публикация №1192089461, версия для печати

ТЕОРЕТИКО-КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИОГРАФИИ НА СТРАНИЦАХ НАУЧНОЙ ПЕРИОДИКИ РОССИИ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ 1920-х ГОДОВ


Дата публикации: 11 октября 2007
Автор: А. В. Сидоров
Публикатор: Алексей Петров (номер депонирования: BY-1192089461)
Рубрика: ИСТОРИЯ РОССИИ Историография
Источник: (c) Журнал "История и историки", 2001, №1


ТЕОРЕТИКО-КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИОГРАФИИ НА СТРАНИЦАХ НАУЧНОЙ ПЕРИОДИКИ РОССИИ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ 1920-х ГОДОВ
Автор: А. В. Сидоров


В начале XX в. отечественная историческая наука накопила большой опыт историографических исследований, постоянно обращаясь к изучению процесса развития исторических знаний. В предреволюционный период сложились традиционные подходы к историографическому анализу, позволявшие вести исследовательскую работу по моделированию процесса развития отечественной исторической науки как в целом, так и отдельных ее аспектах. Хотя в 20-е годы в силу ряда причин это исследование не получило своего обобщающего завершения, тем не менее проведенный анализ позволил поставить (а в ряде случаев и решить) целый ряд важных историографических проблем.

стр. 11


--------------------------------------------------------------------------------

Единого, общепризнанного подхода в отечественной науке начала XX столетия не сложилось, но достаточно явно обрисовалось согласие ученых в целом ряде принципиальных теоретических подходов к исследованию истории науки, а также определились теоретико-концептуальные проблемы, вызвавшие наибольшие расхождения в понимании процессов историографического развития.

Как правило, историографический анализ сосредоточивался на изучении двух основных проблем процесса развития отечественной исторической науки: исследование структурного состояния исторического познания в определенный период его развития, с одной стороны, и анализ динамики процесса исторического познания, включающий изучение его причин, механизмов и направленности, с другой. Результатом являлось конструирование общей схемы и периодизации развития отечественной исторической науки с определением характерных черт и особенностей каждого периода.

Уже дореволюционная историография приступила к обобщению результатов историографических исследований 1 . Но эта работа сталкивалась с недостаточной разработанностью конкретных историографических проблем. В итоге ряд работ превращались в ходе проводимых конкретных исследований либо в расширенные библиографии, либо в сборники статей о вкладе в научное познание отдельных исследователей, либо в конструирование недостаточно обоснованных схем.

Вместе с тем о назревшей потребности в осмыслении пройденных этапов научных разработок свидетельствовал и тот факт, что в исторических исследованиях все больше внимания уделялось историографической разработке рассматриваемых проблем. Д. Егоров в анализе научного творчества известного германского ученого Альфонса Допша заметил, что исследователи вынуждены повиноваться "недавней, нужно думать, неудачной, но как будто общеобязательной, моде приводить непременно исчерпывающую, дотошную историографию "вопроса"" 2 . Но историографическая часть исследования была уже не только "модой", а потребностью, вызванной значительной активизацией научной деятельности и появлением все большего числа конкретно-исторических исследований. Н.И. Кареев, автор одной из самых крупных историографических работ начала 20-х годов, считал, что историографические элементы могут являться важной частью исторического знания в целом. "Настоящее историческое знание, - писал он, - заключается не только в знании того, что было, как оно было, но и того, как то или другое понимается или понималось, если по данному вопросу нет полного и совершенного согласия" 3 . Подобный подход к историческому исследованию, по его мнению, обуславливался тем, что сложность и многогранность действительности объясняла трудность ее научного познания, появление споров и противоречий в среде историков. В этих условиях, по мнению Н.И. Кареева, "на помощь и приходит возможно полное знание если не самих фактов, как они на самом деле были, то, по крайней мере, того, как они представлялись людям, их изучавшим" 4 .

Еще в дореволюционный период курсы лекций по отечественной историографии закрепились в учебных планах высших учебных заведений.

стр. 12


--------------------------------------------------------------------------------

Их большое значение для формирования нового поколения исследователей отмечал А.Е. Пресняков в своей работе, посвященной творчеству одного из ведущих историографов конца XIX века К.Н. Бестужева-Рюмина 5 . Традиции преподавания историографии студентам были сохранены и в начале 20-х годов. В 1919-1920 учебном году С.В. Рождественский прочитал курсы лекций "Русская историография от Карамзина до новейшего времени" в Петроградском университете и "Новейшая русская историография" в Первом высшем педагогическом институте. В течение ряда лет А.Е. Пресняков читал курс лекций по отечественной историографии для студентов архивно-археографического отделения Археологического института: в 1919-1920 учебном году - "Русская историография", в 1920/1921 году - "Русская историография в связи с обзором источников русской истории", в 1921-1922 году - вновь "Русская историография" 6 . Работа над этими курсами была тесно связана с проведением историографических исследований, результаты которых нашли свое отражение на страницах периодических изданий начала 20-х годов. В этот период в области историографии также активно работали М.М. Богословский, С.А. Голубцов, И.М. Гревс, Н.И. Кареев и целый ряд других исследователей, продолжавших и развивавших традиции дореволюционной отечественной науки.

Характерной особенностью отечественной историографии начала 20-х годов, унаследованной от дореволюционного периода ее развития, явился многоуровневый подход к пониманию процесса развития исторического познания. Эта многоуровневость, базировавшаяся на понимании диалектики общего и особенного, определялась степенью обобщения процессов историографического развития. Исследователями истории исторического познания выделялись в начале 20-х годов следующие уровни историографического обобщения: мировая историческая наука; национальная (или как отмечалось в ряде исследований - "местная" наука); направления (школы) национальной науки, а также историография важнейших исторических проблем; творчество отдельного историка или конкретных этапов его научной деятельности; историографическая оценка конкретных исследований. При этом необходимо отметить, что историографы 20-х годов, выходя на определенный уровень обобщения, держали в поле своего внимания всю многоуровневую систему исторического познания.

Конечно, в начале 20-х годов не существовало исследований, охватывающих весь всемирный процесс исторического познания. Наверное, не будет преувеличением сказать, что и в настоящее время историческая наука не готова представить труд, обобщающий весь мировой опыт постижения прошлого человечества. Но теоретический посыл, указывающий на единство общечеловеческого процесса познания, присутствовал в историографических исследованиях начала 20-х годов. Во многом это объяснялось уже установившейся к тому времени традицией рассмотрения отечественной истории как части мирового исторического процесса. "Само изучение национальной истории, - писал А.Е. Пресняков, анализируя труды А.С. Лаппо- Данилевского, одного из крупнейших представителей отечественной исторической науки начала XX

стр. 13


--------------------------------------------------------------------------------

столетия, - представлялось ему лишь частичным подходом к построению "главного объекта исторической науки - исторического целого или истории человечества", развитие которого представлялось ему "единым непрерывным процессом", который идет через ряд временных состояний культуры к все более сознательной реализации "исторического целого" во взаимодействии с мирозданием" 7 .

"Всемирно-исторический взгляд" на процесс развития общества считался необходимым условием в творческой деятельности историка, недаром, обращаясь к работам древних авторов, особо подчеркивался этот подход к изучению истории. И.М. Гревс указывает на его появление еще в работах Полибия и Диодора Сицилийского, отмечая важность отражения "в сознании летописателей идеи всеобщей истории, то есть связи между судьбами всех народов и необходимости их объединенного обозрения" 8 . О распространенности этого всемирно-исторического подхода в теоретических воззрениях историков 20-х годов свидетельствует и использование его в качестве критерия историографической оценки выходивших исследований. Примером может служить рецензия А.Г. Вульфиуса на нашумевшую работу О. Шпенглера "Закат Европы", второй том которой в этот период попал в руки отечественных исследователей. Именно отношение к всемирно-историческому процессу Шпенглера и привлекает внимание Вульфиуса: "В первую голову следует подчеркнуть, что Шпенглер совершенно отвергает какое бы то ни было единство исторического процесса в мировом масштабе. Всемирной истории не существует" 9 .

Всемирно-исторический уровень обобщения, ставший общепризнанным теоретическим подходом к изучению исторического процесса, находил свое отражение и в историографии тех лет. И.М. Гревс, говоря о творчестве А.С. Лаппо-Данилевского, особо отмечал тот факт, что ученый "много работал над также поручавшимся ему курсом русской историографии, которую рассматривал и в ее своеобразии, и в связи с развитием западноевропейской" 10 . Вполне понятно, что для отечественных историков тех лет понятие всемирной науки связывалось прежде всего с достижениями европейских и североамериканских ученых.

Успехи западноевропейской историографии в изучении хода познания человечеством своего прошлого позволяли отечественным историографам путем сравнительного анализа определять особенности развития российской исторической науки. В связи с этим интересны наблюдения, сделанные А.С. Лаппо-Данилевским, касающиеся специфики развертывания общемировых тенденций развития исторического познания в средневековой России 11 . Такое сравнение позволило четче обозначить на конкретном историографическом материале общее и особенное в развитии мировой научной мысли. Это касалось не только общих оценок состояния отечественной науки в тот или иной период ее развития, но и отдельных отраслей знания, и даже отдельных работ. Ф.И. Успенский, один из крупнейших отечественных исследователей истории Византии, отмечал в связи с этим особенности российской школы, подчеркивая, что "византиноведение направилось у нас совершенно другим путем, независимо от западноевропейских в этом отношении

стр. 14


--------------------------------------------------------------------------------

течений, приняв в большинстве своих проявлений национальную русскую окраску, т.е. сосредоточившись на темах, имеющих отношение к русской истории" 12 .

Сравнение с мировым научным опытом приводилось и при анализе отдельных работ отечественных исследователей. В 1920 г. вышел в свет первый том исследования П.А. Сорокина "Система социологии", вызвавший неоднозначную реакцию в научной среде. Позитивистская направленность работы встретила резко негативную реакцию у ряда историков. С рецензией на этот труд выступил Н.А. Рожков, который завершил свой анализ выводом о том, что "основные черты труда П.А. Сорокина не составляют его особенности: они общи ему с целым рядом социологических работ, которые выходят в большом количестве, главным образом в Америке: и там мы встречаем обычно и недостаток анализа конкретного, фактического материала, и "плюралистический" метод, и бледность и бессодержательность выводов" 13 . Не рассматривая справедливость упреков, высказанных Н.А. Рожковым в адрес книги П.А. Сорокина, необходимо отметить тот всемирно-исторический подход в историографической оценке, высказанной автором рецензии, и подчеркивание общности научных процессов, развертывавшихся как в России, так и за рубежом.

Проблема взаимосвязи с мировой исторической наукой в 20-е годы наиболее остро стояла для ученых, специализировавшихся на изучении истории зарубежных стран. Первая мировая война, революция 1917 г. и последовавшая за ней гражданская война фактически на несколько лет прервали международные научные контакты российских ученых. Опасность оказаться на периферии научного мира, утратить достигнутый в начале XX в. авторитет в международной научной среде серьезно беспокоила российских историков. Необходимо учитывать, что достижения российской науки не только в изучении отечественной истории, но и в исследовании ряда исторических проблем зарубежных стран были неоспоримы. С. Данини, анализируя историографию аграрного вопроса в Великой Французской революции, отмечал достаточно показательный факт: "Интерес французов к работам русских ученых, особенно к исследованиям проф. Лучицкого, был так велик, что в 1913 году Парижское Общество новой истории в двух заседаниях заслушало два доклада, посвященных работам Лучицкого: Мариона (противника) и проф. Анри Сэ (сторонника Лучицкого) и вынуждено было перенести прения на третье заседание" 14 .

Тем самым, задача, стоявшая в начале 20-х годов перед отечественными учеными, изучающими историю зарубежных стран, заключалась в том, чтобы несмотря на неблагоприятные условия для международных научных связей не утратить достигнутый отечественной наукой потенциал. Не удивительны поэтому строки заявления "От редакции", открывающие первый номер журнала всеобщей истории "Анналы", поставившего в качестве одного из программных пунктов издания "ведение возможно более полной регистрации появляющейся на западе исторической литературы" и обещавшего, что "чем более будут облегчаться ученые сношения с

стр. 15


--------------------------------------------------------------------------------

Западом, тем больше места будет отводиться критике и библиографии, учету прибывающих книг и их анализу" 15 .

Если стремление к обобщению истории мировой исторической науки осталось в 20-е годы лишь в качестве общетеоретического подхода, то осмысление пути отечественной истории нашло свое выражение в изданном в 1920 г. "Очерке развития русской историографии" А.С. Лаппо-Данилевского 16 . Несмотря на то, что автор, скончавшийся в феврале 1919 г., не смог завершить свой труд, публикация в "Русском историческом журнале" введения, первой и начала второй глав "Очерка" стала заметным научным событием. Эта работа явилась обобщением многолетнего научного и преподавательского труда А.С. Лаппо- Данилевского.

На основании разработки большого фактического материала и учета достижений историографической мысли начала XX столетия А.С. Лаппо-Данилевский попытался создать схему развития отечественной исторической науки, выделение периодов которого определялось внутренними особенностями развития науки, "господство того, а не иного исторического интереса или течения придавало каждому из них свой особый отпечаток" 17 . Опираясь на этот подход, А.С. Лаппо-Данилевский выделил пять периодов развития русской исторической мысли: "Вообще, начиная приблизительно с конца XI века, русская историография отличалась преимущественно традиционным характером летописного свода; с XVII-го века она стала принимать вид более сложной компиляции, притязавшей на ученость и приукрашенный стиль; после реформ начала XVIII-го века она несколько усвоила себе начала критики и требования прагматического изложения; в первые десятилетия XIX-го века она приобрела наряду с критическим аппаратом, научно-литературный оттенок; с 1830-х годов она обнаружила более сознательное стремление к цельному построению нашего прошлого, основанному частью на философских предпосылках, частью на началах строго научного исследования, благодаря которому ей удалось, наконец, достигнуть современного нам высокого уровня своего развития" 18 .

Эта периодизация, базирующаяся на имманентно присущих характеристиках развития исторических знаний, не только сама явилась результатом конкретного исторического анализа, но и позволяла подойти к проведению дальнейших историографических исследований с пониманием общего хода исторического познания. В отличие от иных типов периодизаций, основанных на понимании переживаемого наукой этапа как вершины научного прогресса, подход, предложенный А.С. Лаппо-Данилевским, опирался на констатацию исторической реальности, создавая тем самым эффект незавершенности познавательной деятельности в области истории и открывая возможность будущему историографу выделить последующие этапы развития исторической мысли.

Схема развития русской историографии, предложенная А.С. Лаппо-Данилевским, базировалась на достижениях отечественной исторической науки и являлась своеобразным итогом осмысления дореволюционной наукой пройденного пути. Вместе с тем, она отразила ту научную традицию в постановке узловых историографических проблем, которая

стр. 16


--------------------------------------------------------------------------------

воспринималась и продолжалась в работах историков начала 20-х годов, посвященных изучению ряда конкретных явлений в отечественной историографии.

Большинство историографических работ, опубликованных в начале 20-х годов касалось проблем творчества отдельных историков или истории научной разработки конкретно- исторических проблем во второй половине XIX - начале XX в. Данная постановка проблем так или иначе не могла найти успешного решения без конструирования схемы развития исторической науки в этот период. С.А. Голубцов, исследуя вопрос о теоретических взглядах В.О. Ключевского, отмечал, что "исторического мировоззрения Ключевского нельзя понять вне атмосферы той скрытой и явной борьбы научных направлений, какая волновала русскую историографию в молодые годы Ключевского" 19 .

В первую очередь Голубцов обратил внимание на споры славянофилов и западников в публицистике того времени, которые не могли не коснуться исторической науки. Одни историки, вслед за С.М. Соловьевым и вопреки его заявлению, что историческая наука имеет дело с жизнью человека во всех ее проявлениях, на первый план выдвигали историю государства. Другие, сосредоточив свое внимание на судьбах народности, доходили почти до полного устранения государства из своих представлений о русском историческом процессе 20 . При этом Голубцов замечал, что "как те, так и другие, в сущности, шли по родственным путям: оба направления усердно искали в русском историческом развитии обнаружения "начал"; и если одни стремились найти общечеловеческие начала, других влекли своеобразно-русские" 21 . Эти направления, по его мнению объединял "идеалистический монизм", десятилетиями "шедший к нам из Германии" 22 . Из Западной Европы пришло в Россию, обновляемую "великими реформами" 60-70-х годов XIX в., влияние философского материализма и позитивизма. В этих условиях историку "приходилось ориентироваться между идеалистическим и экономически-материалистическим монизмом" 23 .

По мнению Голубцова, преодолеть накопившиеся в исторической науке противоречия удалось В.О. Ключевскому: "Крупные разногласия по поводу тех, а не иных "начал", как принципов содержания исторической науки, отступили перед социологическим методом; недоразумения на почве предпочтения внешней политической истории "народному" развитию или наоборот нашли свое объяснение, придя к единству, в эволюционном взгляде на русское прошлое" 24 . Исторический процесс России развивался под влиянием целого ряда факторов - географического, экономического, социального, политико-юридического, культурно-исторического, роль и значимость которых менялась в различные исторические периоды. "Путем богатого исследовательского опыта, - считал С.А. Голубцов, - Василий Осипович убедился в несвойственности историческому развитию единой руководящей, неизменно- направляющей, метафизическинепреложной силы" 25 . Такова была схема историографического процесса второй половины XIX - начала XX в., предложенная С.А. Голубцовым. Поставленная им задача изучения теоретических воззрений В.О. Ключевского толкала

стр. 17


--------------------------------------------------------------------------------

исследователя к построению схемы историографического развития, вершиной которого выступало творчество выдающегося русского историка. Вполне естественной выглядела в этом случае и задача, "ожидающая опытного исследования", - дальнейшее изучение влияния различных факторов на ход исторического развития.

Подобный подход при моделировании историографического процесса в России мы наблюдаем и у С.В. Рождественского, посвятившего свое исследование творчеству С.М. Соловьева. По его мнению, С.М. Соловьеву удалось преодолеть односторонность западников и славянофилов. "Увлечения западничества и славянофильства, - писал Рождественский, - были в свое время противоположными гранями одного цельного кристалла русской научной мысли. В применении к русской истории таким основным ядром этой мысли представлялось "органическое" воззрение Соловьева" 26 . Столь серьезные расхождения в понимании процесса историографического развития в схемах Голубцова и Рождественского объясняются не столько принципиальными расхождениями, сколько неразработанностью вопроса, отсутствием сложившегося понимания сущности эволюции отечественной исторической мысли, недостаточной изученностью конкретного историографического материала. Тем не менее исследование творчества историка требовало осмысления общего процесса развития исторической науки на данном этапе. В результате появились схемы, основанные не на детальном изучении фактического материала, а на неких теоретических подходах. Без прохождения подобного этапа концептуальных построений оказалось невозможным проводить конкретно-исторические исследования.

Определенным недостатком подобной схематизации явилось и "исключение" из сферы внимания историографической науки тех исследований, которые не подпадали под определенные схемой параметры. Примером может служить творчество выдающегося русского историка и историографа К.Н. Бестужева- Рюмина. "Отзывчивый на разные течения мысли и настроений, - отмечал А.Е. Пресняков в статье, посвященной 25- летию со дня кончины этого исследователя, - Бестужев не мог всецело примкнуть ни к одному из сложившихся "направлений". Ему были близки многие элементы и западничества, и славянофильства; он с интересом присматривался к разным их оттенкам, но сохранял позицию нейтральную, критически независимую от всякой догмы" 27 . При этом А.Е. Пресняков видел в Бестужеве-Рюмине продолжателя той линии в отечественной науке, которую проводили А.Л. Шлецер и М.П. Погодин. "Вслед за ними, - отмечал Пресняков, - он изучает не столько "факты", сколько источники и их свидетельства о "фактах"" 28 . Эта историографическая линия, столь существенная для развития отечественной исторической науки, фактически исчезала в схеме противопоставления западников и славянофилов.

Выделение достаточно жестких и определенных направлений в отечественной историографии XIX - начала XX в. представлялось историографам 20-х годов весьма проблематичным. Примером может служить замечательное исследование Н.И. Кареева "Основы русской социологии", написанное в 20-е годы и опубликованное в 90-е годы. Конструируя

стр. 18


--------------------------------------------------------------------------------

путь развития отечественной социологии, Кареев пришел к выводу о возможности четкого выделения только двух направлений - позитивистского (по его терминологии этикосоциологического) и экономико-материалистического, марксистского. При этом творчество большинства историков не вписывалось в отмеченные направления, что отразилось в структуре исследования Кареева: взгляды историков рассматривались в отдельной главе и объединялись Кареевым скорее на основе профессионального, чем теоретического единства. Это положение отражало традиционное стремление историков рубежа веков уйти от теоретико-философских вопросов и было связано, как отмечал Кареев, "с унаследованным еще от прежних времен нерасположением к занятиям общей теории истории не в смысле теории исторического знания с ее техникой исторического исследования, а в смысле теории исторического знания в философском освещении" 29 . Этим объяснял Кареев и тот факт, что в 1919 г. при обсуждении вопроса о реформе преподавания на историко-филологическом факультете Петербургского университета из всех профессоров и приватдоцентов лишь двое (А.С. Лаппо-Данилевский и Н.И. Кареев) высказались за включение социологии в число изучаемых студентами предметов 30 .

Отсутствие историографической концепции, удовлетворившей бы в определенной мере потребности историков науки в понимании действовавших научных направлений, вело к более активному использованию ими такого понятия как "научная школа". В этом понятии объединялись не только ученики и соратники того или иного исследователя. Речь шла о сторонниках определенной системы взглядов на задачи, предмет, теоретические основы и методы решения исторических проблем. С. Глаголева-Данини, рассматривая вклад выдающегося французского историка А. Олара в изучение истории Великой Французской революции, отмечала: "Олар, действительно, является создателем целой научной школы в истории французской революции. Представители этой школы утверждают что-либо только на основании документов, изучив все, печатное и рукописное, относящееся к предмету. Предварительно они ведут целое историческое следствие, подобно судебному следователю, допрашивают свидетелей, собирают показания, делают очную ставку, критикуют показания и только после этого закрывают дело и выносят суждение. Эта школа считает, что прошли те времена, когда историку революции достаточно было ораторского таланта и ярких красок художника. Ныне история требует труда и терпения. Прежде архивами пользовались мимоходом. Ныне без систематической архивной работы не смеет сделать шага ни один историк революции" 31 . Именно такое широкое понимание научной школы утвердилось в историографических оценках 20-х годов. В публикациях тех лет речь шла о русской египтологической школе

Б.А. Тураева, которая, "восприняв все доброе, что мог дать ей Запад, получила особый, лично ей присущий, отпечаток и колорит" 32 , об археографической школе А.С. Лаппо-Данилевского, созданной "разработкой методов и задач русской дипломатики" 33 и др.

Необходимо отметить, что не всегда, когда речь шла о школе, это понятие связывалось с именем конкретного ученого. О русской научной

стр. 19


--------------------------------------------------------------------------------

школе в области новой истории пишет В. Бутенко в своем историографическом обзоре изучения этого исторического периода в России. Основанная в XIX столетии профессором Московского университета В.И. Герье, она добилась крупных научных результатов на рубеже столетий. И хотя само исследование Бутенко сохраняло некоторые черты расширенной библиографии, излагающей результаты изучения в хронологическом порядке исследовавшихся эпох и вопросов, интерес представляет обобщенная характеристика основных присущих этой школе черт, проявившихся в предреволюционный период. В. Бутенко отмечал, что "характерными особенностями сложившейся в России научной школы были усиленная разработка свежих и нетронутых архивных материалов, социологический подход к изучаемым явлениям, широта основной точки зрения при самом тщательном исследовании подробностей, беспристрастная и внепартийная оценка достигнутых исследованием результатов" 34 .

О "русской школе" изучения истории Великой Французской революции с ссылкой на мнение французских ученых писал Н.И. Кареев в своем трехтомном исследовании, посвященном историкам революции. Международное признание этой школы было связано с ее характерными чертами. Как отмечал Кареев, "особенность этой "школы", если уже употреблять этот термин, в том, что она занималась именно не столько общими построениями истории революции, сколько частными исследованиями и вместе с тем особенно в области экономических явлений" 35 .

Наличие нескольких научных направлений и школ традиционно воспринималось историками 20-х годов как естественное для науки явление, а "многообразность" развития исторической науки даже казалась имманентно присущим ей свойством. Его существование А.С. Лаппо-Данилевский объяснял тем, что "не будучи в состоянии сразу охватить историческую истину и выработать общепризнанную схему нашей эволюции, они (научные направления. - А.С.) постепенно возникали, боролись и сменяли друг друга" 36 . Это объяснение, основывающееся на внутренних особенностях научного познания, казалось, не требовало каких-либо внешних для науки дополнительных причин. Но признавая многообразность науки, исследователи отмечали и ее единство. "Пусть в науке будут разные интересы, ориентации, подходы, методы, направления, даже неизбежные разногласия и несогласия, - отмечал Н.И. Кареев, - но пусть то общее, что всем с принудительностью навязывается фактами и логикою, всегда будет тою общею почвою, на которой можно мирно встречаться для искания истины сообща... Общий язык всегда должен найтись у людей науки, общие знания, общие понятия, общие интересы" 37 . Это было особенно важно в условиях России 20-х годов, где только одно из научных направлений получало политическую поддержку и признавалось властью единственно верным.

Традиционно большое внимание в 20-е годы уделялось историографическому анализу творчества ведущих отечественных историков. Как отмечал А.Е. Пресняков, сложился даже некий "шаблон обзоров "русской историографии"", целью которого являлся учет специальной ученой работы и общих исторических построений. В частности, в работе,

стр. 20


--------------------------------------------------------------------------------

посвященной В.О. Ключевскому, он очертил возможный "шаблонный" подход к творчеству этого историка, признавая, что Ключевский слишком сложен, чтобы допустимо было ограничиться шаблоном. Этот "шаблон" в его изложении выглядел следующим образом: "Можно, конечно, сказать, что в этой специально-ученой области его значение весьма велико, что его труды, особенно "Боярская Дума" и "Курс русской истории", занимают свое определенное место в развитии русской исторической литературы. Можно полнее раскрыть содержание такого общего суждения перечнем вопросов, которым Ключевский дал новую постановку и свое решение, возбудив в то же время усиленную работу над ними, чем мощно двинул вперед к новым успехам наше историческое знание. Можно, в итоге рассмотрения научного наследия Ключевского, обосновать вывод, что труды его, как всякое исключительно крупное историческое явление, составляют рубеж двух эпох в своей области, завершая целый период русской историографии , так как в них исчерпана Соловьевская традиция, а тем самым освобождена русская историческая мысль для более свободной и широкой работы вне связанности ее преданием, которое стало шаблоном" 38 . Таким образом, выделенный А.Е. Пресняковым историографический "шаблон" включал в себя определение места творчества историка в процессе развития исторической науки, которое определяется новизной постановки и решения исследовательских проблем, а также соотнесенностью с переживаемым исторической наукой этапом своего развития, на этой основе определяются перспективы дальнейшего развития исторического познания.

Этот традиционный для историографии тех лет "шаблон" опирался прежде всего на стремление выделить только "научную" сторону, уходя от анализа личностных черт исследователя. Наиболее ярко подобную точку зрения выразил Н.И. Кареев, считавший, что "когда нам говорят об ученом, как об ученом, мы не спрашиваем, какого он был нрава, трудно ли или легко работал, какого был вероисповедания и верил ли вообще во что-либо, или не верил, какова его была партийность и вообще принадлежал ли он к какой-нибудь партии, а спрашиваем, какова была в научном смысле его работа и что он сделал" 39 . Справедливости ради необходимо заметить, что столь решительное отвержение биографического аспекта в историографическом исследовании не являлось принципиальной позицией Кареева. В исследовании творчества историков Французской революции он отмечал, что "при рассмотрении отдельных трудов по революции всегда необходимы биографические справки об их авторах. Скажите мне, кто написал такую-то книгу, и я вам скажу, какова эта книга" 40 .

Конечно, оценка чисто научной стороны деятельности исследователя была необходима для обобщений более широкого плана, характеризующих общий процесс развития исторической науки или отдельные его этапы. Но для анализа творчества конкретного исследователя этот подход искусственно ограничивал возможности изучения. Пониманием этого и объяснялось стремление А.Е. Преснякова не ограничиваться "шаблоном", выйти за рамки представлений об ученом с точки зрения

стр. 21


--------------------------------------------------------------------------------

его научного вклада. "Крупным историческим явлением были не только его труды, - писал Пресняков о Ключевском, - под это понятие подходит и сам он в своей богатой и сложной индивидуальности" 41 .

Идея раскрытия творчества ученого во всем богатстве его индивидуальности владела авторами и редакторами шестой книги "Русского исторического журнала", почти целиком посвященной творчеству А.С. Лаппо-Данилевского. Как отмечал рецензент этой книги С. Чернов, "ученое творчество А.С. (Лаппо- Данилевского. - А.С.) станет мне вполне понятно, лишь когда я воссоздам... себе его подлинный человеческий, а не иконографический образ" 42 . Вполне понятно поэтому, что основное внимание рецензент уделил статье И.М. Гревса "Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский (Опыт истолкования души)" 43 . И хотя не все в этой работе может быть признано несомненным, порою в тексте преобладали личные воспоминания и впечатления автора без достаточного анализа, тем не менее постановка проблемы свидетельствовала об осознании исследователями важности комплексного подхода к изучению творческой личности. Важность исследования личностного элемента в творчестве историка отмечал и А.Е. Пресняков, который считал, что "история личной жизни Ключевского, если когда-либо будет написан такой ценный памятник истории русской культуры, объяснит нам многое: его одиночество, его своеобразие, его догматизм и внутреннюю драму его творчества" 44 .

Биографический элемент традиционно присутствовал в историографическом изучении творчества конкретных историков. В работах отмечалось происхождение историков, влияние семейных традиций, характер полученного образования, принадлежность к историческим школам, упоминались учителя и коллеги исследователя, работа в научных и образовательных учреждениях и т.п. Так, научный интерес М.А. Дьяконова к истории крестьянства и истории церкви А.Е. Пресняков связывал с его семейными традициями, с происхождением из духовной среды и влиянием отца, окончившего Духовную академию и работавшего в годы крестьянской реформы в должности мирового посредника 45 .

С.Ф. Платонов, говоря о творчестве К.Н. Бестужева-Рюмина, считал необходимым подчеркнуть получение им "типично-дворянского воспитания" 46 . Большое внимание исследователи уделяли влиянию (или его отсутствию) предшественников, учителей и современников историка. А.Е. Пресняков, раскрывая процесс формирования научных взглядов А.С. Лаппо-Данилевского, считал, что факультетская школа Петроградского университета (К.Н. Бестужев- Рюмин и Е.Е. Замысловский), как и московская школа В.О. Ключевского не имели существенного влияния на формирование Лаппо-Данилевского как ученого, "он сам себя вырабатывал в упорном одиноком труде" 47 .

Проблема влияния на творчество историка предшествующих исследователей постоянно находилась в поле зрения историографов. Этот вопрос представлял интерес не только в плане уяснения новизны, вносившейся в изучение исторических процессов, но и в плане раскрытия творческой лаборатории исследователя. В своей статье, посвященной В.О. Ключевскому, А.Е. Пресняков отмечал: "Соловьев и Ключевский",

стр. 22


--------------------------------------------------------------------------------

"Ключевский и Чичерин" - таковы темы, которые естественно выступили на очередь при первых же попытках разобраться в его научно-литературном наследии" 48 . Исследование взаимосвязи с предшествующим опытом исторического анализа явилось важным элементом изучения творческой лаборатории ученого.

Постановка проблем анализа исследовательской деятельности историка была выдвинута историографами 20-х годов. Ее актуализация была обоснована в творчестве А.С. Лаппо-Данилевского, работы которого в области методологии науки создали основы для углубленного анализа техники исторического исследования. В общем плане эту задачу историографии сформулировал А.Е. Пресняков, указав, что "работа ученого должна быть тщательно изучена в ее приемах, методах и задачах. Ее техника требует тщательной, вдумчивой разработки" 49 . В связи с этим представлялось особенно важным обобщение методологических (в узком, прикладном смысле этого слова) достижений отечественной исторической науки.

Хотя овладение техникой научного исследования представлялось чрезвычайно значимым для каждого историка, тем не менее при анализе творчества и вклада в науку конкретных ученых историографами отмечались особенности их творческой лаборатории, которые неразрывно связывались с личной одаренностью исследователя, с его психологическими особенностями. В связи с этим большой интерес представляли размышления А.Е. Преснякова о влиянии этих психологических особенностей мышления на творчество В.О. Ключевского. Отмечая его определенную зависимость от историографической традиции, выразившуюся, прежде всего, в использовании созданных С.М. Соловьевым схем исторического процесса, Пресняков считал, что она "обусловлена, видимо, тем, что натуре Ключевского, по существу, схематические конструкции были весьма чужды" 50 .

Вслед за А.С. Лаппо-Данилевским Пресняков видел одну из сложнейших историографических и методологических проблем в исследовании антиномии исторического мышления, которую он связывал "с более общей и широкой проблемой мышления, жаждущего единства и свободы от внутренних противоречий, проблемой взаимоотношения двух основных его факторов - интуиции и дискурсивной мысли, как моментов творческой спонтанности и методического обоснования, и далее - творящей активности и вдумчивого критического сознания" 51 . Решение этих общих гносеологических проблем представлялось особенно важным для дальнейшего развития исследований научного творчества историков.

Психологическим складом историков во многом объяснялись особенности их научного творчества. В связи с этим М.М. Богословский выделял три типа историков. К первому типу он относил историка-мыслителя, философски осмысливавшего готовые исторические факты, следящего за их причинной связью и взаимоотношением, оценивающего их общее значение в ходе исторического процесса, "взводящего факты в идеи". Его деятельность заключалась в размышлении над фактами "обозревая их с высоты, скрывающей их частные индивидуальные конкретные особенности, в общих и отвлеченных формулах". Второй

стр. 23


--------------------------------------------------------------------------------

тип - историк-художник, вживавшийся в прошлое, интуитивно его постигавший и творчески изображающий. "Сила его таланта, - писал Богословский, - заключается в воображении, при помощи которого он воскрешает далекие образы прошлого, вызывает их из исторической дали и, стирая грани времени, делает прошлое настоящим, проходящим перед нашими глазами". К третьему типу он относил историка- исследователя, сила таланта которого заключалась в разыскивании фактов, расследовании и установлении их. "Конечно, эти три типа не всегда встречаются в раздельном виде; они бывают и смешаны в возможных сочетаниях. Но все же в последнем случае одна какая-либо черта или одна какая-либо способность окажется непременно преобладающею" 52 . Конечно, подобная группировка историков была очень условной, но тем не менее она позволяла учесть действие того фактора в научном творчестве, который связан с психическим складом исследователя, определяющим его пристрастия. Но при этом не следует преувеличивать значение этого момента в становлении творческой индивидуальности в ущерб иных факторов.

Исторический подход к изучению творчества историков, априорно признававший эволюцию их взглядов, разделялся большинством историографов 20-х годов. Он приводил к практическим попыткам определения внутренней эволюции взглядов того или иного исследователя. Например, С. Тхоржевский считал, что следует видеть "две фазы в развитии политического миросозерцания Ключевского, причем хронологическим рубежом между ними является смутный 1905 год" 53 . Но большинство исследователей более осторожно подходили к решению вопросов подобного рода, считая их предметом дальнейшего исследования. "В.О. Ключевский несомненно пережил известную эволюцию во взглядах на общие вопросы исторического знания, - отмечал С.А. Голубцов. - Сравнительнохронологическое изучение подобных наблюдений, сличение текста разновременных изданий одной и той же работы, внимательно-осторожный просмотр литографированных студенческих записей - уже и теперь дают почувствовать наличность этой эволюции; но по многим соображениям говорить о ней сейчас не представляется возможным, главным образом ввиду недоступности многих основных источников, вводящих в процесс научной работы знаменитого историка" 54 . Как интересную и поучительную задачу для дальнейшего исследования рассматривал вопрос о детальной эволюции взглядов С.М. Соловьева С.В. Рождественский 55 .

Комплексный подход к исследованию творчества историка, учет разнообразных факторов, влиявших на его творческую лабораторию и результаты исследовательской деятельности, были характерными особенностями историографических исследований начала 20-х годов. Традиции дореволюционной историографии, заложившей основы изучения творчества выдающихся отечественных историков, получили дальнейшее развитие в трудах ученых начала 20-х годов, приведя к появлению целого ряда ярких и интересных исследований.

Но самым многочисленным типом историографических работ в этот период, как и ранее, являлись рецензии на различные научные издания.

стр. 24


--------------------------------------------------------------------------------

Этому жанру научной литературы в начале 20-х годов придавали особое значение. Необходимо было ознакомить научную общественность с новинками зарубежной и отечественной литературы, что было чрезвычайно важно для нормализации научной жизни в условиях затруднительных связей не только с заграницей, но даже между Москвой и Петроградом и провинцией, как отмечала редакция журнала "Анналы" 56 . Но не только ознакомительную задачу выполняли публиковавшиеся в 20-е годы рецензии. Зачастую написанные ведущими специалистами в различных областях исторического знания, они имели критическую направленность, позволявшую оказывать влияние на развитие конкретно-исторических исследований. Вместе с тем, некоторые рецензии содержали и методологические установки, оценки общего уровня познания в той или иной сфере исторической науки. О значимости рецензий свидетельствовали и объемы разделов периодических изданий, отводившихся для критики и библиографии.

Таким образом, многоуровневой подход к пониманию процессов исторического познания позволил историографам обозначить, а в ряде случаев и решить ряд актуальных проблем развития истории исторической науки. Стремление к историографическим обобщениям, получавшим надежное фактическое обоснование, стало одной из характерных черт отечественной историографии, продолжавшей дореволюционные научные традиции.

Проблема фактического обоснования теоретических построений была актуальной не только для историографии, но и для всей исторической науки, как и для целого ряда других наук. Еще в конце XIX - начале XX в. раздавались призывы к пересмотру сложившихся концепций и теоретических построений. Общие историко-философские системы в результате критического анализа все более теряли сторонников, утрачивая доверие к себе со стороны ученых. Серьезной научной критики не выдерживали и менее обширные теоретические построения. Как отмечал Е.В. Тарле, "ни в области истории социально-экономической, ни в области истории политической или культурной не осталось, кажется, ни одной частной схемы, которая оказалась бы не разрушенной, не поколебленной или хоть не затронутой" 57 . Причины такого положения он видел в двух обстоятельствах, характеризующих положение в исторической науке. Главную роль играло нарастание нового фактического материала, вводимого в научный оборот. "К концу XIX и началу XX века, - отмечал он, - количество фактов, поступающих в распоряжение историка, стало расти с необычайною быстротою... Прикосновение к архиву становилось все обязательнее для каждого серьезного исследователя" 58 . Вторую причину Е.В. Тарле усматривал в вызванном усложнением и убыстрением жизни изменении самой психики исследователей, повышающим требовательность и расширение их кругозора. "Жизнь с каждым полувеком становилась сложнее, - писал он, - и те, кто ее переживал и наблюдал, все более и более утрачивали с каждым поколением тот запас прямолинейности, тот, если можно так выразиться, дар односторонности, который благоприятен для создания схемы и веры в нее" 59 .

стр. 25


--------------------------------------------------------------------------------

Критическая работа мысли в результате действия этих двух отмеченных Е.В. Тарле обстоятельств приводила к разрушению старых теорий и концепций, но зачастую не завершалась созданием новых. Стремление исследователей подвести под выдвигаемые ими теоретические построения максимально прочный фактический фундамент на деле приводило к тому, что многие из этих построений рушились до своего завершения.

В этих условиях значительная часть исследователей сознательно уходила от широких теоретических обобщений, сосредоточивая свое внимание на анализе конкретного фактического материала. Одним из наиболее ярких примеров подобного подхода может служить творчество М.А. Дьяконова, особенности исследовательской лаборатории которого были раскрыты в ряде историографических работ начала 20-х годов. Пресняков, описывая метод работы Дьяконова, говорил о "его выдержанной склонности к "лабораторному" исследованию, тщательному изучению отдельных явлений по "сырому" материалу текстов, подвергнутых детальному анализу и осторожному комментированию, при большой сдержанности в формулировке выводов более широкого и общего значения. Поскольку самый подход к исследованию и выбор материала для изучения неизбежно обусловлены той или иной точкой зрения, рабочей гипотезой, направляющей самые искания, М.А. Дьяконов исходит, обычно, из постановки того или иного вопроса в научной литературе, критически всматриваясь в основания высказанных авторитетными учеными мнений и выводов и доискиваясь, притом, их документальных источников, того материала, на какой эти мнения и выводы опирались" 60 . Определенного рода боязнь недостаточно обоснованных теоретических построений, связанная с этическими императивами представлений о научной деятельности, вела к сознательному отказу от обобщений, выходящих за рамки исследуемой группы источников. Оценивая общий характер научного наследия М.А. Дьяконова, Пресняков отмечал, что его большие работы "не дают цельных и широких построений, а содержат ряд частичных самостоятельных наблюдений и обобщений, систематических, но несведенных и несводимых в общую конструкцию, которая, по-видимому, представлялась М.А. Дьяконову, как можно судить по ряду высказанных им замечаний, делом сравнительно далекого будущего науки, еще не располагающей достаточным материалом" 61 . Первенство фактической стороны над любыми попытками теоретических обобщений, столь характерное для творчества М.А. Дьяконова, приводило к тому, что исследователь вынужден был "отказываться от постановки темы во всей ее широте из опасения, что для этого не найдется достаточно данных" 62 . В полной мере к сторонникам подобного подхода в исторической науке историографы 20-х годов относили и А.Н. Савина, в работах которого прежде всего выделялось "величайшее преклонение пред источником, пред твердо устанавливаемым фактом, вне и без которого немыслим историк" 63 . Nulla linea sine documento - таковым было кредо историков, принадлежавших к этому направлению. Их пугали широкие исторические перспективы, разворачиваемые во времени, в концептуальной схеме ряда вековых явлений,

стр. 26


--------------------------------------------------------------------------------

или в пространстве, в схематическом обобщении отношений целых культурно- исторических миров, поскольку в них терялись детали, упущенные "произволом" историка. Стремление к возможно большей полноте конкретного и точного изучения прошлого неизбежно приводило к ограничению предмета исследования в целях уменьшить массу фактов, которые, казалось, должны быть учтены исследователем.

Понятно, что подобный метод научной работы был обусловлен тем, что широкий поток нового вводимого в науку материала создавал у исследователей представления, что еще остались не затронутые изучением значительные его массы, хранящиеся в архивах, которые могли содержать много существенных данных для более обоснованных и полных выводов. А потому "преждевременные" обобщения не могут принести пользы науке.

Требование максимально полного привлечения источникового материала становилось общепризнанным в исторической науке начала XX столетия. Об этом свидетельствовали не только научные труды, но и система подготовки молодых историков. С.Н. Валк, вспоминая о семинарах по дипломатике А.С. Лаппо- Данилевского, писал: "Нам бывало стыдно, если кто-либо позволял себе строить свои заключения, не привлекая всего возможного материала, удовлетворяясь тем, пусть даже многим, что без труда доступно" 64 .

Такое отношение к источнику отражало не только особенности развития отечественной исторической науки, но и было выражением тех тенденций, которые получили всеобщее признание в мировой историографии второй половины XIX - начале XX в. и связывались с новым пониманием научности в истории. С. Глаголева-Данини, посвятившая свое исследование историографии Великой Французской революции, связывала начало применения научного метода в этой области с деятельностью А. Токвиля и А. Олара и их вниманием к серьезному изучению архивных документов 65 . В критике Оларом методологических установок крупнейшего историка предшествующего периода И. Тэна она видела борьбу двух исторических школ - "научной" (Олар) и "литературной" (Тэн) 66 . Новое направление успешно развивалось и в Германии.

Е.В. Тарле связывал его с деятельностью Т. Шимана, отмечая, что "собирание и монографическая разработка фактов, обследование и привлечение к делу новых архивных фондов - вот, собственно, с точки зрения этого разветвления школы Ранке, альфа и омега всех обязанностей историка" 67 .

Историографы 20-х годов анализировали и процесс становления подобного научного мировоззрения в России. С.В. Рождественский отмечал, что уже в середине XIX века "характерно выдвигались и сплетались один с другим два главных интереса русской исторической науки: интерес к монографическому, углубленному изучению русской истории в отдельных явлениях и эпизодах, и интерес к обобщающему ее построению, объемлющему весь ход ее в целом" 68 . По мнению Рождественского, линию на углубленное, монографическое изучение отдельных исторических явлений представлял в тот период М.П. Погодин. К ярким представителям противоположного течения принадлежал К.Д.

стр. 27


--------------------------------------------------------------------------------

Кавелин, который "ограничивался начертанием общей схемы и не связывал себя фактическим материалом. Он брал его, насколько то было необходимо для иллюстрации схемы" 69 . Эти противоположности оказались преодоленными в творчестве С.М. Соловьева, соединившего глубокую монографическую разработку с необходимыми теоретическими обобщениями. Тем не менее, дальнейшее развитие науки под напором огромного нового фактического материала показало безжизненность старых схематических построений.

Отсюда основной задачей историка в те годы представлялась широкая и систематическая разработка архивных материалов. Перспектива дальнейшей научной работы выглядела, по мнению Е.В. Тарле, следующим образом: "От схемы -через частную теорию - к общему историко-философскому построению, - вот прямой путь исторического мышления, вот обобщающая работа, начинающаяся после собирания, установления и проверки фактического материала" 70 .

Но практика исторического познания свидетельствовала о том, что путь от частного к общему не являлся единственно возможным. Изучение творческой лаборатории крупнейших историков России давало и другие примеры. Историографический анализ творчества А.С. Лаппо-Данилевского, проведенный А.Е. Пресняковым, свидетельствовал о том, что путь мышления этого ученого шел "от общей теоретически продуманной концепции к схеме изучаемых явлений, от схемы к наблюдению конкретных явлений действительности" 71 . Этот подход позволял сознательно поставить задачи исторического исследования, исходя из общего концептуального видения процессов исторического развития.

Недостатки индуктивного подхода в исторической науке в полной мере осознавались историографами 20-х годов. В его абсолютизации виделся самообман исследователя, приводящий в конечном счете к искажению исторической реальности. Историографическая позиция тех лет по этому вопросу была всесторонне раскрыта А.Е. Пресняковым. "Без определенной "предварительной" схемы, - писал он, - невозможно сколько-нибудь упорядоченное собирание фактов, без теоретических запросов невозможно их изучение. Ими обусловлено самое определение предмета исследования, а от научной постановки задания зависит и удача его разрешения. К тому же всякое выделение отдельного и ограниченного предмета исследования из многосложного потока исторических явлений, сплетенных в непрерывной смене и сложном взаимодействии, а вполне реальных только в связи со всею полнотою исторической действительности, - всегда условно, и тем условнее, чем оно более закончено и конкретно. А, между тем, такое выделение необходимо для целей исследования, и должно быть отчетливым, определенным и выдержанным. Но забвение его условности грозит подменой живого исторического явления или процесса - отвлеченным препаратом схематизирующей мысли, и, во всяком случае, разумение изучаемой исторической жизни и устраняет из кругозора ряд ее черт, характерных связей и обуславливающих ее ход отношений и воздействий" 72 .

Индуктивный и дедуктивный подходы отражали стремление преодолеть основную антиномию исторического мышления - антиномию

стр. 28


--------------------------------------------------------------------------------

индивидуализирующего (идиографического по терминологии А.С. Лаппо-Данилевского) и обобщающего (номотетического) мышления. В историографических работах начала 20-х годов вопрос о "борьбе обобщающей научной мысли с неисчерпаемым многообразием явлений живой действительности" 73 занимал очень значительное место.

Решение этого вопроса, как отмечали историографы 20-х годов, осложнялось зависимостью историка от источников, сквозь призму которых проводилось изучение явлений прошлой жизни. При этом сам выбор источников зависел от ставившихся перед исследованием задач и имевшейся гипотезы. Как отмечал С.А. Голубцов, находя примеры в творчестве великих русских историков, "Соловьев указал путь в архивы, но использовал их богатства односторонне; выбор актов направлялся целями изучения, а их ответы определялись характером ставившихся вопросов. В лице Ключевского наука выдвинула новые запросы, понадобились иные типы документов, и они нашлись" 74 . Эта взаимозависимость теоретических построений (схемы) и источников прослеживалась историографами 20-х годов на примере творчества ряда историков, прежде всего - В.О. Ключевского.

С.А. Голубцов провел попытку реконструкции системы теоретических взглядов этого выдающегося ученого. "Василий Осипович не дал систематического и полного изложения своих общих исторических воззрений, - писал он, - наблюдения приходится собирать по крупицам, воспроизводя потом цельную картину по этим разрозненным и разновременным данным" 75 . В противоположность этому взгляду А.Е. Пресняков считал саму постановку вопроса о реконструкции теоретических взглядов Ключевского ложной. Он писал, что "отвлечь из этого изложения общую концепцию или общую теорию исторического процесса, в частности местного, русского, реконструировать "систему" исторических воззрений Ключевского было бы задачей мало благодарной и едва ли правильной: сам Ключевский такой "системы" не строил, а лишь в меру педагогической необходимости высказывал ряд общих соображений во введении к курсу или попутно, в иных его частях" 76 . Свое утверждение Пресняков обосновывал тем, что по складу своей "натуры" Ключевский был чужд схематическим построениям. Он был вынужден прибегать к ним в силу потребностей в систематическом изложении материала в ходе лекционного курса. Пресняков считал, что "Ключевский в построении примыкал к схемам и формулам Соловьева, отчасти и Чичерина, вкладывая в них, обычно, совершенно иное и новое содержание" 77 . При этом то новое, что вносил Ключевский в прежние схемы, их частичная переработка приводили к утрате ими стройной законченности и внутренней связности. Именно постоянная работа над источниками вела к указанным новациям. Пресняков делал вывод, что "вполне самостоятельное и свободное научное творчество исследователя требует непосредственной работы над источниками, вне преломления их данных через призму чужого исторического воззрения. "Курс русской истории" В.О. Ключевского и слагался постепенно в борьбе его личного творчества с идейным, методологическим и фактическим влиянием Соловьева" 78 . Освобождение Ключевского от зависимости от схем

стр. 29


--------------------------------------------------------------------------------

предшествующей историографической традиции происходило тем самым на основе этих схем под влиянием конкретной исследовательской работы над материалом исторических источников. Такой виделась Преснякову диалектика взаимозависимости и взаимоотношений прежних схем и новых фактических данных, извлекаемых историком из источников. Пресняков даже говорил в связи с этим о внутренней драме творчества Ключевского, заключавшейся в противоречии "между "ученой совестью", побуждавшей сосредоточиться на полной проработке всего материала русской истории, и "обязанностями педагога", которые заставляли безотлагательно давать изложение, хотя бы влагая новое содержание в готовые схемы, по существу ему не отвечавшие" 79 .

Интерес к диалектике теории и факта был чрезвычайно велик в начале 20-х годов. Это объяснялось осознанием историографами того, что в науке на рубеже столетий произошел определенный перекос в соотношении теоретических, обобщающих и конкретно-исторических исследований, болезненно сказывавшийся на ее дальнейшем развитии. Как отмечал Е.В. Тарле, "в последние десятилетия XIX века и в начале XX-го эрудиция и критика достигли громадного развития, а "философия" дошла до такого упадка, что параллель приходится искать разве только в чрезвычайно отдаленные эпохи" 80 . На первый план выдвигалась потребность теоретического обобщения всей массы введенных в научный оборот материалов. При этом Тарле подчеркивал, что "наблюдалось полное понимание, что без конструкций - нет науки, а есть лишь складочное место материалов" 81 .

Опасность абсолютизации факта в научной исторической деятельности в начале 20-х годов была очевидна многим историкам. Опыт нескольких предшествующих десятилетий свидетельствовал о том, что преобладание фактографических исследований, по существу, означало недоверие науки к себе самой. И. Яковкин отмечал в своей рецензии на книги А.Е. Преснякова "Образование великорусского государства" и "Московское царство", что "призывы к будничной работе по накоплению фактов, к боязливой предубежденности против всяких теорий и схем не раз уже раздавались и в исторической, и в экономической науке, но на деле, как известно, приводили всегда (да, по существу, и не могли не приводить) к тому, что восстановленный в мнимых правах факт порабощал совершенно того, кто так заботился о его восстановлении, и вытравлял без остатка всякое представление об историческом процессе развития" 82 . Потребность в научном обобщающем синтезе накопленного фактического материала становилась все более насущной.

Такая постановка актуальной задачи развития научных исследований, конечно, не означала отказа от выработанного в течение предшествующих десятилетий подхода, связывающего научность с серьезным и глубоким изучением целостного фактического материала по критически оцененным историческим источникам. Эту сторону научной деятельности историки не упускали из виду, даже подчеркивая важность и актуальность теоретической работы. "Если следует признать насущною, очередною задачею исторической науки в данный момент, - писал Е.В. Тарле, - создание схем и теорий, если синтезирующие способности

стр. 30


--------------------------------------------------------------------------------

ума сейчас явились бы драгоценнейшими качествами историка (когда, впрочем, они не драгоценны?), - то отсюда вовсе не следует, что дальнейшее нахождение и обработка фактического материала должны быть заброшены" 83 .

Историки 20-х годов прекрасно осознавали трудность поставленной задачи соединения широкого теоретического обобщения с глубокой фундаментальной разработкой источникового материала. Провести такую работу одному исследователю в масштабе изучения национальной истории представлялось уже невозможным. Выход виделся в объединении усилий целого коллектива ученых. "Не отставать почти немыслимо для современной единицы, хотя б исключительно емкой и трудоспособной, - писал Д. Егоров, - только коллективная работа обеспечивает должную быстроту и полноту" 84 . В качестве примеров такой работы он приводил деятельность ряда зарубежных научных институтов, связывая достигнутые ими успехи с новой организацией коллективного труда ученых. Не менее важным для достижения качественно нового уровня исторических исследований Д. Егоров считал использование достижений других наук, имеющих возможность предоставить историку новый материал. Применительно к материалу средневековой истории он считал необходимым опереться на новые виды источников. "От повествовательных источников, написанных почти исключительно иностранцами, нередко с явной тенденциозностью и всегда неполно, почти загадочно, - писал Егоров, - давно нужно перейти к поразительному по полноте и выразительности археологическому материалу, к замечательным наблюдениям лингвистов, относительно колонизации и поселения вообще (обследование имен и названий), к достойным всякого внимания выводам естественников относительно природных условий прошлого и фактической борьбы тогдашнего человека с природой" 85 .

Таким образом, в историографии начала 20-х годов традиционная для последних десятилетий проблематика соотношения теоретического обобщения и изучения конкретного фактического материала занимала особое место. Бурное, по сравнению с предшествующими эпохами, развитие исторической науки, выразившееся в значительном росте числа научных исследований, расширении их тематики, источниковой базы, переосмыслении сложившихся ранее схем исторических процессов, требовало углубленной разработки историографических проблем, самопознания исторической науки. Осознание сложившихся перекосов, выразившихся в слабости обобщающего элемента исторического познания, позволило историографам выдвинуть в качестве одной из ведущих задач, стоявших перед наукой того времени, формирование теоретико-концептуальной базы, позволяющей обеспечить синтез добытых в ходе конкретно-исторических исследований знаний. Решение этой задачи требовало нового обращения к вопросам методологии науки, осознанию тех проблем, которые приобрели особую актуальность в послереволюционных условиях России.

Необходимо отметить, что в 20-е годы не было единого понимания содержания самого понятия "методология". Ряд историков придерживались мнения, которое было предложено А.С. Лаппо-Данилевским в

стр. 31


--------------------------------------------------------------------------------

его обобщающем труде "Методология истории". Н.И. Кареев, разбирая содержание этой работы, отмечал, что "в методологии Лаппо-Данилевский различал две задачи: основную, заключающуюся в выяснении принципов данной науки, без которых последняя не может существовать в виде систематического единства понятий, и производную, излагающую учение о тех методах, при помощи которых что-либо изучается" 86 .

Сам Кареев придерживался иного взгляда на сущность методологии. Он считал, что "под методологией какой бы то ни было науки мы привыкли разуметь учение об ее методе или методах, т.е. о тех путях, тех способах, тех приемах, при помощи которых наука разрешает свои проблемы. Это - дисциплина, имеющая формальный, а не реальный характер, поскольку дело идет о том, как добывается истина, или, по крайней мере, как она доказывается, а не о том, в чем она заключается" 87 . Подобный подход позволял сблизить методологию с логикой, рассматривая ее как продолжение логики в применении к отдельным наукам, поскольку требования логики приходилось видоизменять и приспосабливать к особенностям конкретных наук. Иное представление о методологии казалось Карееву неприемлемым для научного исследования.

Более широкое понимание методологии было предложено в начале 20-х годов С.Л. Франком, считавшем ее не учением о научном исследовании общества, а философской теорией о его природе. В определении методологии на первый план Франк выдвигал не методы и приемы научного исследования, а "общие точки зрения, из которых должен исходить изучающий общественные науки" 88 . Исходя из этого, он различал в методологии техническую и философскую стороны. К первой он относил "уяснение наиболее целесообразных средств и способов научного познания", задачей второй считал "раскрытие общего своеобразия цели данной науки, определяемой общими логическими свойствами изучаемой области бытия" 89 . Это более широкое толкование понятия методологии разделялось далеко не всеми историками в начале 20-х годов. Единственным моментом, включенным во все отмеченные точки зрения, было изучение методов и приемов научного познания. Их правильное или ошибочное использование отмечалось в ряде рецензий на вышедшие в свет в те годы научные труды.

Примером этому может служить анализ книги профессора харьковского университета В.И. Саввы "О посольском приказе в XVI в." 90 В.Г. Гейман, автор рецензии на эту книгу, подробно останавливается на вопросе о роли Боярской думы в принятии важнейших внешнеполитических решений. В.И. Савва на основании анализа всех сохранившихся записей о приеме и отпуске посольств, начиная с конца княжения Ивана III, методически отмечал в каждом отдельном случае, упомянут ли "приговор" государя с боярами или только единоличный "указ". В результате проведенных подсчетов он делал вывод о роли Думы в тот или иной период правления. Этот количественный метод Гейман считал недопустимым и чреватым значительными ошибками, поскольку автор книги не проводил анализа условий, в которых протекал данный случай. Метод оказался неадекватен сделанным на основе его применения

стр. 32


--------------------------------------------------------------------------------

выводам. "Попытка В.И. Саввы впервые привлечь к изучению вопроса о Боярской Думе новый приказный материал, может быть, дала слишком небольшие результаты, - пишет В.Г. Гейман. - Виной тому, как нам кажется, принятый автором метод исследования" 91 .

Таким образом, в историографии начала 20-х годов активно обсуждались вопросы методологии исторического познания. При этом внимание уделялось как теоретическим вопросам методологии как научной дисциплины, так и критическому отношению к практическому использованию различных методов. Не затрагивая всего комплекса методологических вопросов, поднимавшихся в научной литературе тех лет, необходимо остановиться на некоторых аспектах, казавшихся историкам наиболее актуальными. К ним, в первую очередь, следует отнести вопрос о влиянии современности на научное творчество историка.

Традиционным идеалом в историографии признавалось исследование, лишенное всяких вненаучных влияний. Как писал А.Е. Пресняков, особо отмечая эту черту в творчестве А.С. Лаппо-Данилевского, "зависимость сознательной мысли от иррациональных элементов человеческой природы ощущалась А.С. (Лаппо- Данилевским. - А.С.), как моральный дефект перед долгом свободного от "всяких предрассудков" искания чистой истины" 92 . Этот, казалось бы общепризнанный, долг исследователя, требующий отвлечения ученого от всего, что не связано с чистым научным поиском, воспринимался поколением ученых, пережившим мировую войну, революцию и гражданскую войну, не столь однозначно. И дело было не только в политических пристрастиях и антипатиях. Осмыслить в полной мере те глубокие социальные потрясения, происшедшие в России, с расстояния в несколько лет было почти невозможно, как впрочем и не учитывать их, пытаясь отвлечься от окружающей реальности.

Это явление вполне осознавалось историками в начале 20-х годов. Е.В. Тарле писал, что "мы наблюдаем, что поколениям, пережившим большие катаклизмы, свойственно именно стремление даже не рассказывать, а доказывать и обманывать себя мыслью, будто они хотят беспристрастно выяснять причины происшедшего, когда на самом деле они либо по-прокурорски ищут корней и нитей преступления, либо по-адвокатски хотят возвеличить подвиг" 93 . Результатом этого, по мнению Тарле, является появление "псевдоисторий". Он в данном случае воспользовался термином, предложенным Б. Кроче 94 . Излагая свое понимание этого явления в исторической науке, Тарле писал: "Условимся понимать под псевдоисториею такой исторический труд, создавая который автор имеет, собственно, в виду изложить в этой как бы аллегорической или криптографической форме другую историю, своего собственного времени или той ближайшей к нему эпохи, которая идейно еще является для него современностью. Он не может, конечно, изменить внешний рисунок, фактическую канву, но он подставляет современную ему самому, а не излагаемым событиям мотивацию, он модернизирует то, о чем пишет" 95 . В качестве наиболее яркого примера псевдоистории он приводит историографию Великой Французской революции первой половины XIX в., в которой зачастую вся история Франции

стр. 33


--------------------------------------------------------------------------------

рассматривалась как введение к драме революции. Опасность подобной ситуации в послереволюционной отечественной исторической науке казалась Тарле вполне вероятной 96 . Историография французской революции была для ученых 20-х годов одним из наиболее ярких примеров, иллюстрировавших влияние политических факторов на развитие научной мысли. Н.И. Кареев в своем фундаментальном труде убедительно доказал положение, что "развитие историографии революции во Франции зависело от хода политических событий" 97 .

В историографии начала 20-х годов были даны интересные разборы подобных "псевдоисторий". Следует обратить внимание хотя бы на обстоятельный анализ В. Бузескулом книги немецкого историка Дрерупа 98 , посвященной греческой истории времен Демосфена. В ней Демосфен представлен агентом Персидской державы, стремящимся подчинить греков иностранному влиянию. "Эта книга интересна, - отмечает В. Бузескул, - как показатель того, в какой мере современные автору переживания могут влиять на отношение его даже к далекому прошлому" 99 .

Вместе с тем, переломные исторические эпохи, пережитые историком, обогащают его жизненный опыт, дают очень многое для понимания процессов предшествующего исторического развития. "Эпохи, подобные нашей, обостряют способность к пониманию многого, что в другое время осталось бы не совсем ясным, - писал Тарле, - они делают реальным то, что иначе оставалось бы пустым звуком" 100 . В практике исторического познания это приводило к отказу от многих прежних схем и представлений, происходит процесс "отрезвления от старых фантасмагорий" 101 , одновременно становятся очевидными и выдержавшие проверку временем научные ценности.

К их числу историки традиционно относили свободу научного творчества. Уже в начале 20-х годов, после знаменитого "философского парохода", не все можно было открыто высказать на страницах печати. Как и в прошлом веке, в некоторых вопросах приходилось прибегать к "эзопову языку". Примером этому может служить заметка С.Ф. Ольденбурга, посвященная столетию Э. Ренана. Ольденбург считал, что особое место Ренана в истории науки связано с его борьбой за право свободы научного исследования. Наука, в отличие от религии, не требует "законов против нападок на нее, но сама ищет этих нападок. Не нужно ей ни чем быть огражденной и защищаемой, ей нужна только возможность свободного развития" 102 . Свобода научного творчества признавалась одним из важнейших условий успешного развития науки. И эта свобода понималась как возможность высказывать различные мнения. Программой редакции журнала "Анналы" рассматривалась в качестве обязательной "широкая терпимость ко всем взглядам и точкам зрения, представленным в науке" 103 .

Но особым вопросом для традиционной историографии в начале 20-х годов явилась проблема взаимоотношений с набиравшим силу и влияние марксистским направлением, получившим мощную политическую поддержку. Конечно, большинству историографов казалось разумным не замечать это направление в исторической науке, поскольку его серьезная научная критика становилась все менее возможной на страницах

стр. 34


--------------------------------------------------------------------------------

периодических изданий. И все же историографическое осмысление марксистского направления отмечалось в исследованиях начала 20-х годов. При этом марксизм не рассматривался чем-то принципиально отличным от экономического материализма. В этом плане представляет интерес рецензия Я.Л. Барскова на книгу С.Ф. Платонова "Борис Годунов". Опираясь на ряд положений работы М.Н. Покровского "Экономический материализм" 104 , автор рецензии пришел к выводу, что "книга С.Ф. Платонова отвечает требованиям "марксизма" как научного метода" 105 . Этот вывод он обосновывал тем, что Платонов "дает ясно понять, что "трагедия" Бориса заключалась не только в его одиночестве после разрыва "заключительного союза дружбы", но и в противоречиях его политики, которые, в свою очередь, были обусловлены противоречиями социально-экономического строя в Московском государстве XVI века" 106 . Выделение экономического фактора в качестве основополагающего в историческом развитии представлялось многим немарксистским историкам вполне достаточным, чтобы говорить о марксистском методе, пусть даже и в кавычках.

В то же время историографы начала 20-х годов отмечали влияние идей экономического материализма на взгляды историков конца XIX - начала XX в. Благодатный материал для иллюстрации этого они находили в творчестве В.О. Ключевского. С.А. Голубцов считал, что "Василий Осипович, первый из русских историков, выдвинул значение экономического момента, поставив его изучение широко и глубоко" 107 . В этом он видел проявление влияния доктрины экономического материализма на взгляды Ключевского. С этой доктриной Голубцов связывал внимание Ключевского к проблемам общественного расслоения. Но вместе с тем он подчеркивал и принципиальные различия в подходах к изучению прошлого у Ключевского и экономических материалистов. К ним он относил использование Ключевским в своих работах не только горизонтального деления общества, но и вертикального - "по принципам идейно- морального порядка" 108 . Расходился Ключевский с историками-экономистами и во взглядах на характер и строение государства и власти. "Ключевский, - писал Голубцов, - охотно подмечал демократические тенденции у государственной власти и, может быть, ближе был к убеждению в надклассовом характере ее, чем в ортодоксальной теории историковэкономистов" 109 . Но самое главное, что подчеркивал Голубцов, состояло в том, что "узаконив экономический момент в историческом изучении, Ключевский не сделал из экономического фактора всеобъясняющей и всеобъемлющей причины и основы всякого исторического движения" 110 . Таким образом, Голубцов подводил читателя к выводу о том, что успех Ключевского в изображении жизненной целостности исторического процесса достигнут, прежде всего, "благодаря своей полной отрешенности от монистического взгляда на историю" 111 , чем был "грешен", по установившемуся мнению, марксизм. Монизм марксистского учения в представлениях историков 20-х годов не способствовал воссозданию подлинной картины прошлого человечества. Но прямо говорить о марксизме с подобных позиций ученые опасались. Приходилось использовать примеры прошлых эпох, актуальность

стр. 35


--------------------------------------------------------------------------------

которых была достаточно понятна современному читателю. "Мыслители, подходившие к историческому материалу с априорно образовавшеюся философскою или религиозною верою в тот или иной высший регулирующий принцип в истории и искавшие в этом материале лишь иллюстрации для пояснений данной философии, - писал Е.В. Тарле, - были так же свободны и независимы в своих схемах и частных теориях, как камералисты в своих проектах улучшения финансов, путей сообщения, торговых связей с чужими странами, администрации. Основная истина была камералистам дана... Точно также была дана эта истина и философам истории. Могло ли смутить Гегеля, что те или иные факты противоречат его теории? Тем хуже для фактов" 112 . Конечно, волновали Тарле, размышлявшего об основных проблемах развития отечественной исторической науки, отнюдь не камералисты или гегелевская система. Но эти примеры были необходимы, поскольку открытая критика марксизма была уже фактически осложнена.

Конечно, было бы значительной ошибкой представлять всю традиционную отечественную историографию как враждебно настроенную по отношению к марксистскому течению. Использование достижений марксистских авторов в анализе проблем революционного развития казалось не только возможным, но и необходимым. Разбирая "Историю второй русской революции" П.Н. Милюкова, А.Е. Пресняков отмечал, что "глубокие переживания Герцена и гениальные анализы прошлых революционных опытов в трудах Карла Маркса прошли бесследно, не только для политического деятеля Милюкова, но и для Милюковаисторика" 113 . О том, что Пресняков знал марксистскую литературу и представлял основные проблемы, поднятые в ней, свидетельствовало его замечание, что "социологическое наследие Карла Маркса и Энгельса - анализ революционных кризисов, пережитых Западной Европой в 19-м веке (четкий итог выводов этого анализа - в книге В. Ильина-Ленина "Государство и революция"), потребовало дополнения и частичного пересмотра. В частности, опыт русского революционного движения многое уяснил в вопросе о массовой стачке, как орудии классовой борьбы пролетариата, а стало быть, о взаимоотношении экономического и политического элементов в этой борьбе" 114 . В своем обзоре Пресняков также указывал на ряд других работ Л.Д. Троцкого, В.И. Ленина и Ю.М. Стеклова. Все это свидетельствует о том, что было бы преувеличением утверждать, что немарксистская историография начала 20-х годов резко негативно относилась к марксистскому направлению исторической науки. Несмотря на определенное влияние негативного опыта, накопленного историками в годы революционных потрясений и гражданской войны, в начале 20-х годов продолжало преобладать в ученой среде традиционно толерантное отношение к любым научным течениям, в том числе и к марксистскому, тем более, что последнее еще не имело разработанной теоретико-концептуальной системы и значительного числа сторонников среди историков-профессионалов.

Таким образом, в начале 20-х годов проблемы историографии, как и в дореволюционный период развития отечественной науки, продолжали занимать значительное место в исследовательской деятельности

стр. 36


--------------------------------------------------------------------------------

историков. Несмотря на неблагоприятные условия для развития науки, сложившиеся в годы первой мировой войны, революции и гражданской войны, отечественная историография сохранила накопленные в прежние годы научные традиции и высокий уровень историографического осмысления пройденного исторической наукой пути.

Проведенные в начале 20-х годов историографические исследования свидетельствовали, что отечественная наука и в международном плане продолжала сохранять ведущие позиции не только в сфере изучения истории России, но и ряда проблем зарубежной истории. Это в полной мере относится и к освещению историографических проблем. Многоуровневость осмысления процессов развития исторического познания, активное обсуждение узловых методологических проблем, учет новейших достижений науки зарубежных стран - все это традиционно являлось характерными чертами отечественной историографии, что в полной мере нашло свое подтверждение в научных исследованиях этого времени. Вместе с тем, анализ состояния исторической науки позволял четче выявить те проблемы и задачи, которые вставали перед исследователями в первые послереволюционные годы. Критическая оценка достигнутого наукой в предшествующий период, осознание недостаточности разработки теоретико-концептуальных основ историографии создавали ту благоприятную для появления новых теоретических разработок ситуацию, которую в полной мере использовала марксистская историография.

1 См.: Коялович М.О. История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям. Минск, 1997; Иконников В.С. Опыт русской историографии. Киев, 1891. T. 1. Кн. 1; Киев, 1892. T. 1. Кн. 2; Милюков П.Н. Главные течения русской исторической мысли. М., 1898. T. 1; Бестужев- Рюмин К.Н. Биографии и характеристики (Летописцы России). М., 1997; Багалей Д. Русская историография. Харьков, 1911.

2 Егоров Д. Новый взгляд на социально-экономическое развитие Запада в средние века (Новый труд Альфонса Допша) // Анналы. Журнал всеобщей истории, издаваемый Российскою академиею наук / Под ред. академика Ф.И. Успенского и члена-корр. Академии наук Е.В. Тарле. Петербург, 1922. N 2. C. 120.

3 Кареев Н.И. Историки французской революции. Т. 1. Французские историки первой половины XIX века. Л., 1924. C. 11-12.

4 Там же. С. 12.

5 Пресняков А.Е. К.Н. Бестужев-Рюмин (К 25-летию со дня кончины) // Дела и дни. Петербург, 1922. Кн. III. C. 170-171.

6 См.: Хроника // Там же. 1920. Кн. I. C. 523-524, 528-529; Хроника // Русский исторический журнал. Пг., 1922. Кн. 8. C. 319.

7 Пресняков А.Е. Труды А.С. Лаппо-Данилевского по русской истории // Русский исторический журнал. 1920. Кн. 6. C. 110. Он же. А.С. Лаппо- Данилевский как ученый и мыслитель // Там же. C. 90.

8 Гревс Ив. Лик и душа средневековья (По поводу вновь вышедших русских трудов) // Анналы. Петербург, 1922. N 1. C. 21.

9 Вульфиус А. Освальд Шпенглер как историк // Анналы. N 2. C. 19-21 и др.

10 Гревс Ив. Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский (Опыт истолкования души) // Русский исторический журнал. Кн. 6. C. 68-69.

11 Лаппо-Данилевский А.С. Очерк развития русской историографии // Там же. С. 16.

12 Успенский Ф. Из истории византиноведения в России // Анналы. N 1. C. 117.

13 Рожков Н. [Рец. на:] Проф. П.А. Сорокин. Система социологии. Т. I. Социальная аналитика. Пг., 1920 // Дела и дни. Кн. I. C. 471.

стр. 37


--------------------------------------------------------------------------------

14 Данини С. Крестьянство и аграрный вопрос в эпоху великой революции (Постановка вопроса в современной науке) // Анналы. N 1. C. 72.

15 От редакции // Там же. С. 3.

16 Лаппо-Данилевский А.С. Указ. соч. С. 5-29.

17 Там же. С. 5-6.

18 Там же. С. 6.

19 Голубцов С.А. Теоретические взгляды В.О. Ключевского (1911-12 мая - 1921) // Русский исторический журнал. Кн. 8. C. 180.

20 Там же.

21 Там же. С. 181.

22 Там же.

23 Там же.

24 Там же. С. 182.

25 Там же. С. 184.

26 Рождественский С. Памяти Сергея Михайловича Соловьева. 5 мая 1820 - 4 октября 1879 г. (К столетию со дня рождения) // Дела и дни. Кн. I. С. 309.

27 Пресняков А. К.Н. Бестужев-Рюмин (К 25-летию со дня кончины). С. 168.

28 Там же. С. 170.

29 Кареев Н.И. Основы русской социологии. СПб., 1996. С. 153-154.

30 Там же. С. 153.

31 Глаголева-Данини С. Научное изучение Великой Революции. Сорокалетие журнала Олара "La ReМvolution francНaise" // Анналы. N 2. С. 52.

32 Жебелев С.А. Борис Александрович Тураев (23/VII 20 г.) // Русский исторический журнал. Пг., 1921. Кн. 7. C. 3.

33 Пресняков А.Е. Труды А.С. Лаппо-Данилевского по русской истории. С. 102; Он же. А.С. Лаппо-Данилевский как ученый и мыслитель. С. 94-95.

34 Бутенко В. Наука новой истории в России (Историографический обзор) // Анналы. N 2. С. 166-167.

35 Кареев Н.И. Историки французской революции. Т. III. Изучение французской революции вне Франции. Л., 1924. С. 147.

36 Лаппо-Данилевский А.С. Указ. соч. С. 5.

37 Кареев Н. Памяти двух историков // Анналы. N 1. C. 174.

38 Пресняков А.Е. В.О. Ключевский. (1911-1921) // Русский исторический журнал. Кн. 8. C. 205.

39 Кареев Н. Памяти двух историков. С. 173.

40 Кареев Н.И. Историки французской революции. Т. I. С. 13.

41 Пресняков А.Е. В.О. Ключевский (1911-1921). С. 205.

42 Чернов С. [Рец. на:] Русский исторический журнал. Кн. 6 // Дела и дни. Кн. III. C. 175.

43 Гревс И.М. Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский (Опыт истолкования души). С. 44-81.

44 Пресняков А.Е. В.О. Ключевский. (1911-1921). С. 222.

45 Пресняков А.Е. Труды М.А. Дьяконова по русской истории // Русский исторический журнал. Кн. 7. C. 9.

46 Платонов С.Ф. Константин Николаевич Бестужев-Рюмин (2 января 1897 года) // Русский исторический журнал. Кн. 8. C. 225.

47 Пресняков А.Е. Труды А.С. Лаппо-Данилевского по русской истории. С. 101.

48 Пресняков А.Е. В.О. Ключевский. (1911-1921). С. 204.

49 Пресняков А.Е. А.С. Лаппо-Данилевский как ученый и мыслитель. С. 93.

50 Пресняков А.Е. В.О. Ключевский. (1911-1921). С. 204.

51 Пресняков А.Е. Труды А.С. Лаппо-Данилевского по русской истории. С. 102.

52 Богословский М.М. О трудах С.А. Белокурова по русской истории // Русский исторический журнал. Кн. 8. C. 229.

53 Тхоржевский С. В.О. Ключевский как социолог и политический мыслитель // Дела и дни. Петербург, 1921. Кн. II. C. 169.

54 Голубцов С.А. Теоретические взгляды В.О. Ключевского... С. 179.

55 Рождественский С. Памяти Сергея Михайловича Соловьева. 5 мая 1820 г. - 4 октября 1879 г. (К сорокалетию со дня рождения). C. 319.

56 От редакции // Анналы. N 1. C. 3.

стр. 38


--------------------------------------------------------------------------------

57 Тарле Е.В. Очередная задача // Там же. С. 5.

58 Там же. С. 8.

59 Там же.

60 Пресняков А.Е. Труды М.А. Дьяконова по русской истории. С. 8.

61 Там же. С. 9.

62 Яковкин Инн. Памяти акад. М.А. Дьяконова (10 августа 1919 г.) // Дела и дни. Кн. I. C. 596.

63 Егоров Д. А.Н. Савин // Анналы. Петербург, 1923. N 3. C. 221.

64 Валк С.Н. Воспоминания ученика // Русский исторический журнал. Кн. 6. C. 194.

65 Глаголева-Данини С. Научное изучение Великой Революции. Сорокалетие журнала Олара "La Revolution francaise" // Анналы. N 2. C. 41-58.

66 Там же. С. 55.

67 Тарле Е.В. Теодор Шиман. 1847-1921 // Дела и дни. Кн. II. С. 181.

68 Рождественский С. Памяти Сергея Михайловича Соловьева. С. 303.

69 Там же. С. 307.

70 Тарле Е.В. Очередная задача. С. 5.

71 Пресняков А.Е. А.С. Лаппо-Данилевский как ученый и мыслитель. С. 85; Он же. Труды А.С. Лаппо-Данилевского по русской истории. С. 110.

72 Пресняков А.Е. Эпоха Грозного в общем историческом освещении // Анналы. N 2. С. 188.

73 Пресняков А.Е. А.С. Лаппо-Данилевский как ученый и мыслитель. С. 85.

74 Голубцов С.А. Теоретические взгляды В.О. Ключевского... С. 201; см. также: Пресняков А.Е. А.С. Лаппо-Данилевский как ученый и мыслитель. С. 85.

75 Голубцов С.А. Теоретические взгляды В.О. Ключевского. С. 178-179.

76 Пресняков А.Е. В.О. Ключевский. (1911-1921). С. 204.

77 Там же. С. 205.

78 Там же. С. 210.

79 Там же. С. 219.

80 Тарле Е.В. Очередная задача. С. 18.

81 Там же. С. 12.

82 Яковкин Инн. [Рец. на:] А.Е. Пресняков А.Е. Образование Великорусского Государства. Очерки по истории XIII-XV столетий. Пг., 1918; Он же. Московское царство. Общий очерк. Пг., 1918 // Дела и дни. Кн. I. С. 443.

83 Тарле Е.В. Очередная задача. С. 17.

84 Егоров Д. Новый взгляд на социально-экономическое развитие Запада в средние века. (Новый труд Альфонса Допша). С. 117.

85 Там же. С. 120.

86 Кареев Н.И. Историко-теоретические труды А.С. Лаппо-Данилевского // Русский исторический журнал. Кн. 6. С. 122.

87 Кареев Н.И. Метафизик о "Методологии общественных наук" // Анналы. N 2. С. 267.

88 Франк С.Л. Очерк методологии общественных наук. М., 1922. C. 6.

89 Там же.

90 Савва В.И. О посольском приказе в XVI в. Харьков, 1917. Вып. I.

91 Гейман В.Г. Новая попытка исследования вопроса о Боярской думе // Русский исторический журнал. Кн. 7. C. 176.

92 Пресняков А.Е. А.С. Лаппо-Данилевский как ученый и мыслитель. С. 86.

93 Тарле Е.В. Очередная задача. С. 13.

94 См.: Кроче Б. Теория и история историографии. М., 1998. C. 18-31.

95 Тарле Е.В. Очередная задача. С. 14.

96 Там же. С. 15.

97 Кареев Н.И. Историки французской революции. Т. I. C. 14-15.

98 Drerup. Aus einer alten Advokatenrepublik (Demosthenes und seine Zeit). Paderboмrn, 1916.

99 Бузескул В. Германский ученый об "адвокатской республике" // Анналы . N 1. C. 193.

100 Тарле Е.В. Очередная задача. С. 15.

101 Там же. С. 13.

102 Ольденбург С. Эрнест Ренан. 28 февраля 1823-1923. // Анналы. N 3. С. 3.

103 От редакции // Анналы. N 1. C. 4.

104 Покровский М.Н. Экономический материализм. Пг., 1920. C. 15.

стр. 39


--------------------------------------------------------------------------------

105 Барсков Я.Л. [Рец. на:] Акад. С.Ф. Платонов. Борис Годунов. Пг., 1921 // Русский исторический журнал. Кн. 8. C. 290.

106 Там же.

107 Голубцов С.А. Теоретические взгляды В.О. Ключевского... С. 184.

108 Там же. С. 185.

109 Там же.

110 Там же. С. 200.

111 Там же. С. 202.

112 Тарле Е.В. Очередная задача. С. 19-20.

113 Пресняков А. Обзоры пережитого // Дела и дни. Кн. I. C. 351.

114 Там же. С. 348.

стр. 40

Опубликовано 11 октября 2007 года


Главное изображение:

Полная версия публикации №1192089461 + комментарии, рецензии

LIBRARY.BY ИСТОРИЯ РОССИИ ТЕОРЕТИКО-КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИОГРАФИИ НА СТРАНИЦАХ НАУЧНОЙ ПЕРИОДИКИ РОССИИ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ 1920-х ГОДОВ

При перепечатке индексируемая активная ссылка на LIBRARY.BY обязательна!

Библиотека для взрослых, 18+ International Library Network