ЭКЗИСТЕНЦИАЛЫ «ВЫБОРА», «СТЯЖАТЕЛЬСТВА» И «СОСТРАДАНИЯ» В ФУНДАМЕНТАЛЬНОЙ ОНТОЛОГИИ Ф.М.ДОСТОЕВСКОГО

Русская классическая проза. Книги, сборники рассказов, многотомники, полные собрания сочинений.

NEW КЛАССИЧЕСКАЯ РУССКАЯ ПРОЗА


КЛАССИЧЕСКАЯ РУССКАЯ ПРОЗА: новые материалы (2024)

Меню для авторов

КЛАССИЧЕСКАЯ РУССКАЯ ПРОЗА: экспорт материалов
Скачать бесплатно! Научная работа на тему ЭКЗИСТЕНЦИАЛЫ «ВЫБОРА», «СТЯЖАТЕЛЬСТВА» И «СОСТРАДАНИЯ» В ФУНДАМЕНТАЛЬНОЙ ОНТОЛОГИИ Ф.М.ДОСТОЕВСКОГО. Аудитория: ученые, педагоги, деятели науки, работники образования, студенты (18-50). Minsk, Belarus. Research paper. Agreement.

Полезные ссылки

BIBLIOTEKA.BY Беларусь - аэрофотосъемка HIT.BY! Звёздная жизнь


Автор(ы):
Публикатор:

Опубликовано в библиотеке: 2013-04-11
Источник: http://portalus.ru

Проблема преодоления «внутреннего Рубикона», как возможность аутентичного выбора человека, чрезвычайно остро представлена в творчестве Достоевского. Уже после смерти писателя многие представители экзистенциализма сделали «феноменологию выбора» важней частью своего философского дискурса. Мы попытаемся проследить диалектику персонажей Достоевского, находящихся в пограничной ситуации. На наш взгляд, пограничная ситуация может проявляться не только во время возникновения кризисных ситуации, катастрофических событий в экзистенции личности, но и выявлять свою сущность в повседневности, проявляясь в возможности свободного выбора между добром и злом.
В контексте наших рассуждений особенно интересно рассмотреть Раскольникова. Он долго готовился к своему преступлению, стоял на границе действия и бездействия, на грани добра и зла. Логически он просчитывал варианты своего поступка. Можно сказать, что нравственная одинаковость доводов «за» и «против» убийства долго терзала его душу. Любой из дополнительных аргументов мог склонить чашу весов в какую угодно сторону. Раскольникова искушает идея его собственного разума, «тварь ли он дрожащая или право имеет»?
Рассмотрим доводы против преступления, от которых зависит конечный выбор героя. Во-первых, персонаж нарушает данным деструктивным поступком уголовное законодательство. Во-вторых, преступает нравственные законы, которые видят в ближнем цель, но средство достижения «великого замысла», преступает закон установленный социумом.
В-третьих, совершив убийство Раскольников, нарушает божественную заповедь «не убей». Рассмотрим доводы «за» преступление. Во-первых, он желает познать самого себя, относится ли он к разряду демиургов или к «плебсу». Во-вторых, на вырученные деньги можно осчастливить большие количество людей. Борьба мотивов мешает сделать окончательный выбор Раскольниковым. Проследим цепь событий, которые подтолкнули главного персонажа «Преступления и наказания» к роковой черте.
Важным доводом за убийство являлся случайно подслушанный в трактире диалог между двумя мещанами, в котором Раскольников слышит для себя сигнал к преступлению. Причем из слов студента, участвующего в диалоге, Раскольников выделил именно те мысли, которые приходили в голову и к нему. Но борьба мотивов продолжается в его душе. Герой вытеснил из сферы сознания все этические категории, произошло редукция сознания, но вытесненный в бессознательное «голос совести» не дает покоя главному герою.
Судьбоносный выбор еще не сделан, Раскольникову снится жуткий сон. В нем он наблюдает, как пьяный мужик ломом забивает лошадь, беззащитное живое существо. Раскольников пытается воспрепятствовать убийству. Данный сон имеет глубокую символику наличия голоса совести в душе персонажа, но разум, логические теории приводят к «окаменению совести» и только в момент сна, когда авторитарное создание не контролирует личность, в символическом образе сновидений Раскольников распознает сигнал, запрещающий убийство, опасности переступания морального закона. Убийство казалось бы отвергнуто, но на Сенной площади Раскольников невзначай слышит, что завтра вечером процентщица будет одна в своей квартире. Это очень удобный шанс для реализации деструктивного замысла. Раскольников опять не может принять решение, «выбрать ли кровь по совести»?
Но главное, что склоняет персонажа на темную сторону злодеяния - это отсутствие нравственного эталона в его душе, отчуждение от высшего Абсолюта. Беда Раскольникова в том, что в этом споре примерно равносильных компонентов не участвовало его «сверх-сознание»: «Но Раскольников уже успел отвергнуть метафизический мир, отпрянуть от Бога и потому остался наедине со своей ночной душой, в злополучном состоянии неустойчивого равновесия противоположных мотивов».
Метафизически Раскольников оказался в зоне турбулентности, и не смотря на его метания, страдания, неуверенность, некая внешняя могущественная сила буквально затягивала его в бездну преступления. Когда страшный выбор доводов «за» был сделан, персонаж вдруг ощутил что «совершенно не мог рассуждать; но всем существом своим вдруг почувствовал, что нету у него более ни свободы рассудка, ни воли».
Выбрав зло, Раскольников оказался весь во власти темных стихий, скрытых «подполье» его собственной души, они подчинили всю его волю, Достоевский сравнивает его с «бесноватым», в которого вселяются «идеи трихины», разрушающие личность изнутри. Он стал безвольной куклой, моделью человека, какая-то неведомая сила тянет его к раковому поступку. До того как Раскольников попал в «метафизическую турбулентность» он стоял на пороге, боявшись определять свою деструктивную качественность, но теперь выбор сделан: «Но в последнем случае он просто не верил себе и упрямо, рабски, искал возражений по сторонам и ощупью, как будто кто его принуждал и тянул к тому. Последний же день, так нечаянно наступивший и все разом порешивший, подействовал на него почти совсем механически: как будто его кто-то взял за руку и потянул за собой, неотразимо, слепо, с неестественною силой, без возражений. Точно он попал клочком одежды в колесо машины, и его начало в нее втягивать».
Важнейшим экзистенциалом многих героев творчества Достоевского является жажда наживы. Приобретая форму страсти, она, пожалуй, становится единственным смыслом бытия, подчиняет все поведение личности достижению желаемой цели. «Миллион в виде фатума» – лейтмотив многих произведений Достоевского.
Чрезвычайно интересен в этом плане образ Гани Иволгина: безусловно, «ротшильдовская идея» занимает центральное место в его мировоззренческой матрице. Своей потаенной мечтой стать миллионером Гаврила Ардалионович делится с князем в личной беседе. Иволгин остро ощущает свою заурядность и серость, он, действительно, один из миллионов подобных ему. Сверхценная идея его заключается в том, чтобы попытаться вырваться из крепкой паутины «серединности бытия» (в терминологии М.Хайдеггера). «Миллион в виде фатума» – средство, при помощи которого возможен экзистенциальный прорыв из рамок шаблонного и безликого индивида в ранг «первого человека, господина для всех и каждого», ибо собственную заурядность можно преодолеть только через мистическую силу финансового капитала.
Мышкин, безусловно, является тонким психологом и созерцателем души человеческой, многие персонажи романа доверяют ему самые потаенные тайны своего сердца, зная, что князь не способен ни на какие интриги. Таков и Ганя. Когда князь, не желая обидеть собеседника, произносит, что Иволгин несколько ординарен, то в ответ слышит эмоциональный рассказ-исповедь об основной идее, которая способна возвысить его в глазах общества, приподнять над остальными, «аннулировав» его заурядность: «Вы мне говорите, что я человек не оригинальный. Заметьте себе, милый князь, что нет ничего обиднее человеку нашего времени и племени, как сказать ему, что он не оригинален, слаб характером, без особенных талантов и человек обыкновенный. Вы меня даже хорошим подлецом не удостоили счесть, и, знаете, я вас давеча съесть за это хотел! Вы меня пуще Епанчина оскорбили, который меня считает (и без разговоров, без соблазнов, в простоте души, заметьте это) способным ему жену продать! Это, батюшка, меня давно уже бесит, и я денег хочу. Нажив деньги, знайте, — я буду человек в высшей степени оригинальный. Деньги тем всего подлее и ненавистнее, что они даже таланты дают. И будут давать до скончания мира».
Для реализации своей страсти обогащения любым путем Иволгин предпринимает несколько важных шагов. Он сватается к Настасье Филипповне, не испытывая к ней никаких чувств, косвенно претендуя на капитал в семьдесят пять тысяч рублей, достающийся ей в качестве приданого. Достоевский, в своих подготовительных материалах к роману называет чувства Иволгина «любовью из тщеславия». Его герой сам признается, что страсть к наживе превалирует над любовной страстью: «Я, князь, не по расчету в этот мрак иду, — продолжал он, проговариваясь, как уязвленный в своем самолюбии молодой человек, — по расчету я бы ошибся наверно, потому и головой, и характером еще не крепок. Я по страсти, по влечению иду, потому что у меня цель капитальная есть». А цель – обогащение.
Для реализации своего плана Иволгин готов к максимальному самоограничению, готов стать скупердяем и скрягой: «Вы вот думаете, что я семьдесят пять тысяч получу и сейчас же карету куплю. Нет-с, я тогда третьегодний старый сюртук донашивать стану и все мои клубные знакомства брошу. У нас мало выдерживающих людей, хоть и все ростовщики, а я хочу выдержать. Тут, главное, довести до конца — вся задача! Птицын семнадцати лет на улице спал перочинными ножичками торговал и с копейки начал; теперь у него шестьдесят тысяч, да только после какой гимнастики! Вот эту-то я всю гимнастику и перескачу, и прямо с капитала начну; чрез пятнадцать лет скажут: "вот Иволгин, король Иудейский"». Обратим наше внимание на следующую фразу героя: «Вот Иволгин, король Иудейский», припомним любопытный факт, один из талантливейших лондонских собеседников Достоевского именовал «королем Иудейским» самого Джеймса Ротшильда, основателя одноименного банкирского дома, крупнейшего финансиста и предпринимателя, дающего в рост свой огромный капитал. Д. Ротшильд – это идеал всевластного человека для Гани Иволгина, ибо «деньги есть деспотическое могущество». Но для того, чтобы приступить к осуществлению своего плана, Гаврила Ардалионович должен жениться на женщине, которую не любит, более того, которую стыдится и ненавидит. Чтобы стать «царем Иудейским» нужно окончательно перевоплотиться в совершенного скрягу, в котором страсть к накоплению капитала побеждает и сострадание к другим людям, и человеколюбие вообще. Припомним, как, осознавая эту потаенную наклонность, издеваются над Иволгиным в порыве садистской экспрессии Настасья Филипповна и купец Рогожин: «Да неужто же правду про тебя Рогожин сказал, что ты за три целковых на Васильевский Остров ползком доползешь?
— Доползет, — проговорил вдруг Рогожин тихо, но с видом величайшего убеждения.
— И добро бы ты с голоду умирал, а ты ведь жалованье, говорят, хорошее получаешь! Да ко всему-то в придачу, кроме позора-то, ненавистную жену ввести в дом! (потому что ведь ты меня ненавидишь, я это знаю!) Нет, теперь я верю, что этакой за деньги зарежет! Ведь теперь их всех такая жажда обуяла, так их разнимает на деньги, что они словно одурели. Сам ребенок, а уж лезет в ростовщики!». Иволгин не понимает, что, собирая «богатства мира сего», он становится рабом мамонизма, а его руки скованы золотыми цепями.
Соблазн «ротшильдовской идеи» актуален и для героя другого романа Достоевского – Аркадия Долгорукого: «Но не только Подросток, но даже и Ганя, как мы замечаем, не сумел сделаться Ротшильдом, как, скажем, и Раскольников – Наполеоном, ибо «беда» героев Достоевского в том, что, потеряв в мире нравственной относительности твердые духовные ориентиры, они становятся по необходимости на путь ничтожеств, прикрывающихся личинами величия, не будучи сами, по природе своей, ничтожными. Крушение Наполеона в Раскольникове, Ротшильда – в Аркадии Долгоруком – воспринимаются в секрете мира Достоевского как поражения. Но в тайне этого же мира те же поражения оказываются и величайшими победами духовных начал в человеке над бесовством бездуховности, под какими бы привлекательными личинами оно ни скрывалось».
Н.А. Бердяев отозвался о Достоевском как о гениальной личности, наиболее рельефно изобразившей самую сущность христианства. В данном контексте Достоевским предельно отчетливо раскрыт экзистенциал сострадания, ибо сострадание – один из основополагающих и фундаментальных элементов феноменологии христианства. Эманацию дискурса сострадания наиболее отчетливо можно рассмотреть на примере князя Мышкина. Этот персонаж задумывался писателем как некая реинкарнация Христа, явление нового человека «не от мира сего» в лежащий во зле социум. Н.О. Лосский прав, подмечая, что в образе Мышкина перед читателем предстает «преображенный Христос», весьма далекий от своего подлинного эталона.
В поведении князя утверждается пафос христианской любви к людям, соучастия в их судьбе, сострадания бедам и несчастиям не только своих близких, но даже врагов и недоброжелателей. «Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества». – писал Достоевский. Сострадание князя главным образом проявляется как любовь-жалость, в данном контексте любопытно проследить за его воспоминанием жизни в Швейцарии. Острейшее чувство сострадания князь испытывает к девушке, соблазненной приезжим французом. Общество отвергает ее, не испытывая ни малейшей жалости к падшему существу. Князь же не прекращает общение с ней, движимый сильнейшим чувством эмпатии и сострадания, он пытается разубедить общество в греховности бедной девушки.
В контексте наших рассуждений любопытно проанализировать его любовь-сострадание к Настасье Филипповне Барашковой.
Впервые он видит ее портрет у Епанчиных и произносит, что она много должно быть страдала, именно тогда не будучи с ней лично знакомым в его душе возникло глубокое чувство сострадания к этой женщине. Он подмечает ее красоту, но его любовь к ней есть любовь-жалость, выходящая за рамки обыденного чувства.
Ощущая глубину ее внутренних конфликтов, видя двойственность ее общественного положения, Мышкин поражен мазохистским самоистязанием героини, князь-Христос готов пожертвовать для Настасьи Филипповны всем. Его не пугает, что в дворянском сообществе она женщина с весьма двусмысленной репутацией. В данном случае напрашиваются некоторые параллели с Евангелием, в котором Христос не отчуждается от осуждаемой фарисеями блудницы. Вспомним в данном контексте слова Аглаи о Настасье Филипповне: «Это подло играть роль Магдалины». Мазохизм Барашковой порождает сострадание князя, которое весьма походит на настоящую любовь, он говорит Рогожину: «Я ведь тебе уж и прежде растолковал, что я ее "не любовью люблю, а жалостью". Я думаю, что я это точно определяю. Ты говорил тогда, что эти слова мои понял; правда ли? понял ли? Вон как ты ненавистно смотришь! Я тебя успокоить пришел». На это Рогожин ответил: «Нет, я тебе верю, да только ничего тут не понимаю. Вернее всего то, что жалость твоя, пожалуй, еще пуще моей любви!».
В контексте наших рассуждений любопытен поступок князя, когда он устремляется к Настасье Филипповне в критический момент ее спора с Аглаей, на котором дамы «делили» между собою Мышкина: «Обе поднялись и бледные смотрели друг на друга.
— Аглая, остановитесь! Ведь это несправедливо, — вскричал князь как потерянный. Рогожин уже не улыбался, но слушал сжав губы и скрестив руки.
— Вот, смотрите на нее, — говорила Настасья Филипповна, дрожа от озлобления, — на эту барышню! И я ее за ангела почитала! Вы без гувернантки ко мне пожаловали, Аглая Ивановна?.. А хотите... хотите, я вам скажу сейчас прямо, без прикрас, зачем вы ко мне пожаловали? Струсили, оттого и пожаловали.
— Вас струсила? — спросила Аглая, вне себя от наивного и дерзкого изумления, что та смела с нею так заговорить». Князь признает, что любит обеих женщин, но любовь-сострадание перевешивает простую любовь к Епанчиной: «И она, и Аглая остановились как бы в ожидании, и обе, как помешанные, смотрели на князя. Но он, может быть, и не понимал всей силы этого вызова, даже наверно можно сказать. Он только видел пред собой отчаянное, безумное лицо, от которого, как проговорился он раз Аглае, у него "пронзено навсегда сердце". Он не мог более вынести и с мольбой и упреком обратился к Аглае, указывая на Настасью Филипповну:
— Разве это возможно! ведь она... сумасшедшая!
Но только это и успел выговорить, онемев под ужасным взглядом Аглаи. В этом взгляде выразилось столько страдания и в то же время бесконечной ненависти, что он всплеснул руками, вскрикнул и бросился к ней, но уже было поздно! Она не перенесла даже и мгновения его колебания, закрыла руками лицо, вскрикнула: "ах, боже мой!" и бросилась вон из комнаты, за ней Рогожин, чтоб отомкнуть ей задвижку у дверей на улицу. Побежал и князь, но на пороге обхватили его руками» В разговоре с Радомским Мышкин говорит о Настасье Филипповне: «Он совершенно справедливо сказал Евгению Павловичу, что искренно и вполне ее любит, и в любви его к ней заключалось действительно как бы влечение к какому-то жалкому и больному ребенку, которого трудно и даже невозможно оставить на свою волю».
Христианский идеал соучастия в судьбе другой личности вынуждает князя предложить ей брак, т.к. без его опеки Барашкова будет глубоко несчастна, а он не сможет поддержать ее. Он подозревает, что этот брак будет шатким, но нравственный долг заставляет его спасти через свое самоотречение другую личность.
Феноменология сострадания заставляет князя проявлять ко всем близким и даже малознакомым людям величайшее сочувствие и мягкость, он боится кого-либо обидеть. Сострадание к ближнему порождает его безраздельную щедрость, которая граничит с расточительством и безрассудством. Например, он удовлетворил финансовые требования афериста Бурдовского, прекрасно зная, что тот не имел никаких прав на наследство. Сам Бурдовский был поражен великодушием князя и даже готов был отказаться от финансовых претензий к Мышкину.
Сострадание его распространяется и на недоброжелателей, которых его христианская душа отвергнуть не может. Достаточно вспомнить мистически-инфернальную сцену заключительной части романа, в которой Рогожин приводит Мышкина на квартиру, где лежит убитая им Настасья Филипповна. От осознания всей тяжести преступления Рогожин близок к помешательству, князь же, словно родная мать, чувствуя глубину бездны, в которую падает Рогожин, пытается успокоить мучительно страдающего человека: «Князь смотрел и ждал; время шло, начинало светать. Рогожин изредка и вдруг начинал иногда бормотать, громко, резко и бессвязно; начинал вскрикивать и смеяться; князь протягивал к нему тогда свою дрожащую руку и тихо дотрагивался до его головы, до его волос, гладил их и гладил его щеки... больше он ничего не мог сделать!»
Сострадая, князь берет на себя все горести другой личности и, соучаствуя в ее судьбе, ощущает глубокую ответственность за каждого из людей. Но, к сожалению, сострадание князя можно назвать бесплодным, оно не способно повлиять на трагическую судьбу окружающих его людей: «На чужие страдания он может откликнуться лишь своим страданием и не может стать организующим центром, ведущим себя и других сообща к бодрой жизни, наполненной положительным содержанием». Для преодоления бесплодного пассивного сострадания Мышкину недостает воли, возможности четкой организации своей жизни, т.к. только волевая основа личности, соединенная с жалостью к человеку способна на преображение окружающей действительности. Князь же, попадая в пограничную ситуацию выбора, крайне часто не в силах проявить твердость собственного характера, а обнаруживает «мягкую податливость течению событий». Трагическим эпилогом своего романа, Достоевский показывает всю противоречивость существования «положительно прекрасного человека» в обществе, в котором царит «князь мира сего».


Новые статьи на library.by:
КЛАССИЧЕСКАЯ РУССКАЯ ПРОЗА:
Комментируем публикацию: ЭКЗИСТЕНЦИАЛЫ «ВЫБОРА», «СТЯЖАТЕЛЬСТВА» И «СОСТРАДАНИЯ» В ФУНДАМЕНТАЛЬНОЙ ОНТОЛОГИИ Ф.М.ДОСТОЕВСКОГО

подняться наверх ↑

ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!

подняться наверх ↑

ОБРАТНО В РУБРИКУ?

КЛАССИЧЕСКАЯ РУССКАЯ ПРОЗА НА LIBRARY.BY

Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.