ФОРМИРОВАНИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО ОБРАЗА РУСИ В ПОЛЬСКОЙ ХРОНОГРАФИИ XV-XVI вв. (Источники и историография исследования)

ФОРМИРОВАНИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО ОБРАЗА РУСИ В ПОЛЬСКОЙ ХРОНОГРАФИИ XV-XVI вв. (Источники и историография исследования)

Автор: Д. В. Карнаухов


История России как предмет историографической рефлексии вызывала интерес у многих поколений зарубежных ученых. Этот интерес, изначально обусловленный формированием особого комплекса культурно-цивилизационных ценностей восточного славянства в эпоху раннего средневековья, в дальнейшем постоянно усиливался по мере укрепления российской государственности, стимулировался ростом активности и авторитета России на международной арене.

При этом важно помнить о том, что исследовательские приемы и мотивы зарубежных интеллектуалов, пытавшихся осмыслить историческое развитие России, отличались от подходов отечественных историков. С одной стороны, иностранцам были совершенно чужды патриотические соображения - в их рефлексии преобладал прагматизм, а также конъюнктурность восприятия исторических событий, в той или иной степени обусловленная влиянием актуальных отношений представляемых ими стран с Россией. С другой стороны, не следует забывать и о том, что зарубежные историки, обращавшиеся к изучению российской истории, нередко были носителями принципиально иных цивилизационных ценностей, иных традиций и подходов к интеллектуальной деятельности.

Таким образом, "внешний" образ отечественной истории является достаточно сложным объектом изучения для историка исторической науки, требующим применения взвешенного комплексного исследовательского подхода, а также выработки специальной научной методологии. Понимания этой сложности порой не доставало отечественным ученым, которые нередко предпочитали глубокому научному анализу представлений иностранцев о России огульную критику. По справедливому замечанию А. Н. Сахарова, зарубежная историография истории России "в течение долгого времени подвергалась отрицанию и квалифицировалась как фальсификация истории"1.

Едва ли столь пренебрежительное отношение к достижениям зарубежной историографии может быть приемлемо на современном этапе развития отечественной истории исторической науки,

стр. 53


--------------------------------------------------------------------------------

важной чертой которого являются стремление к преодолению самоизоляции и интеграция в мировую историческую науку. Очевидно, что реабилитация "внешних" представлений о российской истории, их серьезная научная оценка могут быть востребованы в рамках столь актуальной "интеграционной" парадигмы.

Настоящая статья являет собой попытку осуществления такой оценки на примере анализа достижений польской историографии конца XV - начала XVII в., в рамках которой был создан образ русской истории, охватывающий период от "начала мира" до эпохи, современной авторам исторических сочинений - его непосредственных творцов. Не имея возможности, ввиду ограниченности объема нашего очерка, рассмотреть эти представления полностью, ограничимся общей характеристикой источников, на основе которых может быть осуществлено дальнейшее изучение вопроса, а также анализом накопленного на данный момент опыта их исследования.

Говоря об "историческом образе Руси", мы имеем в виду совокупность представлений польских историков, специфическим образом интерпретировавших имевшиеся в их распоряжении исторические свидетельства, освещавшие прошлое русских земель, в том числе сюжеты происхождения, этнической и географической дифференциации, возникновения и эволюции русской (восточнославянской) государственности, взаимоотношение Киевской Руси и отдельных русских княжеств с соседними государствами и др.

Данный спектр вопросов приобретает актуальность для польской просвещенной элиты прежде всего по причине усиления польского государства, последовавшего после начавшегося в первой половине XV в. политического сближения Польского королевства и Великого княжества Литовского, большую часть населения которого составляли восточные славяне. В определенном смысле можно говорить и о наличии своеобразного "заказа" со стороны польской правящей элиты, нуждавшейся в описании восточнославянских земель, которые рассматривались ею как потенциальное "жизненное пространство" на Востоке. Планировавшаяся "инкорпорация" части русских земель в состав Польши должна была получить достаточно мощное историческое обоснование. В свою очередь, эта задача едва ли могла быть решена без глубокой интеллектуальной проработки исторического материала. Результатом усилий, предпринятых в этом направлении, стало возникновение самобытной и разнообразной в своих проявлениях польской традиции восприятия русской истории. На протяжении одного лишь столетия - с 1480 по 1589 г. - в Польше

стр. 54


--------------------------------------------------------------------------------

возникло немало авторских концепций ранней истории Руси, каждая из которых была ориентирована на то или иное направление общественно-политической мысли Польского королевства.

Плоды этой работы были востребованы не только польским государством как "заказчиком". Польские историографы во многом "открыли" русскую историю для образованных европейцев, а также позволили переосмыслить многие события своего прошлого самим восточным славянам.

В своей деятельности польские авторы исторических трудов этого времени, как правило, ориентировались на формы и методы историописания, утвердившиеся в интеллектуальной среде средневековой Европы. Наиболее распространенной формой исторического сочинения в эпоху позднего средневековья становится хроника.

В свое время О. Л. Вайнштейн определял хронографию как порождение "феодально-церковной историографии"2. Вместе с тем переход к гуманистическому историописанию не изменил приверженности историков хронике как жанру - несмотря на изменившиеся методы работы, названия исторических произведений, как правило, включали в себя это универсальное понятие. Таким образом, его применение, с нашей точки зрения, в равной степени допустимо как в отношении средневековой, так и ренессансной историографии, чем и продиктован наш выбор обобщающего маркера "хронография" для обозначения польской литературной традиции исторической направленности XV-XVI вв.

Хроника как разновидность исторического труда становится в интересующий нас период полноценным литературным произведением, посвященным описанию событий всеобщей, национальной или локальной истории3. В отличие от ориентированных на механическое изложение фактов средневековых анналов, в хрониках проявляется авторский подход к организации излагаемого материала, о чем свидетельствует наличие сюжетного повествования, назидательных пассажей, содержащих морализаторские или панегиристические рассуждения историка, комментариев к фактам и событиям, выводов и т.д. При этом стиль и характер этих элементов повествования зависели от той культурной среды, в которой сформировалось мировоззрение автора конкретного сочинения.

Польская хронография интересующего нас периода впитала в себя черты двух культурных эпох - позднего средневековья и Ренессанса.

По общему сложившемуся в научной литературе мнению, самым ярким представителем польской средневековой историографии признается Ян Длугош, автор исторической хроники, ориги-

стр. 55


--------------------------------------------------------------------------------

нального названия которой не сохранилось4. Этот фундаментальный труд, состоявший из 12 книг, был создан в рукописной форме на латинском языке к 1480 г. и представлял собой изложение преимущественно польской истории с глубокой древности до современной его автору эпохи.

В хронике Длугоша уделяется внимание истории русских земель. Этому вопросу не посвящено отдельного раздела, сведения о Руси встречаются в разных книгах и представляют собой в большинстве своем интерпретированные Длугошем сведения, почерпнутые из русских же источников. При этом пассажи, посвященные истории Руси, в той или иной степени ориентированы на "полоноцентрическое" восприятие мира и вплетены в канву изложения польской истории.

В первой книге сочинения содержится описание древнейшего периода истории человечества и восточноевропейского региона. Длугош здесь обращается к потенциалу библейской традиции, интерпретирует ветхозаветный сюжет происхождения народов. Его рассуждения на эту тему не были авторской находкой - и до него европейские историки выводили первопредков тех или иных современных народов от библейских персонажей - однако Длугош создает универсальную "генеалогию" народов, в которой нашлось место восточнославянским этническим сообществам, номинированным согласно сложившейся в его эпоху традиции.

Также в первой книге нашел отражение сюжет этнической дифференциации восточных славян в эпоху раннего средневековья. В одних случаях, говоря на эту тему, польский историк прибегает к использованию фигур легендарных первопредков, в других - приводит знакомое нам по русской начальной летописи описание расселения восточнославянских племен. С исторической этнографией Руси у Длугоша тесно связана география русских земель, а также сюжет происхождения русской государственности. Причем здесь нас могут заинтересовать не только интерпретации фактов русской истории, но и тот контекст, в котором они излагаются.

В последующих книгах своего сочинения Длугош неоднократно обращается к изложению русской истории, но упоминаемые им события здесь получают еще большую привязку к польской проблематике.

Хроника Яна Длугоша стала своего рода обобщающим трудом, который подвел итоги развития польской средневековой историографии. Для последующих поколений польских историков он стал универсальным справочником - без него немыслимо было занятие историографией. Таким образом, данная в этом сочинении интерпретация русской истории также стала для польской

стр. 56


--------------------------------------------------------------------------------

традиции исторических представлений следующего XVI в. своеобразной отправной точкой для будущего осмысления прошлого русских земель.

Особенностью развития исторической мысли XVI в. была ориентация на принципиально иной подход к историографической деятельности, сформировавшийся в результате восприятия ренессансной интеллектуальной традиции. Влияние гуманистической историографии (представленной преимущественно трудами итальянских и немецких авторов) испытали на себе многие польские авторы исторических произведений XVI в.

Общей чертой польских хроник этого направления была ориентация на европейскую читательскую аудиторию, предъявлявшую высокие требования как к оформлению исторических произведений, так и к их содержанию. Польским авторам удалось приобрести репутацию писателей, наиболее компетентных в вопросах, связанных с историей и современным положением Восточной Европы. Большинство их произведений имели выраженную региональную ориентацию. Причем наряду с информацией о Польше здесь представлялись свидетельства и о ее восточных соседях.

Первым в ряду историков, "открывших" просвещенной Европе славянский Восток, был польский интеллектуал-гуманист Мачей Меховский (Maciej Miechowski). Он был автором двух произведений, написанных на латыни - "Трактата о двух Сарматиях" (Tractatus de duabus Sarmatiis, 1517) и "Польской хроники" (Chronica Polonorum, 1519). Оба сочинения были опубликованы, что сделало их доступными широким кругам образованной публики в разных странах Европы.

"Трактат" Меховского, хотя и не являлся в чистом виде историческим произведением, тем не менее позволял читателю получить некоторое представление об истории Руси. Сочинение имеет сложную структуру - оно разделено на "трактаты", "книги" и "главы", причем каждая глава играет роль самостоятельного произведения со своей сюжетной основой. Описанию восточных соседей Польши посвящены отдельные разделы: Меховский вводит главу "О Руси..." и главу "О Великом княжестве Московском". Повествование само по себе не является историческим, не подчинено хронологическому принципу, поскольку автор "Трактата" ориентировался на жанр так называемой "космографии", географического описания, особенно популярной среди интеллектуалов его времени, благодаря публикации произведений классиков античной литературы - Геродота, Птолемея и др. Такая жанровая путаница создает определенные трудности для историка историографии, пытающегося решить проблему реконструк-

стр. 57


--------------------------------------------------------------------------------

ции исторических представлений на основе этого произведения Меховского.

Облегчить решение этой задачи позволяет обращение к "Польской хронике", представляющей собой чисто историческое произведение, в котором предпринята попытка создания синтетического образа национальной истории Польши. В отличие от компендиума Длугоша, эта работа меньше по объему и популярнее по содержанию. Вместе с тем она уступает сочинению патриарха польской историографии по информативности. Это замечание касается также и сведений об истории Руси, которые в сокращенном виде заимствуются из данного труда Длугоша или из "Трактата о двух Сарматиях".

Четверть столетия спустя, в середине XVI в., интерес польских интеллектуалов к истории Руси еще больше усиливается благодаря политическим изменениям регионального масштаба. На политической сцене Восточной Европы доминируют и соперничают друг с другом польско-литовский союз (вскоре преобразованный в Речь Посполитую) и Московское царство. Еще в начале XVI в. казавшееся незыблемым господство Польши в регионе оказалось под угрозой, и эта угроза исходила со стороны Москвы, прямо заявившей о намерении объединить под своей властью все русские земли, используя в качестве консолидирующей идеи фактор православной конфессиональной принадлежности и исторический аргумент восстановления былого величия Киевской Руси. Столь серьезные претензии нашли подтверждение в военных акциях Москвы как на Востоке (завоевание поволжских ханств), так и на Западе (Ливонская война).

Польская просвещенная элита немедленно отреагировала на эти изменения геополитического баланса сил в регионе. Без преувеличения можно говорить о том, что в польской историографии возник острый интерес к восточному славянству, выразившийся не только в создании новых произведений, содержавших оригинальные концепции русской истории, но и в конкуренции между подходами разных авторов.

Важной особенностью польской хронографии второй половины XVI в. было появление польскоязычных исторических сочинений. Это событие сыграло огромную роль в развитии исторических представлений не только поляков, но и восточных славян, православная конфессиональная ориентация которых создавала своеобразный "языковой барьер", не позволяла восточнославянским интеллектуалам в полной мере воспринять наследие польской латиноязычной историографии.

На польском языке публиковались как переводы латиноязычных сочинений (польский перевод "Трактата о двух Сарма-

стр. 58


--------------------------------------------------------------------------------

тиях" издавался трижды - в 1535, 1541 и 1545 гг.), так и оригинальные исторические сочинения. В 1551 г. издается первое авторское историческое произведение на польском языке - "Хроника всего света" (Kronika wszytkyego swyata) Марчина Вельского (Marcin Bielski). Впоследствии первоначальный замысел ее автора неоднократно претерпевал изменения, и последующие издания этого труда - второе, 1554 г., третье, 1564 г.5 и четвертое, 1597 г. (сокращенная редакция, опубликованная сыном М. Вельского Иоахимом под названием "Польская хроника")6 - дополнялись новыми сведениями, а также содержали обновленные авторские интерпретации тех или иных фактов и событий.

Само название хроники указывало на стремление М. Вельского представить описание всеобщей истории. По своей структуре "Хроника всего света" (с некоторыми вариациями в трех первых изданиях) состояла из космографии, очерка всеобщей истории и обзоров истории восточноевропейских королевств -Чехии, Венгрии и Польши. Вельский следует уже привычному подходу к описанию русской истории - оно, как и у его предшественников, "интегрировано" в описание польской истории. При этом в рамках последнего выделен самостоятельный раздел "О Руси"7. Вместе с тем целый ряд ремарок по поводу географии русских земель и этногенеза восточных славян можно встретить в пространном введении к польской хронике8, а также в разделах, посвященных истории других народов региона (болгар, готов, вандалов)9.

Третье издание хроники 1564 г. примечательно тем, что труд М. Вельского пополняется отдельной книгой, посвященной Москве10. В книгу был включен пересказ неоднократно издававшегося в Европе описания Московии С. Герберштейна, дополненный М. Вельским краткой "генеалогией" русских князей, а также несколькими иллюстрациями, изображающими Ивана Грозного и образцы военной амуниции московитов. Здесь историческая информация сочетается со сведениями по географии земель, подчиненных московским царям - т.е. используется прием, известный нам по трактату Меховского.

Наряду с М. Вельским, польский язык для написания своего исторического сочинения использовал еще один выдающийся польский автор - Мачей Стрыйковский (Maciej Stryjkowski). Его главный исторический труд "Хроника польская, литовская, жмудская и всей Руси..." ([...] Kronika Polska, Litewska, Zmodzka i wszyskiej Rusi [...]) был опубликован в 1582 г. в Крулевце (Кенигсберге). Само название этого сочинения указывает на стремление его автора отразить историю многонационального восточноевропейского региона, что в определенной степени контрастирова-

стр. 59


--------------------------------------------------------------------------------

ло с господствующей в его время "полоноцентрической" тенденцией в развитии польской историографии.

Хроника Стрыйковского состоит из 25 книг, каждая из которых посвящена описанию определенной этнополитической общности или определенного исторического периода. Помимо восточных славян и поляков, в сочинении Стрыйковского представлено описание истории их соседей по региону - литовцев, пруссов, жмуди, лифляндцев и др. По сложившейся традиции, первая книга посвящена описанию древнейшей истории человечества, где Стрыйковский находит место и восточным славянам. Очерк русской истории, до момента поглощения русских княжеств Литвой, занимает три книги хроники - четвертую, пятую и, частично, шестую, - которые дают исчерпывающе полное представление о прошлом русских земель и взаимоотношениях русских княжеств с Польшей и другими соседними государствами. Московскому государству ни один раздел хроники не посвящен, информация о нем представлена в описании истории Великого княжества Литовского, начиная с 21-й книги, описывающей события XVI в. Впрочем, Москва упоминается и в первых книгах хроники, где Стрыйковский, давая общую характеристику региона, характеризует ее как мощное в политическом и культурном отношениях образование.

Зарождение традиции создания исторических сочинений на национальном языке в то же время не привело к кризису латиноязычной хронографии в Польше. Последняя даже укрепила свое положение, позиционируя себя в качестве "профессиональной" историографии, способной составить конкуренцию во многом еще несовершенной, с точки зрения уровня развития техники исторического описания, "дилетантской" польскоязычной литературе.

Примером историка-профессионала, признанного мастера исторического жанра, ставшего известным не только в Польше, но и во всей Европе, является представитель латиноязычного направления в польской историографии Марчин Кромер (Martin Kromer). В 1555 г. в Базеле было опубликовано его сочинение "О происхождении и деяниях польского народа" (De origine et rebus gestis polonorum), впоследствии неоднократно дорабатывавшееся и переиздававшееся как на языке оригинала (в 1558, 1568, 1582 и 1589 гг.), так и в переводах на иностранные языки (в 1562 г. был опубликован немецкий, а в 1611 г. польский перевод этого произведения). По форме изложения материала труд Кромера был блестящим образцом научной монографии (если ориентироваться на критерии научного знания, принятые во второй половине XVI в.). Этот историк полемизирует с оппонентами, выстраивает

стр. 60


--------------------------------------------------------------------------------

собственные гипотезы, подтверждает их, пользуясь основанной на "здравом смысле" техникой научного доказательства. Благодаря работе Кромера, исторический образ Руси был в значительной степени демифологизирован, прежде всего в вопросах, касающихся этногенеза восточных славян. При этом представленная в его труде концепция ранней этнической истории Руси последовательно видоизменялась, о чем свидетельствуют авторские редакции VIII главы I книги, предпринятые при подготовке к публикации третьего и четвертого изданий хроники.

Историческое сочинение Кромера было рассчитано на европейского читателя, проявлявшего все больший интерес к восточной части Европы. Этот интерес послужил стимулом для литературной деятельности других польских авторов, в числе которых тогда более преуспел Александр Гваньини (Alexandra Guagnino) -итальянский офицер на польской службе, который во время Ливонской войны провел многие годы в Витебской крепости и имел возможность собрать материал для публикации собственного историко-географического сочинения. Под названием "Описание Европейской Сарматии" (Sarmatiae Europeae descriptio) труд Гваньини впервые был опубликован на латинском языке в 1578 г.11 ив дальнейшем неоднократно переиздавался не только на латыни, но и в переводах на иностранные языки12.

По форме "Описание" было близко "Трактату о двух Сарматиях" Меховского. Однако содержание было значительно расширено за счет введения новых сведений и увеличения числа описываемых стран. Вводные разделы труда Гваньини (первые две главы) посвящены описанию исторической этнографии региона в целом - здесь воспроизводятся известные к тому времени концепции происхождения народов, в том числе освещается вопрос этногенеза восточных славян. Далее следуют так называемые "хроники" - фрагменты, представляющие историю и современное положение отдельных регионов - Польши, Литвы, Пруссии, Ливонии, Москвы и "Тартарии". При этом интересен тот факт, что в первых латинских изданиях "Описания" русские земли в составе Литвы не удостоены "своей" хроники, они описываются как "регионы" Великого княжества Литовского. Однако опубликованный в 1611 г. под названием "Хроника Европейской Сарматии" (Kronika Sarmacyey europskiey) польский перевод сочинения Гваньини вышел в свет в новой редакции, и в структуре этого труда появляется "Хроника земли Русской", отделенная от предшествующей ей "Хроники В[еликого] к[няжества] Литовского". Более того, отличия между оригинальным латинским и польским переводным изданиями не ограничиваются лишь компоновкой материала - в тексте польского перевода имеются также доста-

стр. 61


--------------------------------------------------------------------------------

точно характерные смысловые различия, дающие повод задуматься над мотивами Гваньини, который, если судить по указаниям, содержащимся во введении к польской редакции, лично занимался переработкой и подготовкой к печати польскоязычной версии своего сочинения.

Так или иначе, работа Гваньини в силу своей популярности за пределами Польши, в не меньшей степени, нежели работы его предшественников, повлияла на формирование представлений просвещенных европейцев об истории Руси и Московии, тем более, что эти представления были актуализированы бурным и непредсказуемым развитием событий на востоке Европы на рубеже XVI и XVII вв.

Наконец, наш обзор польских авторов, внесших свой вклад в формирование исторического образа Руси, будет неполным без упоминания имени Станислава Сарницкого (Stanislaw Sarnicki), писателя, нанятого в качестве "официального" историографа советниками польского короля Стефана Батория. Самым известным произведением Сарницкого было солидное по объему сочинение "Анналы, или О происхождении и деяниях польского и литовского народов" (Armales, sive de origine et rebus gestis Polonorum et Lithuanorum), опубликованное в 1587 г. и ни разу с тех пор не переиздававшееся. Это сочинение не имело у читателей успеха, в силу чего выводы Сарницкого можно рассматривать не столько как фактор формирования исторических представлений в обществе, сколько как результат авторской рефлексии, осмысления истории с позиции отдельного представителя польской просвещенной элиты, чьи взгляды были порождены своеобразием интеллектуальной культуры того времени.

В какой-то степени научный анализ исторических представлений Сарницкого может быть интересен при сопоставлении последних со взглядами Кромера, ибо первый (и исторического образа Руси это касается не в последнюю очередь) создал гиперми-фологизированную историческую концепцию, тогда как второй приложил массу усилий для демифологизации представлений о прошлом.

Таким образом, польская традиция исторических представлений отличалась разнообразием подходов к нашему вопросу. Предпринятый выше обзор преследовал цель показать имеющиеся возможности и потенциальные направления для исследования вопроса формирования исторического образа Руси в польской историографии конца XV - начала XVII в. Имеющиеся в нашем распоряжении источники позволяют провести такое исследование, хотя следует признать, что при всем обилии содержащихся в них ценнейшей для историка историографии информа-

стр. 62


--------------------------------------------------------------------------------

ции, они практически не доступны для российского исследователя. Из упомянутых нами работ на русский язык лишь одно сочинение переведено полностью ("Трактат о двух Сарматиях" Меховского13) и одно частично (фрагмент сочинения Гваньини "Описание Московии"14).

Определенные предпосылки для дальнейшего развития этого исследовательского направления способен создать анализ опыта научного изучения польской историографии конца XV - начала XVII в., накопленного отечественными и зарубежными учеными различной специализации.

На ранних этапах развития отечественной научной историографии созданный польскими авторами исторический образ Руси во многом воспринимался как образец для подражания. Этот тезис можно наглядно подтвердить на примере (в свое время изученного А. И. Роговым) явления - рецепции хроники М. Стрыйковского в восточнославянской ученой среде, оказавшей огромное влияние на развитие украинского летописания и деятельность российских историков конца XVII - начала XIX в. - А. И. Лызлова, В. Н. Татищева, А. П. Манкиева, М. В., Ломоносова, М. М. Щербатова, Н. М. Карамзина15. Критика в адрес польских "учителей" со стороны российских историографов этого времени, как правило, ограничивалась частными вопросами и носила конъюнктурный характер, тогда как сами по себе трактовки начальной русской истории, предложенные в свое время польской ренессансной историографией, сомнению не подвергались.

Впрочем, не только в России, но и в самой Польше долгое время не предпринималось попыток пересмотреть подходы к изучению ранней истории России, поскольку последние были гармонично вписаны в комплекс крайне лестных для поляков представлений о своей собственной героической истории, отказ от которых мог негативно отразиться на культурно-исторической самоидентификации поляков16.

Радикальный пересмотр ставших каноническими представлений о начальной истории русских земель происходит лишь в первой половине XIX в. под влиянием открытий в области археологии и сравнительного языкознания, позволивших совершенно иначе дифференцировать население Восточной Европы по этнолингвистическому признаку. Эти открытия привели к возникновению новой "подлинно научной" историографии древнейшего этапа развития народов региона. Вследствие этих перемен прежние представления о прошлом народов региона были охарактеризованы как "псевдонаучные домыслы" и решительно отвергнуты.

В первую очередь критике подверглись этногенетические и политические (династические) мифологемы. Скептическое отно-

стр. 63


--------------------------------------------------------------------------------

шение к этой традиции под влиянием культа позитивного знания проявили как российские ("скептическая школа"), так и польские историки (И. Лелевель, Ю. Крашевский), которыми исследовательские методы старой историографии характеризовались как "баснословия", "несообразимые глупости", "сказки" и т.д.17

Поскольку польская хронография конца XV - начала XVII в. преимущественно ориентировалась именно на такие формы осмысления прошлого, она в одночасье потеряла былое значение авторитетного источника достоверной исторической информации о славянских древностях и на протяжении целого столетия привлекала научное сообщество лишь в качестве памятника литературы, а также объекта археографических и библиографических изысканий.

Историки литературы, обращавшиеся к изучению польских исторических хроник, трактовкам ранней русской истории специального внимания не уделяли. Однако в рамках этого направления была проведена огромная работа по систематизации и общему изучению наследия польской хронографии позднего средневековья и эпохи Возрождения. Были исследованы важнейшие произведения, описана история их создания, выявлены источники и взаимные связи между различными авторскими проектами. Что также немаловажно, была продолжена инициированная в свое время польскими просветителями XVIII столетия деятельность по переизданию историографических источников, а также переводу ряда упоминавшихся нами выше латиноязычных памятников исторической мысли на польский язык. В частности, была впервые опубликована в полном объеме и переведена на польский язык хроника Длугоша (1878 - 1887), переизданы четвертая сокращенная ("иоахимова") редакция хроники М. Вельского (1764, 1856), а также хроника Стрыйковского (1766, 1846). Издательская деятельность дополнялась работой библиографов - в рамках многотомной "Польской библиографии" Кароля и Станислава Эстрайхеров исторические произведения польских авторов были скрупулезно описаны, а также проведена работа по поиску их экземпляров в книгохранилищах разных стран18.

Российские ученые в меньшей степени, чем польские исследователи, проявляли интерес к изысканиям в этом направлении. Тем не менее вплоть до нашего времени сохранили свою научную ценность результаты исследований русских рукописных переводов хроник Вельского, Стрыйковского и Гваньини, предпринятых на рубеже XIX и XX вв. отечественными археографами Соболевским19 и Пташицким20.

В XIX - первой половине XX в. исследование деятельности отдельных авторов польских исторических сочинений

стр. 64


--------------------------------------------------------------------------------

XV-XVI вв. проводилось большей частью польскими учеными в рамках обобщающих трудов по истории польской литературы (Ф. Бентковский, М. Вишневский, И. Хжановский, Р. Пилят и др.), в вводных статьях к публиковавшимся источникам, а также в рамках монографических исследований, посвященных Длугошу (А. Семкович, М. Бобжыньский, С. Смолька), М. Меховскому (А. Божемский), М. Вельскому (И. Хжановский), М. Кромеру (К. Валевский, Л. Финкель) и С. Сарницкому (И. Желиньский). Однако на страницах этих работ к проблематике формирования исторического образа Руси в польской историографии их авторы специально не обращаются, допускают лишь отдельные оговорки и комментарии.

Научной работой, обобщившей исследовательские усилия, предпринятые в данном направлении, можно признать монографию Т. Улевича "Сарматия" (1950)21. Автором с историко-литературной точки зрения была дана характеристика польской гуманистической традиции представлений о происхождении народов Восточной Европы в качестве культурной составляющей идеологии "сарматизма", в том числе затронуты взгляды отдельных авторов на историю восточных славян.

В русской, а, точнее, русскоязычной, научной литературе имперского (дореволюционного) периода интерес к достижениям польской историографии Средневековья и Ренессанса в значительной мере подогревался славянофильскими устремлениями авторов, представлявших эту традицию. Отражению "славянской идеи" в литературных памятниках разных эпох было посвящено исследование профессора Варшавского императорского университета И. И. Первольфа. Второй том его монографии "Славяне. Их взаимные отношения и связи" (1888) представлял собой исследование славянофильских аспирации, выявленных автором исследования в историографии, публицистике, поэтических произведениях и т.д. В числе прочих И. И. Первольфом приводятся мнения польских средневековых и ренессансных историков, касавшиеся истории и культуры славянских стран, в том числе и Руси.

Работы польских авторов "времен усиления Московской государственности" в качестве источника известий о древнейшем периоде истории Руси характеризуются также в монографии М. О. Кояловича "История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям" (1884). Автор признает именно за польскими писателями наибольшую осведомленность в вопросах русской истории, поскольку "возрастание России и направление русских дел составляли для Польши ближайший интерес"22.

стр. 65


--------------------------------------------------------------------------------

В числе польских историков, чьи работы особо ценны для формирования представлений о русской истории, М. О. Коялович называет Длугоша, Кромера, Вельского и Стрыйковского. Каждый из этих писателей был удостоен биографической справки и краткой оценки взглядов на русскую историю. Например, в "Польской истории" Длугоша, по мнению М. О. Кояловича, изложение русской истории "гораздо правдивее", чем в других польских исторических трудах, поскольку ее автор "во многих местах признает силу и даже правду за русским населением бывшего Литовского княжества"23. Хроника Кромера, напротив, характеризуется неоднозначно: в числе недостатков указывается на приверженность ее автора "латинскому и польскому фанатизму", а в числе достоинств - критический подход к "древнейшим и позднейшим событиям". Стрыйковский оценивается как легкомысленный автор, но в то же время как "человек отзывчивый", проникшийся "русским духом"24. Этими краткими характеристиками М. О. Коялович, по сути, ограничивает свой экскурс в историю польской историографии, никак не характеризуя конкретных свидетельств ее главных представителей об истории Руси.

Итак, даже в последние десятилетия существования Российской империи интерес к изучению польской историографии был минимален и опять же во многом конъюнктурно обусловлен. Крутой поворот в истории России, произошедший после окончания Первой мировой войны, еще более усугубил ситуацию - научные исследования в интересующем нас направлении практически прекратились в силу ряда объективных и субъективных причин. С одной стороны, подобные тенденции объясняются тем, что после распада Российской империи и создания независимого польского государства были ослаблены научные связи между исследовательскими школами двух стран. С другой стороны, утвердившийся в России после 1917 г. новый политический режим старался пресечь любые формы гуманитарных контактов со странами, относившимися к враждебному "империалистическому" лагерю, в число которых входила и буржуазная Польша.

В столь сложных условиях безусловным успехом отечественной науки следует признать публикацию в 1936 г. "Трактата о двух Сарматиях" Меховского. Научное издание "Трактата", подготовленное С. Аннинским, включало в себя не только оригинальный латинский текст этого источника, но также его русский перевод, пространное введение и научный комментарий.

В 1941 г. происходит еще одно знаковое событие - на страницах официоза советской исторической науки, журнала "Историк-марксист" - публикуется статья чешского историка-эмигранта З. Неедлы "К истории славяноведения до XVIII в.", где польской

стр. 66


--------------------------------------------------------------------------------

традиции исторических представлений давалась краткая характеристика наряду с традициями других славянских народов. Автор работы приходит к заключению, что в рамках национальной историографии XVI в. об общении с другими народами упоминалось только в связи с историей своего собственного народа25. Этим он объясняет отсутствие литературы, специально посвященной зарубежной истории, но указывает на отдельные польские исторические сочинения, в которых такой проблематике (в том числе характеристике истории Руси) уделялось немалое внимание - хроники Вельского, Кромера и Сарницкого. Кстати, работа последнего ни до, ни после З. Неедлы внимания отечественных специалистов не привлекала, тем не менее этот исследователь говорит о том, что именно в хронике Сарницкого "больше всего... польская история изложена в связи с историей других славян". Со своей стороны отметим, что не только эти выводы, но даже сам по себе факт появления статьи такого характера свидетельствовал о своеобразной реабилитации интересующей нас проблематики в СССР, необходимой для проведения в нашей стране дальнейших научных изысканий.

В послевоенный период наметившаяся тенденция усиливается, поскольку результаты Второй мировой войны в очередной раз привели к изменению геополитической ситуации в Восточной Европе, сделав СССР и Польшу союзниками. Последнее обстоятельство, в свою очередь, способствовало сближению исследовательской проблематики отечественных и польских ученых, так как изучение истории российско-польских отношений, в том числе взаимных представлений поляков и народов СССР друг о друге, на многие десятилетия приобретает не только научное, но и пропагандистское значение26.

В числе направлений научной работы, проводившейся историками стран "социалистического лагеря" в 50 - 80-е годы XX в., наиболее актуальным становится изучение проблематики политических и культурных отношений русского централизованного государства со странами Восточной Европы. В этом контексте достижения польской исторической мысли XV-XVII вв. рассматривались советской и польской исторической наукой как одна из форм восприятия России европейскими интеллектуалами, обусловленного особенностями актуальной политической ситуации, сложившейся на рубеже Средневековья и Нового времени.

Здесь оказывается востребованным решение двух взаимосвязанных задач - первая предполагала выявление специфики польской ренессансной историографии, вторая - определение роли представлений об истории Руси, сложившихся в рамках данной традиции.

стр. 67


--------------------------------------------------------------------------------

Общей характеристике ренессансной историографии славянского культурного ареала в качестве особого явления в истории исторического знания был посвящен доклад А. Н. Робинсона на V Международном съезде славистов в Софии (1963)27. Хотя доклад позиционировался как "историко-литературное" исследование, в опубликованной на его основе научной монографии содержится немало ценных для историка историографии наблюдений и выводов, в том числе указывается на существенные отличия ренессансного подхода к историческому познанию и "исторического прагматизма" в науке Нового времени.

Задачей ренессансного историка, по мнению А. Н. Робинсона, является "прославление действительных или воображаемых прошедших деяний как выражение идеологических потребностей возникающего в обществе национального самосознания"28. Решая эту задачу, ренессансная историография прибегает к использованию "историософской фантастики" - мифов, преданий и легенд. Такие свидетельства А. Н. Робинсон считает "необходимейшим материалом", поскольку они востребованы породившей их культурной средой ("служат общественно-политическим и национально-патриотическим интересам"), пользуются доверием читателей и не воспринимаются как "заведомая ложь" самими историографами29. Тем самым, полагает исследователь, свидетельства ренессансных историков, некогда отвергнутые учеными как "баснословные", в совершенно ином качестве способны заинтересовать современную науку.

С позиции заявленного методологического подхода А. Н. Робинсон рассматривает конкретные достижения и преференции в деятельности ренессансных историографов. Среди прочего выделяется значение вопроса происхождения народов, разрешение которого видится крайне важным для конкретизации этноисторической картины мира, ее соотнесения с актуальными для интеллектуальной традиции того времени культурными приоритетами. Важнейшим таким приоритетом А. Н. Робинсон считает библейскую традицию, а первостепенной задачей каждого историографа - поиск для своего народа почетного места в "признанной мировой системе народов", посредством размещения его предков в библейской или околобиблейской древности. Без этого элемента в данный период, полагает исследователь, историографическая концепция просто не могла получить для общества убедительного объяснения и обоснования.

А. Н. Робинсон указывает на специфику этногенетических представлений в разных странах, объясняя различия в подходах тенденциями развития того или иного "ответвления" национальной славянской историографии. Польская историческая мысль

стр. 68


--------------------------------------------------------------------------------

эпохи Возрождения характеризуется ученым наряду с традициями исторических представлений других славянских народов и на их фоне оценивается как историография "общеевропейского значения"30. Упомянутые нами выше черты развития ренессансного историописания нашли отражение и в деятельности польских авторов. Этногенетические поиски польской исторической мысли привели к созданию так называемой "сарматской теории" происхождения народов Восточной Европы, задачей которой А. Н. Робинсон считает "перенесение современных успехов славянских стран в легендарное прошлое"31.

В качестве примера практического применения ренессансного историографического метода польскими авторами XVI в. в представляемой нами монографии А. Н. Робинсон анализирует "основное звено" польской историографии "сарматизма", теорию "Мосох-Москва". Данная идейная конструкция самым непосредственным образом была связана с формированием исторического образа Руси, поскольку связывала этногенез славянских народов с восточнославянскими, московскими землями. А. Н. Робинсон указывает на то, что теория "Мосох-Москва", занимавшая первоначально периферийное положение в традиции исторических представлений и скептически воспринимавшаяся рядом авторитетных "латинско-гуманистических" историографов (например, Кромером), постепенно выдвигается на первый план в этногенетических построениях польских авторов, "ближе стоящих... к реформации и народному языку" - Вельского, Стрыйковского и Сарницкого.

Характеризуя структуру теории "Мосох-Москва", А. Н. Робинсон называет положенные в ее основу элементы - "символическую этимологию", "аксиомы Библии", апелляцию к авторитету античной литературной традиции, представленной Иосифом Флавием - "произвольно принятыми" и механически объединенными с целью последующей интеграции этой идеи в уже сложившуюся концепцию происхождения славянских народов от древних сарматов. Такая произвольность признается А. Н. Робинсоном типичной для историографии XVI в. и объясняется стремлением историка Ренессанса представить как можно больше "желательных" и как можно более авторитетных свидетельств, подходящих под заранее избранную историографическую гипотезу и, в конечном итоге, создать впечатление ее "всемирного признания".

А. Н. Робинсон подробно не останавливается на изучении мотивов польских историков, которые активной разработкой теории "Мосох-Москва" привлекли внимание к истории русских земель не только своих соотечественников, но и европейскую

стр. 69


--------------------------------------------------------------------------------

публику. В монографии лишь обозначается направление для разработки этого вопроса: с одной стороны, со ссылкой на мнение В. Н. Татищева упомянутые акценты польских историков исследователем объясняются "коварством" поляков, якобы стремившихся отделить "московитов" от русских, а с другой, А. Н. Робинсон высказывает мнение о том, что "решающим фактором образования теории "Мосох-Москва" была сама эпоха, когда Западная Европа внезапно увидела на своих восточных окраинах вместо порабощенной татарами страны быстро возмужавшую огромную империю во главе с Москвой"32.

Тем самым был сделан акцент на решении второй упомянутой нами выше задачи - выявлении роли зарубежных представлений об истории Руси как комплексного явления интеллектуальной культуры интересующей нас эпохи. Ее решению немало способствовали научные труды М. А. Алпатова, посвященные изучению европейской "исторической россики". В обобщающем исследовании "Русская историческая мысль и Западная Европа. XII-XVII вв." (1973) М. А. Алпатовым были выявлены причины и отличительные черты интереса зарубежных интеллектуалов к прошлому Руси. Ученый выделяет несколько этапов в истории "русской темы" в европейской анналистике. По его мнению, первый этап был связан с эпохой Киевской Руси, второй этап совпал с "эпохой феодальной раздробленности Руси и татарской неволи", третий этап - более интересный для нас - приходится на период формирования централизованного русского государства и русского самодержавия в XVI в.33

В своей монографии М. А. Алпатов проводит глубокий анализ причин интереса просвещенной публики европейских стран в конце XV-XVI вв. к истории и современной жизни России, полагая главной из них новое качество отношений Запада и России, обусловленное "встречным движением" двух цивилизаций. По мнению М. А. Алпатова, Запад искал контактов с Россией в связи с перемещением торговых путей, возникновением турецкой угрозы, обострением межконфессионального противостояния в связи с Реформацией, и в процессе сближения формировался особый взгляд на русскую историю, существенно отличавшийся от исторических представлений восточнославянских интеллектуалов.

Характеризуя механизм формирования "внешнего" исторического образа Руси, М. А. Алпатов считает представления иностранных наблюдателей пусть и не главной, но, тем не менее, особой и очень важной страницей в национальной историографии, которая содержит "повествования ее зарубежных друзей и врагов как людей, стремившихся понять незнакомый им народ и

стр. 70


--------------------------------------------------------------------------------

его страну"34. Взгляд на русскую историю "со стороны", по мнению М. А. Алпатова, не исключает враждебности и во многом случаен, формируется под воздействием целого ряда факторов, предопределявших специфическое восприятие иностранцами русских реалий. В числе этих факторов исследователем выделяется высокомерие, порожденное прямолинейным применением западных критериев цивилизованности ("западной мерки") при оценке многих чуждых европейцам явлений русской жизни, в том числе интеллектуальной традиции, а также тенденциозность и прагматизм.

Несмотря на столь нелицеприятные выводы, М. А. Алпатов в то же время полагает, что свидетельства, мнения и оценки зарубежных авторов способны расширить и обогатить образ русской истории. Он характеризует иностранный компонент этого образа как "дополнительное звено" (по отношению к свидетельствам "собственных исторических писателей"), очень важное по своей значимости для определения своеобразия исторического пути Руси, места ее народа в мировой истории и его вклада в мировую цивилизацию.

Сосредоточив внимание на историографических памятниках, созданных преимущественно в странах Западной Европы, М. А. Алпатов оставил в стороне государства, названные им "окольными" (Польшу, Чехию и Венгрию). Тем не менее этот ученый совсем не случайно, определяя круг своих научных интересов, задает вопрос - "Что делать с Польшей?" Несмотря на то что М. А. Алпатов принимает решение в своей монографии не касаться польской традиции исторических представлений о Руси, он высоко оценивает ее роль для формирования и распространения знаний о русской истории, поскольку, с одной стороны, "в истории русской исторической мысли Польша служила теми воротами, через которые чаще всего западное влияние достигало России", а с другой - влияние польских хроник заметно сказывалось на русской исторической литературе35.

Исключение Польши из числа стран, чья историческая литература была проанализирована М. А. Алпатовым, обернулось тем, что вплоть до настоящего времени отечественная наука не располагает обобщающим комплексным исследованием традиции представлений польских историков о прошлом Руси, проведенным с позиций истории историографии.

Вместе с тем отечественные ученые уделили немало внимания вопросу формирования исторического образа Руси в произведениях отдельных польских авторов конца XV-XVI вв. - Длугоша, Меховского, Вельского и Стрыйковского. Необходимость изучения польской исторической литературы этого времени ча-

стр. 71


--------------------------------------------------------------------------------

ще всего обосновывалась стремлением исследовать взаимоотношения русских летописных памятников и польских исторических сочинений, авторами которых они использовались, и в конечном итоге выявить взаимное влияние друг на друга русской и польской историографических традиций.

Пожалуй, наибольший интерес для отечественных и польских исследователей вызывал исторический образ Руси, представленный на страницах хроники патриарха польской средневековой историографии Яна Длугоша, что не в последнюю очередь было обусловлено значительным влиянием на деятельность этого автора русского летописания.

М. Н. Тихомиров в статье "Русский летописец в "Истории Польши" Яна Длугоша" (1969) возродил традицию, восходящую к изысканиям К. Н. Бестужева-Рюмина, И. А. Тихомирова, А. А. Шахматова, А. Семковича, Е. Перфецкого и В. Т. Пашуто, связанную с выявлением русских источников хроники Длугоша. Обобщив результаты исследовательской работы своих предшественников, М. Н. Тихомиров изучил объем и структуру заимствованных Длугошем сведений по истории Киевской Руси из Повести временных лет36.

Продолжил исследовательскую работу в данном направлении Ю. А. Лимонов. Он указал на огромное значение историографической деятельности Длугоша для "ознакомления Европы с историей, географией, бытом славянских народов, с польским, литовским и русским государствами"37. Столь важную роль, по мнению Ю. А. Лимонова, это произведение сыграло благодаря тому, что оно легло в основу последующих трудов польских и западноевропейских гуманистов - М. Меховского, Э. Роттердамского, У. фон Гуттена, Г. Меркатора и др.

Ю. А. Лимоновым была продолжена работа по выявлению и исследованию не упомянутых М. Н. Тихомировым фрагментов труда Я. Длугоша, посвященных истории Руси, представленных в разных разделах хроники - начиная с географического введения и заканчивая актуальными для польского историка событиями, описанными в заключительных книгах. Также были определены особенности структуры материала, посвященного русской истории, указано на некоторые ошибки польского хрониста, наконец, проведен глубокий анализ ряда конкретных совпадений текстов хроники Длугоша и русских летописей (помимо Повести временных лет, также и более поздних западнорусских летописных источников)38.

Определенный интерес представляет статья А. Л. Хорошкевич "Термины "Руссия" и "Московия" в 9 - 13 книгах "Анналов Польши" Яна Длугоша" (1976). Автор данной работы характери-

стр. 72


--------------------------------------------------------------------------------

зует польского хрониста как "историка народов Центральной и Восточной Европы, в том числе и русского [народа]" и рассматривает его труд в качестве важного источника, позволяющего реконструировать историческую картину межэтнических взаимоотношений в регионе39. Анализ использования Длугошем этногеографических и этнополитических терминов "Руссия" и "Московия", по мнению А. Л. Хорошкевич, позволяет осуществить такую реконструкцию, поскольку их применение отражало "эволюцию взглядов Длугоша на место и значение России" в период образования единого Русского государства. Автор статьи приходит к несколько спорному, с нашей точки зрения, выводу о "рационализме Длугоша... в политико-этнографических взглядах на Россию", основанном, в свою очередь, на приписываемых ему рационалистических критериях оценки родства восточноевропейских народов40.

Б. Н. Флоря в работе "Русь и русские" в историко-политической концепции Яна Длугоша" рассматривает представленные на страницах хроники патриарха польской историографии толкования ключевых событий в истории Руси и русско-польских отношений в качестве важной составляющей экспансионистской внешнеполитической программы господствующего класса польского государства41. При этом Длугош характеризуется как "горячий поклонник" такой программы - акцент сделан на его стремлении любыми способами подчеркнуть исторические права своей страны на русские земли.

В качестве доказательства политической ангажированности хроники Я. Длугоша Б. Н. Флоря указывает на ряд фрагментов, где ориентация аргументации ее автора на политическую конъюнктуру не вызывает сомнений. Например, предложенное Длугошем новое толкование этногенеза восточных славян, которое основывалось на "признании" эпонима Руса "потомком" прародителя поляков Леха, а также его свидетельство об основании Киева "польским языческим князем Кием", по мнению Б. Н. Флори, свидетельствовало о стремлении польского хрониста "дать историческое обоснование присоединения древнерусских земель к Польскому королевству как акта восстанавливающего древнюю связь между отдельными частями некогда единого народа"42. Б. Н. Флоря также обратил внимание на тот факт, что "вымышленные исторические примеры" Длугоша сыграли огромную роль и для усиления этноконфессионального противопоставления русских и поляков43.

Проблематика отражения истории русского народа на страницах хроники Длугоша затрагивалась и в работах польских авторов - С. Гавласа, Б. Жентары, Е. Клочовского, Я. Раджишев-

стр. 73


--------------------------------------------------------------------------------

ской, У. Борковской, А. Кияса, Ф. Щелицкого и др.44 Однако польскую науку отношение Длугоша к русским интересовало наряду с восприятием этим историком других народов - чехов, литовцев, немцев. В связи с этим работы, специально посвященные нашему вопросу, были крайне немногочисленны.

Представления Меховского о русской истории, отчасти были охарактеризованы в упомянутой нами вступительной статье С. Аннинского к русскому переводу "Трактата о двух Сарматиях". В послевоенный период исследования трудов этого польского историка были продолжены. В частности, А. И. Рогов характеризует сочинения Меховского как важнейший источник по истории Древней Руси, который был использован при написании хроники Стрыйковского и обладал при этом самостоятельным значением45.

Ю. А. Лимонов в монографии "Культурные связи России с европейскими странами в XV-XVII вв." отдельно рассматривает два основных труда Меховского. Характеризуя "Трактат о двух Сарматиях" в качестве источника знаний о Руси, этот автор обратил внимание на эпоху его появления, особенностью которой было начало прямого военного противостояния Польши и Москвы после битвы под Оршей 1514 г. Лимонов полагает, что данный труд Меховского призван был сыграть "определенную политическую роль", а именно преследовал цель "обратить внимание Европы на Польшу и ее столкновение с Россией"46.

Этими актуальными запросами Ю. А. Лимонов объясняет стремление польского автора показать не столько историю, сколько современное состояние "Сарматий". Исторические и историко-этнографические известия о Руси, весьма скупо представленные в "Трактате", Ю. А. Лимонов называет "вспомогательными" и считает их основной целью "дать историческую перспективу"47. Фрагменты текста "Трактата", отражающие русскую историю, подвергаются Ю. А. Лимоновым текстологическому анализу. Однако они сопоставляются не с русскими летописями, а с текстом хроники Длугоша, которым, по мнению Лимонова, непосредственно пользовался Меховский48.

Оценка сведений о Руси, представленных Меховским на страницах "Трактата о двух Сарматиях", содержится в одной из работ польского исследователя Л. Базылева49. Этот автор относит "Трактат" к "польско-латинской политической литературе" и призывает задуматься о том, в какой степени содержащаяся в нем информация может свидетельствовать об адекватном восприятии России тогдашней Польшей.

С одной стороны, ценность этих сведений подвергается сомнению. Основанием для скептического отношения, по мнению

стр. 74


--------------------------------------------------------------------------------

Базылева, является стремление Меховского не столько провести глубокое исследование славянского Востока, сколько вызвать публикацией своих сочинений "шум" в стране и за границей. Л. Базылев упрекает польского историка в том, что он, воспользовавшись острой потребностью просвещенной публики в информации о восточной части Европы, при написании своего сочинения не позаботился в должной степени о полноте и точности его содержания50. Критикуя Меховского, Базылев ссылается на выводы своих современных польских коллег, нередко оценивавших отраженную в "Трактате о двух Сарматиях" информацию о Руси как "недостоверную", "кишащую ошибками", некритическую, а подход автора "почти дилетантским"51. При перечислении недостатков сочинения Меховского акцент сделан на перегруженность его работы "историческими выводами" в ущерб точности географического описания.

С другой стороны, Л. Базылев признает необходимость оценки сочинений польских писателей XVI в, как комплексных историко-географических трудов, полагая при этом, что восприятие действительности их авторами нельзя "идентифицировать с нынешним". Поэтому дилетантизм и слабость фактической основы произведений польских историков, по мнению Л. Базылева, можно оправдать тем, "что в Польше Россией интересовались, что интерес отражался в конкретных, хотя и не всегда точных сведениях и что это получило соответствующий отклик за границей, где также нуждались в этой информации"52.

Второй труд Меховского, "Польская хроника", менее изучен, нежели "Трактат о двух Сарматиях". Единственным исследованием представлений об истории Руси, отраженных в этом произведении, является уже упомянутая нами монография Ю. А. Лимонова, автор которой применяет тот же метод, что и в отношении указанных нами выше сочинений - сопоставляет свидетельства Меховского по истории Руси с изложенными в хронике Длугоша сообщениями русских летописей, касающихся одних и тех же сюжетов. Лимонов оценивает содержащиеся в хронике Меховского фрагменты, посвященные описанию русской истории, как редкие, отрывочные и лаконичные по форме и признает их "полную и абсолютную" зависимость от хроники Длугоша53. Однако, несмотря на характеристику этого сочинения как плохой компиляции, Ю. А. Лимонов обращает внимание на тот факт, что "именно через "Хронику Польши" Меховского европейский читатель познакомился с сочинениями Длугоша и русскими летописями", поскольку главный труд патриарха польской историографии в полном объеме не был опубликован вплоть до начала XVIII в.54

стр. 75


--------------------------------------------------------------------------------

Представлениям о русской истории, нашедшим отражение в "Хронике всего света" М. Вельского, уделяется внимание в статье А. И. Рогова (1967)55. Исторический труд М. Вельского относится этим исследователем к числу тех зарубежных сочинений, которые "сразу прочно и надолго стали достоянием русской культуры"56. Основанием для такой оценки является наличие в хронике материалов по русской истории, по вопросам происхождения Руси в связи с историей других восточноевропейских и прежде всего славянских народов. А. И. Рогов не проводит углубленного анализа содержания "Хроники всего света", лишь упоминает и кратко представляет основные сюжетные линии, указывающие на интерес М. Вельского к прошлому Руси, а также устанавливает источники, которыми пользовался этот польский историк. По результатам обзора сделан вывод о том, что история России в сочинении М. Вельского рассматривается крайне неравномерно, внимание уделяется лишь отдельным вопросам, которые были в той или иной степени связаны с польской историей. А. И. Рогов также обращает внимание на то, что в высказываниях автора "Хроники всего света" "нет никакой вражды и неприязни к России и, наоборот, нередко проявляется симпатия к ней, смягчаются слишком резкие отзывы и оценки по сравнению с источниками, которыми пользовался Вельский"57.

Особое значение материалов по русской истории подчеркивает также и исследователь русских переводов этого произведения Н. А. Казакова58, указавшая на использование этих сведений при создании ряда крупных и важных памятников отечественной историографии XVI-XVII вв., в том числе русских хронографов, "Синопсиса" и "Скифской истории" А. Лызлова59.

Исторические сведения по истории Руси, нашедшие отражение в хронике Стрыйковского, были исследованы А. И. Роговым в монографии "Русско-польские культурные связи в эпоху Возрождения" (1966). А. И. Рогов считает наиболее перспективным тот аспект интереса историков к хронике Стрыйковского, который позволяет рассмотреть это сочинение не столько как исторический источник (далеко не безупречный, если исходить из современных требований к достоверности исторического повествования), сколько в качестве "произведения польской исторической мысли эпохи Возрождения, с такими характерными для нее чертами, как интерес к античности и гуманистическим идеям"60, а также как "замечательный памятник славянского единства"61.

Одну из глав своей монографии А. И. Рогов посвящает известиям Стрыйковского по истории Киевской Руси. Эти известия представляются не как плод собственных поисков автора хроники, а как результат восприятия Стрыйковским достижений его

стр. 76


--------------------------------------------------------------------------------

предшественников - прежде всего Длугоша, свидетельства которого были использованы, как показано в исследовании, через посредничество трудов Меховского62, а также Кромера63. А. И. Рогов проводит детальный текстологический анализ отдельных фрагментов хроники Стрыйковского, посвященных описанию истории Киевской Руси, а также сопоставляет известия русских летописей с последующими их рецепциями в сочинениях Длугоша и Меховского, трудами которых и воспользовался Стрыйковский. При этом неизбежная потеря содержательной новизны в тексте этого источника для исследователя компенсируется научным интересом к авторской позиции, проявляющейся в процессе интерпретации заимствуемой информации в виде "тенденциозности и искажения исторических сведений"64. В этой ситуации в центре внимания ученого оказывается авторская переработка исторического материала, что, по мнению А. И. Рогова, позволяет современному исследователю "проследить судьбу древнерусского культурного наследия... со следами приспособления к новым условиям времени и места", иными словами, разобраться в особенностях определенной культурной среды, под воздействием которой возникает и корректируется исторический образ Руси65.

Интерес Стрыйковского к истории восточного славянства, как полагает Рогов, свидетельствовал о самых оживленных связях польской и русской историографии. Этому исследователю удалось показать, что такие связи не ограничились эпохой, современной автору хроники, и на протяжении столетий трактовка русской истории была востребована не столько в Польше, сколько в восточнославянской интеллектуальной среде. Роговым проделана огромная работа по выявлению масштабов рецепции исторических представлений Стрыйковского в русской и украинской историографии XVII в., осуществлявшейся посредством переводов его труда на русский язык, а также путем прямых заимствований целых фрагментов хроники Стрыйковского восточнославянскими авторами исторических сочинений.

В 90-е годы XX в. в изучении нашей темы большую роль сыграло обновление методологических подходов. Для этого импульсом послужила развернувшаяся на страницах ряда периодических изданий научная дискуссия о критериях достоверности историографической рефлексии как таковой, в ходе которой целый ряд авторитетных отечественных и зарубежных авторов указали на существенную роль мифологического элемента в историческом повествовании66.

При этом выявились серьезные расхождения в оценках феномена исторического (историографического) мифа "чистыми" историками и историками историографии. Первые мифологизацию

стр. 77


--------------------------------------------------------------------------------

истории склонны воспринимать в большей степени как показатель кризиса современной отечественной исторической науки, на что в свое время указал А. П. Новосельцев67. В одной из своих статей этот автор применил негативно окрашенный маркер "миф истории" для характеристики таких суждений историков, которые отличаются произвольностью, противоречат "научным доводам", конъюнктурно обусловлены и, в конечном итоге, опираются лишь на "авторитет звания" своих создателей. На примере критики мифологемы происхождения Руси, в свое время сконструированной под видом научной гипотезы академиком Б. А. Рыбаковым, А. П. Новосельцев продемонстрировал пагубность введения в научный оборот порожденных фантазией построений. Он призвал приверженцев подлинно научного подхода преодолеть зависимость от историографических мифов и заниматься изучением истории исключительно с опорой на данные источников.

Вместе с тем самим фактом признания существования исторических мифов для историков историографии была открыта новая и в какой-то степени непривычная исследовательская перспектива - так как именно в сфере их научной компетенции оказалось выявление и изучение мифологем, в силу объективных и субъективных причин то и дело возникавших на различных этапах развития исторического знания.

По мнению ряда авторитетных ученых, на теоретическом и практическом уровнях обращавшихся к исследованию исторической мифологии, представления такого рода следует изучать только в широком культурном контексте породившей их эпохи. В качестве примера применения данного комплексного "историко-культурного" методологического подхода можно отметить исследования петербургского слависта А. С. Мыльникова. Этот ученый обратился к изучению нашедших отражение в памятниках исторической мысли различных народов Европы мифологем славянского этногенеза, которые были введены им в научный оборот в качестве полноценного историографического источника, носителя значимой для историка исторической науки информации. А. С. Мыльников выделяет три разновидности этногенетических мифов: "мифологемы общих первопредков", "мифологемы этнического пространства" и "мифологемы времени дифференциации славянской суперэтнической общности"68. Проанализировав мнения европейских и отечественных историков, так или иначе обращавшихся к интерпретации сюжета ранней истории славянских народов, исследователь приходит к выводу о том, что их суждения представляют собой историографические мифы литературного происхождения, которые под видом протогипотез "на какое-то время становились фактом науки". По мнению А. С. Мыльникова,

стр. 78


--------------------------------------------------------------------------------

подобного рода ученые "теории" были достаточно функциональны и играли двоякую роль - с одной стороны, они отражали уровень, динамику и степень глубины этнического самосознания создававших их народов, а с другой - были частью многопланового и многоаспектного процесса движения исторической мысли от мифологического к научному осмыслению прошлого народов69.

Представления польских средневековых и ренессансных авторов об истории Руси (прежде всего о ее раннем, "легендарном" этапе) привлекли внимание А. С. Мыльникова наряду со свидетельствами представителей других национальных традиций -чешской, немецкой, итальянской, шведской, собственно русской. Исследователь обращает внимание на содержащиеся в легендарных сюжетах сведения, которые позволяют получить представление об актуальном "статусе" восточных славян (русских и "московитов") в этноисторической картине мира, представленной в конкретной работе конкретного историографа, исходя из его личных предпочтений и запросов эпохи. Ценность этого подхода, по нашему мнению, состоит в том, что изучение исторических мифологем, при условии дальнейшего совершенствования предложенной А. С. Мыльниковым специальной методологии, позволяет получить доступ к огромному пласту исторической информации, прежде игнорировавшейся учеными70.

Подводя итог предпринятому нами обзору традиции исследования представлений польских ренессансных хронистов об истории Руси, мы позволим себе сделать ряд обобщающих заключений.

Следует отметить огромный интерес отечественных ученых к наследию польских средневековых и ренессансных авторов, обращавшихся к осмыслению исторического образа России, а также достаточно высокую интенсивность исследований данной проблематики, проводившихся в нашей стране на протяжении последних пяти десятилетий. Заметим, что подобных специальных научных разработок в последнее время практически не проводилось за рубежом, в том числе и в Польше, несмотря на то, что в целом изучению традиции исторических представлений позднего средневековья и эпохи Возрождения польская наука уделяла и уделяет большое внимание71.

Можно констатировать наличие двух взаимодополняющих подходов к изучению нашего вопроса. С одной стороны, важную роль сыграли исследования польских исторических хроник как источников, содержавших заимствования из русских летописных памятников. Подобный "текстологический" подход позволил разобраться в структуре представлений о прошлом Руси, выявить приоритеты ряда польских историков, взаимные связи между различными источниками, определить степень и характер их вли-

стр. 79


--------------------------------------------------------------------------------

яния друг на друга. С другой стороны, в исследовательской традиции был представлен более широкий по охвату проблематики "культурологический" подход, в рамках которого исследователи получили возможность рассмотреть историографический источник в контексте породившей его интеллектуальной культуры, а также специфической социально-политической ситуации, требовавшей от историка гибкости и ориентации на конъюнктуру в трактовке тех или иных событий прошлого.

Вместе с тем следует обратить внимание на неравномерность исследования интересующей нас проблематики, которая проявляется как в избирательном изучении наследия отдельных историков, так и историографической традиции в целом. Например, труды Длугоша, Меховского и Стрыйковского, содержащие сведения по истории Руси, изучены крайне однобоко. При глубочайшей проработке фрагментов, посвященных отражению в этих источниках истории Киевской Руси, в меньшей степени изучен мощнейший пласт сведений о легендарной истории. Также отметим, что представления ряда польских авторов о прошлом Руси исследовались отечественными учеными крайне поверхностно (М. Вельский), а некоторые авторские концепции вовсе были обойдены вниманием (Кромер, Сарницкий и Гваньини).

Таким образом, в исследовании вопроса формирования исторического образа Руси в польской хронографии конца XV - начала XVII в. очевидны как безусловные достижения, так наличие неосвоенных еще пластов научного материала. В этой связи мы полагаем крайне перспективным проведение комплексных обобщающих исследований, посвященных истории польской историографии, а также изучение отдельных авторских концепций истории Руси. При этом едва ли может вызвать сомнение сама актуальность работы в предложенном направлении, поскольку расширение научных знаний в сфере данной проблематики не только обогащает наши знания по истории исторической науки, но и позволяет проследить эволюцию представлений о России, сложившихся на столь важной стадии формирования европейской идентичности, каковой является эпоха Возрождения.


--------------------------------------------------------------------------------

1 Сахаров А. Н. О новых подходах в российской исторической науке. 1990-е годы // История и историки, 2002: историогр. вестник. М., 2002. С. 7.

2 Вайнштейн О Л. Западноевропейская средневековая историография. М.; Л., 1964. С. 103 - 109.

3Kronika // Encyklopedia wiedzy о . Wroclaw; Warszawa; , 1971. S. 1244.

4 Авторского названия хроники в созданных при жизни Длугоша списках не сохранилось. Исследователи ориентируются на один из более поздних списков,



стр. 80


--------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------

относящийся к XVI в., в антефолиум которого включен текст, признаваемый рядом специалистов авторской редакцией названия хроники "Annales seu Cronice incliti Regni Polonie, opera venerabilis domini Johannis Longini [...]". См.: Jana Dlugosza Roczniki Stawnego Polskiego. Warszawa, 1961. Ks. 1 - 2. S. 10 - 11.

5 Опубликовано под названием: "Kronika, to jest Historyja [...]".

6 Так называемая "иоахимова" редакция была опубликована под названием "Kronika Polska, Martina Bieslkiego. Nowo przez Joach. Bielskiego syna jego wydana [...]" и представляла собой выборку из третьей редакции "Хроники всего света" тех фрагментов, которые были посвящены описанию преимущественно польской истории.

7 Bielski M. Kronika wszytkyego [...] 1551. L. 165v-166.

8 Ibid. L. 154 - 160v.

9 Ibid. L. 63 - 63v, 79v-80.

10 Bielski M. Kronika, to jest Historyja [...]1564. L. 426 - 440.

11 О принадлежности авторских прав на это произведение в научном мире и по сей день не стихают споры. Некоторые исследователи склонны обвинять Гваньини в полном или частичном плагиате, который стал возможен из-за якобы имевшей место кражи текста рукописи хроники у М. Стрыйковского, который находился в подчинении А. Гваньини в Витебске.

12 Труд Гваньини приобрел огромную популярность, сопоставимую с популярностью "Трактата о двух Сарматиях" Меховского или описания Московии С. Герберштейна. Оригинальный латинский текст "Описания Европейской Сарматии" был переиздан трижды - в 1581, 1582 и 1584 гг.; в числе переводов отметим перевод на чешский язык (опубликован в 1590 и 1602 гг. в сокращенной редакции), а также публикации немецкого (1582 г., сокращенная редакция), итальянского (1583 и 1606 гг.) и польского (1611 г.) переводов.

13 См.: Меховский М. Трактат о двух Сарматиях / введ., пер., коммент. С. А. Аннинского. М.; Л., 1936.

14 См.: Гваньини А. Описание Московии / введ., пер., коммент. Г. Г. Козловой. М., 1997.

15 Рогов А. И. Стрыйковский и русская историография первой половины XVIII в. // Источники и историография славянского средневековья. М., 1967. С. 145 - 157.

16 Подробнее об этом см.: mity historyczne w literaturze polskiego Wroclaw; Warszawa; 1968.

17 Подробнее об этом см.: Умбрашко К. Б. М. Т. Каченовский и "скептическая школа" об особенностях истории России. Новосибирск, 2001. С. 185 - 201.

18 Estreicher К. Bibliografia polska. Krakow, 1870 - 2000. Т. 1 - 34.

19 Соболевский А. И. Переводная литература Московской Руси XIV-XVII вв.: библиогр. материалы. СПб., 1903.

20 Пташицкий С. Западно-русские переводы хроник Вельского и Стрыйковского: библиогр. заметки // Новый сборник статей по славяноведению. СПб., 1905.

21 Ulewicz Т. Sarmacja: Studium z problematyki XV i XVI w. 1950.

22 Цит. по: Коялович М. О. История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям. Минск, 1997. С. 92.

23 Там же. С. 93.

24 Там же. С. 94.

25 Неедлы З. К истории славяноведения до XVIII в. // Историк-марксист. 1941. N 2. С. 86.



стр. 81


--------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------

26 Исследования в интересующем нас направлении одновременно проводились отечественными и польскими учеными. При этом, несмотря на то, что каждая историческая школа сохраняла своеобразие в исследовательских подходах, значительно интенсивнее, нежели прежде, развивалась советско-польская научная кооперация, плодами которой явились публикации результатов исследований советских историков в Польше, а польских - в СССР, участие в международных съездах славистов, наконец, создание постоянно действующей совместной комиссии историков двух стран.

27 Робинсон А. Н. Историография славянского Возрождения и Паисий Хилендарский: вопр. лит.-ист. типологии. М., 1963.

28 Там же. С. 85.

29 Там же. С.87.

30 Там же. С. 102.

31 Там же. С. 103.

32 Там же. С. 106.

33 Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа (XII-XVII вв.). М., 1973. С. 21 - 22.

34 Там же. С. 212.

35 Там же. С. 24.

36 Тихомиров М. Н. Русский летописец в "Истории Польши" Яна Длугоша // Исторические связи России со славянскими странами и Византией. М., 1969.

37 Лимонов Ю. А. Польский хронист Ян Длугош о России // Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. М., 1972. С. 263.

38Лимонов Ю. А. Культурные связи России с европейскими странами в XV-XVII вв. Л., 1978. С. 6 - 96.

39 Хорошкевич АЛ. Термины "Руссия" и "Московия" в 9 - 13 книгах "Анналов Польши" Яна Длугоша // "Cultus et cognitio": studia z kultury. Warszawa, 1976. S. 203 - 204.

40 Ibid. S. 208.

41 Флоря Б. Н. Русь и "русские" в историко-политической концепции Яна Длугоша // Славяне и их соседи: этнопсихологические стереотипы в Средние века. М., 1990. С. 16 - 17.

42 Там же. С. 23.

43 Флоря Б. Н. Самосознание польской народности в XV в. // Этническое самосознание славян в XV столетии. М., 1995. С. 63 - 65.



45 Рогов A.M. Известия по истории Киевской Руси в хронике Мацея Стрыйковского и их источники // Краткие сообщения Института славяноведения. М., 1964. Вып. 42. С. 54 - 55.

46 Лимонов Ю. А. Культурные связи... С. 100 - 101.

47 Там же. С. 102.

48 Там же. С. 109.



стр. 82


--------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------

49 Базылев Л. Россия в польско-латинской политической литературе XVI в. // Культурные связи народов Восточной Европы в XVI в. М., 1976. С. 132 - 156.

50 Там же. С. 134 - 135.

51 Там же. С. 137 - 138.

52 Там же. С. 141.

53 Лимонов Ю. А. Культурные связи... С. 112.

54 Там же. С. ПО.

55 Рогов А. И. Известия по истории России в "Хронике всего света" Мартина Вельского // Новое о прошлом нашей страны. М., 1967. С. 123 - 133.

56 Там же. С. 123.

57 Там же. С. 133.

58 Казакова Н. А. Полные списки русского перевода "Хроники всего света Марцина Вельского // Археографический ежегодник за 1980 г. М., 1981. С. 92 - 96.

59 Казакова Н. А. Западная Европа в русской письменности XV-XVI вв.: из истории международных культурных связей России. Л., 1980. С. 227 - 256.

60 Рогов А. И. Русско-польские культурные связи в эпоху Возрождения: Стрыйковский и его хроника. Мм 1966. С. 13.

61 Там же. С. 19.

62 Там же. С. 36, 380.

63 Там же. С. 40 - 41.

64 Там же. С. 258.

65 Там же. С. 307 - 308.

66 Maternicki J. Mitologizacja i demitologizacja historii: Z nad charakterem i historiografii oraz edukacji historycznej // Humanistyczny. 1989. N 3; Тржештик Д. Славянские этногенетические легенды и их идеологическая функция // Studia Balcanica. София, 1991. Т. 20: Раннефеодальные славянские государства и народности; Grabski A.F. Czy // Przeglad Humanistyczny. 1996. N 1; Утченко С. Л. Факт и миф в истории // Вестник древней истории. 1998. N 4.

67 Новосельцев А. П. "Мир истории" или миф истории // Вопросы истории. 1993. N 1. С. 23.

68 Мыльников А. С. Мифологемы славянского этногенеза XVI - начала XVIII в.: концепт, аспект проблемы // Славяне и их соседи. М., 1998. Вып. 8: Имперская идея в странах Центральной и Юго-Восточной Европы. С. 98.

69 Там же. С. 105.

70 Говоря об эволюции и перспективах данного исследовательского направления, автор настоящего очерка обращается к результатам собственных научных поисков, которые осуществлялись в тесной кооперации с А. С. Мыльниковым на протяжении последнего десятилетия. См., например: Карнаухов Д. В. Польская хронография XVI века о происхождении восточных славян // Межславянские взаимоотношения и связи: Средние века - раннее Новое время. М., 1999. С. 59 - 62; Карнаухов Д. В. Мифологема происхождения восточных славян в интерпретации польской просвещенной элиты XVI в. // Вестник Евразии. 2000. N 3. С. 61 - 78.

71 Во второй половине XX в. были опубликованы несколько обобщающих исследований по истории польской исторической науки позднего Средневековья и эпохи Возрождения. См., например:



стр. 83