LIBRARY.BY → КЛАССИЧЕСКАЯ РУССКАЯ ПРОЗА → 100 лет со дня рождения Михаила Шолохова → Версия для печати
Дата публикации: 01 декабря 2015
Автор: Валентин ОСИПОВ
Публикатор: Алексей Петров (номер депонирования: BY-1448983592)
Рубрика: КЛАССИЧЕСКАЯ РУССКАЯ ПРОЗА
Источник: (c) Библиотечная столица, № 8, Август 2005
Исполнилось 100 лет со дня рождения Михаила Шолохова
Зарисовки из жизни Михаила Шолохова
М. А. Шолохов - нобелевский лауреат. И юбилейные торжества в стране прошли с приличествующими случаю торжественностью и респектом. В Москве заложили первый камень в основание второго в столице памятника писателю.
Но, как и можно было ожидать, в предъюбилейный год снова оживились толки относительно того, а действительно ли Шолохов написал роман "Тихий Дон"? В этот раз у сторонников "литературного импичмента" на первом месте был нравственно-политический мотив. Мог ли, говорили они, интеллектуал и гуманист по самой своей природе, создавший "Тихий Дон", выступать с погромными речами? (Пример. О писателях, неугодных власти: "Попадись эти молодчики с черной совестью в памятные 20-е годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, а "руководствуясь революционным правосознанием", ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни!"; "Мне стыдно за тех, кто пытался и пытается взять их под защиту, чем бы эта защита ни мотивировалась". Еще пример: "Вьетнам заливают кровью американские агрессоры. В Западной Германии возрождается фашизм... А кое-кому хочется "свободы" печати для всех...". Ну, и так далее). Короче, "гений и злодейство - две вещи несовместные".
Однако это неправда. Совместные. Вон другой нобелевский лауреат Кнут Гамсун вообще был осужден судом за пособничество фашистам, заплеван и презираем соотечественниками-норвежцами. Однако мир признает его одним из величайших писателей, одним из родоначальников современной мировой литературы, обладателем уникального и неповторимого стиля, по праву вошедшим в число лучших прозаиков XX века.
Обычным читателям, не литературоведам и не криминалистам, вполне достаточно бесспорных фактов: есть отличный роман "Тихий Дон"; он неразрывно связан с именем Михаила Шолохова; был в Советском Союзе писатель Михаил Шолохов, и ныне исполнилось сто лет со дня его рождения.
Ниже мы перепечатываем из журнала "Пульс" заметки о Шолохове-человеке. Их написал Валентин Осипов, литератор, в свое время руководивший издательством "Молодая гвардия" и хорошо знавший писателя.
Шел и охал
Откуда фамилия такая на Руси завелась - Шолохов?
- И рассказчик лукаво улыбнулся.
- Очень просто: шел человек и охал! Шел и охал - вот и Шолохов... А вообще-то такое древнее имя было - Шолох.
О Сталине
- Остановили в журнале "Октябрь" очередную книгу "Тихого Дона". Испугались. Что делать? Я туда, я сюда - помощи ни от кого. Серафимович уже не редактор. Я к Горькому - передал ему рукопись. Через какое-то время звонок: "Приходи тогда-то. Сталин будет. Вот в чьих руках твоя судьба. Разговор будет за обедом". Я очень опасался, что Сталину не понравятся выведенные мною персонажи, повинные в политике расказачивания. Это ведь с расказачивания началось восстание.
Ну, пришел к Горькому... Сидим. Алексей Максимович все больше молчал, курил да жег спички над пепельницей. Кучу целую за разговор нажег... Сталин мне задал вопрос: "Почему так смягченно описан генерал Корнилов?". Я ответил, что образ и поступки Корнилова выводил без смягчения, но действительно изобразил этого человека, воспитанного на офицерском кодексе чести и храбрости. Он сбежал из плена. Он любил родину. Сталин воскликнул: "Как это - чести?! Он же против народа пошел! Лес виселиц и море крови!" Должен сказать, что эта обнаженная правда убедила меня. Я потом отредактировал рукопись.
Сталин новый вопрос задал: "Где взял факт о перегибах Донбюро РКП(б) и реввоенсовета Южфронта?" (Вот она тема расказачивания. - В. О.) Я ответил, что роман описывает произвол строго документально - по материалам архивов.
В конце встречи Сталин произнес: "Некоторым кажется, что роман доставит много удовольствия тем нашим врагам, белогвардейцам, которые эмигрировали". И спросил меня и Горького: "Что вы об этом скажете?". Горький ответил: "Они даже хорошее, положительное могут извращать, чтобы повернуть против советской власти". Я тоже ответил: "Для белогвардейцев хорошего в романе мало. Я ведь показываю полный их разгром на Дону и на Кубани...". Сталин тогда проговорил: "Согласен. Изображение хода событий в третьей книге "Тихого Дона" работает на нас, на революцию". И пообещал, что роман будет печататься".
Однако Шолохов не во всем мне доверился. Сталин, конечно же, отлично знал, что роман выписан так правдиво, что не отвечал никаким канонам соцреализма. Потому-то, несмотря на обещание, роман корежили политкупюрами и подвергали политиканской критике.
Отклоненная просьба
Как-то Шолохов вспомнил, что во время войны получил письмо: читаю мол, да все жду счастливого для Мелехова конца.
Обратился ко мне: "а разве надо было писать так, "со счастьем?".
И вспомнилось мне, как требовали и Сталин, и многие критики писать Григория, переставшим "блукать" и даже сделать членом партии.
Неисполненное задание
Шолохов поведал, что Сталин пригласил его 24 мая 1942 года, в день рождения, отужинать. Выслушал от него в тот вечер среди иного прочего следующее наставление:
- Идет война. Тяжелая. Тяжелейшая. Кто о ней после победы ярко напишет? Достойно, как в "Тихом Доне"... Храбрые люди изображены - и Мелехов, и Подтелков, и еще многие красные и белые. А таких, как Суворов и Кутузов, нет. Войны же, товарищ писатель, выигрываются именно такими великими полководцами. В день ваших именин мне хочется пожелать вам крепкого здоровья на многие годы и нового талантливого романа, в котором бы правдиво и ярко, как в "Тихом Доне", были изображены и герои-солдаты, и гениальные полководцы - участники страшной войны.
Шолохов не исполнил задания Верховного главнокомандующего. Не написал ничего о "гениальных полководцах". И унес с собой в могилу сию тайну - отчего же ни в рассказах "Наука ненависти" и "Судьба человека", ни в романе "Они сражались за Родину" нет таких полководцев. Сталин... В романе он прописан, но ответственным за довоенные репрессии против командного состава.
Поклон королю
Когда он вернулся из Швеции в звании нобелевского лауреата, я показал ему тассовский перевод заметки одного американца с заглавием "Казаки не кланялись даже царям". В ней рассказывалось, что Шолохов-де нарушил традицию-протокол и в минуту вручения премии не поклонился королю.
Он: "Есть у меня эта газета... Тут что сказать? Что касается поклонов вообще, так это точная правда. Казаки редко кланялись кому-либо..." Продолжил, но с такой усмешечкой, что подумалось - сознательно переиначил церемонию и вполне по-казачьи не поклонился королю.
- Мне протокол ни к чему было нарушать. Я ничего такого не замышлял... У меня просто, наверное, другого выхода не было. Король в росте на голову меня превосходил. Ему кланяться можно... А мне как? Мне несподручно. Мне пришлось голову подымать.
" Я не свадебный генерал..."
Звоню в Вешки из своей комсомольской "Молодой гвардии" и прошу Шолохова написать приветствие какому-то там комсомольскому деятелю.
- Не проси... Найдите других. Я не... свадебный генерал!
"Прислуживаться тошно..."
В моем блокноте записан рассказ младшей дочери, Марии Михайловны:
- Никита Сергеевич Хрущев, а потом его жена Нина Петровна все звали да звали отца к себе на дачу. Как-то слышу, что отец по телефону поблагодарил Нину Петровну за очередное приглашение. А потом, наверное, когда она продолжала настаивать, вдруг в трубку: "Я, - говорит, - вас и Никиту Сергеевича уважаю. Да знаете, есть такая поговорка: "Служить бы рад, прислуживаться тошно...".
В больнице
1984-й, 9 января. Новая встреча. И снова, увы, в больнице.
Вхожу в палату - уже вечер. Он в кресле на колесах у письменного стола: простенькая пижама, в распахе на груди виднелся треугольник белой нижней рубахи. На столе книга, газеты, склянки лекарств и две пепельницы. Давно знаю, что курит без удержу - неужто и здесь?
Ушла красота в человеке. Иссох - худ до непостижимости. Поредел вихор над высоким лбом и почти не разглядеть усов.
Но пуще всего привел в отчаяние голос. Начинал говорить хорошо, а потом все чаще с передыхом, с бульканьем, с сипением-хрипами и с изнуряющими пароксизмами скрипучего кашля. Поизголялась над ним болезнь - рак горла! А по-прежнему, смотрю, курит свою махорочно-крепкую "Житану", истинно горлодер. Не бережет себя - и начал разговор по надобности, и отвечал, хотя и через силу, но охотно, и умолкал по необходимости мысли, а не от боли.
Застал при нем его супругу, Марию Петровну, и дочерей: Светлану и Марию. В уголку весь вечер безмолвно сидела на стуле молоденькая медсестра. Почувствовал, что все готовы к самому плохому. Ощущаю это по глазам, что наполнены предупредительностью, по тщательно бесшумным движениям-хождениям, по щадяще-сдержанному за его спиной шепоту.
Поздоровались. Меня усадили рядом с его коляской. И уже через минуту-другую пошел разговор по той теме, ради которой приглашен.
- Мария Петровна, мы хотели бы просить издать собрание сочинений в Гослите - к юбилею...
Он: "Да, да... (умолк: кашель, хрипы) это... (пауза) самое... (пауза) хорошее издательство..."
Я спросил, надо ли готовить иллюстрации. Хорошо, что спросил: спор пошел. Жена и дочери - за, а он: "Не хочется...". Они настаивают - он: "Не хочу... Не надо... Не нравится...".
Вдруг - может, чтобы остудить страсти и прекратить спор: "Давайте-ка... угостите... гостя...".
Взглянул на мою лишь чуть-чуть початую рюмку: "У нас... пьют... до дна... Закусывай... Закусывай...".
Слово за слово и пошел разговор, да не по компасу, а по настроению. Он стал силиться вспоминать о каком-то рассказе Бунина. Но сип и припадок кашля не дали ничего разобрать-понять. До сих пор терзаюсь, что ушло в невозвратимое ничто прощание Шолохова со своим соотечественным собратом по Нобелевской премии - кого и чтил и укорял.
Успокоился и отчего-то сообщил, что в Ростове идет суд над крупным жульем, но вдруг такое: "Не национальность... определяет... судят разных... русские... евреи... армяне... греки...".
По какому-то поводу стал произносить: "Праздник у нас... через два дня... свадьба... шестьдесят лет... вот когда-а поженились...".
И улыбнулся, превозмогая боль. Стали гадать, как называть такую свадьбу -золотая ли, бриллиантовая ли.
- Стальная! - переиначила младшая дочь безо всяких красивостей и сразу одним этим простым словом обозначила, как прочно прожиты совместные десятилетия.
- Из нержавеющей, - без промедления уточнил он совсем уж тихим голосом, но придал ему свою уж сколько раз мною помянутую шолоховскую лукавинку.
И показалось, что всего-то этих двух слов хватило, чтобы неизлечимая хвороба пожалела его и отступила - глаза блестели: оживленные, молодые. Напоминал он мне сейчас Суворова из старого фильма - маленький, сухонький, с седым завитком на огромном лбу и озорной усмешкой.
- Как же начинали совместную жизнь? - спросил.
Он отмолчался. Мария Петровна ответила - вспомнила суровую после гражданской войны Москву, с ее голодными и холодными лишениями. Уточнила:
- Трудно приходилось, когда начинали. Иной раз на целую неделю одна селедка да несколько картошек в чугунке. Гонорары у него еще в тот год были редкие да маленькие.
Шолохов внимал, не перебивая, безотрывно глядя на нее и никого, казалось, вокруг не замечал. Глаза у него в те минуты не только слушали - они говорили.
Счастье было видеть это его, как в те мгновения уверовал, влюбленное состояние.
...Младшая дочь вышла меня проводить до лифта. Проговорила: "Брат мой, Саша - старший - тоже здесь. Рак... Тоже. Его положили в другое отделение. Разве можно им встречаться? Папа не выдержит, если узнает"...
Последний наказ творца
С утра следующего дня начал заниматься главной просьбой писателя - обсуждали в издательстве и в Комитете по печати, как побыстрее и получше приступить к подготовке собрания сочинений. Многие помогали, ибо многое надо бы заранее предусмотреть: и сколько томов, и каким тиражом, а с бумагой все еще страшно плохо, и каким должно быть предисловие, и еще, еще...
Понимали, что времени Шолохову отпущено ничтожно мало. И выпало мне прикоснуться к его творческому завещанию. Это Мария Михайловна, дочь писателя, вошла в обязанность составителя, и передала наиважный документ - отцов наказ восстановить в "Тихом Доне" в числе нескольких фамилий прежде всего Троцкого.
Это указание Шолохова - особая строка его творческой биографии. Он решил побороться за полную по своим возможностям историческую правду в теме расказачивания. Речь о том, что ни Сталин, ни последующие вожди не могли никому позволить обнародовать даже в художественном произведении, что именно партия и Власть развернули ликвидацию казачества. Троцкий в гражданскую всячески поощряет эту изуверскую кампанию - так и его не упоминать, ибо посланец Центра. Явный, казалось бы, парадокс: Троцкий давно уже лютый враг Кремлю и лично Сталину, и давно уже убит в эмиграции, но нет права Шолохову назвать его в числе виновников трагедии. Однако своя логика у партагитпропа. И вот автор решается восстановить правду. Покончил с многодесятилетним запретом. Теперь все становилось на свои места - ведь без имени Троцкого получалось, что виновники расказачивания только-то и были местные перегибщики.
Я на всякий случай счел за благо ничего не рассказать о велении Шолохова ни в ЦК, ни цензорам-главлитчикам, ни Госкомиздату. Так и прошло. Никто и предположить не мог, что в романе можно что-то отреставрировать.
Собрание сочинений вышло миллионным тиражом. Увы, автору не удалось подержать в руках это необычное издание.
Опубликовано 01 декабря 2015 года