МОЙ ДОМОСТРОЙ

Утром, когда я, встав от сна, стою перед зеркалом и надеваю галстух,
ко мне тихо и чинно входят теща, жена и свояченица. Они становятся в ряд
и, почтительно улыбаясь, поздравляют меня с добрым утром. Я киваю им
головой и читаю речь, в которой объясняю им, что глава дома - я.
- Я вас, ракалии, кормлю, пою, наставляю, - говорю я им, - учу вас,
тумбы, уму-разуму, а потому вы обязаны уважать меня, почитать, трепетать,
восхищаться моими произведениями и не выходить из границ послушания ни на
один миллиметр, в противном случае... О, сто чертей и одна ведьма, вы меня
знаете! В бараний рог согну! Я покажу вам, где раки зимуют! и т. д.
Выслушав мою речь, домочадицы выходят и принимаются за дело. Теща и
жена бегут в редакции со статьями: жена в "Будильник", теща в "Новости
дня" к Липскерову. Свояченица садится за переписку начисто моих
фельетонов, повестей и трактатов. За получением гонорара посылаю я тещу.
Если издатель платит туго, угощает "завтраками", то, прежде чем посылать
за гонораром, я три дня кормлю тещу одним сырым мясом, раздразниваю ее до
ярости и внушаю ей непреодолимую ненависть к издательскому племени; она,
красная, свирепая, клокочущая, идет за получкой, и - не было случая, чтобы
она возвращалась с пустыми руками. На ее же обязанности лежит охранение
моей особы от назойливости кредиторов. Если кредиторов много и они мешают
мне спать, то я прививаю теще бешенство по способу Пастера и ставлю ее у
двери: ни одна шельма не сунется!
За обедом, когда я услаждаю себя щами и гусем с капустой, жена сидит
за пианино и играет для меня из "Боккачио", "Елены" и "Корневильских
колоколов", а теща и свояченица пляшут вокруг стола качучу. Той, которая
особенно мне угождает, я обещаю подарить книгу своего сочинения с
авторским факсимиле и обещания не сдерживаю, так как счастливица в тот же
день каким-нибудь поступком навлекает на себя мой гнев и таким образом
теряет право на награду. После обеда, когда я кейфую на диване,
распространяя вокруг себя запах сигары, свояченица читает вслух мои
произведения, а теща и жена слушают.
- Ах, как хорошо! - обязаны они восклицать. - Великолепно! Какая
глубина мысли! Какое море чувства! Восхитительно!
Когда я начинаю дремать, они садятся в стороне и шепчутся так громко,
чтобы я мог слышать:
- Это талант! Нет, это - необыкновенный талант! Человечество многое
теряет, что не старается понять его! Но как мы, ничтожные, счастливы, что
живем под одной крышей с таким гением!
Если я засыпаю, то дежурная садится у моего изголовья и веером
отгоняет от меня мух.
Проснувшись, я кричу:
- Тумбы, чаю!
Но чай уже готов. Мне подносят его и просят с поклоном:
- Кушайте, отец и благодетель! Вот варенье, вот крендель... Примите
от нас посильный дар...
После чая я обыкновенно наказываю за проступки против домашнего
благоустройства. Если проступков нет, то наказание зачитывается в счет
будущего. Степень наказания соответствует величине проступка.
Так, если я недоволен перепиской, качучей или вареньем, то виновная
обязана выучить наизусть несколько сцен из купеческого быта, проскакать на
одной ноге по всем комнатам и сходить за получением гонорара в редакцию, в
которой я не работаю. В случае непослушания или выражения недовольства я
прибегаю к более строгим мерам: запираю в чулан, даю нюхать нашатырный
спирт и проч. Если же начинает бушевать теща, то я посылаю за городовым и
дворником.
Ночью, когда я сплю, все три мои домочадицы не спят, ходят по
комнатам и сторожат, чтобы воры не украли моих произведений.