто не посмеется его последнему безумию? Когда земля всей России взволновалась ненавистью к нему потому, что он воцарился без согласия всех городов, — незадолго до приближения к престольному великому царствующему городу врагов, которые (должны были), окружив, подвергнуть его осаде, — он тогда собрался совершить свое несвоевременное дело, т. е. заключить брачный союз, что и сделал. Не следовало ли тогда прежде всего успокоить всю землю от волнения и непоколебимо утвердить себя, восшедшего на такую высоту, и такой город — корень всего царства и главу всех — со всеми в нем (живущими) и себя не дать в осаду врагам и от ожидаемых осаждающих его освободить, а потом уже заботиться о женитьбе и совершить ее прилично, живя в тишине и почивая в полном покое, без какого-либо сопротивления, а не в страхе? Страх после и был. (…)
Опубликовано 16 октября 2006 года
Новые статьи на library.by:
ИСТОРИЯ РОССИИ:
Комментируем публикацию: Документы по истории России до XVIII в. - Временник Ивана Тимофеевича (1609 г.)
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Предполагаемый источник
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1160975259 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций