ЭКОНОМИКА РОССИИ (последнее)
Й. Херрера "Экономическая реформа в России, 1991 - 1998"
Актуальные публикации по вопросам экономики России.
Йошико Херрера
Источник: Новое литературное обозрение
В конце 1998 года казалось, что семь лет экономических преобразований себя не оправдали. По сравнению с 1991-м, годом рождения нового российского государства, качество жизни во многих отношениях ухудшилось, а августовский финансовый кризис довершил распад экономики. Однако не прошло и года, как на смену отчаянию пришел новый оптимизм. Если в 1998 году российское правительство объявило дефолт и провело мгновенную девальвацию рубля, то в 1999-м появились первые реальные признаки оздоровления экономики, а именно: позитивный экономический рост, особенно в сфере промышленного производства. Неожиданному «посткризисному» экономическому скачку больше всех изумились исследователи, изучающие российскую экономическую реформу: ведь в 1998 году казалось, будто осуществлявшаяся в 90-х программа экономических преобразований окончательно провалилась.
Неблагоразумно было бы судить о жизнеспособности экономических реформ только по кризису 1998-го — но столь же некорректно оценивать российскую экономическую реформу исключительно по показателям 1999—2001 годов. К сожалению, положение в России на протяжении почти всего десятилетия — мизерный рост экономической эффективности, объемов производства и инвестиций, эпидемия преступности и коррупции, усугубление имущественного неравенства, нищета, ухудшение здоровья населения — казалось отчаянным и до кризиса 1998 года. Более того, несмотря на недавнее ускорение темпов роста, ряд отрицательных черт переходной эпохи — коррупция, отсутствие правового государства — все еще не преодолены. Чтобы осмыслить или правильно оценить программу российской экономической реформы, мы должны рассмотреть не только недавние успехи, но и долгосрочные негативные последствия, которыми, возможно, чревата эта программа для экономики России.
Почему в процессе экономических преобразований Россия столкнулась с такими колоссальными трудностями? Какие практические уроки вытекают из российского опыта перехода от государственной экономики к рыночной? Некоторые ученые утверждают, что программа реформ, к осуществлению которой Россия приступила в конце 1991 года, сама по себе была здравой; беда в том, что реформы были проведены недостаточно быстро или широко — врачи давали абсолютно верные рекомендации, но пациент, увы, был слишком некомпетентен, или слаб, или слабоволен, чтобы последовать советам докторов и принимать лекарства согласно рецепту. В этой статье я постараюсь доказать, что неудача реформы объясняется не ее медлительностью или проблемами с практическим воплощением. За провалом российской экономической реформы стояли фундаментально неверные представления о взаимосвязи между политической и экономической реформами, не учитывающие слабость российского государства.
Как известно, анализ экономических реформ в странах Восточной Европы и бывших советских республиках обычно производится на основе дихотомических метафор. Поэтому надо подчеркнуть, что изложенная в этой статье концепция — это ни «критика шоковой терапии», ни «апология всепроникающего государства». Меня интересуют не темпы или количественные показатели экономической реформы, а ее содержание и идеи экономистов, обусловившие это содержание.
Если принять, что при социализме государство официально контролировало почти все аспекты политической и экономической деятельности, то внедрение рынка, призванного стать основной ареной обмена товарами и услугами, предполагало, что государству придется утратить ряд функций. Однако функции государства — это не дискретные единицы, которые можно безболезненно складывать или изымать. Поэтому в любом разговоре о «реформах» в постсоциалистическом пространстве основополагающим является вопрос: «что делать с институтами и политико-экономическими агентами, из которых состояло социалистическое государство? На заре российской экономической реформы, в начале 90-х, важность этой проблемы считалась бесспорной. Например, в изданном в 1992 году отдельной книгой отчете Всемирного Банка о препятствиях, стоящих на пути российской экономической реформы, неоднократно подчеркивалась необходимость провести реформы государственных институтов, дабы создать опору для рыночных реформ[1]. Однако, что также явствует из этого отчета, мнения о конкретных методах реформирования российского государства сильно разделились.
Андерс Ослунд дал весьма высокопарный ответ на вопрос «что делать?»: по его словам, «выбор экономической системы — шаг сугубо идеологический»[2]. И действительно, оказалось, что теоретические представления о природе институциональных перемен определяют отношение реформаторов к практическому реформированию государственных институтов. Российские реформаторы смотрели на политико-экономическое развитие с неолиберальных позиций, полагая, что к политическим реформам надо переходить только после осуществления экономических[3]. Их теория гласила, что правильная экономическая система автоматически взрастит на своей почве необходимые политические институты, а значит, единственный способ разрешить проблемы российского государства и сделать его из слабого сильным — это сконцентрировать все имеющиеся силы на экономической реформе[4]. Первым делом надо было узаконить рынок и частную собственность; ожидалось, что после этого, под воздействием спроса и предложения в рамках новой рыночной экономики спонтанно разовьются политические институты, в том числе правовая система[5].
Решение начать с экономических реформ в ущерб институциональным было продиктовано не только идеологическими мотивами, но отчасти практическими соображениями и жизненным опытом. Идея преобразования российского государства казалась непосильной задачей, о которой даже и помыслить было трудно. Кроме того, в конце 1991 года, в период перехода от СССР к Российской Федерации, отъем ряда функций у государства, сопровождаемый четко просчитанными политическими комбинациями, казался эффективным методом осуществления реформы. Существование маленькой группы реформаторов, в определенном смысле стоявших выше политики, позволяло надеяться, что проблемой государственных институтов можно на какое-то время спокойно пренебречь. Иными словами, поскольку реформаторы уже находились у власти, экономическая реформа мыслилась как нечто вполне осуществимое и независимое от реформы институциональной. Соответственно, вместо того чтобы увязнуть в проблеме «государственного строительства», неолибералы-реформаторы, спеша воспользоваться своим звездным часом, приступили к экономическим реформам.
В соответствии с неолиберальной программой, формирование рынка подразделялось на три элемента: либерализацию, стабилизацию и приватизацию. Необходимость либерализации цен аргументировалась следующим образом: в отсутствие государственного вмешательства, т.е. директивного ценообразования и дотаций, цена станет отражать соотношение спроса и предложения. Поскольку экономисты неоклассической школы считают, что в рыночной экономике цена является основным носителем информации, реформаторы надеялись повысить уровень информированности в экономике, что должно было, в свою очередь, повысить ее эффективность. Когда же звучали возражения, что правовую систему и политические институты следовало бы сформировать до или во время экономических реформ, некоторые русские реформаторы и их западные сторонники утверждали, что либерализация не только сделает экономику более эффективной, но и, ограничив власть слоев, противодействующих реформе, даст толчок политическим преобразованиям[6].
Что же касается стабилизации, теоретически она была направлена на сдерживание инфляции и улучшение финансового положения государства. Контролировать инфляцию было необходимо, поскольку она негативно влияет на инвестиции и потребление. В контексте неолиберальной программы попытки улучшить финансовое положение государства прежде всего выражались в сокращении государственного долга и расходной части бюджета. Предполагалось, что невмешательство властей в экономику повысит ее эффективность.
Итак, теоретические цели либерализации и стабилизации были вполне ясны. Сложнее дело обстояло с приватизацией, чьи цели были внутренне противоречивы и туманны. Даже реформаторы, непосредственно участвовавшие в процессе, интерпретировали их по-разному. Разные источники называли в качестве ожидаемых результатов приватизации повышенную эффективность экономики, ее деполитизацию или реструктуризацию, более эффективное управление предприятиями и т.п., но целостная теоретическая база российской программы приватизации так и не была разработана. Эта разноголосица среди российских реформаторов — частный случай более общего явления, а именно: отсутствия единой концепции приватизации в кругах экономистов.
Хотя либерализация, стабилизация и приватизация сами по себе еще не были рецептом неизбежной катастрофы, заложенное в изначальной концепции разделение экономической и институциональной реформ повлекло за собой серьезные негативные последствия. Как мы увидим ниже, характер российской программы экономических реформ в итоге определила не столько идея эффективности рынка, сколько упрощенные представления, не учитывающие ни всей сложности реально существующих в капиталистических странах рынков и государственных институтов, а также взаимоотношений рынка и государства, ни специфики государственных институтов, унаследованных от советских времен. Реформаторы-неолибералы воспринимали существующее российское государство лишь как источник неэффективности и коррупции, который следует разрушить. Экономические реформы в России были низведены до процедуры разгосударствления, т.е. политического курса, не допускающего поддержки и дальнейшего развития государственных структур, которые бы регулировали экономику. Убеждение, что хорошие государственные институты спонтанно разовьются после осуществления экономической реформы, позволяло без зазрения совести проигнорировать уже существующий комплекс государственных и социальных институтов советского образца, в том числе структуры коммунистической элиты. И, наконец, рост коррупции и противозаконной экономической деятельности, наложившийся на некомпетентность и слабость государственного аппарата, реформаторы оправдывали как чисто временное явление, необходимый этап на пути к рыночной реформе[7].
Оценивая долгосрочные переспективы оздоровления и роста российской экономики, мы должны рассмотреть, что дала в этом плане неолиберальная программа реформ за последние десять лет. Назову всего два направления, где Россия почти не продвинулась вперед. Это, во-первых, проблема сокращения, а в идеале — принципиального обновления государственного аппарата (именно слой чиновничества в течение всех 90-х годов противодействовал инвестициям), а во-вторых, вопрос развития прочной правовой инфраструктуры, необходимой для защиты прав инвесторов. Вообще, программа реформ не предусматривала каких-либо мер, позволяющих сгладить последствия падения производства; а именно: компенсаторных мероприятий по реструктуризации, переподготовке кадров или поощрению инвестиций. Уже в процессе реформ стало очевидно, что некоторые лица, руководствуясь своими имущественными интересами, стали препятствовать развитию институтов; причем с этими реальными силами, саботирующими институциональную реформу, никто особенно и не боролся.
Вместо того чтобы счесть неразвитость институтов случайной прихотью или недоработкой реформаторов, я предлагаю взглянуть на нее в свете двух обстоятельств: во-первых, взглядов реформаторов на природу институционального развития (ожидая, что институты разовьются самопроизвольно в ответ на запросы рынка, они не учитывали наличия агентов, которые могут быть заинтересованы в неразвитости институтов); и, во-вторых, нежелания реформаторов принять необходимость сотрудничества со своими политическими противниками для выработки политически реалистичных решений экономических проблем (тут прежде всего вспоминаются вечные проблемы с бюджетным дефицитом и реформой государственных институтов). Оба вышеупомянутых момента — самопроизвольное развитие институтов и уход от трудных политических решений, — к сожалению, входили в единую «платформу» неолибералов.
Стоит остановиться подробнее на нескольких случаях, когда российских реформаторов подводили их чрезмерно упрощенные представления о функционировании рынка. Если отвлечься от идеологических аргументов, экономическое обоснование рыночных реформ в России состояло в том, что рынок гипотетически справляется с рядом сложных экономических проблем лучше, чем плановая модель экономики. Спорить с этим сложно, однако неоклассическая модель рынка, очевидно, не является единственным образцом формирования рынков. Программа либерализации в России базировалась в основном на неоклассических экономических моделях, где главным носителем информации, доводящим ее и до потребителя, и до производителя, является цена. Однако, как отметил экономист Питер Меррел, за последние два десятилетия экономическая наука собрала богатый материал в пользу того, что серьезных информационных проблем цена не решает[8]. Тезис Хайека о симметрично распространяемом знании часто не выдерживает испытания практикой; когда мы имеем дело с асимметричной и/или неполной информацией, статистических данных о конкурентных ценах еще недостаточно[9]. Выводы, вытекающие из этих новых исследований, чрезвычайно важны для анализа теоретической полезности простой либерализации цен и ее способности повысить эффективность экономики. Меррел утверждал, что, поскольку реальные механизмы, с помощью которых рынки решают экономические проблемы, устроены очень сложно, теоретическая база рыночных экономических реформ должна содержать куда больше тонких нюансов, чем «простая парадигма свободного рынка»[10]. Как замечает Меррел, «если принять во внимание проблемы информации — самое актуальное на данный момент направление теоретической мысли, — то окажется, что четкие предписания теорем “невидимой руки” больше не имеют силы»[11].
Другой пример упрощенного подхода: некоторые приверженцы приватизации аргументировали необходимость ее проведения, отождествляя рыночную экономику с прогрессом[12]. В своих рассуждениях они постоянно объединяли доводы в пользу рынка вообще с доводами в пользу приватизации в частности. Симптоматично, что МВФ (а также Всемирный Банк) и ряд других западных советников предпочли почти исключительно сосредоточиться на стабилизации и либерализации, отсрочив рассмотрение вопроса о приватизации. Возможно, за этим стояло единое мнение сотрудников МВФ и Всемирного Банка, что быстрая, немедленная приватизация (особенно когда она означает срочное перераспределение собственности в соответствии с политическими, а не экономическими соображениями) не является необходимым условием построения рыночной экономики.
Опыт России подтверждает правоту скептического взгляда на необходимость приватизации для перехода к рыночной экономике. Более того, несмотря на уверения реформаторов и российских правительственных деятелей, к приватизации ведет не один-единственный путь. В экономической науке недостаточно теоретических оснований для настойчивого объединения в одну категорию понятий «частная собственность» и «права собственности», которое было свойственно команде российских реформаторов. Тезис, что частная собственность — это единственная форма собственности, возможная при капитализме, заведомо некорректен. Как отмечает Джон Роэмер, при капитализме наличествует «широчайшее разнообразие форм собственности», в том числе некоммерческие фирмы, компании с ограниченной ответственностью, товарищества, единоличные фирмы, фирмы, управляемые трудовым коллективом, собственность, подлежащая разным типам контроля и налогообложения, а также целый спектр форм общественной собственности на общенациональном, региональном и муниципальном уровнях[13].
Более того, повышенная эффективность частной собственности еще не самоочевидна. Как пишет Роэмер, «отношения собственности в идеале должны поощрять конкуренцию и новаторство, а также оберегать фирмы от некоторых разновидностей неконструктивного вмешательства властей. Частная собственность на предприятия иногда решает эти задачи»[14]. Имеется в виду, что частная собственность — не единственный способ воспользоваться преимуществами прав собственности, ибо частная собственность сама по себе еще не способствует эффективности. Скорее, частная собственность «поощряет конкуренцию», что может привести к повышению эффективности, но только при условии, что в данной отрасли не слишком сильна концентрация — т.е. отсутствуют монополии. Точно так же частная собственность может повышать эффективность, сдерживая неконструктивное вмешательство государства в экономику, — но лишь при наличии прочной правовой системы, позволяющей владельцам требовать соблюдения своих прав. Российская приватизация всего лишь породила армию частных владельцев, наделенных какими-то туманными правами собственности, что не сделало экономику более эффективной и не повлекло за собой ее реструктуризации. Чтобы создать климат здоровой конкуренции, где соблюдались бы права собственности, которые благоприятствуют эффективности, было необходимо регулировать деятельность монополий и активно развивать правовую систему.
Поскольку либерализация включает в себя структурные реформы (в том числе создание рынка путем либерализации цен, введения свободы торговли и сокращения государственных дотаций), при ее проведении необходимо решить, какая роль — ключевая или второстепенная — отводится в экономике государству. Однако вместо того чтобы осознать тесную взаимосвязь между введением рынка и синхронным установлением сферы компетенции государственных институтов, российские реформаторы-неолибералы сочли, что рынок позволит вовсе обойтись без реформы государственного аппарата, и свели «рынок» к крайне упрощенной модели, почти лишенной опорных институтов. Скажем, ученым, которые возражали против «немедленной либерализации торговли» на том основании, что в России «отсутствует инфраструктура рынка», Андерс Ослунд отвечал, что они преувеличивают сложность рынков. Он писал: «рынок воспринимался как централизованная компьютерная система, и в этом проявлялось неумение понять, что рынок по природе своей — нечто простое и децентрализованное: как только два человека встречаются, чтобы совершить обмен чем-то, рынок налицо»[15].
Это схематичное определение рынка не учитывает общепризнанных проблем с коллективными действиями рационально действующих субъектов, а также то обстоятельство, что институты, как формальные, так и неформальные, играют ключевую роль в формировании экономических стимулов. Если только универсальные закономерности рационального экономического поведения распространяются и на жителей России, то следует ожидать, что, как и в остальном мире, при отсутствии институтов индивидуально-рациональное действие не обязательно повлечет за собой наиболее эффективный или благоприятный для общества в целом результат.
Необходимость развития институтов при проведении экономических преобразований в Восточной Европе особо отмечали в своих нобелевских речах, лауреаты премий по экономике за 1991-й и 1993 год. Так, лауреат 1991 года Коуз утверждал в своей лекции, что «важность включения институциональных факторов в корпус общей экономики со всей очевидностью явствует из недавних событий в Восточной Европе. Бывшим коммунистическим странам советуют перейти к рыночной экономике, и их руководители желают этого, но без соответствующих институтов никакая рыночная экономика невозможна»[16]. В 1993 году Норт подчеркнул важность различий между неформальными и формальными институтами, отметив, что простое перенесение последних в страны «третьего мира» и Восточную Европу «не является достаточным условием хороших экономических показателей»[17].
Тем же духом было проникнуто и совместное заявление, которое сделали в 1996 году пять российских экономистов и семь ведущих экономистов США (в том числе пять нобелевских лауреатов: К. Эрроу, Л. Клейн, В. Леонтьев, Р. Солоу и Дж. Тобин). Они призвали усилить роль государственных институтов в процессе российских экономических реформ[18], открыто заявив, что в экономике России правительство должно играть ту же роль, что и в США, Германии или Швеции. По их словам, «правительственная власть должна играть главную, координирующую роль в формировании общественных и частных институтов, необходимых для функционирования рыночной экономики»[19]. Экономисты утверждали, что это предполагает правительственную поддержку реструктуризации и внедрения таких институтов рынка, как права собственности, стабильная валюта, правовая система, гарантирующая исполнение законов и регулирующая деятельность недавно приватизированных предприятий, а также упрощенная, применимая на практике система налогообложения. Также авторы утверждали, что многие из современных экономических затруднений России «прямо или косвенно обусловлены тем фактом, что правительство не взяло на себя должную роль в рыночной экономике»[20].
Важно подчеркнуть, что призывы уделить внимание институтам и пересмотреть роль государства в экономике — это не отказ от движения к рынку. Также это не призыв к «всесилию» государства. Как настойчиво отмечали вышеупомянутые авторитетные экономисты, российский опыт перехода к рынку учит нас, что развитие сильного государства и его институтов должно быть неотъемлемой частью любой успешной программы перехода к рынку путем реформ.
Второй урок российского опыта состоит в том, что сам политический процесс выработки реформаторских планов имеет важные последствия для экономики. К сожалению, в России программа реформы представлялась в чрезмерно категоричной форме. Такие представители реформаторов, как Андерс Ослунд и Ричард Лейард, утверждали, будто Россия должна выбирать между дорогой к неолиберальному рынку и дорогой в Геенну[21]. Риторика реформы сводилась к резкой дихотомии между жестко регулируемой, полностью подконтрольной государству, централизованной экономикой, с одной стороны, и идеализированной картиной рынка, живущего по закону «laissez-faire», с другой. В контексте подобной дихотомии любое предложение о государственном регулировании, не говоря уже о стимулировании производства, неизбежно объявлялось противодействием стабилизации и либерализации[22]. Уверенность, что реформаторы нащупали единственный и бесповоротный путь к экономической реформе, делала использование формально законных, но по сути своей недемократичных средств — в особенности управления страной при помощи указов исполнительной власти — не только приемлемым, но и предпочтительным. Реформаторы приветствовали кулуарный подход к политике, когда курс формулировала маленькая горстка отобранных президентом чиновников. Это обстоятельство оправдывали тем, что в России мало кто понимает, что именно следует делать. Люди, не имеющие отношения к исполнительной власти, считались либо интеллектуально неподготовленными, либо идеологически чуждыми[23]. Вот опять пример из Андерса Ослунда: «Стабилизация не пользуется поддержкой ни среди интеллектуалов, ни среди политиков, поскольку тут требуется хоть какое-то знакомство с макроэкономической теорией, а в сегодняшней России таких людей за пределами правительства почти невозможно отыскать»[24]. Поскольку противникам реформы принадлежало большинство в парламенте, реформаторы оспаривали верховную власть парламента и выражали недовольство тем, что не проводятся новые выборы и не создаются партии в поддержку правительства[25]. Однако апелляция к «народу», который в противоположность парламентариям якобы поддержит правительство, опровергает приверженность реформаторов идеям демократии. Большинство реформаторов не было привержено идее демократического процесса; выборы они мыслили скорее как способ усилить власть недемократично отобранной кучки реформаторов, которые уже занимают ключевые позиции в правительстве и определяют политику страны. Для реформаторов парламент был институтом, заведомо обязанным поддержать неолиберальную программу правительства, — а не совещательным органом, решающим, какую политику избрать[26].
Возможность задействовать указы исполнительной власти и проводить политические решения в обход парламента воодушевляла реформаторов, вселяя в них ощущение, будто они держат монополию на верные суждения в области экономики, — сопровождавшееся, впрочем, страхом, что, сплотившись, невежественные массы или коммунисты остановят реформы. В свете этой угрозы реформаторы решили вступить в стратегический альянс с определенными слоями общества. Эта логика предоставила реформаторам удобное оправдание для их, казалось бы, коррумпированного потворства интересам этих слоев: альянсы трактовались как единственный способ обеспечить осуществление программы реформ. К примеру, в своей широко известной книге о приватизации Максим Бойко, Андрей Шлейфер и Роберт Вишни разъясняли, что реформаторам-рыночникам было незазорно проводить политику, которая вела к их личному обогащению, поскольку «политика, проводимая реформаторами для достижения их личных политических целей, стоит гораздо ближе к общественному благу, чем политика антиреформаторов, заинтересованных в могущественном государстве»[27]. Тот же довод реформаторы выдвигали, и оправдывая тайные соглашения с представителями промышленной элиты, предполагающие использование служебной тайны в личных целях. Оправдывая эти попытки привлечь на свою сторону «заинтересованных лиц», Бойко и другие утверждали, что пока у реформатора нет «абсолютной политической власти», у него нет и никаких шансов одержать верх над «заинтересованными лицами», а также над «традиционными политиками»[28]. В этом доводе, отрицающем возможность альтернативных программ, заложено убеждение, что использование реформаторами служебного положения в личных целях вполне простительно.
Как свидетельствуют споры политологов и экономистов о взаимосвязи демократизации и экономической реформы, идея осуществления экономической реформы вспомогательными авторитарными средствами далеко не нова. Экономисты Максим Бойко, Роберт Вишни и Андрей Шлейфер не первые, кто высоко оценивает экономическую политику жестоких диктаторов вроде Аугусто Пиночета[29]. Однако, анализируя взаимоотношения между неолиберальной программой экономической реформы и демократизацией в России, следует однозначно заявить, что использованние в процессе экономических реформ недемократических средств не прошло бесследно. Как показал опыт России, идея единственного пути к рыночной экономике, использование административных указов и предоставление несправедливых преимуществ отдельным группам и лицам достаточно быстро породили тезис о поощрении коррупции для достижения целей экономической реформы. Вопреки заявлениям реформаторов, коррупция по мере углубления «реформ» не пошла на спад, а возросла. Отсюда со всей очевидностью следует: очень важно, какие именно политические средства используются для проведения экономической реформы. К идее «рынка любой ценой» нужно относиться весьма скептически.
Хотя выбор, стоявший перед реформаторами, порой описывается как выбор между рыночными реформами и строительством государственных институтов, логику «или/или» надлежит отбросить. Ратуя за развитие государственных институтов как инфраструктуры рынка, мы, разумеется, вовсе не призываем отложить рыночные реформы на неопределенный срок, пока не упрочатся институты. Отнюдь, мы полагаем, что успешное государство и успешный рынок должны работать слаженно. Разработку программы перехода к рынку не следует отделять от контекста государства, в котором она будет осуществляться. Ответы на стоящие перед Россией вопросы лежат не в плоскости категоричного выбора между рынком и государством либо между экономикой и политикой. Напротив, определять тип необходимых реформ надлежит, исходя из наличного материала и институциональных условий (а также интерпретации этих условий). Только скрупулезно и четко разобравшись в конкретном контексте планируемых реформ, можно сформировать адекватный комплекс политических мер. Прошу понять меня правильно — я не призываю считать любую страну исключением из общих правил; необходимо просто уделять больше внимания местной специфике при проведении сравнительного анализа, на основе которого делается политический выбор.
Перевод С. Силаковой
1) Russian Economic Reform: Crossing the Threshold of Structural Change. Washington, D.C.: The World Bank, 1992.
2) Áslund A. How Russia Became a Market Economy. Washington, D.C.: The Brookings Institution, 1995. P. 5.
3) Обоснование тезиса о том, что экономическая либерализация создает предпосылки для политических реформ см.: Ibid. P. 10.
4) См., напр.: Áslund A. The Russian Road to the Market // Current History. 1995. Vol. 94. № 594; Idem. Has Poland Been Useful as a Model for Russia? // Economic Transformation in Russia. N.Y.: St. Martin’s Press, 1994; Naishul V.A. Economic Reforms: A Liberal Perspective // Ibid.
5) Ослунд говорит об этом открытым текстом. Не утверждая, будто правовая система как таковая вообще не нужна, он, тем не менее, рекомендует разработчикам политических программ не отвлекаться на подготовку практически применимых законов, поскольку развитие правовых норм — долгий и медленный процесс. Более того, продвигая экономические реформы, можно создать «спрос на эффективную правовую систему», который сам по себе будет стимулировать ее развитие. См.: Áslund A. How Russia Became a Market Economy... P. 7—8, Idem. Economic Causes of Crime in Russia // The Rule of Law and Economic Reform in Russia. Boulder, CO: Westview Press, 1997.
6) Áslund A. How Russia Became a Market Economy... P. 10. Наглядное опровержение этого подхода см.: Hellman J. Winners Take All: The Politics of Partial Reform in Postcommunist Transitions // World Politics. 1998. Vol. 50. № 2.
7) См. в особенности: Boycko M., Shleifer A., Vishny R. Privatizing Russia. Cambridge: The MIT Press, 1995. Похвальное слово коррупции в макроэкономической политике см.: Shleifer A., Treisman D. The Economics and Politics of Transition to an Open Market Economy: Russia. Paris: Development Centre; OECD, 1998.
8) См.: Arrow K.J. Rationality of Self and Others in an Economic System // Rational Choice: The Contrast Between Economics and Psychology. Chicago: University of Chicago Press, 1987. P. 201—216; Grossman S.J., Stiglitz J.E. Information and Competitive Price Systems // American Economic Review. 1976. May. Vol. 66. P. 246—253; Hahn F. General Equilibrium Theory // Public Interest. 1980. P. 123—138; Holmstrom B. Differential Information and the Market: Comment // Frontiers of Economics. Oxford: Basil Blackwell, 1985. P. 200—212; а также: Hurwicz L. Incentive Aspects of Decentralization // Handbook of Mathematical Economics, III. Amsterdam: North-Holland, 1986. P. 1441—1482. Цит. по: Murrell P. Can Neoclassical Economics Underpin the Reform of Centrally Planned Economies? // Journal of Economic Perspectives. 1991. Vol. 5. № 4. P. 59—76.
9) Обзор исследований по этому вопросу см.: Murrell P. Op. cit. P. 61—64.
10) Ibid. P. 61—64.
11) Ibid. P. 72.
12) Boycko M., Shleifer A., Vishny R. Op. cit. P. 9.
13) Roemer J.E. A Future for Socializm // Politics and Society. 1994. Vol. 22. № 4. P. 456.
14) Ibid.
15) Áslund A. The Russian Road to the Market... P. 314.
16) Coase R.H. The Institutional Structure of Production // American Economic Review. 1992. Vol. 82. ¹ 4. P. 714.
17) North D. Economic Performance Through Time // American Economic Review. 1994. Vol. 84. ¹ 3. P. 366.
18) Round Table on Russia: A New Economic Policy for Russia // Economics of Transition. 1997. Vol. 5. № 1. P. 225—231.
19) Ibid. P. 226.
20) Ibid. P. 226.
21) Введение к своей книге «Changing the Economic System in Russia» (1993) Ослунд и Лейард начинают следующим образом: «На исходе 1991 года Россия находилась на грани ужасного экономического кризиса. Близость Геенны буквально ощущалась в воздухе».
Источник: Новое литературное обозрение
В конце 1998 года казалось, что семь лет экономических преобразований себя не оправдали. По сравнению с 1991-м, годом рождения нового российского государства, качество жизни во многих отношениях ухудшилось, а августовский финансовый кризис довершил распад экономики. Однако не прошло и года, как на смену отчаянию пришел новый оптимизм. Если в 1998 году российское правительство объявило дефолт и провело мгновенную девальвацию рубля, то в 1999-м появились первые реальные признаки оздоровления экономики, а именно: позитивный экономический рост, особенно в сфере промышленного производства. Неожиданному «посткризисному» экономическому скачку больше всех изумились исследователи, изучающие российскую экономическую реформу: ведь в 1998 году казалось, будто осуществлявшаяся в 90-х программа экономических преобразований окончательно провалилась.
Неблагоразумно было бы судить о жизнеспособности экономических реформ только по кризису 1998-го — но столь же некорректно оценивать российскую экономическую реформу исключительно по показателям 1999—2001 годов. К сожалению, положение в России на протяжении почти всего десятилетия — мизерный рост экономической эффективности, объемов производства и инвестиций, эпидемия преступности и коррупции, усугубление имущественного неравенства, нищета, ухудшение здоровья населения — казалось отчаянным и до кризиса 1998 года. Более того, несмотря на недавнее ускорение темпов роста, ряд отрицательных черт переходной эпохи — коррупция, отсутствие правового государства — все еще не преодолены. Чтобы осмыслить или правильно оценить программу российской экономической реформы, мы должны рассмотреть не только недавние успехи, но и долгосрочные негативные последствия, которыми, возможно, чревата эта программа для экономики России.
Почему в процессе экономических преобразований Россия столкнулась с такими колоссальными трудностями? Какие практические уроки вытекают из российского опыта перехода от государственной экономики к рыночной? Некоторые ученые утверждают, что программа реформ, к осуществлению которой Россия приступила в конце 1991 года, сама по себе была здравой; беда в том, что реформы были проведены недостаточно быстро или широко — врачи давали абсолютно верные рекомендации, но пациент, увы, был слишком некомпетентен, или слаб, или слабоволен, чтобы последовать советам докторов и принимать лекарства согласно рецепту. В этой статье я постараюсь доказать, что неудача реформы объясняется не ее медлительностью или проблемами с практическим воплощением. За провалом российской экономической реформы стояли фундаментально неверные представления о взаимосвязи между политической и экономической реформами, не учитывающие слабость российского государства.
Как известно, анализ экономических реформ в странах Восточной Европы и бывших советских республиках обычно производится на основе дихотомических метафор. Поэтому надо подчеркнуть, что изложенная в этой статье концепция — это ни «критика шоковой терапии», ни «апология всепроникающего государства». Меня интересуют не темпы или количественные показатели экономической реформы, а ее содержание и идеи экономистов, обусловившие это содержание.
Если принять, что при социализме государство официально контролировало почти все аспекты политической и экономической деятельности, то внедрение рынка, призванного стать основной ареной обмена товарами и услугами, предполагало, что государству придется утратить ряд функций. Однако функции государства — это не дискретные единицы, которые можно безболезненно складывать или изымать. Поэтому в любом разговоре о «реформах» в постсоциалистическом пространстве основополагающим является вопрос: «что делать с институтами и политико-экономическими агентами, из которых состояло социалистическое государство? На заре российской экономической реформы, в начале 90-х, важность этой проблемы считалась бесспорной. Например, в изданном в 1992 году отдельной книгой отчете Всемирного Банка о препятствиях, стоящих на пути российской экономической реформы, неоднократно подчеркивалась необходимость провести реформы государственных институтов, дабы создать опору для рыночных реформ[1]. Однако, что также явствует из этого отчета, мнения о конкретных методах реформирования российского государства сильно разделились.
Андерс Ослунд дал весьма высокопарный ответ на вопрос «что делать?»: по его словам, «выбор экономической системы — шаг сугубо идеологический»[2]. И действительно, оказалось, что теоретические представления о природе институциональных перемен определяют отношение реформаторов к практическому реформированию государственных институтов. Российские реформаторы смотрели на политико-экономическое развитие с неолиберальных позиций, полагая, что к политическим реформам надо переходить только после осуществления экономических[3]. Их теория гласила, что правильная экономическая система автоматически взрастит на своей почве необходимые политические институты, а значит, единственный способ разрешить проблемы российского государства и сделать его из слабого сильным — это сконцентрировать все имеющиеся силы на экономической реформе[4]. Первым делом надо было узаконить рынок и частную собственность; ожидалось, что после этого, под воздействием спроса и предложения в рамках новой рыночной экономики спонтанно разовьются политические институты, в том числе правовая система[5].
Решение начать с экономических реформ в ущерб институциональным было продиктовано не только идеологическими мотивами, но отчасти практическими соображениями и жизненным опытом. Идея преобразования российского государства казалась непосильной задачей, о которой даже и помыслить было трудно. Кроме того, в конце 1991 года, в период перехода от СССР к Российской Федерации, отъем ряда функций у государства, сопровождаемый четко просчитанными политическими комбинациями, казался эффективным методом осуществления реформы. Существование маленькой группы реформаторов, в определенном смысле стоявших выше политики, позволяло надеяться, что проблемой государственных институтов можно на какое-то время спокойно пренебречь. Иными словами, поскольку реформаторы уже находились у власти, экономическая реформа мыслилась как нечто вполне осуществимое и независимое от реформы институциональной. Соответственно, вместо того чтобы увязнуть в проблеме «государственного строительства», неолибералы-реформаторы, спеша воспользоваться своим звездным часом, приступили к экономическим реформам.
В соответствии с неолиберальной программой, формирование рынка подразделялось на три элемента: либерализацию, стабилизацию и приватизацию. Необходимость либерализации цен аргументировалась следующим образом: в отсутствие государственного вмешательства, т.е. директивного ценообразования и дотаций, цена станет отражать соотношение спроса и предложения. Поскольку экономисты неоклассической школы считают, что в рыночной экономике цена является основным носителем информации, реформаторы надеялись повысить уровень информированности в экономике, что должно было, в свою очередь, повысить ее эффективность. Когда же звучали возражения, что правовую систему и политические институты следовало бы сформировать до или во время экономических реформ, некоторые русские реформаторы и их западные сторонники утверждали, что либерализация не только сделает экономику более эффективной, но и, ограничив власть слоев, противодействующих реформе, даст толчок политическим преобразованиям[6].
Что же касается стабилизации, теоретически она была направлена на сдерживание инфляции и улучшение финансового положения государства. Контролировать инфляцию было необходимо, поскольку она негативно влияет на инвестиции и потребление. В контексте неолиберальной программы попытки улучшить финансовое положение государства прежде всего выражались в сокращении государственного долга и расходной части бюджета. Предполагалось, что невмешательство властей в экономику повысит ее эффективность.
Итак, теоретические цели либерализации и стабилизации были вполне ясны. Сложнее дело обстояло с приватизацией, чьи цели были внутренне противоречивы и туманны. Даже реформаторы, непосредственно участвовавшие в процессе, интерпретировали их по-разному. Разные источники называли в качестве ожидаемых результатов приватизации повышенную эффективность экономики, ее деполитизацию или реструктуризацию, более эффективное управление предприятиями и т.п., но целостная теоретическая база российской программы приватизации так и не была разработана. Эта разноголосица среди российских реформаторов — частный случай более общего явления, а именно: отсутствия единой концепции приватизации в кругах экономистов.
Хотя либерализация, стабилизация и приватизация сами по себе еще не были рецептом неизбежной катастрофы, заложенное в изначальной концепции разделение экономической и институциональной реформ повлекло за собой серьезные негативные последствия. Как мы увидим ниже, характер российской программы экономических реформ в итоге определила не столько идея эффективности рынка, сколько упрощенные представления, не учитывающие ни всей сложности реально существующих в капиталистических странах рынков и государственных институтов, а также взаимоотношений рынка и государства, ни специфики государственных институтов, унаследованных от советских времен. Реформаторы-неолибералы воспринимали существующее российское государство лишь как источник неэффективности и коррупции, который следует разрушить. Экономические реформы в России были низведены до процедуры разгосударствления, т.е. политического курса, не допускающего поддержки и дальнейшего развития государственных структур, которые бы регулировали экономику. Убеждение, что хорошие государственные институты спонтанно разовьются после осуществления экономической реформы, позволяло без зазрения совести проигнорировать уже существующий комплекс государственных и социальных институтов советского образца, в том числе структуры коммунистической элиты. И, наконец, рост коррупции и противозаконной экономической деятельности, наложившийся на некомпетентность и слабость государственного аппарата, реформаторы оправдывали как чисто временное явление, необходимый этап на пути к рыночной реформе[7].
Оценивая долгосрочные переспективы оздоровления и роста российской экономики, мы должны рассмотреть, что дала в этом плане неолиберальная программа реформ за последние десять лет. Назову всего два направления, где Россия почти не продвинулась вперед. Это, во-первых, проблема сокращения, а в идеале — принципиального обновления государственного аппарата (именно слой чиновничества в течение всех 90-х годов противодействовал инвестициям), а во-вторых, вопрос развития прочной правовой инфраструктуры, необходимой для защиты прав инвесторов. Вообще, программа реформ не предусматривала каких-либо мер, позволяющих сгладить последствия падения производства; а именно: компенсаторных мероприятий по реструктуризации, переподготовке кадров или поощрению инвестиций. Уже в процессе реформ стало очевидно, что некоторые лица, руководствуясь своими имущественными интересами, стали препятствовать развитию институтов; причем с этими реальными силами, саботирующими институциональную реформу, никто особенно и не боролся.
Вместо того чтобы счесть неразвитость институтов случайной прихотью или недоработкой реформаторов, я предлагаю взглянуть на нее в свете двух обстоятельств: во-первых, взглядов реформаторов на природу институционального развития (ожидая, что институты разовьются самопроизвольно в ответ на запросы рынка, они не учитывали наличия агентов, которые могут быть заинтересованы в неразвитости институтов); и, во-вторых, нежелания реформаторов принять необходимость сотрудничества со своими политическими противниками для выработки политически реалистичных решений экономических проблем (тут прежде всего вспоминаются вечные проблемы с бюджетным дефицитом и реформой государственных институтов). Оба вышеупомянутых момента — самопроизвольное развитие институтов и уход от трудных политических решений, — к сожалению, входили в единую «платформу» неолибералов.
Стоит остановиться подробнее на нескольких случаях, когда российских реформаторов подводили их чрезмерно упрощенные представления о функционировании рынка. Если отвлечься от идеологических аргументов, экономическое обоснование рыночных реформ в России состояло в том, что рынок гипотетически справляется с рядом сложных экономических проблем лучше, чем плановая модель экономики. Спорить с этим сложно, однако неоклассическая модель рынка, очевидно, не является единственным образцом формирования рынков. Программа либерализации в России базировалась в основном на неоклассических экономических моделях, где главным носителем информации, доводящим ее и до потребителя, и до производителя, является цена. Однако, как отметил экономист Питер Меррел, за последние два десятилетия экономическая наука собрала богатый материал в пользу того, что серьезных информационных проблем цена не решает[8]. Тезис Хайека о симметрично распространяемом знании часто не выдерживает испытания практикой; когда мы имеем дело с асимметричной и/или неполной информацией, статистических данных о конкурентных ценах еще недостаточно[9]. Выводы, вытекающие из этих новых исследований, чрезвычайно важны для анализа теоретической полезности простой либерализации цен и ее способности повысить эффективность экономики. Меррел утверждал, что, поскольку реальные механизмы, с помощью которых рынки решают экономические проблемы, устроены очень сложно, теоретическая база рыночных экономических реформ должна содержать куда больше тонких нюансов, чем «простая парадигма свободного рынка»[10]. Как замечает Меррел, «если принять во внимание проблемы информации — самое актуальное на данный момент направление теоретической мысли, — то окажется, что четкие предписания теорем “невидимой руки” больше не имеют силы»[11].
Другой пример упрощенного подхода: некоторые приверженцы приватизации аргументировали необходимость ее проведения, отождествляя рыночную экономику с прогрессом[12]. В своих рассуждениях они постоянно объединяли доводы в пользу рынка вообще с доводами в пользу приватизации в частности. Симптоматично, что МВФ (а также Всемирный Банк) и ряд других западных советников предпочли почти исключительно сосредоточиться на стабилизации и либерализации, отсрочив рассмотрение вопроса о приватизации. Возможно, за этим стояло единое мнение сотрудников МВФ и Всемирного Банка, что быстрая, немедленная приватизация (особенно когда она означает срочное перераспределение собственности в соответствии с политическими, а не экономическими соображениями) не является необходимым условием построения рыночной экономики.
Опыт России подтверждает правоту скептического взгляда на необходимость приватизации для перехода к рыночной экономике. Более того, несмотря на уверения реформаторов и российских правительственных деятелей, к приватизации ведет не один-единственный путь. В экономической науке недостаточно теоретических оснований для настойчивого объединения в одну категорию понятий «частная собственность» и «права собственности», которое было свойственно команде российских реформаторов. Тезис, что частная собственность — это единственная форма собственности, возможная при капитализме, заведомо некорректен. Как отмечает Джон Роэмер, при капитализме наличествует «широчайшее разнообразие форм собственности», в том числе некоммерческие фирмы, компании с ограниченной ответственностью, товарищества, единоличные фирмы, фирмы, управляемые трудовым коллективом, собственность, подлежащая разным типам контроля и налогообложения, а также целый спектр форм общественной собственности на общенациональном, региональном и муниципальном уровнях[13].
Более того, повышенная эффективность частной собственности еще не самоочевидна. Как пишет Роэмер, «отношения собственности в идеале должны поощрять конкуренцию и новаторство, а также оберегать фирмы от некоторых разновидностей неконструктивного вмешательства властей. Частная собственность на предприятия иногда решает эти задачи»[14]. Имеется в виду, что частная собственность — не единственный способ воспользоваться преимуществами прав собственности, ибо частная собственность сама по себе еще не способствует эффективности. Скорее, частная собственность «поощряет конкуренцию», что может привести к повышению эффективности, но только при условии, что в данной отрасли не слишком сильна концентрация — т.е. отсутствуют монополии. Точно так же частная собственность может повышать эффективность, сдерживая неконструктивное вмешательство государства в экономику, — но лишь при наличии прочной правовой системы, позволяющей владельцам требовать соблюдения своих прав. Российская приватизация всего лишь породила армию частных владельцев, наделенных какими-то туманными правами собственности, что не сделало экономику более эффективной и не повлекло за собой ее реструктуризации. Чтобы создать климат здоровой конкуренции, где соблюдались бы права собственности, которые благоприятствуют эффективности, было необходимо регулировать деятельность монополий и активно развивать правовую систему.
Поскольку либерализация включает в себя структурные реформы (в том числе создание рынка путем либерализации цен, введения свободы торговли и сокращения государственных дотаций), при ее проведении необходимо решить, какая роль — ключевая или второстепенная — отводится в экономике государству. Однако вместо того чтобы осознать тесную взаимосвязь между введением рынка и синхронным установлением сферы компетенции государственных институтов, российские реформаторы-неолибералы сочли, что рынок позволит вовсе обойтись без реформы государственного аппарата, и свели «рынок» к крайне упрощенной модели, почти лишенной опорных институтов. Скажем, ученым, которые возражали против «немедленной либерализации торговли» на том основании, что в России «отсутствует инфраструктура рынка», Андерс Ослунд отвечал, что они преувеличивают сложность рынков. Он писал: «рынок воспринимался как централизованная компьютерная система, и в этом проявлялось неумение понять, что рынок по природе своей — нечто простое и децентрализованное: как только два человека встречаются, чтобы совершить обмен чем-то, рынок налицо»[15].
Это схематичное определение рынка не учитывает общепризнанных проблем с коллективными действиями рационально действующих субъектов, а также то обстоятельство, что институты, как формальные, так и неформальные, играют ключевую роль в формировании экономических стимулов. Если только универсальные закономерности рационального экономического поведения распространяются и на жителей России, то следует ожидать, что, как и в остальном мире, при отсутствии институтов индивидуально-рациональное действие не обязательно повлечет за собой наиболее эффективный или благоприятный для общества в целом результат.
Необходимость развития институтов при проведении экономических преобразований в Восточной Европе особо отмечали в своих нобелевских речах, лауреаты премий по экономике за 1991-й и 1993 год. Так, лауреат 1991 года Коуз утверждал в своей лекции, что «важность включения институциональных факторов в корпус общей экономики со всей очевидностью явствует из недавних событий в Восточной Европе. Бывшим коммунистическим странам советуют перейти к рыночной экономике, и их руководители желают этого, но без соответствующих институтов никакая рыночная экономика невозможна»[16]. В 1993 году Норт подчеркнул важность различий между неформальными и формальными институтами, отметив, что простое перенесение последних в страны «третьего мира» и Восточную Европу «не является достаточным условием хороших экономических показателей»[17].
Тем же духом было проникнуто и совместное заявление, которое сделали в 1996 году пять российских экономистов и семь ведущих экономистов США (в том числе пять нобелевских лауреатов: К. Эрроу, Л. Клейн, В. Леонтьев, Р. Солоу и Дж. Тобин). Они призвали усилить роль государственных институтов в процессе российских экономических реформ[18], открыто заявив, что в экономике России правительство должно играть ту же роль, что и в США, Германии или Швеции. По их словам, «правительственная власть должна играть главную, координирующую роль в формировании общественных и частных институтов, необходимых для функционирования рыночной экономики»[19]. Экономисты утверждали, что это предполагает правительственную поддержку реструктуризации и внедрения таких институтов рынка, как права собственности, стабильная валюта, правовая система, гарантирующая исполнение законов и регулирующая деятельность недавно приватизированных предприятий, а также упрощенная, применимая на практике система налогообложения. Также авторы утверждали, что многие из современных экономических затруднений России «прямо или косвенно обусловлены тем фактом, что правительство не взяло на себя должную роль в рыночной экономике»[20].
Важно подчеркнуть, что призывы уделить внимание институтам и пересмотреть роль государства в экономике — это не отказ от движения к рынку. Также это не призыв к «всесилию» государства. Как настойчиво отмечали вышеупомянутые авторитетные экономисты, российский опыт перехода к рынку учит нас, что развитие сильного государства и его институтов должно быть неотъемлемой частью любой успешной программы перехода к рынку путем реформ.
Второй урок российского опыта состоит в том, что сам политический процесс выработки реформаторских планов имеет важные последствия для экономики. К сожалению, в России программа реформы представлялась в чрезмерно категоричной форме. Такие представители реформаторов, как Андерс Ослунд и Ричард Лейард, утверждали, будто Россия должна выбирать между дорогой к неолиберальному рынку и дорогой в Геенну[21]. Риторика реформы сводилась к резкой дихотомии между жестко регулируемой, полностью подконтрольной государству, централизованной экономикой, с одной стороны, и идеализированной картиной рынка, живущего по закону «laissez-faire», с другой. В контексте подобной дихотомии любое предложение о государственном регулировании, не говоря уже о стимулировании производства, неизбежно объявлялось противодействием стабилизации и либерализации[22]. Уверенность, что реформаторы нащупали единственный и бесповоротный путь к экономической реформе, делала использование формально законных, но по сути своей недемократичных средств — в особенности управления страной при помощи указов исполнительной власти — не только приемлемым, но и предпочтительным. Реформаторы приветствовали кулуарный подход к политике, когда курс формулировала маленькая горстка отобранных президентом чиновников. Это обстоятельство оправдывали тем, что в России мало кто понимает, что именно следует делать. Люди, не имеющие отношения к исполнительной власти, считались либо интеллектуально неподготовленными, либо идеологически чуждыми[23]. Вот опять пример из Андерса Ослунда: «Стабилизация не пользуется поддержкой ни среди интеллектуалов, ни среди политиков, поскольку тут требуется хоть какое-то знакомство с макроэкономической теорией, а в сегодняшней России таких людей за пределами правительства почти невозможно отыскать»[24]. Поскольку противникам реформы принадлежало большинство в парламенте, реформаторы оспаривали верховную власть парламента и выражали недовольство тем, что не проводятся новые выборы и не создаются партии в поддержку правительства[25]. Однако апелляция к «народу», который в противоположность парламентариям якобы поддержит правительство, опровергает приверженность реформаторов идеям демократии. Большинство реформаторов не было привержено идее демократического процесса; выборы они мыслили скорее как способ усилить власть недемократично отобранной кучки реформаторов, которые уже занимают ключевые позиции в правительстве и определяют политику страны. Для реформаторов парламент был институтом, заведомо обязанным поддержать неолиберальную программу правительства, — а не совещательным органом, решающим, какую политику избрать[26].
Возможность задействовать указы исполнительной власти и проводить политические решения в обход парламента воодушевляла реформаторов, вселяя в них ощущение, будто они держат монополию на верные суждения в области экономики, — сопровождавшееся, впрочем, страхом, что, сплотившись, невежественные массы или коммунисты остановят реформы. В свете этой угрозы реформаторы решили вступить в стратегический альянс с определенными слоями общества. Эта логика предоставила реформаторам удобное оправдание для их, казалось бы, коррумпированного потворства интересам этих слоев: альянсы трактовались как единственный способ обеспечить осуществление программы реформ. К примеру, в своей широко известной книге о приватизации Максим Бойко, Андрей Шлейфер и Роберт Вишни разъясняли, что реформаторам-рыночникам было незазорно проводить политику, которая вела к их личному обогащению, поскольку «политика, проводимая реформаторами для достижения их личных политических целей, стоит гораздо ближе к общественному благу, чем политика антиреформаторов, заинтересованных в могущественном государстве»[27]. Тот же довод реформаторы выдвигали, и оправдывая тайные соглашения с представителями промышленной элиты, предполагающие использование служебной тайны в личных целях. Оправдывая эти попытки привлечь на свою сторону «заинтересованных лиц», Бойко и другие утверждали, что пока у реформатора нет «абсолютной политической власти», у него нет и никаких шансов одержать верх над «заинтересованными лицами», а также над «традиционными политиками»[28]. В этом доводе, отрицающем возможность альтернативных программ, заложено убеждение, что использование реформаторами служебного положения в личных целях вполне простительно.
Как свидетельствуют споры политологов и экономистов о взаимосвязи демократизации и экономической реформы, идея осуществления экономической реформы вспомогательными авторитарными средствами далеко не нова. Экономисты Максим Бойко, Роберт Вишни и Андрей Шлейфер не первые, кто высоко оценивает экономическую политику жестоких диктаторов вроде Аугусто Пиночета[29]. Однако, анализируя взаимоотношения между неолиберальной программой экономической реформы и демократизацией в России, следует однозначно заявить, что использованние в процессе экономических реформ недемократических средств не прошло бесследно. Как показал опыт России, идея единственного пути к рыночной экономике, использование административных указов и предоставление несправедливых преимуществ отдельным группам и лицам достаточно быстро породили тезис о поощрении коррупции для достижения целей экономической реформы. Вопреки заявлениям реформаторов, коррупция по мере углубления «реформ» не пошла на спад, а возросла. Отсюда со всей очевидностью следует: очень важно, какие именно политические средства используются для проведения экономической реформы. К идее «рынка любой ценой» нужно относиться весьма скептически.
Хотя выбор, стоявший перед реформаторами, порой описывается как выбор между рыночными реформами и строительством государственных институтов, логику «или/или» надлежит отбросить. Ратуя за развитие государственных институтов как инфраструктуры рынка, мы, разумеется, вовсе не призываем отложить рыночные реформы на неопределенный срок, пока не упрочатся институты. Отнюдь, мы полагаем, что успешное государство и успешный рынок должны работать слаженно. Разработку программы перехода к рынку не следует отделять от контекста государства, в котором она будет осуществляться. Ответы на стоящие перед Россией вопросы лежат не в плоскости категоричного выбора между рынком и государством либо между экономикой и политикой. Напротив, определять тип необходимых реформ надлежит, исходя из наличного материала и институциональных условий (а также интерпретации этих условий). Только скрупулезно и четко разобравшись в конкретном контексте планируемых реформ, можно сформировать адекватный комплекс политических мер. Прошу понять меня правильно — я не призываю считать любую страну исключением из общих правил; необходимо просто уделять больше внимания местной специфике при проведении сравнительного анализа, на основе которого делается политический выбор.
Перевод С. Силаковой
1) Russian Economic Reform: Crossing the Threshold of Structural Change. Washington, D.C.: The World Bank, 1992.
2) Áslund A. How Russia Became a Market Economy. Washington, D.C.: The Brookings Institution, 1995. P. 5.
3) Обоснование тезиса о том, что экономическая либерализация создает предпосылки для политических реформ см.: Ibid. P. 10.
4) См., напр.: Áslund A. The Russian Road to the Market // Current History. 1995. Vol. 94. № 594; Idem. Has Poland Been Useful as a Model for Russia? // Economic Transformation in Russia. N.Y.: St. Martin’s Press, 1994; Naishul V.A. Economic Reforms: A Liberal Perspective // Ibid.
5) Ослунд говорит об этом открытым текстом. Не утверждая, будто правовая система как таковая вообще не нужна, он, тем не менее, рекомендует разработчикам политических программ не отвлекаться на подготовку практически применимых законов, поскольку развитие правовых норм — долгий и медленный процесс. Более того, продвигая экономические реформы, можно создать «спрос на эффективную правовую систему», который сам по себе будет стимулировать ее развитие. См.: Áslund A. How Russia Became a Market Economy... P. 7—8, Idem. Economic Causes of Crime in Russia // The Rule of Law and Economic Reform in Russia. Boulder, CO: Westview Press, 1997.
6) Áslund A. How Russia Became a Market Economy... P. 10. Наглядное опровержение этого подхода см.: Hellman J. Winners Take All: The Politics of Partial Reform in Postcommunist Transitions // World Politics. 1998. Vol. 50. № 2.
7) См. в особенности: Boycko M., Shleifer A., Vishny R. Privatizing Russia. Cambridge: The MIT Press, 1995. Похвальное слово коррупции в макроэкономической политике см.: Shleifer A., Treisman D. The Economics and Politics of Transition to an Open Market Economy: Russia. Paris: Development Centre; OECD, 1998.
8) См.: Arrow K.J. Rationality of Self and Others in an Economic System // Rational Choice: The Contrast Between Economics and Psychology. Chicago: University of Chicago Press, 1987. P. 201—216; Grossman S.J., Stiglitz J.E. Information and Competitive Price Systems // American Economic Review. 1976. May. Vol. 66. P. 246—253; Hahn F. General Equilibrium Theory // Public Interest. 1980. P. 123—138; Holmstrom B. Differential Information and the Market: Comment // Frontiers of Economics. Oxford: Basil Blackwell, 1985. P. 200—212; а также: Hurwicz L. Incentive Aspects of Decentralization // Handbook of Mathematical Economics, III. Amsterdam: North-Holland, 1986. P. 1441—1482. Цит. по: Murrell P. Can Neoclassical Economics Underpin the Reform of Centrally Planned Economies? // Journal of Economic Perspectives. 1991. Vol. 5. № 4. P. 59—76.
9) Обзор исследований по этому вопросу см.: Murrell P. Op. cit. P. 61—64.
10) Ibid. P. 61—64.
11) Ibid. P. 72.
12) Boycko M., Shleifer A., Vishny R. Op. cit. P. 9.
13) Roemer J.E. A Future for Socializm // Politics and Society. 1994. Vol. 22. № 4. P. 456.
14) Ibid.
15) Áslund A. The Russian Road to the Market... P. 314.
16) Coase R.H. The Institutional Structure of Production // American Economic Review. 1992. Vol. 82. ¹ 4. P. 714.
17) North D. Economic Performance Through Time // American Economic Review. 1994. Vol. 84. ¹ 3. P. 366.
18) Round Table on Russia: A New Economic Policy for Russia // Economics of Transition. 1997. Vol. 5. № 1. P. 225—231.
19) Ibid. P. 226.
20) Ibid. P. 226.
21) Введение к своей книге «Changing the Economic System in Russia» (1993) Ослунд и Лейард начинают следующим образом: «На исходе 1991 года Россия находилась на грани ужасного экономического кризиса. Близость Геенны буквально ощущалась в воздухе».
Опубликовано 28 октября 2005 года
Новые статьи на library.by:
ЭКОНОМИКА РОССИИ:
Комментируем публикацию: Й. Херрера "Экономическая реформа в России, 1991 - 1998"
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1130504159 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций