М. Крутицкое Патриаршее Подворье. Общество любителей церковной истории. 1999. 400 с.

Нынешняя отечественная литература о судьбе православия в условиях "тоталитарной" коммунистической государственности отмечена специфическими чертами: во-первых, налицо зависимость от внутриконфессиональной историографии; во-вторых, гипертрофируется пассивность и жертвенность церкви в условиях воинственно-репрессивного режима. Анализ меняющихся форм взаимодействия идеократии со своим главным идеологическим противником может приоткрыть кое-что принципиально важное в особенностях функционирования советского режима в целом. Но для этого важно отказаться от известного рода идеологизированности и политизированности.

Для современных отечественных историков церкви образцом для подражания по-прежнему является фундаментальное исследование Д. Поспеловского "Русская православная церковь в XX веке" (М. 1995). В свое время именно этот труд западного историка стимулировал исследовательский энтузиазм и направленность выводов отечественных авторов, рьяно принявшихся разрабатывать отечественные архивы, по преимуществу партийные, в "разоблачительных" целях.

Сумел ли ведущий научный сотрудник Центрального государственного архива Санкт-Петербурга доктор исторических наук М. В. Шкаровский преодолеть одиозность этих работ? В общем, ему это удалось. Монография посвящена предвоенному, военному и послевоенному периодам. Книга выгодно отличается от вышедшей чуть позднее монографии Т. Чумаченко "Государство, православная церковь, верующие. 1941 - 1961 гг." (М. 1999), в которой поверхностно разоблачаются сталинские "гонители веры" при относительной осведомленности автора о внутрицерковных делах. Шкаровский использовал значительно более широкий круг источников: не только ряд фондов центральных партийных и государственных архивов, но и документы архивохранилищ Санкт-Петербурга.

стр. 162

Автор не только отвергает стереотипные оценки, но и рассматривает новые сюжетные линии. Следует отдать должное и общей эрудиции исследователя. Признавая, что вопрос о религиозной политике советского государства до настоящего времени не теряет своей остроты, он не соглашается с распространенным мнением о непрерывности откровенно террористических действий советской власти по отношению к православной церкви (с. 37). По его мнению, в рамках коммунистической идеократии вопрос о "старой" и "новой" вере все же зависел от ряда факторов совершенно иного порядка. Общее несовершенство советского законодательства, антиклерикализм и "расцерковленность" значительной части населения, необходимость балансирования в области межконфессиональных отношений и т.п. объективно усложняли церковную политику, вынуждая государство постоянно лавировать в этой сфере.

1939 год современными исследователями считается началом перелома в советской церковной политике, что очевидно связано, прежде всего, с избавлением от некоторых "крайностей" ежовщины. 1964 год, по мнению автора, также рубежный - не только в "гражданской", но и в церковной истории. Н. С. Хрущев оставил в истории России слишком заметный "атеистический" след. В 1939 - 1964 годы автор выделяет 5 этапов в эволюции церковно- государственных отношений. Всего же с 1917 по 1991 г. он насчитывает 10 подобных этапов. Представленная периодизация кажется странной. Необходимо ли дробить неделимое?

Как бы не лавировало государство, "линия партии" по отношению к традиционной вере оставалась неизменной. Советская идеократия в собственных интересах и в зависимости от ситуации шла на уступки "недобитому врагу", но по большому счету законодательство и действия местных начальников не утратили своей антиклерикальной направленности: количество действующих храмов и духовенства периодически сокращалось, паства жестко контролировалась, церковная наука, ло словам протоиерея В. Цыпина, "могла существовать лишь нелегально и полулегально, в крайне изуродованных формах" ¹ , более того, над церковью постоянно висела угроза разгрома, что неоднократно подчеркивает и автор (с. 346 - 347).

Представляется, что продуктивнее было бы рассматривать конкретные реалии указанного периода как часть полустихийного процесса достижения общесистемного "оптимума". Время от времени интересы духовной и светской власти совпадали, а отдельные действия гонителей веры, как ни странно, даже находили поддержку части епископата, к примеру, борьба с сектантами. Данный подход тем более оправдан, что конкретный материал, приводимый автором, в значительной степени характеризует и специфику обратной связи между властью и обществом, по-своему преломившуюся в конфессиональной области.

Основные исследовательские задачи на фоне предшествующих работ сформулированы автором довольно формально. Условно их можно разделить на три группы: сущность церковно-религиозной политики в СССР в рассматриваемый период, отдельные ее этапы, формы и масштабы репрессий в отношении духовенства и мирян; проблемы внутренней жизни русской православной церкви - особенность вероучения, пастырской деятельности, управления, адаптация к текущим событиям; общественное восприятие политики властей, явные и скрытые формы сопротивления низов действиям государства и чиновников. В качестве "специального вопроса" автор ставит "выявление определяющих факторов религиозной политики" - идеологического, внешнеполитического, экономического (с. 7).

В отличие от большинства предшествующих исследований, работа Шкаровского убеждает, что положение официальной Православной церкви оказывалось весьма сложным и помимо государственных репрессий. В главе "Церковное сопротивление в СССР" автор показывает, что "церковное подполье" (иосифляне, иоанниты, викторианцы, значительная часть катакомбников и т.п.) не принимали "безбожную" власть, но вместе с тем не признавали и официальную церковь. Автор обстоятельно описывает способы самовыражения непримиримых. Так, "истинно-православные христиане", ориентированные на "антикоммунизм, имевший специфический религиозный характер", объявили сергианство "тяжелейшей экклезиологической ересью" (с. 245- 246), а в отношениях с властью доходили порой до вооруженного сопротивления (с. 258). Отдельные представители катакомбников в годы войны сотрудничали с оккупационной администрацией. В любом случае поле деятельности церковных оппозиционеров было довольно широким, и, соответственно, контингент сочувствующих им, как единственным "страдальцам за веру", был потенциально велик. Ситуация при сохранении прежнего негибкого репрессивного курса государства была чревата многочисленными жертвами и со стороны духовенства, и со стороны мирян.

В связи с этим было бы интересно установить соотношение количества жертв со стороны "оппозиционеров" и представителей официальной церкви. Это могло бы прояснить еще один принципиальный вопрос: а не нуждалась

стр. 163

ли власть в официально поддерживаемом лояльном православии, как средстве сдерживания более радикальных и менее контролируемых форм религиозного сопротивления?

Для самой церкви расширение социальной базы религиозно протестующих могло обернуться углублением раскола, суть которого состояла в затянувшейся с 1920-х годов борьбе за каноническую преемственность власти. И тот факт, что расколы один за другим сходили на нет (к сожалению, причины затухания этого процесса слабо исследованы), а церковь под эгидой Московской Патриархии выстояла во всех испытаниях, позволяет по-новому взглянуть на результаты антицерковной деятельности коммунистической государственности.

Бесспорным представляется вывод, что вопреки строжайшему организационному контролю государству не удалось установить тотальный надзор над религиозными убеждениями населения. Обнаружилось это в военное время. Достаточно известное, в общем-то, явление - обращение к вере не только гражданского населения, но и солдат и даже старших офицеров - автор подтверждает уникальными свидетельствами (с. 123 - 125). Советское богоборческое государство, деспотически преследуя любую некоммунистическую веру, невольно провоцировало поиски людьми новой религиозности как на концептуальном, так и на организационном уровне. Но выясняется, что все то же государство в рассматриваемый период в большей или меньшей степени ухитрялось контролировать этот процесс. Так чего же добивалась власть? Полного искоренения любой религии или же просто тотального контроля над независимыми от нее умами?

С разной степенью убедительности Шкаровский показал, что государственная политика предвоенного, военного и послевоенного периода была частью политической игры, где церкви надлежало играть важную, но при этом непременно срежиссированную властью роль. Эта верная мысль, к сожалению, не всегда удачно обосновывается. Так, автор подчеркивает, что государство в условиях военного времени "переходит от интернационального к национально- патриотическому курсу", но мотивирует это необходимостью поставить заслон фашистской пропаганде и сохранить влияние на церковную жизнь на оккупированных территориях. К тому же, изменение церковно-государственных отношений автор связывает с "признанием "вождем народов" своей крупной политической ошибки, которое далось ему не без труда" (с. 200). Думается, что власть прежде всего просто почувствовала, что продолжение гонений на церковь в военные годы становится опасным для нее самой. Учитывая крайне напряженное эмоциональное состояние народа, государство в очередной раз "отступило", сделав демонстративные шаги навстречу не только православию (закрытие антирелигиозных изданий и роспуск "Союза безбожников" в 1941 г.), но затем и исламу (создание Центрального управления мусульман, восстановление муфтията в 1943 г.). При этом надо учитывать, что Сталин, фарисейски демонстрируя свою открытость патриотическим инициативам церкви в военное время, попутно подтверждал post factum "правильность" большевистского курса по отношению к "контрреволюционному" духовенству в предшествующий период. Примечательно, что, как свидетельствует автор, во время войны внутри ВКП(б) "существовала мощная оппозиция "примиренческому" курсу религиозной политики. Противники "братания с попами" не сомневались, что в дальнейшем это "искривление" марксистско- ленинского учения будет преодолеваться (с. 211). Известно и то, что в послевоенный период значительная, причем сравнительно молодая часть общества категорически выступала против компромиссных отношений с церковью.

После завершения Великой Отечественной войны отношение государства к церкви определялось прежде неизвестными мотивами. Признавая это, следует все же усомниться и в справедливости такого, к примеру, авторского заключения: "руководство СССР, не располагая ядерным оружием, для реализации своих широкомасштабных международных планов было вынуждено активно использовать деятельность Церкви" (с. 394). Налицо явное преувеличение - нельзя забывать, что в послевоенные годы идеологический престиж сталинского государства за его пределами был и без того достаточно высок. К тому же, отдавая предпочтение внешнеполитическим факторам, автор оставляет без должного внимания некоторые немаловажные внутригосударственные идеологические аспекты, влиявшие на поведение власти.

Характеризуя в целом церковно-государственные отношения в рассматриваемый период, Шкаровский указывает на преобладание "административно-силового подхода". Но при этом он отмечает, что даже ситуационные колебания власти - от смягчения мер контроля до их ужесточения - базировались на конституционно-правовой основе (с. 395). Именно это, в отличие от неправовой репрессивности, позволяло совершенствовать механизм жесткого партийно-государственного надзора над церковью и верующими.

Автор рассматривает взаимоотношения церкви и государства в контексте общей эволюции сознания народа. Вместе с тем, приводимые им

стр. 164

данные о росте религиозности советских граждан не всегда убедительны. По большому счету определение динамит трансформации массового сознания - проблема социологическая, и, соответственно, нуждается в специальном инструментарии и использовании массовых источников. Конечно, в рассматриваемый период изменилось религиозное поведение - перед лицом военной опасности и в атмосфере победы над врагом люди стали более открыто проявлять свои религиозные чувства. Но основа их - эмоциональная: отчаяние, страх, надежда. Такие чувства являются преходящими, а, следовательно, нельзя говорить об устойчивом росте религиозного сознания.

Нечто похожее можно было наблюдать и во время первой мировой войны- священники, все как один заявляли о притоке прихожан в храмы, об увеличении пожертвований на церковь (но не на требы), а на фронте распространялось "Письмо солдата", где все удачи-неудачи связывались напрямую с Христом и верой. Однако вслед за 1914 г. последовал 1917 - время безверия или, точнее, примитивизации веры. В любом случае "кривая" религиозности нуждается в сопоставлении с "кривой" духовной апатии.

Исследование Шкаровского компенсирует известные недостатки отечественной историографии, в которой, то обосновывалась "историческая необходимость" отмирания религии и церкви, то выдвигались на первый план слащавые оценки деятельности церкви и подвергались анафеме любые шаги советской государственности в области церковной политики. Чем глубже будет проработан тот или иной отрезок церковной истории, тем больше шансов для создания комплексного исследования, где "этатистские" подходы к истории советской государственности сменятся системными воззрениями на эту сложную проблему.

Примечания

1. ЦЫПИН В. Русская православная церковь. 1925- 1938. М. 1999, с. 421.