КАЛХАС

Русская классическая проза. Книги, сборники рассказов, многотомники, полные собрания сочинений.

NEW КЛАССИЧЕСКАЯ РУССКАЯ ПРОЗА


КЛАССИЧЕСКАЯ РУССКАЯ ПРОЗА: новые материалы (2024)

Меню для авторов

КЛАССИЧЕСКАЯ РУССКАЯ ПРОЗА: экспорт материалов
Скачать бесплатно! Научная работа на тему КАЛХАС. Аудитория: ученые, педагоги, деятели науки, работники образования, студенты (18-50). Minsk, Belarus. Research paper. Agreement.

Полезные ссылки

BIBLIOTEKA.BY Беларусь - аэрофотосъемка HIT.BY! Звёздная жизнь


Автор(ы):
Публикатор:

Опубликовано в библиотеке: 2009-11-30

Комик Василий Васильич Светловидов, плотный, крепкий старик 58 лет,
проснулся и с удивлением поглядел вокруг себя. Перед ним, по обе стороны
небольшого зеркала, догорали две стеариновые свечи. Неподвижные, ленивые
огни тускло освещали небольшую комнатку с крашеными деревянными стенами,
полную табачного дыма и сумерек. Кругом были видны следы недавней встречи
Вакха с Мельпоменой, встречи тайной, но бурной и безобразной, как порок.
На стульях и на полу валялись сюртуки, брюки, газетные листы, пальто с
пестрой подкладкой, цилиндр. На столе царил странный, хаотический
беспорядок: тут теснились и мешались пустые бутылки, стаканы, три венка,
позолоченный портсигар, подстаканник, выигрышный билет 2-го займа с
подмоченным углом, футляр с золотой булавкой. Весь этот сброд был щедро
посыпан окурками, пеплом, мелкими клочками разорванного письма. Сам
Светловидов сидел в кресле и был в костюме Калхаса.
- Матушки мои, я в уборной! - проговорил комик, осматриваясь. - Вот
так фунт! Когда же это я успел заснуть?
Он прислушался. Тишина была гробовая. Портсигар и выигрышный билет
живо напомнили ему, что сегодня его бенефис, что он имел успех, что в
каждом антракте он со своими почитателями, бравшими приступом уборную,
много пил коньяку и красного вина.
- Когда же это я уснул? - повторил он. - Ах, старый хрен, старый
хрен! Старая ты собака! Так, значит, налимонился, что сидя уснул! Хвалю!
И комику стало весело. Он разразился пьяным, кашляющим смехом, взял
одну свечку и вышел из уборной. Сцена была темна и пуста. Из глубины ее, с
боков и из зрительной залы дул легкий, но ощутимый ветер. Ветерки, как
духи, свободно гуляли по сцене, толкались друг с другом, кружились и
играли с пламенем свечки. Огонь трепетал, изгибался во все стороны и
бросал слабый свет то на ряд дверей, ведущих в уборные, то на красную
кулису, около которой стояло ведро, то на большую раму, валявшуюся среди
сцены.
- Егорка! - крикнул комик. - Егорка, чёрт! Петрушка! Заснули, черти,
в рот вам дышло! Егорка!
- А... а... а! - ответило эхо.
Комик вспомнил, что Егорка и Петрушка, по случаю бенефиса, получили
от него на водку по три целковых. После такой подачки едва ли они остались
ночевать в театре.
Комик крякнул, сел на табурет и поставил свечу на пол. Голова его
была тяжела и пьяна, во всем теле еще только начала "перегорать" выпитая
им масса пива, вина и коньяку, а от сна в сидячем положении он ослабел и
раскис.
- Во рту эскадрон ночует... - проворчал он, сплевывая. - Эх, не надо
бы, старый дуралей, пить! Не надо бы! И поясницу ломит, и башка трещит, и
знобит всего... Старость.
Он поглядел вперед себя... Еле-еле были видны только суфлерская
будка, литерные ложи да пюпитры из оркестра, вся же зрительная зала
представлялась черной, бездонной ямой, зияющей пастью, из которой глядела
холодная, суровая тьма... Обыкновенно скромная и уютная, теперь, ночью,
казалась она безгранично глубокой, пустынной, как могила, и бездушной...
Комик поглядел на тьму, потом на свечку и продолжал ворчать:
- Да, старость... Как ни финти, как ни храбрись и ни ломай дурака, а
уж 58 лет - тю-тю! Жизнь-то уж - мое почтение! Н-да-с, Васинька... Однако
служил я на сцене 35 лет, а театр вижу ночью, кажется, только в первый
раз... Курьезная материя, ей-богу... Да, в первый раз! Жутко, чёрт
возьми... Егорка! - крикнул он, поднимаясь. - Егорка!
- А... а... а? - ответило эхо.
И одновременно с эхо где-то далеко, словно в самой глубине зияющей
пасти, ударили к заутрене. Калхас перекрестился.
- Петрушка! - крикнул он. - Где вы, черти? Господи, что ж это я
нечистого поминаю? Брось ты эти слова, брось ты пить, ведь уж стар,
околевать пора! В 58 лет люди к заутрене ходят, к смерти готовятся, а
ты... о господи!
- Господи помилуй, как жутко! - проворчал он. - Ведь эдак, ежели всю
ночь просидеть здесь, так со страха помереть можно. Вот где самое
настоящее место духов вызывать!
При слове "духов" ему стало еще страшнее... Гуляющие ветерки и
мельканье световых пятен возбуждали и подзадоривали воображение до крайней
степени... Комик как-то съежился, осунулся и, нагибаясь за свечкой, в
последний раз с детским страхом покосился на темную яму. Лицо его,
обезображенное гримом, было тупо и почти бессмысленно. Не дотянувшись до
свечи, вдруг он вскочил и уставил неподвижный взгляд на потемки. Полминуты
простоял он молча, потом, охваченный необычайным ужасом, схватил себя за
голову и затопал ногами...
- Кто ты? - крикнул он резким, не своим голосом. - Кто ты?
В одной из литерных лож стояла белая человеческая фигура. Когда свет
падал в ее сторону, то можно было различить руки, голову и даже белую
бороду.
- Кто ты? - повторил отчаянным голосом комик. Белая фигура перевесила
одну ногу через барьер ложи и прыгнула в оркестр, потом бесшумно, как
тень, направилась к рампе.
- Это я-с! - проговорила она, полезая на сцену.
- Кто? - крикнул Калхас, пятясь назад.
- Я... я-с, Никита Иваныч... суфлер-с. Не извольте беспокоиться.
Комик, дрожащий и обезумевший от страха, опустился в изнеможении на
табурет и поник головою.
- Это я-с! - говорил, подходя к нему, высокий жилистый человек,
лысый, с седой бородой, в одном нижнем белье и босой. - Это я-с! Суфлер-с.
- Боже мой... - выговорил комик, проводя ладонью по лбу и тяжело
дыша. - Это ты, Никитушка? За... зачем ты здесь?
- Я здесь ночую-с в литерной ложе. Больше негде ночевать... Только вы
не говорите Алексею Фомичу-с.
- Ты, Никитушка... - бормотал обессилевший Калхас, протягивая к нему
дрожащую руку. - Боже мой, боже мой!.. Вызывали шестнадцать раз, поднесли
три венка и много вещей... все в восторге были, но ни один не разбудил
пьяного старика и не свез его домой. Я старик, Никитушка. Мне 58 лет.
Болен! Томится слабый дух мой.
Калхас потянулся к суфлеру и, весь дрожа, припал к его руке.
- Не уходи, Никитушка... - бормотал он, как в бреду. - Стар, немощен,
помирать надо... Страшно!
- Вам, Василий Васильич, домой пора-с! - сказал нежно Никитушка.
- Не пойду. Нет у меня дома! Нет, нет!
- Господи Иисусе! Уж и забыли, где живете?
- Не хочу туда, не хочу... - бормотал комик в каком-то исступлении. -
Там я один... никого у меня нет, Никитушка, ни родных, ни старухи, ни
деток... Один, как ветер в поле... Помру, и некому будет помянуть.
Дрожь от комика сообщилась и Никитушке... Пьяный, возбужденный старик
трепал его руку, судорожно сжимал ее и пачкал смесью грима со слезами.
Никитушка ежился от холода и пожимал плечами.
- Страшно мне одному... - бормотал Калхас. - Некому меня приласкать,
утешить, пьяного в постель положить. Чей я? Кому я нужен? Кто меня любит?
Никто меня не любит, Никитушка!
- Публика вас любит, Василий Васильич!
- Публика ушла и спит... Нет, никому я не нужен, никто меня не
любит... Ни жены у меня, ни детей.
- Эва, о чем горюете!
- Ведь я человек, живой... Я дворянин, Никитушка, хорошего рода...
Пока в эту яму не попал, на военной служил, в артиллерии. Молодец какой
был, красавец, горячий, смелый... Потом актер какой я был, боже мой, боже
мой! И куда всё это девалось, где оно, то время?
Держась за руку суфлера, комик приподнялся и замигал глазами так, как
будто из потемок попал в сильно освещенную комнату. По щекам его, оставляя
полосатые следы на гриме, текли крупные слезы...
- Время какое было! - продолжал он бредить. - Поглядел нынче на эту
яму и всё вспомнил... всё! Яма-то эта съела у меня 35 лет жизни, и какой
жизни, Никитушка! Гляжу на нее сейчас и вижу всё до последней черточки,
как твое лицо!.. Помню, когда был молодым актером, когда только что
начинал в самый пыл входить, полюбила меня одна за мою игру... Изящна,
стройна, как тополь, молода, невинна, умна, пламенна, как летняя заря! Я
верил, что не будь на небе солнца, то на земле было бы всё-таки светло,
так как перед красотой ее не могла бы устоять никакая ночь!
Калхас говорил с жаром, потрясая головой и рукой... Перед ним в одном
нижнем белье стоял босой Никитушка и слушал. Обоих окутывали потемки,
слабо разгоняемые бессильной свечкой. Это была странная, необычайная
сцена, подобной которой не знал ни один театр в свете, и зрителем была
только бездушная, черная яма...
- Она меня любила, - продолжал Калхас, задыхаясь. - И что же? Помню,
стою я перед нею, как сейчас перед тобой... Прекрасна была в этот раз, как
никогда, глядела на меня так, что не забыть мне этих глаз в самой могиле!
Ласка, бархат, блеск молодости, глубина! Упоенный, счастливый, падаю перед
ней на колени, прошу счастья...
Комик перевел дух и упавшим голосом продолжал:
- А она говорит: оставьте сцену! Понимаешь? Она могла любить актера,
но быть его женою - никогда! Помню, в тот день играл я... Роль была
подлая, шутовская... Я играл, а у самого в душе кошки и змеи... Сцены не
бросил, нет, но тогда уже глаза открылись!.. Понял я, что я раб, игрушка
чужой праздности, что никакого святого искусства нет, что всё бред и
обман. Понял я публику! С тех пор не верил я ни аплодисментам, ни венкам,
ни восторгам! Да, брат! Он аплодирует мне, покупает за целковый мою
фотографию, но, тем не менее, я чужд для него, я для него грязь, почти
кокотка! Он тщеславия ради ищет знакомства со мной, но не унизит себя до
того, чтоб отдать мне в жены свою сестру, дочь! Не верю я ему, ненавижу, и
он мне чужд!
- Домой вам пора-с, - робко проговорил суфлер.
- Понимаю я их отлично! - крикнул Калхас, грозя черной яме
кулаками. - Тогда же еще понял!.. Еще молодым прозрел и увидел истину... И
дорого мне это прозрение стоило, Никитушка. Стал я после той истории...
после той девицы-то стал я без толку шататься, жить зря, не глядя
вперед... Разыгрывал шутов, зубоскалил, развращал умы... опошлил и изломал
свой язык, потерял образ и подобие... Эххх! Сожрала меня эта яма! Не
чувствовал раньше, но сегодня... когда проснулся, поглядел назад, а за
мной - 58 лет! Только сейчас увидел старость! Спета песня!
Калхас всё еще дрожал и задыхался... Когда, немного погодя, Никитушка
увел его в уборную и стал раздевать, он совсем опустился и раскис, но не
перестал бормотать и плакать.


Новые статьи на library.by:
КЛАССИЧЕСКАЯ РУССКАЯ ПРОЗА:
Комментируем публикацию: КАЛХАС

© Чехов Антон Павлович ()

Искать похожие?

LIBRARY.BY+ЛибмонстрЯндексGoogle
подняться наверх ↑

ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!

подняться наверх ↑

ОБРАТНО В РУБРИКУ?

КЛАССИЧЕСКАЯ РУССКАЯ ПРОЗА НА LIBRARY.BY

Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.